дящим солнцем.
     Ану  решительно  взял  управление  машиной  в  свои  руки. Прижимаясь к
вершинам  деревьев, он повел ее прямо к  этой мрачной  стене, точно повторяя
все извивы предгорий, постепенно поднимаясь все выше и выше.
     Потом  машина  влетела  в  ущелье,  попетля-ла  между  скалами в полной
темноте и стремительно взмыла  вверх, так что  ребята не то что прижались, а
прямо-таки легли на спинки сидений,  а  дремавшие Шарик  и крокодил обиженно
заворчали.
     Когда машина взобралась к самому перевалу, укрытому выутюженными ветром
снегами  в невообразимой, теряющейся  в ночной дымке дали блеснул  океан. Он
даже  не  блеснул,  а как  бы  проступил  сквозь эту дымку,  величественный,
темный, загадочный - истинно Великий, или Тихий океан.
     Машина  юркнула  отвесно  вниз,  так  что  всем пришлось  ухватиться за
предохранительные ремни,  и  долго  неслась  вдоль скал  и  осыпей,  а когда
выровнялась, то оказалось, что волны  океана почти  касаются ее  днища.  Ану
вздохнул посвободней, щелкнул тумблерами и кнопками, установил  курс и режим
полета.
     -  Теперь  мы будем  лететь все время за солнцем со  скоростью вращения
Земли. Засечь нас над водой очень трудно, почти невозможно, поэтому мы можем
просто отдохнуть.
     -Зачем отдыхать? - встрепенулся Вася. - Давайте слушать голос.
     Ану снова включил свою лингвистическую  цепь, и в машине опять зазвучал
певучий голос издалека.
     ...Я очнулся  оттого,  что голова  у меня стала какой-то  необыкновенно
звонкой, а тело - легким и невесомым.
     Невесомость  знакома  каждому  космонавту,  но  эта   оказалась   очень
странной. Я ощущал и тело, и тяжесть руки или ноги, но это было совсем  иное
ощущение, чем прежде. Все  шло Как бы  изнутри  меня,  словно во  мне  вдруг
объявились некие странные весы или приборы,  которые действуют сами по себе,
без  моего  вмешательства, -  взвешивали  и  определяли каждую  часть  моего
невесомого тела и все окружающее.
     Очень странное, неповторимое ощущение! Я как бы раздвоился - сам себя я
чувствовал невесомым, бесплотным, живущим как бы вне времени и пространства,
а в то же время во мне жило нечто, что все еще действовало и существовало по
старым  законам. Оно  сурово и скрупулезно  проверяло  мое  состояние и, как
строгая мать капризному ребенку, указывало:
     "Это  твоя нога.  Она вовсе  не  невесома, как это тебе  кажется. У нее
прежний объем, прежний вес  и даже обувь того же веса. А вот - рука. Подними
ее, а  теперь брось как неживую...  Видишь, тебе кажется, что она опустилась
легко, невесомо, а на самом деле ты чувствуешь, что в ней прежний вес и этот
вес даже слегка рванул ее в плече".
     Открывая все  новые и новые  особенности  этих  странностей  в  себе, я
случайно  посмотрел  на  часы.  Они   шли.  Стрелка  равнодушно  прыгала  по
циферблату.  Но  что-то  почудилось  мне в  ее размеренном движении,  а  что
именно, я  не  успел решить,  но  механически  отметил время своего  первого
взгляда.
     Потом я стал вспоминать, что же со мной произошло.
     Голова слегка  побаливала,  и  мысли  были отрывистые,  скачущие... Они
рассердили меня, и я опять невзначай посмотрел на часы. На этот раз они меня
поразили. Выходило, что прошло не более двух-трех секунд, хотя я ощущал, что
прошло  по  крайней  мере  несколько  десятков  минут.  А  часы  бесстрастно
показывали - прошло всего-навсего две-три секунды.
     Теперь,  когда  я  смотрел  на них и  только  на цих, я видел,  что они
передвигались с обычной скоростью - скок, скок, скок...
     Но  стоило мне отвернуться и начать думать, вспоминать, как часы словно
останавливались,  тормозились.  Мысль  двигалась явно по  иным законам,  чем
раньше.  И  мне стало страшно. Так страшно, как  никогда  в жизни.  Нет,  не
потому, что я боялся смерти. Каждый из нас знает, что смерть - всегда рядом,
и привыкает к этому, умеет смело смотреть в глаза любой опасности. Наконец я
вполне сознательно  согласился  с командиром  и пошел на  то, чтобы в случае
неудачи умереть. И все-таки, несмотря  на все это, мною  овладел страх, даже
ужас.
     Я был тем же, чем был всегда, жил в тех же, кажется, условиях корабля и
космоса, и в то  же время  я был уже  не тот, что всегда. Я уже понимал, что
живу  как бы  в двух  временных измерениях, в двух состояниях.  Это было так
противоестественно, что мне захотелось закричать.
