е
была такая горечь, что не мог остаться и разговаривать с людьми,  один  из
которых предал, а второй сделал все, чтобы склонить к такому предательству
и потом упиваться победой.
     На пороге он ощутил, что его дергают сзади за полу. Девчушка смотрела
снизу вверх серьезно и по-взрослому мудро. У нее были  глаза  Кэт,  только
серые, а в волосах как огонек  пламенел  оранжевый  бантик.  Она  спросила
требовательно:
     -- А почему ты уходишь?
     -- У меня солдаты,-- ответил он.-- Надо о них позаботиться.
     Она подумала, морща курносый носик:
     -- А кто заботится о себе?
     -- Я сам,--  ответил  он  серьезно.--  Сильные  должны  заботиться  о
других, потом о себе.
     Она опять подумала, решила:
     -- Я буду о тебе заботиться. Ты  ж  смотри,  жди  меня.  Я  еще  чуть
подрасту и выйду за тебя замуж.
     Он осторожно поднял ее на руки, засмеялся:
     -- Ты еще помнишь?
     -- Разве такое забыть можно? -- удивилась она.
     Он ощутил, что ребенок ставит его в затруднительное положение.
     -- А сколько тебе лет?
     -- Пять. Скоро будет шесть.
     -- Да,-- согласился он.-- Тогда замуж  почти  пора.  Тогда  было  еще
рано... сколько тебе было, три годика?.. а теперь пора...
     Она уютно устроилась  у  него  в  кольце  рук,  словно  в  гнездышке,
смотрела все так же серьезно. Чувствовалась, что ей  нравится  у  него  на
руках возле широкой груди, за которой так  часто  бухает  сильное  горячее
сердце.
     -- Я знаю,-- сказала она с сожалением.-- Но мама почему-то против.  Я
с ней уже говорила! А я бы уже сейчас могла разглаживать вот этот  шрам...
Ты такой печальный и одинокий...
     Она коснулась розовым пальчиком его лба, потрогала  глубокую  складку
между бровей. Ему стало трудно дышать. Он осторожно опустил ее на пол:
     -- Шрамы на теле я оставляю другим. У меня только один  шрам,  но  он
глубоко внутри. Прямо на сердце.
     Из глубины комнаты послышались сразу два голоса:
     -- Оля!
     -- Оля, иди сюда!
     Александр поцеловал ребенка в щеку, тот подставлял  требовательно,  и
быстро  вышел.  Спускаясь  по  мраморной  лестнице,  чувствовал  как   его
попеременно душат то гнев, то боль.
     Во дворе пленные забились в угол  между  сараем  и  конюшней,  в  них
летели комья грязи, камни, палки. Челядь неистовствовала,  вымещая  обиды.
Гренадеры лениво отгоняли греков, объясняли жестами, что пленный -- уже не
противник,  с  ним  вообще-то  можно  бы  и  по-людски.  Да  и  вообще  не
по-христиански бить и топтать неоружного.

     Глава 20

     Оставив пленных в замке  под  охраной  местной  милиции,  крестьян  с
оружием, он повел свой десантный батальон обратно. На том конце острова  в
уютной бухте ждет фрегат Баласанова. Однажды оглянувшись, Засядько увидел,
что в сотне шагов за его колонной солдат ползет телега. На  передке  сидит
черный как арап грек,  без  нужды  взмахивает  кнутом,  а  посреди  телеги
виднеется женская фигура. Она наклонилась  над  ребенком.  Грессер  угрюмо
восседал сбоку.
     Они двигались без остановок  до  полудня,  как  вдруг  Афонин  заорал
радостно:
     -- Ваше благородие, корабль!
     Он стоял в десятке саженей впереди на круче,  размахивал  треуголкой.
Засядько крикнул раздраженно:
     -- Что за корабль?.. До наших еще верст тридцать. А чужих тут быть не
должно!
     -- Корабль! -- настаивал Афонин.-- Не хранцузский, это  точно.  И  не
турецкий. Их флаги я знаю.
     Заинтересованный, Засядько взбежал на каменную гряду. Далеко  впереди
внизу в блистающей лазури медленно двигался корабль.  Это  был  барк  или,
скорее, баркантина, паруса приспущены,  корпус  блистает  чистотой,  мачты
явно недавно выкрашены,  весь  он  выглядел  чистым,  ухоженным,  и  сразу
вызывал симпатию.
     -- Этот корабль мог бы взять наших... соотечественников,--  решил  он
быстро.-- Если, конечно, идет в Россию. Или будет  заходить  в  российские
порты.
     -- Значит, свернем к воде? -- бодро спросил Афонин.
