ся к сейнеру, весело играли  под  его  кормой,
подолгу сопровождали сейнер в море. Любопытство и губило их. Рыбаки как бы
приманивали дельфинов  на  шум  винтов,  а  когда  животные  приближались,
безжалостно били по ним из ружей.
   Ловили дельфинов также сетями.  Загоняли,  стуча  под  водой  камнем  о
камень, крича, свистя, улюлюкая, тарахтя в ведра и сковородки.
   Вот когда наконец кухари могли отвести душу!
   Довелось Григорию участвовать и в совсем  уж  фантастической  облаве  в
воде. Способ ли лова это был, ныне оставленный,  отец  ли  Володьки  решил
доставить развлечение рыбакам, трудно сказать.
   В тот  день  дельфины  упрямились,  не  хотели  идти  в  сети.  Сейнера
покачивались на мертвой зыби. Грохот,  дребезг,  звон  стояли  над  морем.
Вдруг мановением руки вожак приостановил шумовой концерт. Кухари  на  всех
сейнерах замерли, дрожа от нетерпения.
   - Желающие - в воду!
   И тотчас стало пестро над палубами от торопливо стаскиваемых тельняшек.
   Восторженно вопя, Григорий кинулся  за  борт.  С  тонущего  корабля  не
прыгают быстрее.
   Тут-то для кухарей и началось раздолье! Вода между  сейнерами  и  сетью
сразу была сбита в пену. Кутерьма поднялась такая, что не только дельфины,
но и кашалот кинулся бы с перепугу в сеть.
   Домой вернулись с богатой добычей.
   Но дома настроение у Григория  упало.  Вроде  бы  щемило  и  щемило  на
сердце. Взрослые, узнав об этом, конечно, только  посмеялись  бы.  Но  что
поделать: взрослые так быстро забывают о том, что  и  сами  когда-то  были
детьми.
   Григорию стало жаль дельфинов.  Они  были  такие  игривые  и  забавные,
совсем как веселые черненькие свинки!
   И разве это не предательство? Когда любопытный дельфин доверчиво шел на
шум винтов, в него вдруг  начинали  палить.  Словно  бы  человек  подозвал
симпатичного пса, тот, улыбаясь всем телом, от морды до хвоста, кинулся  в
ноги, и тут-то его ни с того ни с сего огрели бы дубиной...
   А загон в воде - это было совсем нехорошо.  Дельфинам,  наверное,  тоже
хотелось поиграть в пятнашки с ребятами.
   И Володька замолчал, пригорюнился после загона.
   Однако долго молчать было не  в  его  характере.  Устраиваясь  спать  в
каморе, где они ночевали с Григорием, он сказал отрывисто:
   - Рыба глупа, дельфин умен. Почему?
   Григорий не знал.
   - Мог бы сам догадаться. Не в Гайвороне живешь,  дельфин  всегда  перед
глазами. Ответь: почему он всегда перед глазами?
   Григорий покорно молчал.
   - Пароходы сопровождает, - продолжал Володька, - прыгает,  кувыркается,
