-  Ать-два,  левой! Петров,  выше  ногу.  Хорошо.  Горохов,  четче шаг.
Ать-два, левой! Кру-у-гом! - командовал он.
     Проглянуло солнце, и капитану стало весело.
     -  Выше  ногу,  рядовой  Салов!  - сделал он замечание низкорослому, но
крепкому  метису-тофу,  подставляя лицо  солнцу  и  наслаждаясь  теплом,  но
притворяясь  перед   подчиненными,  что   его   интересует  только  строевая
подготовка.  Салов сердито, быстро взглянул  на командира и что-то  невнятно
сказал. Он стал поднимать ногу ниже, вроде бы с неохотой выполнять команды.
     - Рядовой  Салов, засыпаешь на  ходу. Может,  подушку подать? - пошутил
капитан.
     Солдаты засмеялись, а Салов покраснел и выкрикнул:
     - Я хожу нормально. Кому не нравится - пусть не смотрит.
     - Рота, стой! На-ле-ву! Смирно! Рядовой Салов, выйти из строя.
     Солдат медленно вышел, но стал смирно, как того требует устав .
     - За пререкания и разговоры в строю объявляю наряд вне очереди.
     Капитан  подождал ответа, но Салов,  склонив смуглую голову, вызывающе,
тяжело молчал.
     -  Вам  не  ясен  приказ?  -  сухо  спросил  капитан, которого  сердила
независимость солдата.
     - Есть наряд вне очереди, - тихо отозвался Салов.
     - Встать в строй.
     - Есть.
     Так первый раз капитан Пономарев столкнулся с рядовым Саловым.
     Прошло несколько месяцев. Пономарев присматривался к своему метису тофу
-  кто-то  из родителей  у  него  был русским.  Капитана раздражало и  порой
сердило  вечно унылое,  желтовато-болезненное лицо  Салова, его  ссутуленные
плечи.  Он  почему-то  искал  в  его  облике  что-нибудьнеобычное.  Конечно,
тогдакапитаннезнал, чтоСалов убежит, пройдет сотни километров по бездорожью,
тайге до родного села, но,  кажется, уже тогда капитан  предчувствовал,  что
этот  парень  должен решиться на что-то  отчаянное, безрассудное, и поэтому,
быть может, присматривался к нему.И  однажды обнаружил особенное.  Как-то  с
группой солдат капитан выполнял боевую учебную задачу. Пришлось заночевать в
поле. Салов задумчиво, тихо сидел у костра.  Молчал,  только изредка отвечал
на вопросы. Отсветы  огня  плескались на его  лице. Он  рассеянно взглянул в
сумрачную даль, потом  на ротного, и ротный неожиданно открыл - или ему  так
показалось, - то необычное, что искал: он  подумал о бьющем из щели световом
луче,  который  нежен,  тонок,  беззащитен; ломайте  его,  рубите,  хватайте
руками, но ничего с лучом невозможно  сделать, и чтобы его  победить - нужно
просто устранить источник.  Такой неожиданный образ пришел к капитану, когда
он  встретился  со  взглядом  Салова: его узкие, азиатские глаза,  казалось,
источали какое-то отчаянное упорство. Взгляд был прямой, словно луч, но в то
же  время мягкий, нежный, незащищенный,  и  капитан не выдержал, отвел  свои
глаза.
     Сбежал Михаил  Салов с батальонных учений;  накануне капитан  Пономарев
собрал  всю  роту, чтобы,  как он выразился в себе,  взбодрить,  поднакачать
солдат.
     Собрание шло  своим отлаженным чередом, и, как приметил  капитан, Салов
скучал,  отвернувшись  к  окну.  Лил  дождь,   на  сером,  загустевшем  небе
сталкивались, сливались или разламывались на куски тучи. Солдаты засмеялись:
за  трибункой  стоял  рядовой  Переверзев,  крепкий белоголовый  деревенский
парень,  и,  часто  моргая,  всматривался  в  бумагу,  которую  он  смущенно
перебирал своими большими  толстыми пальцами;  он  читал  о том,  что  бойцы
покажут себя на учениях так, что ими будет  гордиться родина.  Но неожиданно
запнулся:
     - Мы быстро выведем из автопарка всю тухнику...
     Его глаза глупо расширились, он близко  к лицу поднес бумагу и  еще раз
прочитал:
     - Тухнику...
     Робко взглянул на ротного, -  это он написал ему выступление и, видимо,
из-за спешки сделел досадную ошибку.
     - Наверное, Переверзев, технику, -  подсказал ротный, подбадривающе, но
все же строго улыбнувшись.