     -- Свернем,-- согласился Засядько.-- Даже более того, искупаемся.
     Восторженный рев был ответом. Солдаты, одетые по-российски  добротно,
обливались потом в средиземноморскую  жару.  Засядько  пользовался  каждой
возможностью загнать их в воду, солдаты всякий раз самозабвенно  бросались
в чистейшую теплую воду,  барахтались  среди  лазурных  волн,  визжали  от
счастья как малые дети, топили друг друга, ловили на мелководье крабов  и,
вопя дурашливыми голосами, шарахались от медуз.
     К воде двигались с такой скоростью и неудержимым  напором,  что  будь
впереди любой враг, дрогнул бы и побежал, видя горящие  страстью  глаза  и
целеустремленные лица. Засядько на ходу расстегивал мундир, грудь начинала
дышать глубже и свободнее: от набегающих на берег волн веяло свежестью.
     Оглянувшись непроизвольно, он увидел  как  далекий  возница  завопил,
взметнул над головой  кнут,  начал  нахлестывать  лошадок,  тоже  стремясь
быстрее добраться к воде.
     Далеко на берегу виднелся рыбацкий домик, два сарая для  сушки  рыбы,
развешанные на шестах сети, но главное, что заставило  Засядько  подозвать
Афонина, были три лодки у причала:
     -- Сбегай к рыбакам. Спроси, чей это корабль. Попроси  у  них  лодку.
Скажи: если перевезут двух взрослых и ребенка на корабль, мы заплатим.
     -- Они и так перевезут,-- пробурчал Афонин.-- Мы ж их освобождаем!
     -- Скажи, что заплатим,-- повторил Засядько настойчиво.
     -- Будет сделано!
     В голосе Афонина не было  огорчения,  как  заметил  Засядько.  Старый
ветеран больше ценил возможность быть полезным по  службе,  чем  поскакать
голышом в чистых водах Средиземного моря.
     Солдаты мигом сбрасывали обмундирование, с детским визгом  вбегали  в
волны. Часовых Засядько все же  выставил,  хотя  вроде  бы  противника  на
острове уже не осталось. Он следил за кораблем, что-то странное чудилось в
его бесшумном скольжении по волнам.
     Афонин долго не появлялся. Наконец его коренастая фигура появилась на
крыльце. Он помахал руками крест-накрест. Засядько показал  кулак,  кивнул
на лодки. Афонин закивал истово, снова вбежал в домик,  а  немного  погодя
вынырнул уже с веслами на плече.
     Засядько надоело дожидаться, когда он,  неумело  орудуя  веслами  как
слон вениками, подгонит лодку, пошел навстречу. Афонин  беспомощно  шлепал
веслами по волнам, а лодку относило все дальше.
     Засядько разделся, вбежал в воду, догнал лодку. Афонин пытался помочь
ему влезть в лодку и едва не опрокинул ее вовсе.
     -- Навались на тот борт! -- гаркнул Засядько.
     Он забрался в лодку, подхватил весла и быстро погнал к берегу:
     -- Не умеешь грести, зачем брался?
     -- Дык кто ж знал,-- ответил Афонин  посрамлено.--  Суворов  говорил,
что суворовский солдат все смогет. Я ж видел как другие  гребут,  это  так
просто...
     -- Эх, ты, чудо рязанское!
     -- Чудо-богатырь,-- подтвердил Афонин с гордостью.-- Суворовец!
     Засядько разогнал лодку, сложил весла,  а  когда  лодка  на  скорости
заскрипела днищем по песку, выскочил и ловко вытащил ее подальше на берег.
     Издали донесся детский голосок:
     -- Мама, а он к русалкам плавал?
     Из телеги за ним следили возница и Грессеры. Девочка ерзала на  руках
матери, улыбалась ему, протягивала ручки. Засядько ощутил, что он  обнажен
до пояса, вода стекает по мокрой груди, а  на  губах  чувствуется  соленый
вкус морской воды.
     -- Что сказали рыбаки? -- спросил он нетерпеливо.
     -- Ничего,-- крикнул Афонин.
     Он вылез шатаясь, зацепился за высокий борт  и  повалился  на  мокрый
песок. Поднялся, ругаясь как запорожец, указал на корабль. Тот,  казалось,
вовсе застыл вдали от берега.
     -- Что с рыбаками? -- спросил Засядько нетерпеливо.
     -- Убежали,-- объяснил Афонин  зло,--  дурни  набитые!  Увидели  этот
корабль, умчались с такой скоростью, что пятки влипали в задницы. Добро бы
приплыли хранцузы или турки,  а  то...  Так  нет  же,  турков  бы  не  так
испужались!.. Ничего не понимаю.
