азала незнакомка задумчиво. - Для мужа вашего и для вас
было бы гораздо лучше, если бы зрение его внезапно ухудшилось. И  даже  не
сейчас. Не сегодня и не завтра. А, скажем, через несколько недель...
   И с этими словами она удалилась.
   Не правда ли, фантасмагория? Жена решила, что в магазине с нею говорила
какая-то психопатка.
   Предположение это вначале показалось  мне  единственно  правдоподобным.
Ночью, однако, я проснулся и подумал: "Все  же  это  странно!  Почему  мне
пожелали ухудшения зрения именно через несколько  недель?  Меня  тогда  не
будет в Петербурге. Я буду уже находиться в море, где-нибудь на подходах к
западному берегу Ямала...  Позвольте!  А  не  связано  ли  происшествие  в
магазине "Штандарт и Фабрикант"  с  этой  загадочной  губой,  утаенной  от
Российской империи?.."
   Само собой, я ничего не сказал жене, чтобы не волновать ее. Но к  обеду
она вернулась просто вне себя. Встреча со зловещей  дамой  повторилась  и,
представьте себе, на этот раз уже не в магазине, а на Невском!
   Надо пояснить, что в ту пору жена моя была очень молода, почти девочка;
только весной закончила гимназию -  и  мы  тут  же  поженились.  Никак  не
удавалось ей, помню, привыкнуть  к  новому  своему  положению  -  солидной
замужней дамы. Поведаю вам  еще  одну  тайну.  Она  была  сладкоежкой,  до
самозабвения любила ореховый шоколад в плитках  -  был  такой,  назывался,
если не ошибаюсь, "Милка".
   Итак, сделав необходимые покупки, жена пополнила их  излюбленной  своей
"Милкой" - с намерением съесть  шоколад  немедленно.  Поедать  таковой  на
Невском,  спеша  домой  с  покупками,  было  бы,  по  тогдашним  понятиям,
неприлично  в  высшей  степени.  Поэтому  жена  задержалась  у   какого-то
ювелирного магазина, повернулась спиной  к  прохожим  и,  делая  вид,  что
разглядывает выставленные на витрине драгоценности, начала  отламывать  от
плитки кусочки и украдкой совать себе в рот.
   Вдруг над ухом ее раздался знакомый вкрадчивый голос:
   - Вам нравится это ожерелье? Нет? Наверное, внимание ваше привлекла вон
та бриллиантовая брошь? Что ж, она  очаровательна.  И,  несомненно,  очень
подойдет к цвету ваших волос. У вас хороший вкус... Кстати, как  чувствует
себя ваш муж? Жалоб на ухудшение зрения нет? Но блеск такой дорогой  броши
мог бы на некоторое время ослепить его, как вы думаете?
   Жена робко ответила, что покупка  подобных  драгоценностей  нам  не  по
средствам.
   - О, пустяки! -  небрежно  ответила  дама.  -  Ведь  вы  молодожены  и,
конечно,  не  откажетесь  от  маленького,  пусть  запоздалого,  свадебного
подарка?
   - От вас? Но, собственно, почему, я не понимаю...
   - Видите ли, я забочусь о  зрении  вашего  мужа.  Иногда  для  человека
бывает лучше не разглядеть что-то на  берегу,  чем  разглядеть.  Передайте
мужу, он поймет.
   У жены не хватило духу оглянуться - столь  страшна  показалась  ей  эта
дама, преследовавшая ее с такой неотступной настойчивостью.
   Быстрый  шорох  платья,  легкие  шаги...  Жена  осталась  у  витрины  с
недоеденной "Милкой" в руке.
   И что бы вы думали? В тот же вечер у  дверей  нашей  квартиры  позвонил
посыльный - "красная шапка" - и вручил жене моей  сверток,  присланный  из
ювелирного магазина!
   Вы не ошиблись, в свертке оказался футляр с той самой брошью!