     -  Точно, товарищ  капитан!  - засмеялся  Переверзев, потирая загорелую
плотную шею.
     За Переверзевым вышел ефрейтор Богданов, и красиво,  долго, без  бумаги
говорил об армейской дружбе, долге, чести. Ефрейтор косил голубыми глазами в
сторону капитана, а  тот слегка покачивал головой, словно говорил: "Да,  да,
верно,  ефрейтор  Богданов".  И  это  подбадривало  ефрейтора,  который  еще
надеялся уволиться в запас  младшим сержантом. Собрание закончилось привычно
- тихо, деловито, спокойно. Солдаты  по команде вышли  из душной комнаты,  а
Салов остался на  месте и рассеянно  смотрел за окно. По стеклам  резко  бил
дождь, тучи  густо  посинели,  разрослись. Капитану  стало  почему-то  жалко
солдата, но, ломая минутную слабость, он строго сказал:
     - Всем выйти из комнаты.
     Салов покорился.
     В четыре утра ротный вошел в казарму. Он был досиня выбрит, его сильные
мускулистые ноги облегали  начищенные  до блеска  яловые сапоги,  словно  он
приготовился  к какому-то важному торжеству.  Четким, но тихим шагом, скрипя
новой портупеей, он прошел в спальню, и в душную тишину ворвался его резкий,
но красивый своей бодростью и свежестью голос:
     - Рота, подъем! Боевая тревога!
     Мгновенно по  расположению  стали бегать заспанные дневальные; дежурный
сержант, рупором подставив к губам ладони, кричал:
     -  Всем строиться  возле  ружейной  комнаты  для получения автоматов  и
противогазов!
     Капитан  Пономарев  с  удовольствием  наблюдал за своими солдатами. Их,
представлялось, подбросило на кроватях  при первых словах его  команды. Тела
подрагивали, солдаты так  сильно  разволновались,  что не  могли, чувствовал
капитан, сколько-нибудь трезво оценить, что же происходит. Каждый что-нибудь
искал, хватал,  натягивал, ругаясь  или улыбаясь. Наполовину одетыми  бегали
между  кроватями, натягивая гимнастерки  и пилотки на ходу. Беспорядочно, не
по правилам  намотав  на  ноги  портянки, выскакивали в проходы и  бежали  к
ружейной  комнате, возле дверей  которой выстроилась большая очередь. Но она
быстро  таяла.  Солдаты  забегали в  ружейную комнату,  хватали каждый  свой
автомат,  противогаз  и подсумок с магазинами и буквально вылетали на улицу,
на бегу застегивая ремень с подсумком и штык-ножом.
     Ротный вышел  на улицу.  В лицо резко ударил  сырой холодный  ветер,  и
свежесть приятно взбодрила голову. Под ногами глухо  хлюпала грязь. Спереди,
сзади,  с  боков  он  слышал тяжелое  дыхание.  Солдаты,  звякая  амуницией,
автоматом,  не особо  разбирая дороги, бежали по грязи,  забрызгивая себя  и
друг друга.
     Пока   двигатели   прогревались,  капитан  Пономарев  присел  на  крыло
автомобиля отдохнуть.  Снял фуражку,  стер  с  лица  пот;  холодок пощекотал
залысину. Он  наблюдал за бегающими  по  автопарку  солдатами с  канистрами,
наполненными  водой,  с  рукоятками, с  какими-то деталями от машин. Немного
пофилософствовал: "Прекрасно, когда людям вот так  все ясно, понятно, каждый
знает свое место и роль. Никаких лишних чувств не надо".
     - Вы готовы к построению в колонну? - спросил у него комбат Куприянов.
     - Так точно, товарищ подполковник.
     -   Молодцы.  Опережаете   нормативы  на  восемнадцать  минут.  Стройте
радиостанции в колонну и - вперед!
     - Есть.
     Капитану стало приятно и легко после слов комбата.
     - Выезжай, выезжай, не тянись!  - поторапливал  он водителей, показывая
вытянутой рукой направление движения.
     Капитан  с холодноватым,  строгим  видом  выслушал  доклады  командиров
взводов  о готовности экипажей  покинуть техпарк.  Двигатели шумно работали;
под колесами всхрустывал ледок и растекалась  грязь; резкий свет прожекторов
слепил солдат и офицеров.  "Все идет  хорошо.  Моя рота  первой выехала, - с
гордостью  подумал  капитан  Пономарев, с улыбкой  наблюдая  за  бестолковой
суетой  на  соседних  стоянках, на  которых еще  и  половину  автомобилей не
завели.  -  А  если  бы  война?  Кто больше  пользы принес  бы:  я  со своей
требовательностью,  порой непомерной  взыскательностью или вон те  командиры
рот?"
