ог быть иным. Пять наших
моряков - Гальченко в данном случае не шел в счет -  с  ручным  пулеметом,
двумя автоматами и гранатами  против  пятнадцати-двадцати  вооруженных  до
зубов десантников. Калиновский насчитал их около пятнадцати. Тимохин так и
передал в штаб, но немецко-фашистский мемуарист  называет  иную  цифру,  а
именно двадцать. Поэтому я и говорю: пятнадцать-двадцать.  А  главное,  за
спиной у этих десантников была мощная поддержка артогнем. Да,  соотношение
приблизительно то же, что у "Сибирякова" и "Шеера"!
   Счет боя на минуты и секунды был потерян Гальченко -  он  не  имел  при
себе часов. Но у опытного радиста,  а  он  был,  несомненно,  уже  опытным
радистом, вырабатывается как бы некое шестое чувство  -  чувство  времени.
Словно где-то внутри  у  него,  рядом  с  сердцем,  вмонтирован  крошечный
секундомер,  и  он  беспрестанно  тикает.   Внутренний   этот   секундомер
подсказывал Гальченко, что  прошло  не  менее  сорока  минут  с  появления
подлодки у Потаенной и начала артобстрела.
   Но и это тиканье, и грохот разрывов, и  автоматно-пулеметная  трескотня
отдавались в наушниках лишь как аккомпанемент, отчасти даже  приглушенный.
Первую партию уверенно вел Тимохин.
   Стремительный темп его морзянки все убыстрялся, Тимохин сегодня  просто
превзошел самого себя. Если бы душа Гальченко не была до  краев  заполнена
боязнью за  своих  товарищей,  обороняющих  пост  из  последних  сил,  он,
бесспорно,  ощутил  бы  высокое   профессиональное   наслаждение,   слушая
радиста-виртуоза.
   Но события сменялись на глазах у Гальченко с  такой  головокружительной
быстротой, будто кувырком неслись под гору.
   Увы - уже под гору...
   Автоматно-винтовочная стрельба стала  как  будто  ослабевать.  Или  это
только показалось Гальченко? Кто же из двух автоматчиков выбыл  из  строя?
Тюрин, Конопицын? Неужели сам Конопицын?
   Но уханье гранат не  умолкает.  Самый  отчаянный  бой  -  ближний  бой:
гранатами!
   С лопающимся звуком  один  из  снарядов  разорвался  совсем  близко  от
Гальченко. Яркая вспышка! Медленно оседает  дым.  Гальченко  протер  левой
рукой глаза, правая замерла в готовности на  радиотелеграфном  ключе.  Что
это?  Штабелей  дров  у  дома,   заготовленных   на   зиму   хозяйственным
Конопицыным, уже нет. Впереди видно только  море,  а  над  взгорбком,  где
стояли штабеля, медленно опадают  клочья  дыма,  будто  складки  огромного
траурного флага. Но ведь под штабелями было укрытие, в  котором  находился
Калиновский!
   "Сигнальщик-наблюдатель  выбыл  из  строя,  -  отстучал  Тимохин.  -  Я
вынужден вести наблюдение за боем из окна".
   Если Калиновский выбыл из строя, значит, пост в Потаенной ослеплен!  Но
он еще не оглох и не онемел. Он жив и продолжает сражаться!
   Гальченко видно, как у края обрыва из разлога сверкают гневные  вспышки
коротких пулеметных очередей. "Короткие очереди? Галушка экономит  диски!"
- с замирающим сердцем догадался Гальченко.
   Он подумал, что товарищи прикрывают его собой. Но в то же  время  он  -
последняя их надежда, резерв, который приберегают на самый крайний случай.
   Только бы не наступил этот крайний случай!
   Гальченко увидел, как над краем обрыва показались  черные  комбинезоны.
Чаще засверкали из разлога вспышки наших  пулеметных  очередей!  Экономить
диски уже нельзя! Десантники подбираются к дому. Так их, друг Галушка, так
их!