всячески себя выказывает. Или  кинется  на  пляж  -  курортников  из  воды
погонит. Для шутки, конечно. Ну, смекаешь, нет?
   Это была обычная его манера.  Когда  Григорий  начал  чувствовать  себя
совершенным  дурнем,   Володька   соблаговолил   перейти   к   пояснениям.
Оглянувшись, понизил голос:
   - Весть подает!
   - Яку весть? - спросил Григорий, тоже пугливо оглянувшись.
   - Я, мол, человеком был.
   - Брэшэшь!
   - Стану я брехать! Дельфин же вроде оборотня. Слыхал про Атлантиду?
   - Ни...
   Был, оказывается, такой остров, очень большой,  с  красивыми  городами,
башнями, лесами и реками, и вдруг затонул от землетрясения,  как  тонут  в
бурю корабли.
   Однако население, по  словам  Володьки,  успело  загодя  подготовиться.
Ученые там были умные. Они  даже  срок  предсказали  -  через  столько-то,
дескать, лет потонем. И жители начали тренироваться.  Подолгу  сидели  под
водой в бассейнах и ваннах,  сначала  по  одной  минуте,  потом  дольше  и
дольше. Приучали себя есть сырую рыбу и водоросли -  хоть  и  противно,  а
надо!  В  общем,  постепенно  переходили  на  подводное  довольствие.  Ну,
плавали, конечно, мирово, об этом  нечего  и  говорить.  И  когда  наконец
тряхнуло   их   согласно   предсказанию,   были    вполне    подготовлены:
полурыбы-полулюди. Вильнули плавниками и поплыли себе в разные стороны.
   Вот почему дельфины жмутся теперь к людям, стараются объяснить:  мы  же
родичи с вами, тоже были людьми в давно прошедшие времена...
   Григорий был потрясен:
   - А мы с тобой в сети их!
   - Да, некрасиво, брат... Я над их прыжками,  понимаешь,  голову  ломаю.
Что бы эти прыжки означали? Может, код? Видал, как глухонемые  на  пальцах
разговаривают? И тут вроде бы так. Скажем, два прыжка  в  одну  сторону  -
"здравствуй", три в другую - "прощай". Или еще как-нибудь.
   Лицо Володьки приняло выражение, какое бывает у кошки, когда  та  сидит
на подоконнике, а под  самым  носом  у  нее  безнаказанно  охальничают  за
стеклом воробьи. Он вздохнул.
   - А может, мне на ученого выучиться?  -  неожиданно  сказал  он.  -  На
такого, который по морским животным. Я бы подразобрался  в  этом  коде.  И
потом - двустороннюю связь между людьми и дельфинами! Они нам прыжками,  а
мы их флажками. Здорово, да? Но только, чтобы считать  дельфинов  морскими
людьми и в сети или из ружей - ни-ни! Чтобы  уважать  их  и  учить  всему!
Пусть помогают нам вместо водолазов,  клады  потонувшие  ищут.  Они  бы  с
дорогой душой, я уверен...


