жды в году - весной и осенью. Во время паводка многочисленные  островки
в равнинной местности покрываются  водой.  Дунай  течет  как  бы  в  одном
просторном русле. Для жителей это настоящее бедствие - на  заливных  лугах
погибает много скота.
   В осеннее время вода в Дунае прибывает. Сейчас осень. Почему это  важно
для решения загадки Молдова-Веке?
   Григорий  ждал,  что  вот-вот  возникнет  еще  неуловимая,  все   время
ускользающая  из-под  пальцев  ассоциация,  догадка.  Так,   терпеливо   и
осторожно соединяя два провода, получают наконец искру...
   Он попытался представить себе, что сделал  бы  на  его  месте  командир
танковой бригады или моторизованной пехотной дивизии, если бы наткнулся на
неприступную крепость.
   Попробовал бы обойти, конечно!
   Под конец войны широко  применяется  этот  тактический  прием.  Некогда
возиться с опорными пунктами вражеской обороны, рассчитанными на то, чтобы
задержать наше наступление. Войска обтекают их, обходят,  нанося  решающий
удар с флангов и тыла.
   На Дунае, где  взаимодействие  кораблей  и  сухопутных  войск  наиболее
тесно, моряки переняли обходный маневр у Советской Армии.
   Недавно Герой Советского Союза  Державин  провел  свои  бронекатера  по
каналам Петра и Питательному в обход Дуная, точнее, немецкого плацдарма на
берегу Дуная.
   Нерасчетливо тратить силы на то, чтобы пробиваться  напрямик.  И  нужно
спешить. Начинается гигантская битва за Будапешт.  Бронекатера  нужны  под
Будапештом.
   Обходный  путь  доставался  морякам   нелегко.   Кое-где   они   тащили
бронекатера волоком, чуть не на руках, - за годы войны каналы, оставленные
без присмотра, занесло илом и песком. И все же, хоть  и  пришлось  описать
крутую дугу, путь по каналам в этих условиях был быстрейшим.
   Но на участке от Молдова-Веке до Белграда, к сожалению, нет каналов. Не
поведешь же тральщики, а следом за ними и весь караван в обход  Дуная,  то
есть посуху?..
   В обход? Минуту или две Григорий неотрывно смотрел  на  сверкающий  под
луной, широко разлившийся Дунай, потом круто повернулся:
   - Лейтенант Кичкин!
   Тот с готовностью подался вперед:
   - Слушаю вас, товарищ комбриг!
   - Разбудите начальника штаба! Срочно попросите ко мне! С картами! Пусть
захватит карты минированного участка!
   Бегом (на флоте все приказания  выполняются  бегом)  Кичкин  кинулся  к
каюте Кирилла Георгиевича. А комбриг уже стучал в  каюту  замполита.  Стук
был нетерпеливый, тревожный, но как будто бы радостный. Почему?
   - Но почему, почему? - сердито спрашивал  Кирилл  Георгиевич,  второпях
натягивая китель и одновременно пытаясь свернуть карты в трубку. - Что  же
вы молчите? Почему карты - среди ночи?
   Кичкин не понимал ничего. Он  мог  добавить  лишь,  что  взволнованный,
хриплый голос комбрига, как бичом, хлестнул его по нервам. Неужели найдена
разгадка Молдова-Веке?
   Ему не удалось заставить себя уйти с палубы. Как часовой, он шагал взад
и вперед у каюты комбрига, теряясь в догадках.
   И  терпение  его  вознаграждено.  Через  несколько   минут   из   двери
высовывается Кирилл Георгиевич.
   - Вы еще здесь? Вахтенному командиру передайте:  немедленно  сигнал  на
тральщики и суда  каравана  -  всем  лоцманам  прибыть  на  совещание!  Да
приготовьте карандаши и бумагу. Будете вести протокол.


   СОВЕЩАНИЕ НА РЕКЕ В ПОЛНОЧЬ

   В дрожащей лунной пелене  вспыхивают  и  гаснут  сигнальные  огни.  Над
плесом гулко катятся сиплые со сна,  недовольные  голоса,  и  под  ударами
весел хлюпает, булькает вода.
   Шлюпки и ялики теснятся у  трапа.  Офицеры  штаба  встречают  лоцманов.
Хмурые,  невыспавшиеся,   стуча   сапогами,   негромко,   с   достоинством
переговариваясь, они рассаживаются у стола в кают-компании. Что случилось?
Почему их подняли с коек среди ночи чуть ли не по тревоге?
