еть  бы от  этой затянувшейся
муки, от этой странной, непонятной вины.
     Белолицый, крепкий летчик строго крикнул:
     - Время - деньги!
     Капитан Пономарев не мог смотреть, как прощались под дождем с Михаилом.
В его памяти  снова всплыла бревенчатая таежная дорога, которую бросили люди
и которую заполонили кустарники и валежники.
     Наконец, вертолет  взлетел. Михаил сидел  напротив капитана с закрытыми
глазами; его скуловатое азиатское лицо было сурово-неподвижным.
     -  Жизнь,  парень,  не  кончается,  -  сказалкапитан,  отворачиваясь  к
иллюминатору. - Ты хорошую выбрал в жизни дорогу, но... терпи, терпи, терпи,
браток.
     Михаил не открыл глаза, и капитан Пономарев не понял, услышал ли беглец
обращенные кнему слова.

МИСТЕРИЯ


     "Надеюсь на свет после тьмы..."
     Ветхий Завет, Книга Иова


1


     Что  произошло? -  не мог  понять Николай Лоскутов.Сон или явь  были? И
вообще - возможно ли такое:  какое-то фантастическое, безумное, жестокое и в
то же  время живое, жизненное, благотворное? Все запуталось, перекрутилось в
его  мыслях,  и  он  так  устал,  измучился,  обессилел,  что  пока  не  мог
распутывать  узлы. Хотелось  просто смотреть  в это дымчатое чистое  осеннее
небо и прислушиваться к своей отдыхающей душе - она стала легкой, прозрачной
и светлой,  какой может быть, видимо,  у новорожденного.  Лоскутов  будто бы
снова родился, и его  неожиданное второе рождение было тяжелым, мучительным,
беспощадным.
     Раскинув руки, Лоскутов лежал на  земле, сырой и  холодной после дождя,
смотрел в небо  и удивлялся- как же раньше он  не понимал,  какое  радостное
занятие просто  смотреть  в небо, втягивать  в себя его бледный синий  свет,
по-детски  желать уцепиться  за  раздуваемые  ветром  белые шары  облаков  и
полететь  неведомо куда  и зачем. Он  увидел вырывавшиеся из-под красноватых
облаков,  лежавших у  горизонта, бойкие  солнечные лучи,  которые ныряли  из
облака  в  облако, неслись  по  утреннему  небу, ему,  как ребенку, радостно
наблюдать за облаками и лучами.
     - Надо же, таким пустякам радуюсь, - сказал Лоскутов, улыбаясь.
     Лоскутову показалось, что  в нем открылось  другое  зрение, - словно бы
раньше он многое видел иначе - только глазами, но не душой.
     Что же случилось с Николаем Лоскутовым, что у него неожиданно открылось
зрение?
     Раньше  он  не  любил свою жизнь.  Когда двадцать  лет назад со вздохом
сбросил с  плеч институтскую  маету,  ему казалось, что  непременно будет не
сегодня-завтра  большим  начальником,  знаменитым инженером,  однако  вперед
вырывались  другие.  Он  ходил  в  простых  заводских  инженерах.  В  ранней
молодости мечтал, что  женой у него станет красавица - блеску добавится ему.
Он  настойчиво  знакомился,  выбирал  очень  красивых  девушек,  играл  роль
удачника  и  весельчака, на последние деньги  покупал им  подарки, катал  на
такси, но девушки замуж почему-то выходили за других.
     Лоскутов  все  же  женился.  Не  то  чтобы  Татьяна была  не  красивой,
дурнушкой, но Лоскутов как бы сказал себе - пойдет, бывает и хуже.
     Татьяна  была  худощавой,  молчаливой,   покладистой.  Через  несколько
месяцев поняла, что Николай ее не любит, - плакала, но тайком.
     Пошли дети, - родилось  двое сыновей. Лоскутову хотелось, чтобы сыновья
были  умными, удачливыми. Однако старший, Петр, после девятого класса бросил
школу и целыми  днями сидел  дома, через наушники слушал "металл".  Младший,
любимец родителей, Миша, неожиданно стал получать вместо привычных  для него
пятерок тройки и даже двойки; отцу приходилось строго разговаривать с сыном.
     Однажды Лоскутов понял,  что  невзлюбил свою жизнь. Тихо тлел  в  своем
раздражении  и  бессилии  перед жизнью,  судьбой. Порой он воспринимал  свое
существование как нечто  чужеродное  для себя,  как упрямого, хитрого врага,
который задумал что-то неладное, гадкое.
     Но вчера вечером произошло нечто невероятное.