   НЕ ХВАТАЕТ ТРИДЦАТИ РУБЛЕЙ

   Вообще Володька был выдумщик, беспокойный, непоседливый.  Он  буквально
разрывался между различными замыслами, которые так и роились в его  наголо
стриженной круглой голове.
   Однажды он простудился и сидел с завязанным горлом дома.  Вернувшись  с
моря, Григорий застал друга  над  картой  обоих  полушарий,  вырванной  из
учебника. Володька что-то измерял на ней  циркулем  и  с  глубокомысленным
видом записывал на бумажке.
   - Кныжки рвэш? О! - предостерег Григорий.
   Володька только дернул плечом. Потом с натугой прохрипел:
   - Мыс Бурь, мыс Горн... Красиво, да? - Сверился с бумажкой.  -  Тристан
да Кунья. Тринидад. Море Кораллов. Пролив Магеллана. Бискайя! Гавайи!.. Ну
что ты молчишь? Конечно, ты человек сельский, лучше Черного моря ничего не
видал.
   - А лучше его и нет ничего, - убежденно сказал Григорий.
   Моря Кораллов Володьке показалось мало. С ходу без малейшего усилия  он
придумал еще какие-то Гриппозные острова. Такое название будто бы дали  им
из-за плохого климата. Там, по словам Володьки, чихают все, даже  капитаны
и штурманы дальнего плавания. Столица островов  соответственно  называется
Ангиния. А по соседству располагается архипелаг Кашля. Тот уж почти совсем
не исследован - сплошные топи и болота. В общем, Гавайи, ясно, получше.
   - Поидыш туды? - спросил упавшим голосом Григорий.
   - Не по пути, нет. Всюду не поспеть мне.
   Именно тогда показан был Григорию  маршрут  на  карте,  пролегавший  из
Севастополя в Нью-Йорк. Гавайи действительно оставались в стороне.
   Выяснилось, что Володька  собирается  в  США,  чтобы  поднять  тамошний
рабочий класс против капиталистов.
   Спутников - и надежных - он без труда навербовал бы среди кухарей. Дело
не в спутниках.
   Остановка была за малым. Нужны деньги - рублей тридцать - на билеты,  а
также харчи - примерно дней на десять.
   События должны были развиваться так. Часть денег шла  шоферу.  Володька
предполагал спрятаться под брезентом одной из машин,  которые  вывозят  со
складов рыбу. (Садиться на поезд в Севастополе опасно, могут задержать  на
вокзале.)  Добравшись  под  брезентом  до   Симферополя,   путешественники
пересаживаются в поезд и беспрепятственно катят на восток. Из  Читы  -  на
верблюдах - в Монголию, там, конечно, помогут араты, сочувствующие мировой
революции, и запросто перебросят в Корею. А  оттуда  уж  рукой  подать  до
Калифорнии. Вот тебе и Америка!
   План, спору нет, был хорош. Григорий тоже не любил  капиталистов  и  на
верблюдах еще не ездил никогда. Но как же с дельфинами? И потом,  пришлось
бы расстаться с Черным морем, а этого он никак не мог.
   Володька рассердился.  В  отношениях  с  Григорием  привык  повелевать,
несмелые возражения его воспринял как бунт на корабле. Напряженным, сиплым
шепотом - весь разговор велся шепотом - он спросил:
   -  Что  важнее  -  революция  в  Америке  или  дельфины?  Управимся   с
революцией, тогда займемся и дельфинами.  Они-то,  конечно,  бедолаги,  их
очень жаль, но ведь  ждали  несколько  тысяч  лет,  придется  малость  еще
подождать.
   Григорий был подавлен. Просто не представлял себе, как будет  жить  без
своего Кота в сапогах. Но ведь и без Черного моря он не мог жить...


