А что! Интересно, Валентин! Вроде как в сказке волшебной!  Зажмурясь,
перешагни порог, открой глаза - и вот он перед  тобой,  город,  празднично
иллюминован и освещен!
   За ужином потолковали еще на  эту  тему  при  недоверчиво-выжидательном
молчании остальных сотрапезников.
   Конечно,  безудержный  полет  фантазии  -  это  свойство  возраста,   а
Гальченко был самым младшим в команде. Но ведь и  Конопицын,  и  Тюрин,  и
Калиновский, и Галушка были людьми молодыми,  не  старше  двадцати  восьми
лет. Только Тимохину было тридцать.
   Кроме того, как вы понимаете, азарт выдумки - дело заразительное. И  он
начал мало-помалу захватывать остальных обитателей Потаенной.
   - А что ты думаешь, неплохой  бы  порт  мог  получиться,  -  сказал  на
следующий вечер Галушка. - Тут как раз  материк  клином  в  море  вдается.
Удобно! И залив для стоянки кораблей имеется. Место вполне подходящее  для
порта, с какой стороны ни взять!
   - Чего мудреного-то? - подал голос Конопицын.  -  Главное,  первый  дом
воздвигнуть! Где один дом есть, там уже второй и третий пристроят к  нему.
Глядишь, через год - поселок, а еще через пяток лет - и город!
   Не забывайте, что связисты Потаенной были советские люди, иначе говоря,
по сути своей созидатели и преобразователи. Мироощущение их  формировалось
в тридцатые  годы,  когда  все  окрашивала  романтика  этого  созидания  и
преобразования. Через безводные степи прокладывали каналы. Спрямляли русла
рек. Напористо продвигались все дальше  и  дальше  на  Север,  обживая  не
только тайгу, но и тундру. Да что там перечислять! Тридцатые годы  -  этим
все сказано!
   И, заметьте, связисты Потаенной, как все  советские  люди,  привыкли  к
тому, что задуманное ими неизменно сбывается.
   - А пройдут ли  океанские  корабли  узкость  между  косой  и  тундровым
берегом? - сказал Тюрин, покачивая головой. - Подумали вы об этом? То-то и
оно! Пролив, выходит, надо расширять!
   - А что! И расширим! - быстро сказал Гальченко. -  И  дно  на  подходах
углубим, если надо. Как с Финском заливе между Ленинградом и Кронштадтом!
   Поощрительно хлопнув его по плечу, Галушка закричал:
   - Правильно! Углубим! Крути картину дальше, Валентин!
   Но теперь ее "крутили" уже сообща...
   Спешу оговориться: за исключением Тимохина.
   Он,  по  словам  Гальченко,  демонстративно  не  принимал   участия   в
разговорах о новом городе. То, о чем толкуют за столом, видно по всему, не
интересовало его. Лишь изредка он вскидывал на Гальченко глаза  и  опускал
их, пряча усмешку. Понимаете? Чем бы, мол, дитя ни тешилось... Хорошо еще,
что проделывал все это молча, не встревая в разговор со своими придирками.
   То ли Галушка, то ли Калиновский  однажды  затеяли  за  столом  спор  о
полезных ископаемых вблизи будущего города в Потаенной.
   Заметьте, связисты  ничего  не  знали  об  этой  меди,  залежи  которой
когда-то разрабатывал Абабков.
   Но никто не сомневался в том, что  в  окрестностях  будущего  города  в
Потаенной полагается быть полезным ископаемым.
   - Я так думаю, золото, - предположил Галушка. - Почему  бы  и  не  быть
здесь золоту, а?
   - Вот именно! Почему бы и не быть? - подхватил Калиновский. - Тогда, по
мне, уж лучше никель! Для целей обороны никель важнее.
   Что касается Гальченко, то он стоял за нефть, и это было,  по-видимому,
наиболее реально, как я теперь понимаю.
   У него эта мысль возникла, как вы догадываетесь, потому, что неподалеку
от его родного города перед  войной  открыта  была  украинская  нефть.  Но
Галушка немедленно же ввязался с ними в  спор  -  он  вообще  был  ужасный
спорщик.
   - Почему ты говоришь - нефть? Заладил: нефть, нефть! Нет,  я  считаю  -
уголь! За Полярным кругом, где ни копни,  повсюду  уголь!  На  Диксоне  он
есть? Есть. В Воркуте есть? Есть. Наконец, возьмите, товарищи, Шпицберген!
   - На  Новой  Земле,  сказывают,  тоже  имеется,  -  вставил  Конопицын,
задумчиво посасывая трубочку.