2


     Утром  Лоскутов встал  по  обыкновению в половине  седьмого  на работу.
Татьяна сготовила скорый завтрак. Вчетвером сели за стол.
     - Не чавкай! - сказал отец Мише.
     - Я, папа, не чавкаю, - обиделся сын; склонил голову и поджал губы.
     - Еще поговори мне!
     - Коля, тебе подлить чаю: я подогрела?  - предложила Татьяна,  отвлекая
мужа.
     -  Подлей, - угрюмо отозвался он. Шумно хлебнул из стакана свежего чая,
- неожиданно сморщился и выругался. - П-почему не предупредила, что горячо?!
     - Думала, ты понял. - У Татьяны покраснели веки.
     - А-а, черт вас всех побрал бы!
     Лоскутов вышел из-за стола и хлопнул за собой дверью.
     - Мам, почему папка у нас такой дурак? - спросил Петр.
     - Молчи, - вздохнула мать.
     Лоскутов  с  трудом  забрался  в трамвай,  -  отовсюду  напирали  люди,
протискиваясь, прорываясь к выходу.
     -  Полегче,  уважаемый!  -  сердито  сказал Лоскутов  пробиравшемуся  в
середину вагона пожилому мужчине.
     -  Не шипите,  -  добродушно  улыбнулся мужчина.  - В тесноте, да не  в
обиде.
     Но незлобивый ответ почему-то  не понравился Лоскутову, и ему  хотелось
сказать  что-нибудь  колкое  и  дерзкое;  однако мужчина  оказался  довольно
проворным и уже продвинулся далеко вперед.
     На работе Лоскутов одной своей сотруднице  заметил, что у нее не совсем
удачный цвет лица,  хотя  этого  можно  было  не  говорить. Другой  нечаянно
напомнил  о ее годах, и женщина ушла плакать в другую комнату. Даже нагрубил
начальнику, который в столовой пристроился в очередь не в конец,  а к своему
стоявшему впереди товарищу.
     - Вы не хотите ли, Анатолий Иванович, встать за мной? - умышлено громко
сказал ему Лоскутов. Но начальник, покраснев, притворился, что не расслышал.
- Почему мы должны подолгу стоять, а он лезет вперед? - обратился Лоскутов к
соседу по очереди, - но человек промолчал, поведя плечом.
     Когда Лоскутов возвращался домой,  ему показалось, что  он  находится в
машине, сорвавшаяся с тормозов и несущаяся под  гору. Водителя нет в кабине,
и авария неминуема. Но как сладостно лететь вниз! Дух сжимался и немел.
     - Долго собиралось во мне нечто, а теперь, вижу, бьется в стенку: ищет,
как слепой, выход., - ворчливо сказал он, ощущая внутри нарастающую тяжесть.
     И с каждой минутой  все напористее  пыталось вырваться из Лоскутова то,
чему  он никак не мог найти точное, подходящее  слово, - раздражение, злоба,
отвращение,  ненависть,  все  это  вместе  или  все  же  что-то  другое,  но
представлявшееся ему мерзким.
     По пути Лоскутов зашел в магазин и какое-то время ему пришлось постоять
в очереди. Он сжимал зубы и шевелил в карманах кулаками, - казалось, что ему
хотелось с кем-нибудь  подраться. Он поморщился и тряхнул головой, сбрасывая
навязчивое желание.
     Когда уставшая пожилая продавщица подала  Лоскутову сверток с колбасой,
он вдруг усмехнулся ей в глаза. Ему хотелось обидеть ее.
     На улице в лицо Лоскутова ударил  секущий, как осколки,  дождь, в грудь
напирал холодный ветер, и в порывах он был так силен и упрям,  что подгонял,
подталкивал людей.  Лоскутов, закрыв  глаза, пошел против ветра, хотя  нужно
было совсем в другую сторону. Ему было радостно сопротивляться, и он крикнул
ветру:
     - Посмотрим, кто кого!
     Лоскутов размахивал руками, и прохожие сторонились.
     - Да, да,  я рехнулся!  -  крикнул он  в лицо какой-то  женщине и  дико
засмеялся.



