Александр ТЮРИН

                             Я ИЗ ЛЕСУ ВЫШЕЛ




                              1. А ВОТ И Я

     Лет мне - тридцать с приличным довеском. Однако три вещи я так  и  не
смог постичь - сколько чаю надо сыпать в заварку, сколько туалетной бумаги
расходовать за один присест, и как лучше  обнимать  женщину,  спереди  или
сзади.
     Моя жизнь делится на три срока. Первый - до пяти  лет.  Впервые,  еще
как эмбрион, я объявился в поселке Няксимволь Тюменской области. Мама была
родом из  племени  манси,  которые  также  известны  как  вогулы  и  югра.
Обходилась она без мужика (насчет моего  отца  особый  разговор),  поэтому
питала себя и меня дарами тайги - зайцами,  оленями,  медведями,  клюквой,
морошкой. Манси вообще-то мелковаты, коротковаты, но мама имела и стать, и
крепость, поэтому могла и Топтыгина завалить, и волчаре перерезать глотку.
Звали ее Наташа Ростова. Это без балды. У манси все имена-отчества-фамилии
- русские, и вера как  будто  православная,  хотя  колупни  их  немного  и
покажется  настоящий  язычник-paganus.  Вот  и  моя  мать  всегда  просила
прощения у медвежьего духа, когда приносила домой шкуру невинно  убиенного
Топтыгина. А лес для нее был воротами в прошлое и будущее, большим  миром,
где короткие ниточки отдельных маленьких жизней сплетаются  в  одну-единую
ткань всеобщей Жизни.  Однажды  она  осталась  в  этом  большом  мире,  не
вернувшись с охоты. То ли не совладала с медведем, то ли волки перехитрили
ее, то ли схватила ее тело болотная трясина.
     Итак, начался второй период моей жизни. Я где-то с месяц  ждал  мать,
вытягивал из мешка сухари и жевал  их,  размачивая  в  дождевой  воде,  да
откромсывал себе кусочки копченого оленьего бока, висящего  на  крюке.  Но
вот стала наступать Арктика, полез морозец через оконные щели, потому  что
сентябрь пришел. А мне и печку растопить  никак.  Загрузился  я  в  мамины
унты,  красивые  такие,  изукрашенные  орнаментом   "мировое   древо",   и
отправился к соседям, пьющей семейке. Пустили они  переночевать  в  теплом
углу, а на следующую ночь в моей избенке печь раскочегарили. Но к зиме они
от меня приустали. У самих пять штук ребят в соплях бегают, а отвести меня
в сельсовет не догадаться было. Так бы я и околел в декабре  месяце,  кабы
не появился отец.
     Я никогда вообразить не мог, что у меня имеется второй  родитель,  да
еще  по  фамилии  Вайзман.  Как  я  уже  говорил,  мать  моя  была   шибко
самостоятельная и, похоже, шаманка: без заговоров  и  заклинаний  шагу  не
делала, поэтому мужички-манси обходили ее стороной. Русские  холостяки  из
поселка тоже ее  остерегались,  водку  она  не  пьянствовала,  предпочитая
отвары всяких трав, корений и грибов-поганок. И притом, женщина  выглядела
не страшно, как мне кажется; широко расставленные глаза были светлы  (югра
издревле с новгородцами контачила интимными местами). Кстати, в отличие от
большинства соседей-манси мать моя срубила баньку и мылась раз  в  неделю,
если, конечно не на охоте. В тайгу когда шла, то напяливала,  само  собой,
малицу на голую кожу, но в поселке, несмотря на свою первобытность, носила
нижнее белье и платье. Я видел у нее однажды французский журнал мод;  она,
естественно, только картинки разглядывала - даже с русским чтением  у  нее
было туго.
     А отец мой оказался строителем, только не  практиком,  а  теоретиком,
изучал он вечную мерзлоту - уж чего-чего, а этого в Няксимволе хватало.  В
одну из своих научных командировок то ли он соблазнил  первобытную  Наташу
Ростову, то ли она его оглушила и заневолила, что  маловероятнее.  Но  так
или иначе возник я.
     У отца  имелось  семейство  в  Ленинграде,  двое  ребятишек.  Был  он
комплексантом, потому, наверное, не завел себе цивилизованную любовницу, а
связался с таежной богатыркой. От  погибели  он  меня  спас  -  и  на  том
спасибо, но в свою семейку не пустил,  чтобы  я  не  нервировал  родных  и
близких, однако пристроил к бабушке, очень местечковой старушке.