   Они в форме, присвоенной им на Дунае: толстые  куртки  с  шевронами  на
рукавах, черные, колом торчащие фуражки. Болгары и югославы в  отличие  от
румын, чехов и словаков уже сняли со своих фуражек выцветшие  национальные
эмблемы и взамен прикрепили мерцающие красные звездочки  -  подарок  наших
моряков.
   Лоцманов пятнадцать: пять с тральщиков, десять с судов каравана.  Народ
все солидный, строгий,  знающий  себе  цену.  Загорелые,  серьезные  лица,
клокастые брови, а над упрямыми подбородками раскидистые - вразлет - усы.
   Григорий не подает  виду,  но,  понятно,  волнуется.  "Таких  не  сразу
обломаешь", - с опаской думает он  и  уже  загодя  наливает  себе  воды  в
стакан.
   Он не оратор, об этом все знают. И это, если хотите, лучше. От него  не
ждут выдающихся красот стиля. Сомнений ни у кого нет:  будет  нагромождать
один тяжеловесный оборот на другой,  подпирая  их  спасительными  словами:
"который", "каковой" и "таковой". Речи его почему-то всегда больше  похожи
на выписку из приказа или инструкцию  со  множеством  параграфов,  чем  на
речи. Но ведь на этом полуночном совещании задача его - не удивить и  даже
не воодушевить, а доказать и убедить. А для этого пригодятся и  параграфы,
лишь бы они были толково и связно изложены.
   Тем временем Кирилл Георгиевич невозмутимо раскладывает карту Дуная  на
столе. Тут же, с  краешку,  примостился  Кичкин.  Изредка  он  косится  на
скромно сидящего поодаль Петровича. Что, завидно тебе? Не каждому  доверят
вести протокол на таком совещании.
   Тише! Комбриг постучал карандашом по столу.
   - Югославские товарищи, - так начал он,  -  обратились  к  командующему
Дунайской флотилией вице-адмиралу товарищу Горшкову, прося оказать  помощь
силами флотилии в доставке нескольких барж  угля  из  города  Смедерово  в
Белград.  Столица  Югославии,  недавно   освобожденная   от   гитлеровцев,
находится под угрозой погружения во мрак, так как городская электростанция
может остановиться из-за отсутствия необходимого топлива.  Кроме  того,  в
городе наблюдается нехватка хлеба.
   Что касается подходов к Смедерово сверху, со стороны Белграда, а  также
снизу,  со  стороны  Молдова-Веке,  то,  как  известно,  таковые   подходы
преграждает  стодвадцатикилометровая  минная   банка.   Однако   обращение
югославских друзей является для нас,  советских  минеров,  дополнительным,
очень важным стимулом.
   На море мы бы обошли с вами эту вышеуказанную банку. Но  она  находится
на реке, то есть как бы зажата берегами слева и справа. Несмотря на это  и
принимая во внимание потребность фронта в горючем, а  Белграда  в  угле  и
хлебе, надо во что бы то ни стало двигаться вперед. Но как?..
   Придирчивый Кичкин, который впервые слушает  комбрига,  поморщился  при
неудачном обороте "несмотря... и принимая..." и призадумался над тем,  как
бы поскладнее перефразировать это в протоколе. Но через минуту он забывает
о своем намерении. Комбриг оглушает слушателей первым своим "параграфом":
   - Движение к Белграду представляется мне  возможным,  однако  лишь  при
одном условии - при осуществлении обходного маневра по реке...
   Обходного? Куда он гнет? Как это понимать - обходного?
   Лоцманы  задвигали  стульями,  начали  переглядываться,   зашушукались.
Офицеры  бригады  ведут  себя  более  дисциплинированно.  Но  и  они  явно
взволнованы. Авторучка повисла на весу в руке Кичкина. Только  замполит  и
начальник  штаба  относительно  спокойны  -   они   уже   знают   разгадку
Молдова-Веке.
   - Противостоящая нам минная банка, - продолжает комбриг тем же тягучим,
скучным голосом, - состоит, как установлено, не  только  из  немецких,  но
также  из  англо-американских  мин.  В  этом  факте  и   кроется   решение
поставленной задачи...
   Как?! Час от часу не легче! Значит, чем больше мин впереди,  тем  проще
их преодолеть?  Но  это  же  невероятно,  это  противоречит  обыкновенному
здравому смыслу!
   Волнение в кают-компании нарастает.
   - Условия постановки мин немцами и американцами были различны,  не  так
ли? Немцы ставили свои мины на отходе, с кораблей, то есть более или менее
точно на фарватере. Американцы же и англичане сбрасывали мины с самолетов.