3


     Домой Лоскутов пришел поздно. Татьяна открыла дверь, отступила на шаг и
замерла.
     -  Боже, Коля... какой ты! -  прошептала она. -  Мокрый, бледный. Что с
тобой?
     - Ничего. - Лоскутов всунул в ее руки  колбасу, нервно, быстро разделся
и ушел в спальню. Оттуда крикнул: - Я хочу полежать. Один! Что-то знобит.
     - Я тебе приготовлю...
     - Ничего не надо! Позволь мне спокойно полежать! - И захлопнул за собой
дверь.
     Лоскутов зарылся в одеяло,  но озноб  не унимался. Он мучился буквально
физически и стонал.Присел  на кровать. Почему-то  внимательно  посмотрел  на
свою тень.
     - Лежишь?
     -  Лежу,  -  вдруг  услышал он  тихий, слабый  голос, словно  пришедший
издалека.
     Лоскутов  вздрогнул, хотел  побежать к двери, но не  смог сдвинуться  с
места - ноги, казалось, намертво прилипли к полу.
     - Сядь, сядь, дружок. Я тебя крепко держу. Давай поболтаем.
     Лоскутов чувствовал,  как его тело наэлектризовывалось страхом, ощущал,
как распухали и выкатывались его глаза.
     - Т-тень... г-говорит?! - прошептал он, задыхаясь.
     -  Да,  да,  я говорю. Успокойся и присядь. Ты все равно не сдвинешься,
пока  я не захочу.  Я стала  тяжелее и сильнее тебя. В твоей груди скопилось
столько  гадости, что  уже не  вмещается и не удерживается. А  я,  голубчик,
готова  принять. Так и быть, пожалею тебя: всю твою  дрянь перетяну в  себя.
Смотри, я толстею. О, как приятно - растягиваются мои сплющенные мышцы!
     Действительно - тень  полнела,  наливались и округлялись ее формы.  Она
изогнулась и поднялась, и  перед Лоскутовым предстал он  сам.  Точная копия.
"Господи! Спаси и сохрани!"
     - Да брось, дружище, ты же никогда не верил в Бога.
     Тень села на противоположное кресло и развалилась:
     - Отдохнем, дружок, перед  тяжкими делами. Нам  нужно сегодня совершить
их  все.  У тебя много замыслов? Что  ж,  они в  эту  ночь сбудутся. -  Тень
безобразно скривила губы и засмеялась.
     Лоскутов сидел в забытьи и прислушивался к своей душе, в которой что-то
происходило: она, казалось, плавала  в  невесомости или в  воде  и  с каждой
секундой становилась все легче, а тень - раздувалась и крепла.
     Неожиданно Лоскутову  представилась  совершенно  ложной,  обманчивой  и
глупой вся его прежняя  жизнь, в которой он то ненавидел,  то  нервничал, то
хитрил, то пригибался в  учтивом поклоне, то еще что-то совершал такое, чему
противилась душа.
     Лоскутов услышал за дверью голос жены:
     - Миша, не балуйся: папа заболел, спит.
     Удивительно: голос Татьяны,  всегда  раздражавшийЛоскутова,  неожиданно
стал желанен  ему  и  мил. Хотелось слушать  его. И муж притягивался слухом,
чтобы услышать мельчайшие нотки голоса, но Татьяна, кажется, ушла  в дальнюю
комнату. Лоскутову вспомнились все девушки из его молодости,  и он поразился
тому, что мог  когда-то просить их о любви, о сострадании. Как прекрасна его
Татьяна! Ему захотелось скорее обнять жену, опуститься на колени и попросить
у нее прощения. В нем распустилась захватывающая, но мучительная нежность.
     Лоскутов вспомнил  сыновей, которых  так  часто  обижал, и  теперь  ему
хотелось только судить себя, не оправдываться.
     Ему  стало смешно, что он мог злиться на  людей только  потому, что они
оказывались удачливее его,  и стало  невыносимо стыдно, что  мог  презирать,
ненавидеть Анатолия Ивановича лишь потому, что тот являлся его начальником.
     Он понял, что жил в бреду и ложно.
     - Гх! - услышал он и вздрогнул:
     - Кто здесь?!
     Он совсем забыл о сидевшей напротив тени.
     - Итак, мой друг, я готова! Вся твоя дрянь - во мне. Ты чист, ты, можно
сказать, - ангел. Однако не получил то, о чем мечтал столько лет.
     -  Сгинь,  сгинь!  - стал махать руками Лоскутов.  Он увидел, что  тень
сделалась  толстой,  безобразной, и  узнал  в ней  самого  себя  -  жирного,
пухлого, толстогубого уродца.
     -  Ну-с, хватит!  Я  должна  действовать,  а иначе,  увы,  не  могу:  я
переполнена и сыта, во мне столько энергии!