     Он выстроил колонну на центральной дороге, запрыгнул  в головную машину
и  по рации дал команду трогаться. Острый, как  кинжал, свет фар ворвался  в
сырую   темноту,  моторы  мощно  взревели,  и   колонна   медленно,   словно
неповоротливое  огромное животное, потянулась в степь, не спеша, но уверенно
набирая скорость. Через три-четыре минуты автомобили уже на высокой скорости
ехали  по шоссе.  "Моя рота  стала  самой  сильной  в полку",  -  подумалось
капитану. Он себя чувствовал окрыленно, словно не ехал, а летел.
     Вскоре  прибыли  на  место.  Капитан  выпрыгнул  из кабины  и -  замер:
внимательно смотрел на степь и копошившихся возле автомобилей людей  большой
красный солнечный глаз,  и капитану  подумалось как  ребенку,  что приподнял
из-за горизонта свою  огромную голову разбуженный шумом великан и  наблюдает
за  непрошенными  гостями.  Глаз  то  суживался, то  расширялся -  над  ним,
подгоняемые  ветром, проплывали палевые вытянутые  облака. Лучи стремительно
неслись  в тучную темноту, и ночь быстро таяла. Капитан Пономарев неожиданно
почувствовал  себя маленьким и беспомощным перед этим серым широким небом, в
котором  - как  в  котле пенится, пузырится кипяток или  смола -  двигались,
расползались   и  сталкивались  искрошенные   облака,  перед   этой   белой,
распахнутой  на  все  четыре  стороны   ангарской  степью,  в  которой  было
таинственно тихо, сумрачно. Вдали призрачно курились озера и болота. "Чудно,
странно,  - подумал капитан, - мне вдруг показалось, что вся моя  жизнь, все
мои  волнения,  тревоги  и  беды  -  какая-то  мелкая,  несерьезная  и  даже
эгоистичная суета в сравнении с тем, чем и как живет  степь с небом. У них -
как бы это  правильно сказать? - настоящая, нужная, красивая, что ли, жизнь,
а у меня  как-то все  мелковато, искусственно. Но  - прочь, прочь лирику!" -
велел он себе, улыбнувшись.
     Солдаты   быстро,   слаженно   разворачивали   станции:   устанавливали
двенадцатиметровые  антенны,  протягивали  телефонные  кабели  к  командному
пункту,   запускали  "движки"  -  дизельные   электростанции,   -  монотонно
заработали   в  холодных  кунгах   обогреватели.   Включили   для   прогрева
радиорелейные  станции  и  аппаратуру  дальней связи.  Часть  роты, выполняя
учебное боевое задание, расположилась в тридцати километрах севернее; с ними
нужно было установить связь.
     Когда  солдаты  разворачивали радиостанции,  капитан Пономарев ходил  и
считал  их, - он уже давно себе сказал: за солдатами надо смотреть в оба,  у
них в голове один ветер. Но капитану  все же было неприятно от таких мыслей,
и он никогда не высказывал их вслух.
     Неожиданно недосчитался троих. Еще раз, но тщательно, пересчитал.
     - Нету! - досадливо сжал он за спиной пальцы.
     Подал команду строиться.
     - Где самовольщики? - строго спросил у роты.
     Солдаты молчали. Капитан приказал взводному:
     - Лейтенант Яценко, пожалуйста, просмотрите все радиостанции.
     Лейтенант, молодой, тонкий, вздохнув, выполнил приказание.
     - Никого нет, товарищ капитан.
     - Что ж, будем ждать, - спокойно сказал ротный, догадываясь, куда могли
уйти солдаты, - скорее всего за спиртным в ближайшую деревню.
     Простояли полчаса. Все озябли под сырым ветром. Капитан тоже мерз, но с
невозмутимо-спокойным  лицом  прохаживался  перед  строем, закинув  руки  за
спину. Он знал,  что к выполнению боевой задачи рота должна приступить через
три часа,  а пока, решил он, можно  повоспитывать солдат, чтобы  потом други
было неповадно  бегать в самоволки. Он встретился глазами  с Саловым,который
угрюмо смотрел вдаль.
     Неожиданно Салов шагнул из строя.
     -  Вы  куда,  рядовой  Салов?  -  удивился  капитан  так,  что  у  него
расширились глаза.
     - Я? - Было  очевидно,  Салов с трудом понимал, что и зачем совершил. -
Так, - шевельнул он плечом.
     - Не понял.
     - Замерз. - И вернулся в строй.