Кучность, естественно, была меньше. Мины даже падали иногда не в  воду,  а
на берег, о чем свидетельствует не взорвавшаяся случайно при падении мина,
впоследствии разоруженная. Прошу вас учесть также фактор большой воды!..
   Лоцманы сердито скрипят стульями,  силясь  понять.  Что  еще  за  новый
таинственный фактор?
   Но комбриг отвечает вопросом на вопрос:
   - Когда ставили мины немцы?
   Вопрос риторический. Кто же этого не знает?
   Недоумевающе кашлянув, лоцман Танасевич отвечает:
   - В конце лета.
   - Иначе говоря, в малую воду?
   - Да, в малую воду.
   - Это чрезвычайно важно, - продолжает так  же  бесстрастно  комбриг.  -
Сейчас, наоборот,  большая  вода.  Мы  присутствуем  с  вами  при  втором,
осеннем, паводке на Дунае.
   Летом, в малую воду, немецкие корабли могли пройти только  по  середине
реки, где было достаточно  глубоко.  Там  они  и  поставили  мины.  Но  на
сегодняшний день вода значительно прибыла, а в некоторых  местах,  как  мы
наблюдаем, даже вышла из берегов и залила низменные участки.
   Исходя из этого (но увлеченный красотой логически развивающихся, как бы
догоняющих  друг   друга   неопровержимых   доводов-"параграфов",   Кичкин
пропускает мимо ушей  тяжеловесное  канцелярское  "исходя"),  нам  с  вами
надлежит пробивать новый фарватер, в обход старого, иначе говоря,  идти  с
заведенными тралами не по стрежню, а  вплотную  у  берега,  кое-где,  если
позволят  глубины,  даже  над  заливными  лугами.  На  этом   пути   могут
встретиться только англо-американские  мины,  каковые  легли  вразброс,  и
справиться с ними будет гораздо легче, чем с немецкими.
   Прошу  взглянуть   на   карту!   Соответствующая   цветная   штриховка,
обозначающая  распределение  мин  на  участке  Молдова-Веке   -   Белград,
подтверждает мою мысль...
   "После  этого,  -  так  записано  в  протоколе,  -  комбриг   пригласил
участников совещания высказаться".


   СТЕНА!

   И тут-то воцарилось тягостное  молчание.  Можно  вообразить  себе,  как
надулись лоцманы! Отродясь не слыхивали такого. Проводка каравана у самого
берега, а кое-где даже над заливными лугами!  Да  он  в  уме?  И  главное,
новичок, три месяца  на  Дунае,  и  кого  взялся  учить:  их,  старожилов,
опытнейших дунайских лоцманов!
   Таков этот достаточно тривиальный, много раз изображенный в  литературе
и в кино конфликт нового со старым,  однако  от  решения  этого  конфликта
зависело выполнение боевой задачи.
   Всем сердцем Кичкин, конечно, на стороне своего комбрига. Но  в  данном
случае важно не его мнение, а лоцманов. Вдобавок он занят протоколом.
   Кичкин записывает:
   "Комбриг повторно и настоятельно приглашает лоцманов высказаться".
   Отмалчиваться дольше неудобно.
   О высказываниях лоцманов написано в протоколе совсем кратко:
   "...заявили: "У нас на Дунае не ходили  так  никогда!"  Олдржих  Боржек
доказывал, что  у  берега  опасные  мели,  попадаются  также  коряги.  Ион
Штефанеску присовокупил, что для него, как лоцмана,  карманным  евангелием
является лоция, а она рекомендует ни на ноту не отклоняться от фарватера".
   Попробуйте представить себе эту сцену.
   Вовсю дымят трубки-носогрейки,  а  на  столе  чадят  керосиновые  лампы
(что-то  случилось  с  движком,  электричество  выключено).  То   и   дело
приходится вставать и подворачивать фитиль. Иллюминаторы раскрыты настежь.
Ночь  идет  на  убыль,  но  никто  не  думает  об  этом  и  не  смотрит  в
иллюминаторы.
   Лоцманы сидят в ряд, насупившись, совершенно неподвижно. Стена!
   Вот она воочию - сила инерции! "У нас не ходили так никогда!" Каково?
   Между тем нельзя усомниться в добросовестности этих лоцманов, в желании
преодолеть минную банку и довести  караван  до  места  назначения.  Просто
предложение ошарашило их. Ново, необычно. Поворот мысли слишком крут.
   А! Вот встает широкоплечий, почти квадратный болгарин Иван Горанов.
   - К сказанному добавить ничего не могу, - тихо говорит он.  -  Но  если
командир бригады прикажет...