     У сына таежной охотницы  и  внука  местечковой  бабушки  мог  вырасти
только комплексант. Хотя я  вечно  зубрил  уроки  и  заранее,  еще  летом,
прочитывал учебники, но пред учителем  слова  застревали  в  заднице,  как
будто я был медведем из леса. А на  вступительных  экзаменах  в  ВУЗ  меня
вообще медвежья болезнь поразила, все шпаргалки на сортир просадил.
     Поэтому ровно полгода спустя побрили мне  голову  в  солдаты.  Ростом
Господь не обделил, ну а в остальном я был  лох  лохом.  Естественно,  что
призывная комиссия захотела шутку отмочить и  отправила  меня  в  довольно
элитные войска, в морскую пехоту. Я первые несколько месяцев как в нирване
жил, это меня и спасло. Кто меня там под вздох или по чайнику  лупил,  кто
поджопниками награждал - я потом и вспомнить не мог. А далее мое  тело  из
Севастополя в Герат переслали. Тот неправ, кто думает,  что  в  Афгане  не
было нашей морской пехоты. Еще как была. И что интересно, открылась там  у
меня  охотничья  лесная  мудрость  -  мамино  наследство  даже   в   горах
пригодилось. Стал я чувствовать вражью силу, то есть  со  мной  ребята  не
напарывались на  засады,  на  минах  и  растяжках  почти  не  подрывались.
Превратился я из лоха, из "черепа" в  человека,  даже  в  сержанта.  Когда
израильтяне драили палестинцев в  Ливане,  я  тоже  был  неподалеку  -  на
корабле в сирийском порту Латакия. В качестве общеукрепляющего средства  у
прогрессивного  режима.  "Дам  коня,  дам  кинжал,  вертолет,  пулемет   и
бесплатно отдам вам десантников взвод", -  так,  вероятно,  напевали  наши
советники товарищу-господину Асаду. Фамилия у меня после усыновления  была
Вайзман, но национальность по паспорту - манси. Так что командир роты  все
выпытывал: переметнусь ли я к сионистам, если начнется драчка. Я,  конечно
же, отвечал, что переметнуться могу только к манси и медведям.
     После службы был какой-то занюханный институт,  кажется,  холодильной
промышленности, думать там было ровным счетом не о  чем,  поэтому  стал  я
выстукивать на машинке истории о  животных  разного  обличия.  И  вдобавок
хаживал на всякие  литературные  семинары,  где  кучковались  интеллигенты
разной степени заплесневелости под присмотром парочки  стукачей  и  делали
вид, что они - культура. Стукачи время от времени организовывали сборничек
для вечно молодых писателей от двадцати  до  шестидесяти,  отчего  творцы,
неохваченные кагэбэпросветом, тоскливо лаяли  на  счастливчиков.  В  конце
восьмидесятых  раскрепощенные  Лигачевым  комсомольцы   стали   оседлывать
издательства и добывать монету, распечатывая для народа всякую  муру.  Тут
бы  мне  подсуетиться,  но  не  мог  я  пьянствовать  с  заискиваниями   и
подхихикиваниями со всякой мишурой, поэтому к тому времени, когда  настала
свобода, к 1991 году, я уже догорел. Может, протяни я еще годик и стал  бы
катать книжки про разные там  мафии  и  борющихся  с  ними  афганцев,  или
что-нибудь по эротической  части  заделал  бы,  например  роман  "С  елдой
наперевес". Но в сентябре я отчалил к папе,  который  уже  с  полпятилетки
проживал на одном иерусалимском пригорочке.
     А еще 21 августа я находился в Москве  и  чувствовал  себя  чужим  на
празднике жизни, и все  сомневался  в  решении,  но  билет  уже  елозил  в
кармане, а портвейна было во  мне  по  самое  горлышко.  Неожиданно  среди
уходящего из  столицы  танкового  полка  заприметил  знакомого  по  Герату
офицера. Он мне сказал, показывая на радостных интеллигентиков:
     - Достали меня эти хиляки. Они себя жалеют, мы их, а много ли толку с
этого будет. Любой строй и режим не на  слабости,  а  на  силе  стоит.  На
дурной  ли,  на  более-менее  разумной,  но  все  равно   на   силе.   Эти
отцы-пилигримы и прочие ковбои, которые в Америке демократию строили,  они
ведь крепыши были, не дураки выпить, подраться, пострелять друг  в  друга,
индейцам уши поотрезать. Они себе пространство не забывали расчищать.