     Капитан покачал головой, но промолчал.
     Зачернели   в  степи  три  человеческие  фигуры.  Они  шли  согнувшись,
воровато.  Капитан  отпустил  роту  и пошел самовольщикам навстречу.  Ничего
постороннего у них  не оказалось; но опытный капитан пошел по их следу и под
кочкой  в  грязи нашел  бутылку.  О  случившемся вышестоящему  начальству не
доложил  -  зачем пятно на роту, но провинившихся заставил рыть  большую яму
для бытовых нужд.
     По рации капитан узнал, что в его роту, каклучшую в полку, едет генерал
из штаба  армии.  Взволнованный,  испуганный капитан  забежал  в  офицерский
бункер.
     - Товарищи  офицеры! -  подал  команду лейтенант Яценко,  поднимаясь  с
лавки и поправляя гимнастерку и портупею.
     -  Вольно, вольно, -  махнул рукой капитан и тяжело  сел своим широким,
полноватымтелом на лавку так, что затрещали доски. Офицеры слегка улыбнулись
в сторону.
     -  Товарищи  офицеры, к нам едет  генерал  Кравчинский,  -  кажется,  с
испугом сообщил  он и оглядел всех  офицеров: как на них подействовало столь
важное известие.
     - Мы уже  знаем,  - улыбнулся худощавым лицом Яценко, предлагая ротному
стакан горячего чая, - и готовы к встрече.
     - Го-то-вы?! - встал  капитан.  - Да вы, голубчики, я вижу, ни  разу не
встречали генералов, а я уже бит ими и знаю, почем фунт лиха.
     -  Да  успокойтесь, товарищ  капитан,  -  улыбался  Яценко,  размешивая
ложечкой чай. -  Все станции развернуты, готовятся к работе. Покормим солдат
и начнем устанавливать связь.
     -  Пойдем- глянем,  - низко  надел  фуражку капитан  и быстро вышел  из
бункера.
     Подошел  с  офицерами к  первой станции, - хлопнул себя по перетянутому
ремнем животу, строго сказал:
     - Вы посмотрите на  этих самоуверенных молодцов: они говорят, у них все
отлично и  генерал  ни к  чему не прикопается. А вон  что?  -  указал  он на
оцарапанный бок автомобиля и  на  слегка погнутое крыло.  -  А вон?! -  Он с
усилием - мешал  живот - присел на  корточки  и  указал  пальцем на  грязные
колеса  и  забрызганное  глиной  днище.  -  Да  вы грязью  заросли  по  уши,
голубчики, а говорите, готовы, - сердито сказал капитан.
     -  Но позвольте, Алексей Иванович, ведь дождь, сырой снег, кругом лужи,
грязь,  дороги -  сплошное  месиво. А  мы  не по воздуху летаем,  - возразил
Яценко,  краснея.  Остальные  офицеры  напряженно   молчали.  "Не   хотят  с
начальством вздорить,  -  удовлетворенно  подумал капитан  Пономарев. - Да и
постарше они мальчика Яценко".
     - Генералу нет дела  до грязи,  -  притворяясь  разгневанным  на  слова
лейтенанта,   глухо   сказал   капитан.   -   В  армии   все   должно   быть
перпендикулярным, параллельным и сверкать, как пасхальное яичко. Ясно?
     Лейтенант Яценко молчал, прикусив губу.
     -  Возле  машин  не  должно быть ни одного  большого  комка,  ни  одной
травинки. Убрать, подмести, выскрести. Уложить аккуратно,  -  поддел капитан
носком сапога телефонные кабели, которые  тянулись от  станций  к командному
пункту.  -  Даю  вам,  товарищи офицеры, на  исправление  положения тридцать
минут. Царапины на всех машинах должны быть закрашены.
     Лейтенант Яценко рассердился и резко сказал:
     - Товарищ капитан, я не понимаю, зачем устраивать показуху?
     Капитан   Пономарев   тяжело  вздохнул,  дружески   потрепал  за  плечо
насупившегося взводного.
     - Знаю, что показуха, но как быть?  Приедет генерал, увидит беспорядки,
и  начнут   нас  потом   всюду   склонять:   "Капитан   такой-сякой,  Яценко
такой-растакой". Год или два  будут мурыжить. По должности не  продвинешься.
Поверьте  мне, лейтенант  -  я попадал  в  такие истории.  Не хочу, чтобы вы
надолго остались в должности взводного; какой-нибудь штабной генералишка вам
вдруг  всю  обедню испортит,  а вам надо расти.  Ну, не сердитесь. Постройте
свой взвод и дайте задание. Добра вам желаю, поверьте.