   - Вот и товарищ мичман подтверждает!
   - А зачем нам уголь или нефть? - сказал  примирительно  Калиновский.  -
Проще - ветер! Электростанция в Потаенной будет работать на ветре. В наших
местах его хоть отбавляй. И дует он с разных румбов чуть ли не круглый год
безо всякой пользы для социализма. Ученые-энергетики, я читал, разработали
перед войной такие особые ветродвигатели, которые...
   - Эк тебя занесло! - с прорвавшимся раздражением сказал вдруг  Тимохин.
Он встал  из-за  стола,  потянулся  и  деланно  зевнул.  -  Ветродвигатели
какие-то, золото, нефть... А на  вид  вроде  бы  взрослые  люди!  Чего  вы
делаете-то? Друг другу сказочки рассказываете на сон грядущий?
   Гальченко, Конопицын и Калиновский недоумевающе, снизу  вверх  смотрели
на него. А Галушка рассердился. Гальченко еще никогда не видел, чтобы  его
добродушный толстощекий земляк так сердился.
   - Нет, врешь! - крикнул он и хлопнул ладонью по столу. -  Не  сказочки!
Доживем до победы, сам увидишь, сказочки ли это на сон грядущий!
   Ну,  разумеется,  спорщики  не  проявили   в   своих   прениях   особой
оригинальности  -  ученых-провидцев  в  Потаенной  не  было.  Но,  как   я
предполагаю, все, что каждый из них читал, видел, испытал за  свою  жизнь,
пошло в дело, будто охапки сухих дров для растопки печи.
   Очень  важно  при  этом  подчеркнуть,  что  люди  эти  были  не  только
свидетелями, но и участниками удивительных перемен, происходивших до войны
в  нашей  стране.  Вовлекаясь  в  спор  о   будущем   Потаенной,   каждый,
естественно, вносил сюда  нечто  свое,  личное,  связанное  с  собственной
биографией.
   Да, ваше определение подходит. Именно пай, индивидуальный вклад!
   Ведь перед тем как хозяев Потаенной обрядили  в  одинаковые  матросские
тельняшки и бушлаты, они, несмотря на молодость, успели уже поколесить  по
белу свету.
   До войны мичман Конопицын служил на траулерах на Дальнем Востоке, Тюрин
не раз бывал  на  Новой  Земле,  Галушка  работал  крепильщиком  в  забое,
Калиновский, плавая на танкере, повидал Атлантику. Один Гальченко  еще  не
обзавелся биографией, только готовился ею обзавестись.
   Научно-фантастический роман? По-вашему, зимой  сорок  первого  -  сорок
второго годов  в  Потаенной  сочиняли  коллективный  научно-фантастический
роман?  О,  нет!  Это  отнюдь  не  было  сочинением   от   нечего   делать
коллективного  научно-фантастического  романа!  Сочинение  будущей   своей
жизни, причем на совершенно реальной основе, так будет вернее!
   Инстинкт самосохранения?  С  этим  я,  пожалуй,  готов  согласиться.  В
Арктике  самый  страшный  враг   человека   -   тоска,   упадок   душевной
сопротивляемости. Тоска эта набрасывается  иногда  внезапно,  как  приступ
малярии.  Но  чаще  завладевает  мало-помалу,  исподволь   и   неотвратимо
подтачивает силы организма, подобно цинге. Спор о будущем Потаенной в этих
условиях оказался целебным...
   Стоило, вероятно, подумать и об озеленении будущего города.
   Вдумайтесь в это! Находясь в центре белого безмолвия, -  так,  кажется,
сказано у Джека Лондона? - люди изголодались по  успокоительному  зеленому
цвету, по траве, деревьям, кустарнику. ЮБК - Южный берег Карского  моря  -
это, конечно, была шутка, не более. Из Потаенной даже Полярное  на  берегу
Кольского залива, стиснутое безлесными гранитными сопками,  представлялось
благодатным югом.  Недаром  за  дощатыми  заборчиками  в  старом  Полярном
кудрявится летом картофельная ботва, почти чудо  по  тем  местам.  В  этом
отношении Полярное соотносилось с Потаенной, как, скажем, Гагры или Сухуми
с Москвой.
   Галушка, который, по мнению Гальченко, любил не то чтобы  прилгнуть,  а
малость преувеличить - для "красоты слога", как он выражался, -  утверждал
с горячностью, что в Заполярье  из-за  краткости  северного  лета  удается
увидеть, как растет трава.
   Тимохина при этом заявлении даже повело немного в сторону.