     Засядько  пристально  посмотрел  на  корабль,   затем   обернулся   к
Грессерам:
     -- Я отправлюсь к ним. Попробую  договориться,  чтобы  вас  взяли  на
борт. Вдруг да прямиком плывут в Россию? Но если и нет, то могут по дороге
зайти в российские порты?
     Афонин засуетился:
     -- Ваше благородие, погодьте! Это я, таежник, за веслами не сидел,  а
у нас есть тут рыбари...
     Он кинулся к солдатам, хватал за плечи, объяснял, наконец,  еще  трое
вышли из воды, сбегали к рыбацкой хижине и вернулись с тремя парами весел.
     Засядько понаблюдал как они умело укрепили уключины, кивнул Афонину:
     -- Поплывешь со мной. Ты один при мундире.
     -- Слушаю, ваше благородие!
     Две пары дюжих рук ухватились с двух сторон, стянули лодку  в  волны.
Солдаты запрыгнули и поспешно сели  на  весла.  Засядько  стоял  на  носу,
досадовал, что нет при нем подзорной трубы. Что-то очень странное чудилось
в этом чистом и ухоженном корабле!
     Солдаты, несмотря на усталость, кувыркались в волнах, а те, кто  умел
плавать, во всю показывали свое умение, заплывая от  берега  на  глубокое.
Впрочем, дно понижалось так медленно, что надо было пройти с версту, чтобы
дно ушло из-под ног вовсе.
     Гребли не очень умело, мешали друг другу, сцеплялись веслами.  Афонин
попробовал командовать, но, встретившись  со  строгими  глазами  Засядько,
пристыжено умолк. Наконец кое-как  уловили  ритм,  приспособились  друг  к
другу, лодка пошла быстрее.
     Корабль медленно  дрейфовал  под  едва  заметным  ветерком.  Даже  не
ветерком, а движением воздуха.  Он  был  тих  и  безмолвен,  и  чем  ближе
подходила  лодка,  тем  неспокойнее  становилось  на  душе.  Солдаты   уже
примолкли, настороженно посматривали  на  встревоженные  лица  Засядько  и
капрала.
     Афонин, опережая капитана, заорал:
     -- Эй, на корабле! Заснули все? Эй!
     Никто не отзывался. Лодка подошла к самому  кораблю,  и  первое,  что
пришло Засядько в голову, он осмотрел корпус,  все-таки  на  морях  бушуют
войны, впрочем, как и на суше, но ни следов от пуль, ни от шрапнели, как и
других повреждений не оказалось. Корабль был новенький, недавно  спущенный
на воду.
     -- Перепились все? -- предположил Афонин.
     -- Всяк по себе других мерит,-- отозвался один из солдат с  издевкой,
пытался шуткой снять нервозность.
     -- Могут и  спать,--  огрызнулся  Афонин,  не  поворачиваясь.--  Знаю
таких,  кто  даже  в  дозоре...  Ваше  благородие,  что  делать?  Так   не
взберешься!
     -- Поплыли вокруг,-- велел Засядько.
     Одни дважды обошли корабль, стучали веслами в борта, но тот оставался
глух и безмолвен. Один из солдат вдруг предложил:
     -- Тут веревка есть с крюком... Не пригодится?
     Он разгреб тряпье на  дне  лодки,  вытащил  крюк  с  тремя  загнутыми
острыми концами. Засядько  подергал  веревку,  малость  подопрела,  но  --
была-не была! -- закинул крюк наверх, подергал,  убедился,  что  зацепился
крепко, дал конец держать Афонину, а сам быстро полез вверх.
     Хорошо, не фрегат или каравелла, подумал с облегчением, когда  вскоре
голова вынырнула над бортом. Если и скинут, до воды падать  недолго,  пузо
не отобьешь...
     Палуба выглядела такой же чистой, ухоженной, как и корпус.  Ни  души,
только  над  головой  лениво  шевелятся  подобранные  паруса.  Дверь  вниз
приоткрыта, ему почудился вкусный запах.
     Выставив  перед  собой  шпагу,  он  медленно  начал   опускаться   по
ступенькам. Они привели в отделанное дорогими породами  дерева  помещение,
где на стенах были картины, на столе лежала карта и стояла чашка с  темным
напитком.
     Засядько понюхал, запах кофе стал сильнее. Похоже, еще не остыл даже,
хотя проверять не решился. Кто знает, что за кофе. Выпьет  и  тоже  станет
невидимым. Или вовсе исчезнет!