4


     Тень встала - поднялся и Лоскутов, хотя совсем и не думал этого делать.
Тень шагнула -  и он следом, точнее, след  в след. Тень оказалась сильнее, и
сопротивление Лоскутова было напрасным. Он испугался, поняв, что тень  - его
палач, от топора которого ему не увернуться.
     Они вбежали в зал, в котором жена и сыновья играли в лото.
     - Помнишь, - обратилась тень к Лоскутову, - как ты хотел расправиться с
женой и детьми?
     -  Коля, ты мне  что-то сказал? - неохотно оторвалась от игры Татьяна и
повернулась к  мужу, который подходил  к ней. - О-о, Боже! Ты что  делаешь?!
Мне больно! Постесняйся детей!
     - Ха-ха-ха!
     Дети набросились на отца:
     - Отпусти маму!
     - Миленькие мои, Миша, Петр, разве не видите, что не я, а тень глумится
над мамой?!
     - Ты что несешь? - гневно сказал старший сын. - Ты пьяный или спятил?
     Тень хохотала,  потом  ударила  мальчиков и Татьяну и побежала к двери;
Лоскутов покорно последовал за ней.
     -  Как же вы не видите, что нас двое,  я и  тень? -  кричал Лоскутов. -
Может, я действительно сошел с ума?
     Как бы реалистично, ясно ни размышлял Лоскутов, но не мог не понимать и
не  видеть,  что делал то, что было угодно его тени,  -  она  уже бежала  по
улице, а он -  за ней. Он чувствовал, что не в силах сопротивляться.Разумное
безрассудство, - даже попытался определить он то, что с ним происходило.
     Дождь был  таким сильным, хлестким, что Лоскутов не мог  открыть глаза.
Ветер, как собака, бросался на него из-за углов каждого дома, бился в стекла
автобусов и трамваев, со свистом влетал в голые ветви тополей, и они трещали
и  гнулись. Все вокруг Лоскутова гудело,  издавало устрашающие звуки, словно
бы разошлась нечисть.
     Тень, этот  уродливый сгусток зла и  раздражения,  бесовски  хохотала и
подпрыгивала.
     - Прошу тебя, стой! - взмолился Лоскутов, пытаясь схватить тень.
     - Поздно, дружок, поздно! Нужно было раньше думать, а теперь  ты сделал
меня  сильнее себя. Я счастлива  -  ты мой раб! Я  устала валяться  в  твоих
ногах. Вперед, вперед! - кричала тень.
     Они забежали в магазин, в котором  Лоскутов недавно купил колбасу. Тень