   "Десант  находится  в  нескольких  десятках   метров   от   дома.   Бой
продолжается", - доложил в Архангельск Тимохин.
   Но где же обещанное звено самолетов? Наших летчиков над  Потаенной  все
нет и нет. Голубчики вы мои, родные, дорогие, прилетайте, выручайте! Жизнь
Конопицына, Тюрина, Галушки, у которых кончаются патроны и гранаты,  висит
на волоске, на самом тоненьком волоске!
   Гальченко бросил нетерпеливый взгляд на небо. По-прежнему пусто!..
   Вы спрашиваете, знал ли он, что от ближайшего  аэродрома  до  Потаенной
лету несколько часов? Нет. По счастью, не знал...
   Гальченко вспоминает, что  до  сих  пор  ему  часто  снится  этот  бой.
Краткосрочный, да, но как же  долго  тянется  он  во  сне  -  нескончаемо,
мучительно долго! И - так всегда бывает в кошмарах  -  Гальченко  бессилен
помочь чем-нибудь своим товарищам. Он плотно зажат окружившими его  серыми
валунами и полусгнившими черными сваями, не  может  пошевелиться,  обречен
лежать, видя и слыша,  как  товарищи  его  сражаются  и  умирают  всего  в
двухстах метрах от него.
   Чтобы не мешать Тимохину, соседние посты наблюдения и связи - соседние,
но  находящиеся,  учтите,  на  расстоянии  трехсот  -  трехсот  пятидесяти
километров - замолкли, будто притаили дыхание. Наисрочнейший разговор идет
вдоль линии, причем самыми короткими, кратчайшими репликами, только  между
Потаенной и Архангельском!
   Один из лучших радистов штаба  -  Гальченко  узнал  его  по  почерку  -
торопливо отстукивал: "Потаенная! Потаенная! Помощь вам выслана. Повторяю:
помощь вам..."
   Узнает ли об  этом  мичман  Конопицын,  если  он  еще  жив?  Сейчас  он
отбивается гранатами от подползающих со стороны причала гитлеровцев...
   Гальченко привстал было с земли, потом сразу же опять опустился на нее.
Куда это понесло его? Ведь место его здесь!  Он  оставлен  в  резерве!  На
самый крайний случай!
   Артобстрел внезапно прекратился. Плохой признак! Значит, десантники уже
проникли на территорию  поста.  Орудийный  расчет,  который  прикрывает  с
подлодки десантников, штурмующих высоту, опасается бить по своим.
   Замолчал в укрытии ручной пулемет. Галушка? Неужели?
   Да! Слышна только яростная перебранка автоматов.
   Между горящими постройками замелькали черные силуэты.
   "Подожжена крыша  дома,  -  бесстрастно  доложил  Тимохин.  -  Согласно
инструкции приступаю к уничтожению секретной документации".
   Нервы Гальченко, по его словам, были так напряжены,  что  на  мгновение
ему почудилось: он  -  рядом  с  Тимохиным!  Сдернув  наушники  с  головы,
старшина неуклюжим прыжком метнулся в комнату Конопицына, зашиб  колено  о
стоявшую  на  дороге  табуретку,  с  проклятием  выдернул  из-под  подушки
брезентовый портфельчик. Хромая, поспешно вернулся к своему месту у рации.
Наушники снова надеты - и невообразимо далекий Архангельск словно бы  стал
ближе!
   "Потаенная! Потаенная! От устья реки  Мутной  направляются  к  вам  два
сторожевых корабля. Повторяю..."
   Ну конечно, Конопицын  забыл  ключ  от  портфеля!  Придется  взламывать
замок. Где зубило?  Ага,  есть!  С  поспешностью  Тимохин  выхватывает  из
портфеля таблицы условных  сигналов,  ключ  к  цифровому  коду,  последние
метеосводки, еще что-то. Рвет это на мелкие куски и швыряет на пол.