   Брошь была немедленно возвращена ювелиру, а я отправился в полицию, где
сделал официальное заявление о домогательствах аферистки.
   Теперь, вне дома, жену сопровождал на некотором  расстоянии  невзрачный
человечишка в дымчатом пенсне - сыщик...


   До отправления гидрографического судна оставалось два дня.
   Я возвращался из порта домой усталый и злой.  Перед  отправлением,  как
обычно, возникали новые и новые неполадки-недоделки, а сроки были жесткие,
начальство буквально наступало мне на пятки.
   Меня на Миллионной окликнули. За мною тащился на извозчике  Атька,  уже
известный вам друг детства, бывший верный Пятница,  неизменный  соучастник
всех моих отчаянных проказ и шалостей.
   С годами лицо бывшего Пятницы изменилось. Оно выглядело теперь помятым,
потасканным, старообразным, хотя мы с Атькой, как я  уже  вам  докладывал,
были ровесниками. Однако кудряшки наперекор всему остались.
   - Садись, подвезу! - крикнул он, остановив извозчика у тротуара. - Ведь
тебе на Большую Дворянскую? Нам по пути!
   Но вскоре выяснилось, что нам с ним отнюдь не по пути!
   Усевшись рядом с Атькой, я обратил внимание на то,  что  он  сегодня  в
каком-то взвинченном, необычном для него состоянии. Не в меру говорлив. То
и дело краснеет. Прячет глаза. Пьян, что ли, спозаранку?
   Заботливо придерживая меня за талию, чтобы не тряхнуло на ухабах, он ни
с того ни с сего принялся читать вслух вывески магазинов, мимо которых  мы
проезжали неторопливой извозчичьей трусцой.
   - "Артур Коппель"! - провозглашал мой друг с чувством, даже с  какой-то
дрожью в голосе. - "Г.Бюрге"! "Братья Бремле"!  А  вот,  обрати  внимание:
"Л.Бертран"! Тут же, под  ним,  еще  и  "Э.Бурхардт"!  Сплошь  иностранцы!
Каково?
   Разумеется, не могу сейчас припомнить всего, что он бормотал. Но в моем
архиве  сохранились  дореволюционные  газеты.  На  первых   страницах   их
печатались рекламные объявления. Желаете убедиться? Прошу вас. Ну вот хотя
бы несколько номеров "Биржевых ведомостей".  Читайте!  "Фирма  Ремингтон",
"Фирма Зингер", "Тюдор", "Вестингауз", "Л.Нобель", "Братья Мори", "Денье",
"Зеефельдт",  "Стеффен",  "Джон  Бернадт",  "Артюр",  "Оффенбахер  и  Кo",
"Эквитебл,  общество  страхования  жизни  в  Соединенных  Штатах  Америки,
учрежденное в 1859 г.".  Уф!..  Можете  вообразить,  сколько  таких  и  им
подобных иностранных фамилий прочел Атька, пока мы трусили на извозчике по
улицам Петербурга? Заметьте, ни одной русской фамилии! На это  как  раз  и
напирал бывший Пятница.
   Я с удивлением покосился на него.
   - Может, хватит, а?
   - Но ты убедился?
   - В чем я должен был убедиться? Вывески и сам умею читать.
   - Нет, не умеешь. Читаешь, но не вчитываешься. Не вдумываешься, брат, в
эти  вывески.  Неужели  тебя  не  волнует,  что  всем  у  нас   заправляют
капиталисты иностранные? Ты же патриот своего отечества, ты - русский!
   - О чем ты, никак в толк не возьму?
   - О том, что наши русские богатства должны разрабатывать русские  и  на
русские деньги!
   - Так ведь это сказал до тебя еще император Александр Третий!
   - И правильно, по-моему, сказал! Он понимал, что у нас в России...
   Но тут мы остановились у дома, где я жил.