     Офицеры подали команды строиться своим взводам.  Солдаты, выпрыгивая из
теплых  станций,  неохотно  сходились, ворчали,  огрызались  со  взводными и
сержантами.
     -  Когда  кончится  эта   идиотская  жизнь?  -  донеслось  до  капитана
Пономарева, но он притворился, будто не услышал.
     Солдаты принялись за дело.  Махали  лопатами,  и  вскоре  пот струйками
растекался  по  ихлицам.  Капитан  несколько  раз взглянул на Салова,  -  он
работал вяло и, кажется, наблюдал за тучами, которые бесконечными  колоннами
тянулись  с  севера.  Они закрыли солнце, которое успело  робко прыснуть  на
землю  лишь горстьтусклых лучей,  словно  подразнив людей обещанием  тепла и
света.
     К командному пункту подкатила  черная  "Волга", из  нее  медленно вылез
высокий,  сутуловатый генерал  лет  сорока  пяти.  Он был  из  штаба  армии,
занимался картографией, искренне жалел, что лет десять назад оставил полк, в
котором был командиром,  и перешел в штаб  на чиновничью должность. В район,
где проходили учения, он попал случайно, по стечению обстоятельств: генерал,
который должен был инспектировать роту Пономарева, заболел, и начальство, не
найдя  ему замену  из  специалистов,  попросило поприсутствовать на  учениях
Кравчинского.
     Пономарев  быстро  вышел из  теплушки  навстречу генералу; разбрызгивая
сапогами грязь,  строевым  шагом направился на  доклад.  Поскользнулся, чуть
было не упал, фигура туго вздрогнула. Доложил четко и громко. Генерал крепко
пожал руку капитана, спросил, как себя чувствуют солдаты.
     - Прекрасно, товарищ генерал. Готовы к выполнению боевой задачи.
     - Очень хорошо. Постройте личный состав.
     - Есть!
     Через  несколько минут солдаты и офицеры  стояли  в три  шеренги  перед
генералом, на которого было  любопытно посмотреть вживе, тем более послушать
его.
     - Товарищи  офицеры  и солдаты, - начал генерал, - родина доверила  вам
сложнейшую  боевую  технику. Ни одна  страна мира не имеет такое совершенное
вооружение  у  своей армии,  как у нас,  таких дисциплинированных и  дружных
солдат...
     Генерал  выступал  долго,  ему  нравилось говорить  возвышенно  Сначала
собравшиеся были напуганы приходом столь  необычного гостя, но,  слушая его,
заскучали.   Озябших  солдат,  наконец,   распустили  по  станциям.  Капитан
Пономарев  случайно  встретился взглядом  с Саловым,  и его неприятно задело
унылое, но строгоелицо солдата.
     Генерал  задержался недолго; уезжая,  пообещал  капитану,  что его рота
обязательно будет отмечена. Капитан Пономарев был счастлив: ;Не так уж часто
офицеру  доводится  получить благодарность из  штаба  армии. Самой армии! От
генерала!"
     Но в обед  к ротному подошел лейтенант Яценко и  тихо, как-то  виновато
сообщил, что рядового Салова нигде нет.
     Искали  час,  два,  три. Наступил вечер. Пришлось  капитану  Пономареву
доложить  о чрезвычайном происшествии командиру  батальона, -  в  телефонную
трубку услышал:
     - В твоей роте, Пономарев, черт знает что творится!
     Капитан Пономарев с трудом промолчал, сжал губы.
     Через сутки об исчезновении солдата уже знали в штабе армии. В полк и в
роту капитана Пономарева приезжало несколько комиссий. Вместо  благодарности
за учение он получил выговор. "Как я зол на этого молокососа! - тяжело думал
он. - Я лично верну его  в полк и - отдам под суд.  Опозорил роту, батальон,
полк!  А казалось бы, чего ему, паршивцу, не хватало: накормлен, обут, одет,
сон восемь  часов  -  все  для  нормальной  жизни.  Ну,  случались  какие-то
пустяковые трудности, но не вечно  же им быть - каких-то  два года. Попадись
он мне - выпорю, как отец!"


2


     Ночным  поездом  капитан Пономарев  приехал в  Нижнеудинск;  добрался в
потемках до аэропорта, который находился за городом. На дверях вокзала висел
большой  амбарный  замок.  С  раздражением  и  досадой узнал, что самолеты в
поселки Тофаларии не летают уже два дня, потому что погоды не было. Укутался
в плащ-палатку, расположился для сна на скамейке и порой шептал:
     - Попадись ты мне, стервец!
     Возле вокзала уже  было