   ЧЕРТ ПО ИМЕНИ ТРИНИТРОТОЛУОЛ

   - Батя! Семафор со встречного танкера!
   - Читай.
   - Читаю: "У вас по курсу плавающие мины!"
   Это, верно,  набедокурил  шторм,  налетевший  вчера  на  побережье.  Он
повалил деревья, повыбивал стекла в окнах. Заодно сорвал где-то и  мины  с
якорей.
   Вскоре на сейнерах увидели эти мины.
   Два шара плыли по течению  на  значительном  удалении  друг  от  друга.
Отчасти похожи были на шлемы водолазов,  но  смахивали  также  на  чертей,
которые двигаются гуськом по морю, выставив головы  из  воды.  Даже  рожки
торчали на круглых черных лбах.
   Пока сейнера меняли курс, один из рыбаков,  служивший  в  молодости  на
Военно-Морском  Флоте,  объяснил,  что  мине  достаточно  боднуть   корпус
корабля, или причал,  или  камень,  чтобы  согнулся  рог-колпачок.  В  нем
заключена колба. Она хрустнет, и жидкость из нее прольется на батарейку.
   - А потом?
   -   Электрический   ток,   искра!   И   грохнут   двести    килограммов
тринитротолуола.
   -  Три-нитро-толу-ол!  -  с  благоговением  повторил  Володька.  -  Как
заклинание, верно?
   Мины  оказались  старые,  обросшие  ракушкой;   значит,   очень   долго
находились под водой - с гражданской войны, а быть  может,  даже  мировой.
Много лет подряд они спокойно покачивались под водой на длинных  минрепах,
как грибы поганки. Шторм всколыхнул воду, минрепы лопнули, мины всплыли на
поверхность.
   Григорий с Володькой заспорили: цокнутся ли они друг о друга, или ветер
переменится и погонит их на камни? В том и в другом случае мины  взорвутся
сами, иначе сказать - покончат жизнь самоубийством.
   Но этого не произошло. Расторопный танкер вызвал по радио минеров. А уж
минеры, понятно, знали, как заклинать злого духа, заключенного в бутылке.
   С тральщика спустили шлюпку.  Она  описала  полукруг.  Подойти  к  мине
полагалось так, чтобы не навалило на нее ветром.
   Сидевший на корме минер с подчеркнутым спокойствием  закурил  папиросу.
Володька и Григорий переглянулись. К чему еще этот форс? Рядом  же  двести
килограммов не леденцов, а взрывчатки!
   Но то был не форс. Папиросу  приходится  обязательно  закуривать,  даже
если минер некурящий. Ведь обе  руки  его  заняты,  а  огонь  должен  быть
наготове.
   Минер перегнулся к мине. Гребец делал  в  это  время  короткие  гребки,
удерживая шлюпку на расстоянии вытянутых рук  товарища.  Издали  не  видно
было, что он там делает. Но минер со всеми предосторожностями подвешивал к
мине патрон.
   - Ага! Наклонился, папиросой поджигает бикфордов шнур!
   - Дал ей прикурить! Все!
   Гребец не спускал глаз с минера. Едва лишь тот выпрямился,  как  гребец
навалился  на  весла.  Повернувшись  лицом  к  товарищу,  минер  стал  ему
помогать, налегая на весла, чтобы гребки были сильнее.
   На сейнерах затаили дыхание.
   Шлюпка удалялась от мины очень  быстро,  рывками.  Когда  от  нее  было
метров восемьдесят, гребец и минер легли ничком на дно шлюпки.
   И вовремя! Секунды, отмеренные длиной шнура, кончились.
   Со звуками обвала поднялся над водой столб дыма, черный-пречерный.  То,
ругаясь и топоча ногами, выбирался из мины черт по имени Тринитротолуол!
   А через несколько минут тем же путем последовал за ним и братец его  из
второй мины...
   Домой рыбаки вернулись с трюмами, полными глушеной рыбы.
   Но Володька и Григорий и думать забыли о рыбе. Дотемна они  торчали  на
улице - описывали взрыв всем желающим, причем, как водится, с каждым разом
добавляя в свое повествование что-нибудь красочное.
   - Да угомонитесь вы! - прикрикнула на них мать Володьки.
   Но они никак не могли угомониться.


   "КУРС ВЕДЕТ К ОПАСНОСТИ!"