   - Ну что ты косоротишься, старшина? - вскинулся Галушка. - Не видал - и
молчи! А я собственными своими глазами видал. И никакое не колдовство, что
ты там бубнишь про колдовство? Терпение только надо иметь! Сядь  и  смотри
на какую-нибудь травинку, но только очень долго смотри - и увидишь! А  как
же иначе? Северное лето, оно как одуванчик: дунь на  него  -  и  нет  его!
Стало быть,  времени  у  травы  в  обрез,  хочешь  не  хочешь,  приходится
поторапливаться расти!
   - Можно ее заставить быстрее расти, - сказал Калиновский.
   - А как?
   - Теплицы.
   - В Потаенной - теплицы?
   - А что такого? На базе подземной газификации. Ты же из Лисичанска. Там
до  войны,  я  читал,  проводились  опыты.  В  нашей  тундре  есть  уголь,
по-твоему?
   - Должен быть. Почему бы ему не быть?
   - Ну вот тебе и подогрев в теплицах!
   - Подогрев, подогрев... - задумчиво  сказал  Конопицын.  -  На  Дальнем
Востоке я всякого дива по навидался. Горячие ключи на Чукотке из-под земли
бьют! Хочешь - купайся, как в ванне; хочешь  -  водяное  отопление  в  дом
проводи! А на Курилах есть, рассказывают, остров,  называется  Кунашир.  Я
сам не видал, но торгаши [моряки торговых судов]  наши  заходили,  видали.
Между прибрежными камнями бьют роднички, и температура воды, можете ли  вы
понять, достигает ста градусов! Положил в песок яйцо, отвернулся минуты на
две-три - готово, сварилось всмятку!
   - Как в пустыне Сахара! - восхитился Гальченко.
   - Да. А чайник поставь на песок -  вода  вскипит  через  десять  минут,
быстрее, чем на нашем примусе.
   Как видите, связистов Потаенной по контрасту тянуло к теплу, к  зеленой
растительности. Они воображали некий благодатный оазис в  тундре,  который
появится там, однако, не по милости природы, а будет создан людьми.
   Можно  сказать  и  так:  выбирали  себе  пейзаж  по   вкусу!   Человеку
свойственно украшать свое жилье,  верно?  Вот  они  и  украшали  его  -  в
воображении...
   Слушая Гальченко, вспоминавшего об этих спорах, я думал,  что  это,  по
существу, следовало бы назвать вторым открытием Потаенной.
   Один и тот же  пейзаж  можно  увидеть  по-разному,  с  различных  точек
зрения. Все зависит от ситуации, не так ли? Ну и от самих людей,  конечно,
от их душевного настроя.
   Что увидел Абабков или доверенный  человек  Абабкова  в  Потаенной?  От
алчности,  я  думаю,  у  него  желтые  круги  перед  глазами  завертелись!
Находка-то  какая,  господи!  Медь!  И  в  редчайшем  состоянии!  Вдобавок
секретная, никому еще в России не известная, кроме него, Абабкова! Где  уж
тут пейзажами любоваться? Он, поди, сразу начал  свои  будущие  барыши  на
пальцах подсчитывать...
   А что я увидел в Потаенной? Подошел к ней как  гидрограф  -  и  только.
Добросовестно описал ориентиры на берегу, проверил глубины на  подходах  -
во время прилива и  отлива,  наконец,  поставил  на  самом  высоком  месте
гидрографический знак. Но будущее Потаенной, естественно, не  интересовало
меня в тот момент и не могло интересовать.
   Я уже  упоминал,  что  в  первые  дни  своего  пребывания  в  Потаенной
Гальченко очень удивлялся такому явлению, как рефракция.
   Мечта в известной степени, я полагаю, сродни рефракции. Иногда,  словно
бы по волшебству, она приближает отдаленные предметы, как бы поднимает  их
над Горизонтом, позволяет нам хотя бы на мгновение заглянуть за горизонт.
   Что-то в этом роде происходило и со связистами в ту зиму.
   Не  нужно,  однако,  представлять  себе  застольные  споры  о   будущем
Потаенной как заседания заполярного  филиала  Академии  наук.  Боюсь,  что
Гальченко все-таки не сумел передать мне, а я, в  свою  очередь,  вам  всю
непосредственность этих споров, вынужденно  кратких  из-за  ограниченности
досуга, с постоянно меняющимся составом собеседников  из-за  необходимости
чередоваться у рации или на сигнально-наблюдательной вышке.