     Он походил по  каюте,  заглянул  в  гардероб.  Тщательно  выглаженная
одежда, дорогая обувь, изысканные головные уборы... На полке две шкатулки,
богато украшенные серебром.  Попробовал  открыть,  но  заперты  на  ключи,
однако в верхнем ящике стола обнаружил целую связку ключей всех размеров.
     После ряда неудачных  попыток  открыл  обе.  Покрутил  головой,  даже
дыхание перехватило. В одной -- горка золотых монет, есть даже  старинные,
в другой -- куча бумаг, документов, расписок,  а  на  самом  дне  Засядько
обнаружил удивительной красоты медальон на золотой цепочке. Чувствовалось,
что работал большой мастер-художник, работал долго и тщательно, с любовью.
Может быть даже не на заказ, а для себя, настолько все оформление выглядит
необычно и ярко. Даже не в рубинах и бриллиантах дело, хотя  медальон  ими
усыпан, а в той удивительной симметрии и расположении, где  чувствовалось,
что создатель в него вкладывал свое сердце.
     Он услышал  далекий  тревожный  крик.  Насторожился,  но  когда  крик
повторился, узнал голос Афонина. С пистолетом в одной  и  шпаге  в  другой
руке, он выбежал наверх.
     Сразу заметил, что берег отодвинулся, а снизу из-под  борта  раздался
встревоженный крик:
     -- Ваше благородие! Лександр Митрич!..
     -- Что стряслось? -- спросил он, наклонившись над бортом.
     Солдаты обрадовались так, будто он вынырнул из царства мертвых и спас
их тоже. Афонин заверещал:
     -- Ветер усиливается! Корабль уносит в море. Надо  уходить,  а  то  с
такими гребцами нам только к русалкам подаваться!
     Засядько занес было  ногу  над  бортом,  потом  спохватился.  Корабль
уносит, а в море либо потонет, либо... да нет, все-таки утонет под ударами
ветра, вряд ли благополучно пересечет огромное  море  до  противоположного
берега.
     -- Погодите!
     Он исчез, бегом вернулся в каюту. Кто бы  здесь  не  путешествовал  в
роскоши, больше ему не увидеть свой корабль. Разве что на дне морском... А
морской царь и без этого судна не последний бедняк.
     Торопливо  выбрал  монеты,  схватил  медальон  и  поспешно  вернулся.
Солдаты вздохнули  с  облегчением,  когда  он  спрыгнул  в  лодку.  Афонин
закричал срывающимся голосом:
     -- Гребите! Гребите скорее! Теперь уже ради наших шкур!
     Весла вспенили  воду  с  такой  мощью,  что  Засядько  лишь  покрутил
головой. Солдаты спешат еще и как можно быстрее  отойти  от  зачарованного
корабля, который плавает сам по себе, без команды. А может команда и есть,
но вся из призраков?
     Пока добирались до берега, Засядько вкратце рассказал  какой  корабль
внутри, какие богатства, что  на  столе  и  под  столом,  в  гардеробах  и
сундуках. Солдаты ахали, едва не роняли весла. У всех были белые  как  мел
лица, вытаращенные глаза и раскрытые рты. То-то будет  рассказов,  подумал
Засядько, когда эти простые люди вернутся в  свои  дремучие  села,  лесные
деревеньки!
     Пока доплыли, набили кровавые мозоли. Еще  попали  в  полосу  отлива,
неумело боролись с волнами, пока выбрались на мелководье.  Уже  и  солдаты
выбежали навстречу, помогли тащить лодку, стоя по уши в воде, скрываясь  с
головами под набегающими волнами.
     Они же и вытащили лодку на берег, а гребцы попадали  на  песок,  едва
отошли на пару шагов. Засядько пошел к подводе, что держалась в  сторонке.
Грессер явно оберегал жену и дочь от вида купающихся мужиков
     Возница, увидев идущего к ним русского офицера, дернул  за  вожжи,  и
лошади нехотя сделали несколько шагов навстречу. Засядько  чувствовал  как
из глубин души поднимаются злость и горечь. Дернуло же его полезть  в  тот
белокаменный дворец! Теперь взвалил на плечи самую  странную  ношу,  какую
только мог себе  представить.  Расскажи  Балабухе  или  Быховскому  --  не
поверят.
     Из повозки вылез Грессер, помог выбраться Кэт. Она прижимала к  груди
завернутую в шаль Олю. От моря несло прохладой.  Пронзительно  вскрикивали
чайки.
     Грессер подошел к Александру. Голос барона был хриплым от усилий:
     -- Мы... мы вынуждены просить  о  помощи.  Замок  Трипопулоса,  друга
князя Волконского, разграблен до основания... Турки  вывезли  все  деньги,
драгоценности, утварь... Он разорен и не может нам помочь даже выбраться с
этого острова...