   Все! Нет, не все! Старшина снимает  со  стола  свой  вахтенный  журнал,
документ тоже чрезвычайной важности,  и  аккуратно  разрывает  его  вдоль,
потом  поперек.  Теперь  все!  Гитлеровцам  нечем  будет   поживиться   на
развалинах поста!
   Тимохин чиркнул спичкой, и у ног его  вспыхнул  маленький  костер,  как
отблеск того огромного костра, который полыхает вокруг.
   "Архангельск, Архангельск! Вызываю Архангельск! Секретная  документация
уничто..." - услышал Гальченко. И в наушниках стало мертвенно-тихо.


   Не  промешкав  и  секунды,  почти  рефлекторно,  Гальченко   нажал   на
радиотелеграфный ключ.
   "Передает пост в Потаенной. Рация разбита, дом горит, - отстучал он.  -
На связи запасная рация!"
   Смена радиовахты в Потаенной произошла в шестнадцать часов  сорок  семь
минут. Так отмечено  в  вахтенном  журнале  штаба  флотилии.  Если  будете
поднимать соответствующие архивы, сможете сами в этом убедиться...
   Вот  тут-то  вступил  в  дело  молчавший  доселе   промежуточный   пост
наблюдения и связи. Его радист, услышав в эфире писк  слабенькой  запасной
рации, немедленно стал репетовать - повторять -  в  Архангельск  донесение
Потаенной.
   Гальченко  признавался  мне,  что,  отстукивая  ключом  очередное  свое
донесение, он плакал - неудержимо, давясь слезами, почти  не  видя  ничего
из-за слез перед собой. Если бы ему приказали  из  штаба:  "Оставь  рацию,
возьми свою винтовку, незаметно подползи к десантникам, которые бестолково
топчутся  вокруг  горящего  дома,  и  убей  их   командира,   отомсти   за
Калиновского, Галушку, Тюрина, Конопицына, Тимохина!" - он с восторгом,  с
огромным душевным подъемом выполнил бы это приказание.  Но  разве  мог  он
оставить рацию? В данных условиях именно  она  являлась  его  смертоносным
оружием, а не эта бесполезно лежащая рядом винтовка.
   А что будет дальше? Гальченко не задумывался над этим.  Привык  за  год
пребывания  на  посту  к  безоговорочному  выполнению  приказа.  Ему  было
приказано принять вахту у погибшего Тимохина, он  и  принял  ее.  И  будет
держать связь со штабом флотилии, пока не погибнет, как Тимохин.
   Он, краснофлотец Гальченко, - последний связист Потаенной! Пока он  жив
и рация его в порядке, жив и пост!
   Вот каким примерно был ход тогдашних его рассуждений.
   Однако  война  на  то  и  война,  чтобы  изобиловать  самыми   крутыми,
неожиданными поворотами  -  мы  с  вами  уже  говорили  об  этом.  Поэтому
возможность той или иной, благоприятной  или  неблагоприятной  случайности
никогда не рекомендуется упускать из виду.
   Случайность в данном случае была благоприятная.
   Штабу флотилии удалось связаться по радио с одним из  наших  самолетов,
который  летел  на  выполнение  задания  и  находился  в  настоящее  время
неподалеку от Потаенной. Летчика тотчас же перенацелили на Потаенную.  Он,
по расчету времени, должен был появиться над нею через пятнадцать-двадцать
минут.
   Об этом мы тотчас же сообщили на пост.
   Сердце Гальченко подпрыгнуло в груди. Но потом он вспомнил, что ему уже
не с кем поделиться этой радостью. Товарищей его нет. На посту хозяйничают
фашисты.
   И все-таки помощь близка! Где-то над восточной частью Карского моря наш
самолет прорубается  пропеллером  сквозь  туман  или  пронизывает  снежные
заряды. Через каких-нибудь пятнадцать-двадцать  минут  он  будет  здесь  и
обрушит бомбы  на  головы  фашистов!  Погибшие  связисты  Потаенной  будут
отмщены!