   Он разводит руками. Остальные  четырнадцать  медленно,  с  достоинством
кивают. Конечно, если русский командир прикажет...
   Комбриг сморщился, будто надкусил лимон.  Начальник  штаба  с  внезапно
прорвавшимся раздражением разгладил карту на сгибе.  Взволнованный  Кичкин
переводит взгляд с лоцманов на комбрига. Не то, нет?
   Не то! Лоцманы признают авторитет нашей  власти,  а  не  наших  знаний.
Понятно, комбриг может приказать им  -  и  в  конце  концов  должен  будет
приказать, - но ведь их нужно убедить.
   Сиплым голосом,  то  и  дело  откашливаясь,  комбриг  просит  отбросить
старые, укоренившиеся представления о кораблевождении на Дунае.
   - Лоцманы  по  привычке  боятся  мелей  больше,  чем  мин.  Но  сейчас,
наоборот, мин нужно бояться больше, чем мелей.  Предположим,  какая-нибудь
баржа сядет по пути на мель. Так ведь нас целая  бригада,  десятки  мощных
буксиров! Сообща в два счета снимем эту баржу и пойдем дальше.
   Наконец, предложение пробивать  обходный  фарватер  у  берега  нетрудно
проверить с карандашом в руках. На Дунае  ведется  учет  подъема  и  спада
воды, не правда ли? Вчера было приказано  промерить  глубины  на  плесе  у
Молдова-Веке. Вот цифры... Загляните в свои  записные  книжки!  Сверьтесь,
пожалуйста,  с  записными  книжками!  Там,  наверное,  записаны   промеры,
сделанные на Дунае летом в малую воду...
   Напряженная пауза.
   Первым, будто с неохотой, вытаскивает из кармана записную книжку бывший
партизан югослав Танасевич. Давай, друже, давай! Утри нос этим  тугодумам,
своим неповоротливым коллегам!
   Танасевич показывает в раскрытой книжке  что-то  соседу,  румыну  Няга.
Между их склоненными головами с любопытством просунул свою  крупную  седую
голову Горанов.
   Замелькали в кают-компании  лоцманские  записные  книжки  в  клеенчатых
переплетах. Кажется, дошло! Стена дала  трещину.  А  потом  от  нескольких
дополнительных ударов она окончательно развалилась!
   В протоколе это запечатлено в двух лаконичных фразах:
   "Сравнив свои записи с результатами нового  промера,  лоцманы  заявили,
что проводка каравана по обходному фарватеру трудна, но  выполнима.  Вслед
за тем комбриг приказал начальнику  походного  штаба  готовить  караван  к
движению, объявив,  что  на  рассвете  сам  двумя  тральщиками  выйдет  на
разведку в направлении Белграда для проверки относительно меньшей кучности
мин, лежащих у берега".



3. ПОДВИГ-ТРИУМФ

   РАЗВЕДКА БОЕМ

   "Я очень  боялся,  что  он  возьмет  с  собой  кого-нибудь  другого  из
офицеров. Вдруг слышу:  "Лейтенант  Кичкин!  Протокол  совещания  оформите
после. Пойдете на тральщиках со мной. Не забудьте  захватить  набор  карт,
лотлини и футштоки для замера глубин!" Петрович и говорит мне кисло: "А ты
еще обижался, что он к тебе плохо относится".
   Это, Иечка, называется  "разведка  боем".  Мы  должны  были  пройти  по
английским и американским минам, чтобы проверить новый фарватер. Следом за
нами  готовились  отправиться  и  остальные  тральщики  бригады  вместе  с
застоявшимся у Молдова-Веке караваном..."
   Нет, это не письмо. Во всяком случае, не в обычном смысле слова письмо.
Такое ведь не доверишь перу и бумаге во фронтовой обстановке, не  так  ли?
Но отчасти все же похоже на письмо.
   Это, впрочем, требует краткого пояснения.
   Петрович уже не раз замечал, что  на  друга  его  иной  раз  словно  бы
"находит". Сидя на диване  в  кают-компании  или  стоя  в  одиночестве  на
палубе, он вдруг ни с того ни с  сего  принимался  с  отсутствующим  видом
шевелить толстыми губами, а иногда даже что-то бормотать себе под нос.
   Долго гадал и прикидывал механик: что бы сие  могло  означать?  Наконец
понял: "Стихи складывает, не иначе! Эк его тогда в  краску  кинуло,  когда
сказали про стихи! И про что же он складывает?  Про  наше  траление,  само
собой. А ведь жаловался: монотонное, монотонное, монотонное! Ну что  ж,  я
не против. Пускай складывает на здоровье. Если, понятно,  не  в  служебное
время. А что стесняется, не признается, это дело его. Все начинающие поэты
стесняются".