   - Я к тебе на минуточку, дельце есть! - сказал Атька.
   - Заходи. К обеду угадал как раз. Жена будет рада, - сказал я и соврал:
жена терпеть его не могла.
   Мы закурили у меня в кабинете, пока рядом, в столовой, гремели посудой,
накрывая на стол.
   "Денег приехал просить, не иначе, - прикидывал я, поглядывая на  гостя,
который явно был не в своей тарелке. - Правду, стало быть, говорят, что на
днях он жестоко продулся в шмен-де-фер" [азартная карточная игра].
   - Ну говори, не тяни!  -  поторопил  я.  -  Денег,  что  ли,  призанять
захотел?
   - А! Деньги, деньги!.. - встрепенулся гость. - По  теперешним  временам
кому не нужны они, деньги эти?.. Только ведь я  не  занять.  Я,  напротив,
тебе предложить хотел. И довольно солидную сумму. По старой дружбе...
   Это   было   уже   что-то   сверхъестественное!   Атька    готов    мне
покровительствовать и даже ссужать меня деньгами!
   - А велика ли сумма-то?
   Он назвал ее. Я насторожился. Цена той самой бриллиантовой броши!
   - Но взамен от меня потребуется, наверное,  адова  работа?  -  спокойно
спросил я, стряхивая пепел от папиросы в пепельницу.
   - Никакой! Абсолютно никакой! Наоборот, тебе даже  придется  отказаться
от работы.
   - В отставку, что ли, прикажешь подать?
   - Зачем в отставку? Заболей! Долго ли заболеть?
   Так  и  есть!  Опять  она,  эта  таинственная  незнакомка  из  магазина
"Штандарт и фабрикант"! Только  сейчас,  будто  по  волшебству,  принявшая
облик друга моего детства.
   - Слушай, не хитри, не петляй! - попросил я. -  Давай  в  открытую,  а?
Твоему доверителю, так будем говорить, очень не хочется, чтобы  я  положил
на карту эту самую губу на западном  берегу  Ямала.  Хорошо.  Допустим,  я
заболел. Ты прав, по теперешним временам деньги каждому нужны. Однако свет
не на мне клином сошелся. На  поиски  губы  отправится  другой  гидрограф,
только и всего.
   - А это уж, брат, не твоя печаль!
   - Например, ты отправишься? Я  угадал?  С  охотой  вызовешься  заменить
больного товарища? А потом исхитришься и  сумеешь  ничего  не  увидеть  на
берегу?
   - А хоть бы и так? В Робинзоны я, знаешь, уже не играю. И в необитаемые
острова тоже. Рассуждаю трезво. Жили наши картографы без этой губы  и  еще
несколько  лет  как-нибудь  перебьются.  Медь  кончается  там,  к   твоему
сведению. Вот пусть и добирает ее себе этот купчина архангелогородский. Не
платит государству налоги? А тебе-то что?  Ты  же  не  государство!  -  Он
доверительно перегнулся ко мне со стула: - Повременить надо!  Повременить!
Только и всего. Годика три-четыре, не больше. Доберет  купчина  остаточки,
тогда милости просим, открывайте на берегу Ямала все, что пожелаете!
   От злости я потерял на какое-то время дар речи.  А  бывший  друг  моего
детства продолжал журчать над ухом все убедительнее, все увереннее:
   - Ты же не глуп, ты должен понять. Ну, положишь на карту  эту  губу,  а
дальше что? Как воронье, налетят эти  стеффены,  бернадты,  оффебахеры!  Я
обобщаю, понятно. Но ты  убедился  только  что,  это  же  факт  наглядный,
русским купцам и промышленникам у нас в России продыха от иностранцев нет!
То-то и оно! Абабков, он, конечно, ловкач, и жмот, и все  что  ты  хочешь,
зато, согласись, как-никак свой брат русак!