     Оля  нетерпеливо  ерзала  в  руках  матери,  наконец,   требовательно
протянула руки:
     -- Хочу к нему!
     Кэт шикнула на дочь, повернула ее так, чтобы та не видела Александра,
начальника гарнизона. Новичок дважды легко обезоружил бузотера, а тот  был
     -- Хочу к тебе.
     Кэт  шикнула  громче,  шлепнула  по   оттопыренной   попке.   Сказала
раздраженно:
     -- Зигмунд, да скажи прямо! Мы умоляем, чтобы нас взяли на борт.  Нам
без денег не выбраться отсюда. А у нас ни копейки...
     Грессер нервно сглотнул, опустил глаза. Засядько видел, каких  усилий
ему стоит держать свою гордость в узде. В своем имении он был царь и  бог,
соседи уважали и побаивались, в городе знали и  симпатизировали.  В  любом
уголке Херсонщины он мог бы остаться без денег,  но  к  нему  отовсюду  бы
поспешили с раскрытыми кошельками. Но то степи Херсонщины, обычная  земля,
хотя с теми же родниками  с  хрустально  чистой  водой,  зелеными  рощами,
реками, синим безоблачным небом...
     -- Я не думаю,-- сказал он серьезно,-- что вам удалось  бы  сесть  на
военный корабль российского флага, будь вы не дочерью князя... а вы --  не
бароном, а даже  родней  здравствующему  императору.  Правила  строги,  но
благодаря им мы  как  раз  и  бьем  турков,  у  которых...  с  дисциплиной
слабовато. Но здесь постоянно шныряют их фелюги. Любая за небольшую  плату
отвезет в порт, где стоят большие торговые корабли. Оттуда и  отплывете  в
Россию.
     -- Прямо в Россию? -- спросила Кэт с надеждой.
     -- Лучше прямо. Думаете, туда ходит  мало  кораблей?  Да  теперь  уже
Россия становится владычицей морей и океанов!
     Глаза Кэт вспыхнули надеждой, но тут же погасли. Ее  некогда  звонкий
голос стал тусклым как засиженное мухами стекло:
     -- Туда нам не добраться. Они взяли все...
     Он только сейчас заметил распухшие мочки ушей, где темнели коричневые
комочки крови. Серьги у нее выдрали силой, разрывая плоть!
     Сердце забухало чаще, пальцы стиснулись в кулаки  так,  что  костяшки
побелели, а кожа заскрипела. С неимоверным усилием заставил взять  себя  в
руки.
     -- Они не взяли жизнь,-- возразил он.-- Остальное восстановимо.
     -- Как? -- спросила она с горечью.-- У нас нет денег даже  на  молоко
для Оленьки!
     Александр отцепил от пояса и швырнул  в  телегу  мешочек  с  золотыми
монетами:
     -- А если вот так?
     Возница ухватил, торопливо развязал веревочку. На колени хлынул поток
золотых монет. Супруги Грессеры ошеломленно смотрели на золотую струю, что
с ласкающим сердце звоном образовала на коленях возницу  горку,  а  оттуда
стекала на дно повозки. В ней была новая  одежда,  карета,  хорошие  кони,
слуги, оплата всех дорожных расходов до ближайшего порта, отдельная  каюта
на корабле, даже небольшой запас на непредвиденные расходы!
     Малышка, наконец,  дотянулась  до  Александра,  обняла  его  за  шею,
поцеловала и сказала очень серьезно:
     -- Я тебя люблю!
     -- Я тебя тоже,-- ответил Александр.
     -- Ты меня жди!
     -- Обязательно,-- пообещал Засядько. Он вытащил из кармана  медальон,
одел ей на тонкую детскую шею.-- Это тебе.
     Кэт потянула дочь,  детские  руки  расцепились.  Кэт  так  и  усадила
малышку в телегу: ребенок  не  отрывал  глаз  от  красивого  мужественного
офицера с темным как грозовая туча лицом, при одном  имени  которого  мама
всякий раз плачет горько и безутешно.
     Возница  помог  Грессеру  собрать  золотые  монеты,  наконец,  телега
повернула по большому кругу. Грессер поклонился:
     -- Мы... в самом деле бесконечно признательны. Как только вернемся  в
Россию, я верну все с процентами.
     Александр пожал плечами:
     -- Не стоит.
     -- Я это обязательно сделаю,-- объявил Грессер. Он оживал на  глазах.
Морщины на сером лице  разгладились,  он  гордо  выпрямился.--  Для  моего
состояния  это  сущая  безделица.  Укажите  тольк