   Гальченко не  подозревал  о  том,  что  командир  корабельного  десанта
отрядил нескольких человек вместе с переводчиком для обследования  старого
медного рудника. Вот вам еще одно доказательство  в  пользу  того,  что  у
подводников переводчиком был именно Атька! О местонахождении  рудника  мог
знать он от Абабкова.
   Почему-то  гитлеровцы  двинулись  к  Гальченко  кружным  путем,  обходя
многочисленные лайды, возникавшие у них на пути. Так получилось,  что  они
зашли к нему с тыла и, обнаружив его среди валунов и свай,  были  поражены
этим не меньше, чем сам Гальченко, который поднял глаза и увидел:  его  со
всех сторон обступили черные комбинезоны! Он даже не успел протянуть  руку
к своей винтовке, как был схвачен.
   - Шестой! - возбужденно горланили вокруг него. -  Оказывается,  русских
шесть, а не пять! Здесь прячется их шестой связист!  Ого!  У  него  рация?
Выбивайте его прикладами оттуда, ну!  За  ногу  хватай,  за  ногу!..  Так!
Тащите его, тащите!..
   Лапы у немецко-фашистских десантников были  липкие,  мокрые.  Гальченко
охватило омерзение. Ему показалось, что это многорукий  спрут  вцепился  в
него, выволакивая из укрытия. Он отчаянно забарахтался отбиваясь.
   - Черт! Он укусил меня, проклятый звереныш! Наподдай ему, Людвиг!
   Гальченко  швырнули  на  землю,  подняли,  опять  швырнули,   продолжая
избивать кулаками, каблуками, прикладами автоматов.
   И все время слышен был рядом увещевающий голос:
   - Легче, легче! Вы же убьете его! А он нужен для допроса!
   Гальченко смутно помнит, что его куда-то волокли, поддерживая под руки.
Потом он потерял сознание...
   Очнулся Гальченко, лежа ничком на земле. В  нос  ему  бил  едкий  запах
пороховых газов и гари. Значит, его притащили на пожарище?
   Кто-то радостно крикнул:
   - Я нашел это в кармане у него, господин лейтенант!
   Что это нашли у него в кармане? Нет, немцы  говорят  не  о  нем.  Через
Гальченко  бесцеремонно  перешагнули,  как  через  бревно,  причем  задели
ботинком за ухо.
   И вот какой отрывистый разговор услышал он над собой, лежа  по-прежнему
ничком, совершенно неподвижно.
   - Покажите! Обрывок карты?
   - Да, господин лейтенант. Чудом уцелевший.
   - Но где левая ее половина?
   - Сгорела, надо полагать.
   - Досадно. На этом обрывке только город. Как  название  его  -  вот,  в
верхнем углу? Переведите! Порт  назначения?  Никогда  не  слышал  о  таком
порте. А вы слышали? Вы же бывший гидрограф, бывший офицер русского флота.
   -  Название,  вероятнее  всего,  условное.  Иначе   указаны   были   бы
координаты.
   - Это я понимаю и без вас. Но что скрывается  под  загадочным  условным
названием,  вот  что  хотел  бы  знать!  Город  невелик,   но,   судя   по
сохранившимся у левого края обрывка обозначениям портовых сооружений,  сам
порт очень большой. Да, чрезвычайно большой. Первоклассный океанский порт!
Ну что же вы молчите? Игарка? Тикси?
   - Право, я затрудняюсь, господин лейтенант...
   - Подайте мой планшет! Сверимся  с  картой  Арктики.  Тикси?  Отпадает.
Видите, он или оно - так правильно нужно  сказать?  -  в  устье  Лены,  на
западном берегу залива Борхай. Сломаешь язык на ваших дикарских названиях!