   Он, видите ли, мало того, что добросовестно отрабатывал  полученные  им
за посредничество деньги, он  еще  и  базу  высокопринципиальную  под  это
подводил! Ай да Атька!
   Рано или поздно всякому терпению приходит конец.  Вскочив,  я  отбросил
стул. Тотчас же вскочил и он, а за  стеной  в  столовой  вдруг  воцарилась
тишина.
   - Говоришь, свой брат русак? Врешь, это твой брат, а не мой! Да и какой
ты ему брат? Ты ему холуй, а не брат! Офицер русского флота к  купчишке  в
холуи нанялся! И уже не хочешь в Робинзоны? Теперь не  хочешь,  дрянь,  не
хочешь?
   В подобных случаях бог знает почему забываешь нужные  слова.  Под  язык
подворачивается какая-нибудь чушь, безладица. К чему я, например, долдонил
ему про Робинзона?
   Нет, я не бил  его,  не  думайте  обо  мне  плохо,  хотя  он,  конечно,
заслуживал основательной трепки. Я просто схватил  его  обеими  руками  за
грудь, но так, что летний белый китель затрещал по швам, и то  поднимал  в
такт словам над стулом, то опускал с силой, будто задом его забивал сваю.
   Жена высунулась из двери, ойкнула и скрылась.
   Любопытно, что во время экзекуции Атька не сопротивлялся,  несмотря  на
то, что был раза в полтора выше меня и, если судить по кадетским временам,
намного сильнее. Он только морщился болезненно  и  все  закидывал  голову,
видимо опасаясь пощечин. А кудряшки его так и прыгали, так и танцевали над
потасканным, осунувшимся лицом. Помнится, больше всего меня  злили  именно
эти кудряшки.
   Я потащил его  к  двери,  и  он,  представьте,  не  упирался,  послушно
перебирал ногами, по-прежнему сохраняя совершенное безмолвие.
   - Чтобы и духу твоего!.. - напутствовал я его и швырнул ему  с  верхней
площадки перчатки и фуражку. Потом с грохотом захлопнул дверь.
   И тут наступила реакция. Не отвечая на расспросы перепуганной жены, я с
трудом добрел до кабинета, закрылся на ключ и упал в кресло.
   ...Жене я не стал ничего объяснять. Предупредил лишь, что  если  в  мое
отсутствие явятся  знакомые  офицеры,  то  ей  надлежит  протелефонировать
немедленно в порт. Понимаете ли, я  ждал  вызова  на  дуэль.  В  состоянии
аффекта, как тогда говорили, я  довольно  основательно  утрамбовывал  стул
бывшим Пятницей.
   Но секунданты от Пятницы не явились. Он предпочел "проглотить обиду, не
разжевывая" - так говорят французы.
   В назначенный день гидрографическое судно под моим командованием  вышло
из порта.


   Плавание из Санкт-Петербурга в Карское  море  было  чуть  ли  не  целой
экспедицией. Правда, ледовая обстановка тем летом сложилась благоприятная.
   Преодолев два шторма средней силы, мы проскользнули Югорским  Шаром  из
Баренцева в Карское, вошли в огромную  Байдарацкую  губу  и  двинулись  на
север  вдоль  западного  берега  Ямала.   Справа   по   борту   потянулась
однообразная, серая тундра.
   Перевод слова "Ямал" знаете? По-ненецки это, собственно, два слова. "Я"
- "земля", "мал" - "конец". Стало быть, "конец  земли".  Но  на  некоторых
наших картах сохранялось еще широкоупотребительное название  -  Самоедский
полуостров. Самоеды, самоядь - это по-старому ненцы.
   К сожалению, координаты показанной  на  карте  губы,  в  которой  купец
Абабков нарушал законы Российской империи, оставались  загадочными.  О,  в
том-то и штука! Видимо,  тайный  недоброжелатель  Абабкова  был  человеком
невежественным в навигации, либо не сумел  раздобыть  нужные  сведения.  В
письме  его,  посланном  в  министерство  финансов,  было  сказано   лишь:
"западный  берег  полуострова  Ямал,   ближе   к   его   оконечности".   А
протяженность Ямала - семьсот километров!