     И я почувствовал сермяжную правду офицера-танкиста. Энергия нужна для
любого дела, а когда она прет вперед  и  ломает  все  на  своем  пути,  то
становится больно. И в самом деле, сменив  партийных  дядей,  которым  все
падало прямо в рот, нахлынули бандиты. Каталась под  черной  кожей  курток
бандитская сила, но имелась за  широкими  плечами  лишь  советская  школа.
Благодаря ей урки показали, что такое непримиримость к врагам и применение
разных сподручных средств для достижения "светлой" цели.
     Но я уже курсировал за границей. Можно сказать, наступил третий  этап
моей биографии. В Израиле женился - ух там и баб на  все  вкусы,  даже  на
меня хватило. Обрачился я с одной из наших эмигранточек, но в самой стране
не задержался, хоть она и солнечная. Те бабки, что тамошнее  правительство
отстегнуло, я проел, пропил, проплясал, ни на какой  работе  не  прижился,
папаша меня по своему обыкновению не привечал, даже гарантию пожалел  дать
под деловой кредит. Можно было в  армию  податься,  но  без  обрезания  не
стоило. Убило бы меня, например, и ни одна религия провожать бы  не  стала
мой гордый труп в распоследний путь.
     Потом  с  Канадой  подсиропило,  стала  принимать  она  отселенцев  с
исторической родины, подался я  с  женой  Ритой  и  народившимся  сынишкой
Данькой туда. Поселился, в общем-то, в глухомани,  до  ближайшего  городка
Питтстаун пилить двадцать миль, а мотора таки не было у меня, не  разжился
по скудости средств. Впрочем, неподалеку на трассе имелся лабаз с кафешкой
при бензозаправке. Жена, в  основном,  на  огороде  тосковала,  загорая  с
томиком каких-нибудь стишков, сынок  на  лужайке  жуков  ловил,  ну,  а  я
пособие какое-никакое получал.  Да  еще  осенью,  в  охотничий  сезон,  на
бензозаправке  подрабатывал  мойкой  машин,  впрочем  и  сам  тоже   диких
птичек-уточек жизни лишал. В  общем,  существовать  можно,  если  жену  не
слушать - а она у меня филолог, кандидат наук по матерным выражениям.



                      2. С ПОНЕДЕЛЬНИКА НОВАЯ ЖИЗНЬ

     Я, кстати, сочинять никогда не бросал, хотя  последние  семь  лет  ни
одному издателю своих трудов не показывал.  Естественно,  что  часть  моих
внушительных талантов осталась в родных краях, не поспев за  перемещениями
моего тела. Но я и сейчас измышляю всякую всячинку, иногда насильно  давлю
из себя, иногда же творчество как из бочки  хлещет.  Люблю  альтернативные
истории выдавать. Что было бы, коли,  например,  хан  Батый  завоевал  всю
Европу вплоть до Англии и английского барашка кушал бы татарский нукер.  И
как  насчет  того,  чтобы  ацтеки   с   помощью   Кетцалькоатля   изобрели
мореплавание с порохом, переправились бы в Старый Свет и давай там харчить
крестьян  и  трахать  через  анал  рыцарей  с  королями.  А  как  бы   все
повернулось, окажись у Владимира Ильича хороший слух  и  тенор,  когда  бы
взялся  он  петь  в  опере  вместо  того,  чтобы  устраивать  революцию  и
перестругивать Россию, превращая ее в осиновый кол для мировой буржуазии.
     Посылать мне свои свитки  некуда,  так  что  никаких  хлопот.  Иногда
пересказываю их на  скверном  французский  местному  патеру  Жаку  -  тут,
кстати,  много  французиков  ошивается  -  и  он,  между  прочим,  хвалит.
Специально для него придумал историю, в которой франкофоны  в  XVIII  веке
наголову раздолбали британцев и  теперь  вся  страна  Америка  прозывается
Новым Парижем. Он же  мне  в  знак  "спасибо"  разрешил  пользоваться  его
грузовичком по воскресеньям.
     А для одного  щуплого  индейчика-ирокеза  по  кличке  Большой  Бык  я
придумал Ирокезию  от  Атлантики  до  Сибири  -  он  мне  за  это  садовый
культиватор подарил. И, кстати, товарищ  Бык  первый  объявил,  что  я  на
индейца смахиваю.
     А одному хохлу с реки Сент-Джеймс живописал всесветную  Украину,  где
Киев всему миру голова, потому что татары-монголы  в  свое  время  его  не
разорили, загодя сгинув от  гриппа.  Малоросс,  кстати,  для  меня  борова
зарезал. Теперь полно в кладовке сала и буженины.