Западном! А тут, на полуобгоревшем обрывке, город явно  в  северной  части
залива. Присмотритесь получше! Внизу стрелки: N, S, W, E,  и  конфигурация
берега совсем не та. Игарка? Тоже нет. Отстоит от устья Енисея чуть ли  не
на семьсот километров. А этот загадочный  Порт  назначения  отнюдь  не  на
реке. Вот же открытое море! Он на берегу моря, в этом нет сомнений!
   - Осмелюсь высказать догадку, господин лейтенант. Только что пришла мне
в голову.
   - Ну?
   - Это не Игарка и не Тикси. Это новый  порт,  построенный  большевиками
совсем недавно, буквально за год,  за  два  до  войны.  Я  бы  назвал  его
двойником Комсомольска-на-Амуре.
   - Почему?
   - Об этом говорят названия  улиц.  Обратите  внимание:  улица  Веселая,
улица   Счастливых   Старожилов,   площадь   Дружеского   Рукопожатия!   Я
рассматривал недавно карты Игарки и Тикси.  Улиц  и  площадей  под  такими
названиями там нет.
   - Стало быть, совершенно новый, с иголочки, порт в Арктике,  о  котором
мы до сих пор не знаем? Чем же занималась  наша  авиаразведка?  Во  всяком
случае, для штаба это очень ценная находка.
   В разговор врывается третий голос:
   - Разрешите доложить, господин лейтенант? Русский, у  которого  найдена
карта, не умер. Он только ранен. Доктору, кажется, удастся привести его  в
чувство.
   - Отлично. Отнесите его поживее в подлодку! Пусть им займется  Менгден,
на то он и офицер абвера. У них найдется о чем поговорить в связи  с  этой
картой... Что случилось, доктор? Вы хотите что-то сказать?
   - Русский матрос, к сожалению, нетранспортабелен.  Он  умирает.  Мы  не
дотащим его живым до подлодки.
   - О, черт! Где он? Дайте-ка ему, доктор, хлебнуть из моей фляжки.  Так!
Мне нужно задать ему всего  один  вопрос.  Каким  временем  я  располагаю?
Сколько минут еще он продержится?
   - Минуты три-четыре, от силы пять.
   - Достаточно. Коньяку не жалейте, доктор! Коньяк его  подбодрит.  Отто,
поднимите голову русскому! Выше, выше, болван, иначе он захлебнется!.. Еще
глоток! Да он у  нас  совсем  молодцом!  Он  открывает  глаза!  Приступим.
Переводите! Слушай,  матрос,  где  этот  порт?  Где  он?  Координаты  его?
Координаты Порта назначения, ты меня понимаешь?
   - По-моему, он вас не  понимает,  господин  лейтенант.  Взгляд  у  него
совершенно бессмысленный.
   - Дайте ему еще коньяку!  Матрос,  мы  будем  тебя  лечить  и  вылечим!
Переведите это! Мы тебя спасем, мы подарим тебе жизнь, а жизнь  -  хорошая
вещь, не правда ли? Но ты должен сказать, где находится этот порт.  Далеко
отсюда или близко? В Баренцевом море? В Карском море? В море Лаптевых? Еще
дальше на восток? Вот карта этого порта! Я  поднес  ее  почти  вплотную  к
твоим глазам. Ты не можешь ее не видеть. Что же ты молчишь? Доктор, почему
он молчит?
   И  вдруг  в  напряженной  тишине  раздался  сиплый,  сорванный   голос.
Гальченко не узнал его.
   Голос негромко, но  очень  внятно  произнес  длинную  фразу.  Это  было
оскорбительнейшее  из  флотских  ругательств,  густо  посыпанное   перцем,
фантастически замысловатое и в то  же  время  точное,  -  в  общем,  нечто
неописуемое по силе экспрессии и  безупречной  выразительности.  Известное
письмо запорожцев султану по сравнению с ним показалось бы  вам  невнятным
детским лепетом. Умирающий  русский  матрос  вложил  столько  презрения  и
ненависти в  свой  ответ  командиру  десанта,  что  тот,  если  бы  понял,
застрелил бы его на месте.