   Военный гидрограф Иванов положил на карту  материковый  берег  Карского
моря еще в 1829 году. Норденшельд высаживался на западном побережье  Ямала
в 1875 году. Там дважды побывал Нансен.  Но  и  после  посещений  Иванова,
Норденшельда и Нансена  были,  понятно,  разные  уточнения  и  дополнения.
Вообще в те годы в Арктике всякие сюрпризы были  возможны.  Не  далее  как
спустя  год  после  нашей  экспедиции  гидрографические  суда  "Таймыр"  и
"Вайгач" открыли  к  северу  от  мыса  Челюскин  архипелаг,  ныне  носящий
название Северной Земли.
   Целый архипелаг, понимаете! А здесь речь  шла  всего  лишь  о  какой-то
ничтожной губе. Ан попробуйте-ка усмотрите ее с моря, если тундровый берег
не только однообразен,  но  еще  и  весь  изрезан  маленькими  заливами  и
бухточками!
   Надо, правда, отдать должное тайному недоброжелателю: в своем письме он
сообщил ряд важных географических подробностей, коими  я  в  дальнейшем  и
руководствовался.
   В частности,  он  предупредил,  что  вход  в  губу  прикрывает  с  моря
невысокая песчаная  коса  и  тянется  параллельно  берегу,  издали  с  ним
совершенно сливаясь. Каверза, придуманная природой специально  для  нашего
брата гидрографа! Неудивительно, что вход в губу, закрытый с  моря  косой,
трудно, почти невозможно усмотреть, тем более  на  значительном  удалении.
Так и возникло это прискорбное для нас упущение на карте и в лоции, чем не
замедлил воспользоваться предприимчивый Абабков.
   Поиски губы, не обозначенной на  карте,  -  дело,  поверьте,  нелегкое,
кропотливое,  выматывающее  душу.  Мы  тщательно  обследовали  почти  весь
западный берег полуострова Ямал и нигде не обнаружили этой губы.  Но  ведь
она была! Она, несомненно, была. В этом убеждало  меня  не  только  письмо
недоброжелателя, убеждали  и  неотвязные  домогательства  Атьки,  а  также
авантажной незнакомки. И хотя Атька разглагольствовал  о  том,  что  "свой
брат  русак"  добирает  в  губе  "остаточки",  но,  видимо,   приврал   по
обыкновению. Меди на берегу было еще немало. Сужу  по  цене  бриллиантовой
броши. Цена была высока.
   Каждый день я с напряженным вниманием вчитывался в лоцию Карского моря.
   "Берег полуострова, - невозмутимо повествовала лоция, - большей  частью
низменный, с неглубокими заливами, отделенными от моря песчаными косами".
   "Ах, даже так? - думал я, раздражаясь. - Значит, в этом отношении  наша
губа ничем не отличается от других заливов?.. Но дальше, дальше!"
   "Глубины у берега - от  тридцати  до  пятидесяти  метров.  В  отдельных
местах берег - откосый к морю,  высотой  до  тридцати  метров".  Это  было
важно. Недоброжелатель как раз писал о высоком покатом береге  ("откосе"),
не указывая, правда, его высоты.
   Ободряло меня и то, что берег к северу постепенно понижался.  Это  тоже
совпадало с указаниями недоброжелателя.
   Тем не менее никаких  результатов  пока  не  было.  А  путешествие  уже
приближалось к концу, то есть судно готовилось обогнуть "конец земли".
   Нетерпение мое и команды возрастало. Мы были накалены до предела.  Так,
вероятно, Колумб ждал возгласа: "Земля!" Я ждал возгласа: "Губа!"