     Хорошо, в самом деле, что всякая нация претензии имеет -  я  на  этом
приработок могу получить.
     Вот опять осень наступила, классная пора  в  здешних  краях,  которые
чем-то на Урал похожи, только сбоку еще океан плещется. (К слову, сбоку  у
Урала тоже недавно океан плескался, и это было  какой-нибудь  миллион  лет
назад.) По осени леса кленовые-хреновые в багрец и  золото  оделись,  а  я
вновь подался  на  бензозаправку  подработать.  Как-то  подкатил  фартовый
"мерседес-600", но при том непривычно заляпанный. Из кабины вышел  человек
гнидистого обличья, видно, что не канадец родом.
     Я ему сразу по-английски и по-французски насчет того,  чтобы  машинке
глянец придать, а он ответом меня не удостаивает и пилит мимо, в кафешку.
     - Ах ты, жопа загаженная, даже не подтереться не хочешь, - в  сердцах
бросил я на родном языке.
     Тут он оборачивается и на том же языке спрашивает:
     - Так ты русский?
     - Ну если полуманси, полуеврея можно так именовать, то я согласен.  А
ты, похоже, чечен? - и в самом  деле  у  этого  племени  акцент  не  такой
выраженный, как например у грузин, но все равно чуткому уху доступен.
     - Ингуш, - господинчик сразу напрягся. - А что?
     - А ничто. Для местной публики ты тоже русский, хотя на своей  родине
ты может из гранатомета по русским бэтээрам пуляешь.
     - А я давно с родины, в начале девяносто первого капитал  сколотил  и
подальше от очередей, за кордон рванул. Так что, все дальнейшие  заморочки
мне по боку, хотя кто знает, чем бы я там  сейчас  занимался.  Боюсь,  что
постреливал бы. У меня ведь дома безоткатное орудие и миномет остались.  А
все мои дядья по уши в исламе, для нашего рода лихой набег - не позор.
     - Ого, я люблю  альтернативные  истории.  И  исламских  всяких  дядей
повидал уже в Афгане, так что сплетись судьба иначе, мы  с  тобой,  может,
клепали бы друг дружке из стволов.
     - Знаешь,  что,  друг,  помой-ка  ты  машину,  -  канадский  кавказец
двинулся дальше, в кафе.
     Чем хорош западный мир - так это тем, что тебя ставят  на  место,  но
при этом компенсируют легкое унижение материальным вознаграждением.
     Обратно "соотечественник" повернул минут через двадцать.  Положил  он
мне в ладошку пять долларов и спрашивает:
     - Ну и как, кайфуешь от такой работенки?
     -  Я  писатель,  между  прочим,  а  этим  вот  занимаюсь  только  для
физзарядки.
     - Ага, понял. "Альтернативные  истории"  сочиняешь  и  складываешь  в
большой  ящик.  А  хочешь  на  этом  деле  заработать  и  даже  имя   свое
обессмертить?
     - Издеваешься, да? Мстишь русским оккупантам?  -  откликнулся  я,  не
совсем еще врубаясь в суть предложения.
     -  У  меня  бизнес  по  части   компьютерных   игр.   Есть   классные
программисты, но вот идей для писания оригинальных сценариев  не  хватает.
Дай нам свои идеи и мы в долгу не останемся.
     Он сунул мне в руку визитку и укатил в отдраенном мною "мерседесе".
     Итак, новый знакомец Хожа Усманов имел офис в Питтстауне с телефоном,
факсом и компьютерно-сетевым адресом - так по  крайне  мере  значилось  на
красивой бумажке с золотым тиснением.
     Впрочем, к нему я приехать не поторопился. Две недели было работы  по
горло на бензозаправке, да и жена, которой я кое-что рассказал, выказывала
чрезмерное желание познакомится с интересным брюнетом. А потом  надо  было
копать картошку - сто двадцать ведер вышло и вся-то крупная чистая -  лето
жаркое случилось, даже душное, потому  что  лесистые  вершины  не  пускали
свежий  ветер  с  океана.  Мне  показалось  наконец,  что  мой   участочек
более-менее напоминает ферму и я могу с чистым сердцем напялить  клетчатую
рубаху и широкополую шляпу. Потом  Жозе-Поль,  Жополька,  мордатый  хозяин
бензоколонки, выдал мне честно заработанные две тысячи канадских баксов, я
стал сколачивать сарай и купил у соседа парочку  мохнатых  коз  да  дюжину
леггорнов. Появилась мысль приобресть у бензоколонщика поддержанный фордик
с цилиндром  на  два  литра,  а  потом  серануть  с  высокого  потолка  на
сочинительство баек и стать нормальным толстомясым канадцем.