стала толкать людей, потом повалила на пол продавщицу. Послышалась сирена  -
кто-то вызвал милицию.  Но тень быстро выбежала на  улицу, грубо устраняя  с
пути людей.  Прыгала, кричала, строила рожицы, однако Лоскутов заметил, что,
кажется,  резвости, азарта у  нее  поубавилось. Она иссякала,  но  еще  была
довольно сильной.
     Появились милиционеры, но Лоскутов и тень забежали в какой-то подъезд и
быстро  поднялись на четвертый этаж. Тень  уже задыхалась, хрипло  дышала  и
худела. Лоскутов тоже устал и ослаб.
     Тень постучала в дверь. А внизу по лестнице уже бежали люди и кричали:
     - Я видел, он сюда забежал!
     - Вот негодяй: продавщицу, старуху, чуть было не убил!
     - Душить таких надо!
     Тень обратилась к Лоскутову:
     -  Помнишь, у  тебя  однажды  мелькнула  мыслишка:  а  не убить ли  мне
Анатолия Ивановича?  Знаю, знаю,  подмигнула тень, -  он помеха  тебе. Место
твое, наглец, занял. Да и женушка у него  красавица; помнишь, как ты  на нее
смотрел? Она сейчас станет твоей!
     -  Николай Ильич? - удивился, открыв дверь, Анатолий  Иванович, полный,
добродушный мужчина. - Что с вами? Вы раздетый, мокрый... А-а-а! - И он стал
медленно валиться на пол.
     Лоскутов увидел в своих руках окровавленный нож.
     Тень неожиданно стала сильно дрожать, съеживаться, однако у нее хватило
сил захлопнуть дверь.
     - Он - здесь! - кричали люди на лестничной площадке.
     Из комнаты  вышла жена Анатолия Ивановича,  молодая красивая женщина  в
кокетливо-коротком  халате. Она  улыбалась, но увидела  окровавленного мужа,
нож в руках Лоскутова, - закричала и убежала в дальнюю комнату.
     Тень,  приволакивая  дрожащие  ноги,  обессилено  поплелась  к балкону;
Лоскутов,  готовый вот-вот упасть, покорно следовал за ней. В дверь стучали,
ударяли плечом, гневно кричали.
     - Надо спасаться, - искал дрожащими руками в темноте на балконе двойник
Лоскутова. - тут должна быть водосточная труба. Да, вот она!
     Дверь выломали. Толпа ворвалась в комнату, но Лоскутов уже спускался по
трубе.  Его  руки  ослабли,  и  он  ощутил,  что  мышцы стали  растекаться и
расползаться. Он полетел вниз, - хлестко упал на залитую водой землю.