   Было объявлено, что командир выдаст  денежное  вознаграждение  тому  из
матросов, кто  первым  заметит  вход  в  губу,  не  показанную  на  карте.
Наблюдение было усилено. На фок-мачте в  бочке  неотлучно  сидел  один  из
сигнальщиков с биноклем.
   Хорошо еще, что бессонное полярное солнце не уходило с небосвода  -  мы
имели возможность продвигаться без остановок, не тратя времени на  якорные
стоянки.
   С трепетом душевным я ожидал,  что  вот-вот  прямо  по  курсу  сверкнет
чистая вода, вдали возникнут смутные очертания острова Белого, а мы так  и
не обнаружим утаенной от государства губы.
   В девять тридцать памятного мне августовского дня сигнальщики на  мачте
и  на  мостике  усмотрели  справа  по   борту   нечто,   показавшееся   им
подозрительным. Я торопливо поднес бинокль к глазам. Да, верно!  Береговая
полоса выглядела многоплановой, как на сцене в театре. За первой "кулисой"
- беспорядочным нагромождением песка и гальки - блеснула вода,  из-за  нее
выглянула вторая "кулиса" - такое же нагромождение песка и гальки.  Так  и
есть! Это - коса, а за косой прячется вход в губу!
   Я поспешно заглянул в  лоцию.  Никакой  губы  на  этих  координатах  не
значилось. Мы у цели! Господин Абабков, готовьте встречу гостям!
   Я помнил о рифах и мелях и поэтому,  несмотря  на  то,  что  меня  била
лихорадка нетерпения, дождался прилива. Потом выслал лотовых  на  бак,  и,
ведя промер глубин, обогнул выступ, и на малых ходах ввел судно в узкость.
   Вот оно  что!  Недоброжелатель  из  Архангельска  не  предупредил,  что
незваный посетитель рискует споткнуться о порожек! Оказывается,  это  была
не  только  гидрографическая  каверза,  это  была  еще   и   ловушка   для
опрометчивых и торопливых навигаторов. Мало того, что проход между косой и
материковым берегом был узок, он был  изогнут  подобно  самоварной  трубе.
Словом,  здешняя  природа  явно  благоприятствовала  нарушителям   закона,
искавшим уединения.
   Зато, едва лишь судно наше прошло узкость, мы очутились посреди  залива
сказочной голубизны. Вода в нем даже не была подернута рябью - волнение  с
моря почти не достигало сюда в штиль.
   За косой был высокий берег, а  еще  дальше  -  неоглядные  пространства
тундры, поросшей мхом и лишайником, вразброс лежащие валуны  и  среди  них
лужи-лайбы, никогда не просыхающие летом. Все серо-серо!  Тундра  во  всей
своей наготе, пустая, протянувшаяся на многие сотни километров  к  югу.  И
ведь сейчас полярное лето, середина августа! А как мрачно,  наверное,  все
это выглядит зимой...
   Впрочем,  пейзаж  -  дело  вкуса.  Для  Абабкова  Потаенная   являлась,
бесспорно, самым приятным уголком на свете.
   Я, разумеется, не рассчитывал на то, что он встретит нас  хлебом-солью.
Полагаю, и вообще-то он редко  бывал  в  губе,  полностью  положившись  на
своего управляющего. Вместо Абабкова нас встретили пять или шесть  пестрых
сибирских лаек. Они сидели в ряд на мокром прибрежном песке и  внимательно
следили за тем, как мы,  подняв  в  заливе  волну,  швартуемся  у  шаткого
деревянного причала. Матросы попробовали было подозвать их,  но  собаки  с
негодующим лаем разбежались.
   Судя по всему, рудник работал до последнего дня - упрямый владелец его,
вероятно, продолжал надеяться, что зрение мое  в  море  "ухудшится".  Надо
думать, люди Абабкова уехали отсюда буквально за несколько минут до  нашей
высадки, тогда лиш