   Володька объявил, что ночь подходящая, надо бы половить крабов.  С  ним
отправились по  обыкновению  младший  брат  Володьки  и,  конечно,  верный
Григорий.
   Волны у  берега  занимались  обычной  своей  возней,  копошились  подле
камней, пробуя, прочно ли те сидят, и что-то  недовольно  бормоча.  Камни,
наверное, сидели прочно.
   Тайком от отца Володька отлил керосину в ведро и, намотав на две  палки
обрывки пропитанной керосином пакли, закрепил их проволокой.
   Факелы зажжены! (Время от времени их  приходится  обмакивать  в  ведро,
чтобы получше горели.) Краболовы вошли  по  колено  в  воду.  Пятна  света
поплыли по воде.
   Младший брат Володьки стонал и приплясывал на берегу от нетерпения. Он,
увы, не получил факела. Он был на подхвате.
   Потревоженные в своем сне под камнями, ослепленные светом крабы  ничего
не могли понять. Лишь огорченно и  растерянно  разводили  клешнями,  будто
говоря друг другу: "Неужели? Поймались? Это надо же!"
   Лов был удачным. В корзине уже ворочались семь красняков и  одиннадцать
каменщиков. Вдруг Володька выпрямился:
   - Полундра!
   От неожиданности Григорий уронил в воду огромного  красняка.  Метрах  в
пятидесяти от берега чернел шар. В звездном мерцании, разлитом над  морем,
тускло отсвечивала его поверхность. Вот он колыхнулся и набычился, показав
чертячьи рожки. А! Мина! Почти неприметно двигалась она на длинной зыби  и
при этом укоризненно качала своей лысой головой: "Ах, дети,  дети!  Крабов
ловите? А время позднее, ночное время. Вам уже спать пора давно!"
   Мина,  вероятно,  была  из  той  самой  семейки,  которую   растормошил
вчерашний  шторм.  Только  эта  немного  подзадержалась  -   быть   может,
заглядывала в какие-нибудь бухточки по пути.
   Володька крикнул брату:
   - Эй! Еще рогатик! К бате беги! Пусть флотских вызывает!
   - А ты?
   - На ялике за ней пойду.
   - И я.
   - Нет. Ну что стоишь? Окоченел? Как дам раза!
   Рыдая от обиды и зависти, младший брат припустился бежать.
   - Грыцько! Весла тащи!
   Спотыкаясь, отчаянно спеша, Володька и Григорий ввалились в ялик.
   - Сильно не греби... Табань!.. Снова греби... Табань!..
   Мина неторопливо плыла вдоль берега, не  удаляясь  от  него,  но  и  не
приближаясь  к  нему.  Конвой  на  ялике  сопровождал   ее,   держась   на
почтительной дистанции.
   Стало меньше пахнуть водорослями, воздух,  насыщенный  солью,  сделался
словно бы плотнее.
   Впереди сверкнул огонь.
   Володька  встал  с  банки,  поднял  зажженный  факел  и   принялся   им
размахивать. Днем мог бы отличиться, просемафорить сигнал "Веди", то есть:
"Ваш курс ведет к опасности". Ночью за неимением фонаря пришлось пустить в
ход факел. Но это было даже интереснее, больше напоминало кораблекрушение.
   Мальчикам очень хотелось,  чтобы  навстречу  шел  пассажирский  пароход
водоизмещением две тысячи тонн, не меньше, рейс: Одесса - Батуми. И  чтобы
пассажиры толпились у  борта,  вглядываясь  в  темноту  и  переговариваясь
взволнованными  голосами.  И  капитан,  стоя  на  мостике,  произносил  бы
благодарность по мегафону. И над морем, навострившим уши, разносилось  бы:
"Спасибо, ребята,  за  то,  что  предотвратили  кораблекрушение!"  А  они,
предотвратившие кораблекрушение, тихо сидели бы в ялике  и  смотрели,  как
мимо проплывают ряды ярко освещенных иллюминаторов.
   Но им повстречался не пароход, а какой-то катер-торопыга. На слух можно
было угадать, что он уже не  молод,  страдает  одышкой  -  вероятно,  пора
перебирать болиндер.
   Сигнал Володьки был отрепетирован, иначе говоря, повторен, в знак того,
что понят. На катере помахали фонарем, потом  увалились  мористее.  Вскоре
огонек померк и растворился в переливающемся искрами море.
   Вот и все. Как-то уж очень по-будничному, без  прочувственных  речей  и
слез благодарности!
   А за что, собственно, благодарить-то? Выполнен моряцкий долг:  товарищи
предупреждены об опасности. Так и положено на всех морях и океанах.


   МОРЕ ДЛИННО СВЕРКНУЛО ПОД НИМ...