   Он ошибался, хотя, в общем, был недалек от истины.
   Недели полторы назад комбриг  всенародно  оборвал  Кичкина,  когда  тот
принялся описывать за столом свои  любовные  похождения.  А  ведь,  честно
говоря, их не было на его совести, этих похождений. Травля? Конечно. Самая
заурядная застольная травля. Опыт Кичкина по  части  девушек,  признаться,
очень скромен.
   Но ежели говорить начистоту, то в  Ленинграде  живет  одна  девушка  по
имени Ия, и уж о ней Кичкин  ни  за  что  на  свете  не  позволит  себе  с
фатовским видом разглагольствовать в кают-компании.
   Ей-то он пишет свое нескончаемо длинное письмо - в уме.
   "Так порой тоскливо, Ийка, бывает без тебя. И очень хочется поговорить.
А письма идут слишком долго. Кроме того, о многом ли  напишешь  в  письме?
Существует на свете строгая военная цензура, сама понимаешь.
   Я бы стал вести дневник.  Но  нам  не  разрешены  дневники.  Есть  даже
специальный приказ об этом.
   Вот и придумал писать  тебе  в  уме.  Когда  мы  свидимся,  что  будет,
конечно, очень скоро, я постараюсь восстановить в памяти главное и  прочту
вспух, хорошо?
   Не вздыхай, не вздыхай! Я же знаю, что ты  сейчас  вздохнула,  вспомнив
обо мне.
   После того как я познакомил тебя с Димкой Гудковым, он  сказал:  "Ну  и
девушку ты выбрал! Что за имя? Ия! Это не имя, а вздох. Так и провздыхаешь
с нею всю жизнь!"
   Темнил, конечно. Отводил мне глаза. Я сразу понял, что ты сразила его с
первого взгляда.
   Но бог с ним, с этим Димкой!
   Стало быть, о разведке боем...
   В ту ночь нам уже не  пришлось  спать.  С  первыми  лучами  солнца  два
тральщика под командованием комбрига двинулись вверх по Дунаю.
   Шли мы у самого берега, повторяя его изгибы, так  что  задевали  иногда
бортом за шуршащий камыш. При этом то и дело опускали в  воду  футштоки  и
бросали лоты для замера глубин. Со стороны, наверное, выглядело так, будто
путник, переходя реку вброд, с осторожностью  ставит  сначала  одну  ногу,
потом, утвердившись на ней, выдвигает другую.
   Только все это происходило, как  ты  догадываешься,  под  аккомпанемент
взрывов за кормой, так как оба тральщика шли с заведенными тралами.
   Но мы "допрашивали" - футштоками и тралами - не только  реку.  Подробно
узнавали о минах и глубинах также и у местных жителей.
   Возле каждого более или  менее  крупного  прибрежного  селения  комбриг
приказывал останавливаться. На берег он  сходил  в  сопровождении  меня  и
одного из лоцманов  -  либо  югослава  Танасевича,  либо  румына  Няга  (в
зависимости от того, у какого берега ошвартовывались. Большую  часть  пути
слева от нас была Югославия, справа Румыния).
   Все новые данные я сразу же наносил на карту. Отсюда можешь догадаться,
что я не последняя спица в колеснице. А ты еще считала меня несерьезным.
   Уже в сумерки, Иечка, мы увидели  впереди  разрушенный  железнодорожный
мост, а за ним силуэт Белграда, голубовато-сиреневый.
   Я  даже  не  ожидал,  что  город  такой  большой.  Красавец!  Громадные
многоэтажные дома! И они очень четко выделялись на фоне неба. К сожалению,
сейчас поздняя осень, небо быстро темнеет.
   Комбриг приказал подтянуться вплотную  к  мосту.  Оказалось,  что  быки
подорваны, крутые фермы косо лежат в воде.
   Однако мы нашли достаточно большой разрыв между одним быком  и  фермой.
Тральщики прошли туда и  обратно,  как  под  триумфальной  аркой.  Значит,
пройдет и весь наш караван.
   Белград был совсем рядом, представляешь?
   И тут комбриг опять проявил свой неуступчивый,  трудный  характер.  Мы,
конечно, стали просить его подняться  до  Белграда,  зайти  туда  хоть  на
несколько минут. Интересно же! И потратили бы на этот  заход  каких-нибудь
полтора-два часа, не больше.
   Не разрешил! Нет и нет!
   "Караван ждет внизу, - сказал он. - Минуты лишней не