   И  все  вдобавок  было  щедро  сдобрено  шуткой,  без  которой   нельзя
представить себе ни одного задушевного разговора в кубрике.
   Мичмана Конопицына, когда он бывал в хорошем настроении и, понятно,  во
внеслужебное время, разрешалось величать:  "наш  председатель  горсовета".
Кому же, по разумению связистов, было и занять  после  войны  сей  высокий
пост! Конечно же, Конопицыну, который построил в Потаенной  первый  дом  и
положил этим основание нового города.
   Будущий председатель горсовета лишь усмехался и  сладко  жмурился,  как
кот, который греется на солнце. Такое обращение, видимо, чем-то  было  ему
приятно.
   А названия площадей и улиц? Выяснилось, что это  было  увлекательнейшим
занятием - придумывать названия для улиц и площадей в новом городе!
   Чемпионом по придумыванию считался на посту Калиновский.
   Он чуточку, правда, рисовался при этом, по мнению  Гальченко:  картинно
откидывал голову, закрывал глаза и, предостерегающе подняв руку,  требовал
от окружающих тишины. Некоторое время он пребывал в оцепенении, как  бы  в
некоем трансе, потом выпрямлялся и провозглашал вдохновенно:
   - Улица Веселая!  Улица  Счастливых  Старожилов!..  Площадь  Дружеского
Рукопожатия!
   В одну из трудных минут, когда название не вытанцовывалось, Калиновский
решил прибегнуть даже к помощи международного морского кода.
   - Давайте приморскую набережную так  именуем:  "Семьдесят  три  эс",  -
сказал он,  правда,  без  особой  уверенности  в  голосе.  -  В  переводе:
набережная Наилучших Пожеланий.
   - Что ты! Некрасиво! - запротестовали в кубрике. - Чего  еще  придумал:
две цифры и буква!
   - Зато  любому  иностранному  моряку  понятно!  Будут  же  после  войны
заходить к нам в порт лесовозы и торгаши из других стран!
   Стадиону в тундре присвоили имя  краснофлотца  Гальченко,  чем  он  был
очень польщен, - в память его осеннего "марафона".
   А название города пока еще не придумывалось. Были разные  варианты,  но
они не всех  устраивали  на  посту.  А  в  подобном  вопросе  требовалось,
понятно, полное единодушие строителей.
   Условно, между собой, они называли город - Порт назначения.
   Эти два слова -  "Порт  назначения"  -  Гальченко  вывел  старательным,
круглым, немного еще не установившимся  почерком  в  правом  верхнем  углу
карты, которую, расщедрившись, презентовал ему  из  своих  запасов  мичман
Конопицын.
   Есть, видите ли, у нас так называемые морские карты. На них  обозначены
только береговая  линия  и  глубины  у  берега,  а  пространство  суши  не
заполнено ничем. В данном случае имеются в виду лишь интересы навигатора.
   На посту у Конопицына, естественно,  были  морские  карты  Потаенной  -
несколько экземпляров.
   Вот один из них и получил в полное  свое  распоряжение  Гальченко.  Вся
суша на карте была белым-бела! Полное раздолье для фантазера! Придумывай и
черти что только душеньке твоей угодно!
   Теперь Гальченко  просиживал  над  картой  Порта  назначения  все  свое
свободное время. Трудолюбиво закреплял на бумаге то, о чем мечтали, о  чем
спорили он и его товарищи на протяжении этой нескончаемо длинной  зимы.  А
другие связисты, свободные от вахты, с любопытством перегибались через его
плечо и придирчиво спрашивали:
   - А улицу Счастливых Старожилов ты не забыл? Где она у  тебя?  Ага!  Ну
то-то!



10. ТУЧИ НАД ГОРОДОМ

   Между тем над новым  заполярным  городом,  положенным  на  карту  всего
только в карандашном беглом наброске, нависла опасность.
   Связистам  Потаенной  на   короткий   срок   пришлось   даже   прервать
строительство Порта назначения. Заметьте, как-то  не  поворачивается  язык
взять слово "строительство" интонационно в снисходительные или иронические
кавычки!
   А произошло это уже под утро нового полярного дня -  то  есть  в  конце
апреля или в начале мая, к сожалению,  точной  даты  не  припомню.  Морозы
держались по-прежнему, море было  покрыто  льдом,  реки  и  озера  еще  не
вскрылись - обычно они вскрываются здесь в июне, - и снег продолжал лежать
над  тундрой  толстым  и  прочным  покровом.  Зато  искрился  он   весело,
по-весеннему - не под луной или звездами, как раньше, а под лучами  солнца
- и так ослепительно ярко, что трудно было на него смотреть.