5


     Лоскутов, видимо, был без сознания и не  знал, сколько времени пролежал
на земле; предположил, что - долго: упал  ночью, был ветер и дождь, а сейчас
- раннее утро и всходило солнце.
     Лоскутов вспомнил все,  что с ним  стряслось.  "Если  на самом  деле  я
вытворял такое, то почему же меня не поймали? - подумал Лоскутов. - Почему я
лежу на  клумбе в садике  дома под окнами моей спальни?  Получается, я видел
сон, в бреду выпрыгнул  с балкона, -  слава Богу, что всего-то второй  этаж!
Никакой взбесившейся тени не было?"
     Но Лоскутову не  хотелось  докапываться -  сон или явь были;  ему важно
было понять - чем он стал в эту ночь? Он хорошо осознавал, что  изменился: в
его сердце стало легко, печально  и пустынно,  как  в осеннем голом  лесу, -
такого он раньше не ощущал.
     - Во мне умер бес? - прошептал он.
     Кто-то  шел к  Лоскутову.  Ему было трудно  приподнять  голову, которая
сильно болела. Но он все же увидел свою жену, которая шла к нему с сыновьями
и соседями.
     - Коля,  мы  тебя  всю ночь  искали! -  трясла  жена  мужа за плечи.  -
Балконная дверь была закрыта, и я думала, что  ты  как-то проскользнул через
входную... Господи, как ты на такое решился - хотеллишить себя жизни?!
     Она  заплакала.  Лоскутов  слабо  улыбался и  хотел поднять руку, чтобы
погрозить Петру, который тайком покрутил для Миши возле своего виска пальцем
и махнул рукой в  сторону  отца.  Но Лоскутов был так слаб,  что не мог даже
пошевелить пальцами. Он мог только улыбаться.













НАСЛЕДНИК


     Как порой хочется что-то  изменить в  своей жизни! Оглянешься вокруг: с
кого взять  бы пример - и  уныло опустишь глаза. Но неожиданно память сердца
приходит  на подмогу: мне часто вспоминается  дедушка -  отец моего отца. По
материнской линии, к слову,  я  своих предков совсем  не  знаю:  умерли они,
когда моей матери от роду и года не было.
     Мать  и  отец  почитали  моих  дедушку и  бабушку и  не по-современному
благоговели перед ними. Сам же я лично  знаю их не очень хорошо, но  столько
мне говорено отцом о них, что я живо и ясно  воображаю их жизнь, вижу многие
картины.  Что-то,  конечно,  домыслю  для цельности  рассказа, где-то  мазну
сочными, свежими красками, но от истины в сторону не шагну.


     Что же такое были мои дедушка и бабушка?
     Родились, жили и  умерли они в небольшом городке-поселке здесь, у нас в
Сибири, с очаровательным, теплым именем -  Весна. Да, да, Весна, так и звали
- Весной, Веснушкой. Это имя меня всегда будет греть. Хотя городок по своему
облику  был заурядный: с  запада, по  обрывистому берегу  реки Весны, стояли
темные цеха и большие штабели бревен лесозавода. На отмелях - завалы плотов,
снесенных  наводнением  бонов,   бревен,  коряг.  Монотонно  гудели  цеха  и
скрежетали транспортеры. Стойко  пахло распиленной  сырой древесиной, корой,
застоявшейся  водой   технических   бассейнов.   Восточный  клин   Весны   -
сельский,застроенный добротными  домами.  За окраинными избами  простирались
поля  и луга с  редкими  перелесками. Здесь стоял  древний запах унавоженной
земли,  а  в  начале лета  - новорожденный  дух цветущей  черемухи,  которая
заселила  травянистый берег  километров  на пять,  и  звали  это  место тоже
красивым словом - Паберега.
     Огромный с четырехскатной крышей пятистенок Насыровых возвышался  возле
обрыва над Весной. Жило в  нем двенадцать человек:  десять  детей,  хозяин -
Петр Иванович и хозяйка  - Любовь Алексеевна;  мой отец,  Григорий,  был  их
восьмым ребенком. Жили трудом, заботами.
     Бабушка всю жизнь проработала по  дому: хозяйство большое, детей много.
По  утрам вставала очень рано. Перво-наперво шла кормить поросят, выгоняла в
стадо корову. И весь день пребывала в хлопотах то в избе,  то на огороде, то
в  стайке, то еще где-нибудь. В молодости была красавицей,  но в трудах рано
постарела.  То,  что было  хорошим, приятным,  радостным в прошлом,  нередко
вспоминается почему-то с  грустью,  и  на  бабушку посреди  забот неожиданно
находила печаль по прошедшему. Присядет, бывало, и до