   Но потом стало очень холодно. Время, наверное, повернуло на второй час.
Минеры не появлялись. А береговое течение продолжало уносить мину дальше и
дальше по направлению к мысу Фиолент.
   Море  вокруг  раскачивалось  и   фосфоресцировало.   От   беспрерывного
мелькания искр щемило глаза.
   Но в сон не клонило. Наоборот! Никогда еще в жизни не  чувствовал  себя
Григорий таким энергичным и бодрым. Былой его гайворонской флегмы  как  не
бывало.
   Он осмелился попроситься на корму, за руль.  Но  Володька,  видимо,  не
желал выпускать из рук командования. Он даже не ответил сразу на  просьбу,
продолжая с напряжением вглядываться в мину, которая,  поддразнивая  своих
преследователей, приплясывала, как дурочка, в отдалении на крутой волне.
   Лишь спустя некоторое время Володька удостоил друга ответом:
   - Захекался на веслах? Мозоли себе на ручках натер?
   Григорий промолчал. При чем тут ручки, захекался? Готов грести хоть  до
самого Севастополя. Просто ему захотелось, чтобы мина была перед  глазами.
Надоело то и дело на нее оглядываться.
   Его охватил азарт охотника, всепоглощающий азарт, никогда еще до  этого
не испытанный.
   - А дэ вона зараз, Володька? Далэко? Нэ загубы, дывысь!
   - Не упущу, смотрю, - снисходительно уронил Володька.
   Но он все-таки упустил ее.
   Слишком  уж  фосфоресцировало  море,  вдобавок  еще   и   переливалось,
искрилось, присыпанное звездной пылью. Поди разберись: мина то  высунулась
из-за волны, сама волна сверкнула гребнем или дельфин спинкой? Звездный ли
отблеск промелькнул там, вдали, блик  ли  это  возник  на  гладкой  черной
макушке мины?
   Володька встревожился, даже привстал с банки, завертел головой в разные
стороны. Мины нет. Нет ее, и все!
   Но где же она? Берег - справа по борту. Вон явственно видны торчащие из
воды, оголяющиеся лобастые камни. Не за тем ли камнем спряталась мина?
   - Правым греби, левым табань!.. Да поворачивайся ты!
   Однако Григорий и  сам  понимал,  что  надо  поворачиваться.  Пыхтя  от
усердия, он с лихорадочной быстротой заработал  веслами,  спеша  изо  всех
сил, боясь упустить эту чертову мину.
   - Стоп! - отчаянным голосом  закричал  Володька.  -  Вот  она!  Табань!
Табань!
   Григорий невольно обернулся. Мина оказалась совсем  близко,  неожиданно
близко.  Она  словно  бы  выглянула  из-за  оголяющегося  камня  метрах  в
пятнадцати-двадцати от ялика, удовлетворенно кивнула, а  потом  подмигнула
мальчикам - многозначительно-зловеще.
   - Табань, Грыцько! - услышал еще  раз  Григорий,  навалился  грудью  на
весла, но...
   Грохота он уже не услышал, не  успел  услышать,  увидел  только  пламя.
Почему-то оно было сбоку и в то же время внизу. Море под Григорием  длинно
сверкнуло...



2. У ВЫСОКОГО ОКНА В САД

   ПЫТКА НЕПОДВИЖНОСТЬЮ

   Оказалось, что оживать еще труднее,  чем  умирать.  И  дольше!  Слишком
узкой была эта щель - обратно в  жизнь.  Чтобы  протиснуться  сквозь  нее,
нужно было затратить невероятно много усилий.
   Но он очень старался.
   Все же ему удалось протиснуться. От боли он застонал и открыл глаза.
   Высокий потолок. Это хорошо! Комната полна света и воздуха.  За  окнами
синеет море.
   Спрыгнуть на пол, подбежать к окну! Григорий вскинулся,  но  смог  лишь
приподнять голову над подушкой. Тело не подчинилось. Почему?  И  тогда  он
опять застонал, потому что понял: ожил лишь наполовину.
   Пытка неподвижностью - вот что это было такое!  Попробуйте-ка  полежать
несколько часов на спине,  совершенно  не  двигаясь,  будто  вас  гвоздями
прибили к кровати. И смотрите в высокое окно, за которым море  и  верхушки
кипарисов. Вообразите при этом, что вам  всего  тринадцать  лет,  что  вас
прямо-таки распирает  от  желания  бегать,  прыгать,  кувыркаться,  так  и
подмывает вскинуться, стукнуть голыми пятками об пол и опрометью  выбежать
из дому.
   Долго  болея  и  постепенно  теряя  подвижность,   человек,   возможно,
привыкае