   Пламя в тундре вспыхнуло во время вахты Тюрина. Он по обыкновению вел в
бинокль круговой обзор моря, суши и неба. Вдруг на юго-востоке, то есть  в
глубине полуострова, взметнулся высокий факел. Секунду или  две  он  стоял
торчком, чрезвычайно отчетливо выделяясь на фоне голубоватого неба. Потом,
вероятно под напором ветра, стал клониться  набок  и  заволакивать  черной
клубящейся тучей.
   Тупой звук  взрыва  донесся  до  Потаенной  через  короткий  промежуток
времени. Значит, что-то взорвалось недалеко от поста.
   Тюрин успел взять пеленг  и  определить  расстояние  до  места  взрыва.
Доклад его, сделанный по телефону Конопицыну, был предельно краток и лишен
эмоций, как и положено: "Огненный взрывной столб - по  такому-то  пеленгу,
дистанция такая-то!"
   Неосведомленному человеку это может показаться неправдоподобным - столь
удивительная бесстрастность доклада. Но, уверяю вас,  если  бы  состоялось
давно  обещанное  светопреставление,  то  сигнальщик-наблюдатель,   первым
заметивший его со своей  сигнально-наблюдательной  вышки,  обязан  был  бы
ограничиться всего лишь сдержанным сообщением: "Небо  в  таком-то  секторе
начало крениться. К горизонту покатилась куча звезд - пеленг такой-то".  А
светопреставление  это  или   не   светопреставление,   пусть   начальство
разберется и примет соответствующие меры - согласно обстановке!
   Вот вы улыбаетесь, а ведь  в  том-то,  собственно,  и  суть  безупречно
точной и стремительно быстрой реакции настоящего  флотского  связиста!  На
эмоции ему не остается времени.
   Мичман Конопицын поспешно закодировал радиодонесение, передал Тимохину,
и оно стремительно понеслось в штаб по волнам эфира.
   Судя по всему, непонятный взрыв  произошел  в  районе  озера  Нейто,  в
двадцати семи километрах к юго-востоку от поста.
   Из штаба был получен приказ: немедленно снарядить  поисковую  группу  с
ручным пулеметом и выслать ее к месту  взрыва,  где,  соблюдая  предельную
осторожность - впрочем, это подразумевалось само собой,  -  определить  на
месте, что же это за взрыв и при каких  обстоятельствах  он  произошел.  О
результатах поиска доложить в штаб сразу по возвращении на пост!
   Мы предположили, что в тундре, в районе озера Нейто, а быть может, и на
самом озере взорвался вражеский самолет - вероятнее  всего  при  неудачной
посадке.
   Почему  вражеский  самолет?  Да  очень  просто.  Наших  самолетов   над
Ямальским полуостровом в этот день не было. Если самолет, то,  несомненно,
вражеский.
   Однако вспыхнуть ярким пламенем, а потом окутаться клубящейся тучей мог
и не самолет. Что же в таком случае? А бес его знает что! Война  на  то  и
война, чтобы изобиловать всякими неожиданностями и случайностями.
   Мичман Конопицын сам возглавил поисковую группу, включив  в  ее  состав
Тюрина и Гальченко.  На  посту  были  оставлены:  старшина  первой  статьи
Тимохин в качестве заместителя начальника, а в помощь  ему  Калиновский  и
Галушка. Воображаю, как огорчились они, узнав, что их не берут в поездку.


   Через четверть часа две собачьи упряжки с лаем мчались во всю прыть  на
юго-восток, ныряя в увалах между сугробами. Люди бежали рядом с санями.
   Езда на собаках - это скорее бег с собаками. В санях долго не  усидишь.
Конечно, и собак жалко, особенно  если  тяжелая  кладь.  А  главное,  ноги
коченеют. Чуть прокатился - и уже должен соскакивать и бежать, подбадривая
упряжку  не  хореем  [длинная  палка  с  шариком  на  конце],  а   хорошим
разговором.
   О, с собаками обязательно нужно разговаривать в пути! Недаром во  время
своих поездок ненцы поют.  Но  можно  и  не  петь,  чтобы  не  наглотаться
холодного воздуха, - просто негромко разговаривать, причем самым  веселым,
бодрым голосом. Собаки чудесно разбираются в  интонациях  и  лучше  бегут,
когда чувствуют, что сегодня хозяин в хорошем настроении.
   Испытал это и я в свое время. Однако  не  обо  мне  сейчас  речь,  а