     Однако в конце сентября возникло неотложное дело. Надо было смотать в
Питтстаун и толкнуть картоху на  тамошнем  базарчике.  Для  этого  дела  я
побрился-почистился,  перешел  по  тропке,  обрамленной  черничкой,  через
сосновый холм,  потом  перебрался  по  скрипучему  мостику  через  быструю
речушку, несущуюся в теснине, и скоро оказался  в  поселке.  Залил  патеру
Жаку очередную историю про Новый Париж и добрый клерикал выделил мне  свой
японский грузовичок "Ниссан". Так что на следующее утро  я  уже  катил  по
шикарной канадской дороге во Питтстаун, жена  с  сынишкой  обязательно  со
мной увязалась: себя показать, на  людей  попялиться.  А  городишко-то  аж
семнадцатого века, и хотя по  российским  понятиям  численность  населения
имеет скромную, но, все-таки, маячит университет на  холме.  А  по  "сити"
заметно, что Питтстаун настоящий финансовый центр.
     Оставил я жену вместе с ребенком в университете, где у  нее  завелась
какая-то подружка, потом махнул на базар. Там  с  час  поваландался,  -  у
других-то картошка  не  хуже,  -  а  потом  плюнул  на  свои  крестьянские
мечтания, сдал товар перекупщику-азиату за тысячу баксов  и  отправился  к
Усманову.
     Офис-то у него ничего оказался. Небольшой, но сияющий  и  деловой.  У
секретарши ноги  длинные,  аж  глаза  между  ног.  Парочка  программистов,
лохматый Миша и  босоголовый  Лева,  наяривает  на  клавишах  "Пентиумов".
Господин Усманов подозвал своих компьютерщиков, я им выдал  пару  идеек  -
по-русски Миша и Лева рубили не хуже моего. Потом они  показали  мне,  как
надо фабулу игры вводить прямо в машину. Имелись у них  специальные  схемы
для ввода и расфасовки по базам данных сюжета, антуража, диалогов и  всего
такого. Экспертная система должна была сразу проверить мою идею на новизну
и закрученность.  И,  кстати,  получил  я  девятки  по  двенадцатибалльной
системе, хотя самые лучшие задумки заначил на будущее.
     Программисты Миша и Лева одобрительно покачали  головами,  секретарша
улыбчиво поднесла кофе с печенюшками.
     Тут Хожа со мной договор заключает, печать ставит от  имени  компании
"Computer's world", длинно расписывается, и под это дело сразу отстегивает
триста баксов наличными.
     - Я тебе на днях компьютер со всей периферией завезу, - говорит он.
     - Зачем на днях завозить, я и так на машине.
     Тут он сразу один свой компьютер "486" отстегивает от розеток, к нему
прилагаются и саунд-бластеры, и сиди-ром, а также всякая  периферия  вроде
модема и принтера. А я эту аппаратуру при помощи Миши и Левы  перетаскиваю
в грузовичок.
     -  Слушай,  -  говорит  Хожа,  -  коли  мы  друг  друга  нашли,   как
Иван-царевич избушку на курьих ножках, можно и спрыснуть это дело. Возьмем
пару девочек и в кабак завалимся. Таких девочек, что даже у мумии  все  бы
торчком встало.
     - Меня уже поджидает одна девочка на холме.  Если  точнее,  моя  жена
Рита. Он нее у меня волосы могут дыбом встать.
     - Тем лучше. Сделай Рите приятное, - говорит Хожа с чисто  кавказской
заботой о чужих женах. - Тогда мы возьмем одну девочку и твою Риту.
     Почему нет. Разве я дикарь какой-нибудь?
     Я еще с полчасика позабавлялся с разными компьютерными  игрушками,  а
потом мы с Усмановым поехали на холм за моей женой. На  моем  грузовике  и
его "мерседесе".
     Жена моя, конечно, сразу обрадовалась предложению.  Даньку  на  вечер
сплавила подружке и стала такая возбужденная и даже  аппетитная.  Подобной
она была, когда впервые повстречалась мне на пляже в израильской  Натании.
Вот что делает с женщиной сильный интерес к новому представителю  мужского
пола. А девочкой  Хожи  оказалась  его  секретарша.  Это  мне  не  слишком
понравилось, как будто проделывалось только для проформы. Секретарша  была
канадкой по