   Но, по счастью для себя, командир десанта не знал русского языка.
   - Ну что он сказал? Переведите!
   Смущенное бормотание переводчика:
   - Это совершенно непереводимо, господин  лейтенант.  На  русском  флоте
всегда замысловато ругались с привлечением  самых  неожиданных  сравнений.
Короче говоря, он обругал вас, господин лейтенант.
   - Ничего не сказав о порте?
   - Нет, он  ухитрился  вплести  это  в  свое  оскорбление.  Я  попытаюсь
адаптировать текст, конечно, очень сильно адаптировать. В общем, он сказал
так: "Тебе, - то есть вам, господин лейтенант, - туда никогда и ни за  что
не дойти!" Или не добраться, наверное, так будет точнее.
   Всеобщее недоумение. Длинная фраза.  И  -  короткий  сухой  стук.  Это,
вероятно,  Отто  выпустил  из  рук  голову  русского,  которую  все  время
поддерживал на весу.
   - Матрос умер, господин лейтенант! - доложил он.
   Тут Гальченко позабыл о том, что должен притворяться  мертвым,  и  чуть
повел глазами в сторону, чтобы увидеть, кто же это  из  связистов  отвечал
гитлеровцу.
   - Мальчишка пришел  в  себя,  господин  лейтенант!  -  сразу  же  бойко
отрапортовал тот же Отто.


   Гальченко рывком подняли с земли.
   - Вытрите ему тряпкой лицо! - брезгливо сказал лейтенант.
   Кто-то торопливо стер с лица Гальченко кровь, заливавшую ему глаза.  Но
первые несколько минут еще все плыло перед ним и было бледно-алым.  Фигуры
в черных комбинезонах покачивались и перемещались взад и вперед, как черти
в аду.
   - Как этот пациент, доктор? Дотащат ли его живым до подлодки?
   Беглый осмотр. Прикосновение к голове холодных пальцев очень неприятно,
но безболезненно.
   - О да! Вполне годится для беседы с Менгденом!
   Кто-то, стоявший рядом с лейтенантом, добавил:
   - Путь до Норвегии неблизкий. Господин  Менгден  успеет  заставить  его
разговориться. Но, может быть, господин лейтенант разрешит мне расспросить
мальчишку о здешнем медном руднике?
   Лейтенант не успел ответить. К нему  подбежал  один  из  десантников  и
вполголоса доложил о чем-то. Лейтенант вскинул глаза к небу, потом  быстро
посмотрел на часы.
   - Все вниз, к песчаной косе! - скомандовал он.
   И, обернувшись к переводчику, бросил уже на бегу:
   - Расспросите о руднике в подлодке!
   Вы догадались? Да, радист немецко-фашистской подлодки перехватил  обмен
радиограммами между Архангельском и летчиком, которого  мы  "завернули"  с
полпути  и  направили  к  Потаенной.  Получалось,   что   в   распоряжении
гитлеровцев не часы, а минуты. Да и минут-то не так уж много!  Исправление
повреждений пришлось прервать.
   Два дюжих десантника схватили Гальченко под локти  и  потащили  вниз  к
косе, то и дело спотыкаясь и падая вместе с ним на вязком песке.
   Сверху Гальченко увидел, что подлодка уже отошла от причала и осторожно
вытягивается из узкости в море, боясь оказаться в западне.
   По косе вереницей тянулись гитлеровцы, унося своих  раненых  и  убитых.
Ого! Немало, однако, наколотили их!
   Резиновый тузик с подлодки и шлюпка, захваченная в Потаенной, стояли  у
косы наготове. Кто-то, энергично размахивая рукой, поторапливал отставших.
Видно было по всему,