     Я вскочил  на ноги и огляделся  - все  в рубке управления было на своих
местах, ничто не нарушилось, ничто не изменилось.
     Я  прислушался:  корабль  дышал  так,  как  он  дышал всегда, во  время
спокойного, запрограммированного  полета, когда экипаж  месяцами может жить,
работать,  учиться и отдыхать, не прикасаясь к приборам, - роботы делают все
сами.
     Корабль  тихонько  гудел  двигателями,  и где-то  явственно  пробивался
тоненький, дребезжащий  звучок - он  мне показался необыкновенно желанным  и
добрым.  Ведь  этот  Дребезжащий  звук  мог  исходить  только  от  какого-то
ослабленного  крепления,  развинтившейся гайки. Словом, это  был добродушный
привычный звук. Он показал, что все идет как нужно. Именно он успокоил меня.
     Постепенно я становился  самим собой,  хотя состояние раздвоенности  не
проходило. Но  я уже начинал привыкать к нему и,  как всякий человек на моем
месте,  стал исследовать  собственное  состояние и все  окружающее. И тут  я
увидел  лежащего под  пультом  Оора.  Вернее,  не самого  командира,  а  его
беспомощно  вытянутые  ноги, торчащие  из-под  стульев.  Я  бросился к нему,
вытащил из-под пульта. Глаза его были закрыты, дыхания не было. С трудом мне
удалось нащупать пульс на его руке. Как говорят врачи, пульс был нитевиден и
очень плохого наполнения.
     Когда в опасности товарищ, человек забывает о  себе. Так случилось и со
мной.  Я  притащил противошоковый аппарат,  сделал  командиру  впрыскивание.
Наконец  он  вздохнул  полной  грудью  и  пошевелился.   Пульс   наполнялся,
становился ровным, хотя  еще и слабым. Я посмотрел на  часы. С тех пор как я
увидел его и стал приводить в чувство,  прошло  около часа: часы бесстрастно
отсчитывали истинное время моей работы.
     Но стоило мне задуматься, вспомнить  все, что я делал,  как часы как бы
останавливались.  Действия,  поступки, обычная жизнь  шли своим  чередом,  а
мысль - по иным законам. Я задумался над этим явлением - ведь теперь,  когда
я установил  его, мне уже было не так  страшно. Меня лишь  заинтересовало: а
что же это такое? И  я довольно быстро понял,  что происходит с моей мыслью.
Ведь всякая мысль это в конечном счете результат электромагнитных колебаний,
бесконечно  малых,  слабых,  но  все-таки  колебаний  электромагнитных  волн
определенной частоты и  силы. И вот  эти  колебания развивались  по каким-то
новым законам, значит, и я находился в новых условиях.
     Словом, я увидел следствие, уловил его закономерность, но еще не открыл
причины. Помог это сделать командир.
     Он приоткрыл глаза и  медленно  осмотрелся,  потом опять смежил веки  и
долго думал  о чем-то. Я  молча сидел возле него и  не  мешал ему думать.  И
когда он опять открыл глаза и посмотрел  на часы, на его лице  отразился тот
же ужас, как и у меня, когда я впервые ощутил новые условия жизни.
     Но  это выражение быстро сменилось обыкновенным серьезным, озабоченным,
а потом Оор улыбнулся и заговорщически подмигнул мне:
     - А все-таки мы живы, малыш. Это уже кое-что значит.
     Я понял - Оор осознал полностью все, что с нами произошло, - и спросил:
     - Перескочили световой барьер?
     -Да.
     - Сделали невозможное?
     - Н-ну... С точки зрения нашей науки, но не с точки зрения природы.
     - Послушайте, командир, но как, почему?
     - Все это неудивительно, малыш. С помощью фотонных  бомб-ускорителей мы
преодолели  притяжение  кварковой  звезды,  а  далыде  нас  подхватил  поток
энергии,  поток частиц,  и  понес. Понес с большей  скоростью,  чем скорость
света. Я давно понял, что  Черный мешок может быть только в том случае, если
на этом участке Вселенной существуют потоки частиц, двигающиеся со скоростью
выше  скорости света. Вот и все, малыш.  Вот и все... -  Он замолк, а  потом
вдруг спросил:  -  А  все-таки  страшно, когда  ты  чувствуешь себя  как  бы
двойным, а?
     - Страшно.
     -  Сейчас,  малыш, будет страшнее,  -  сказал  он,  поднялся  и, тяжело
переступая, подошел к шторам, закрывающим люки внешнего обзора.
     С  того момента,  когда мы  подошли к  Черному  мешку,  мы  ни разу  не
открывали  их. Оор  не сразу нажал на  кнопки: он не знал, выдержали или нет
линзы внешнего обзора удар о световой барьер. Но, вероятно, по его расчетам,
линзы все же должны были уцелеть.
     Он  нажал  на  кнопки.  Люки,  прикрывавшие  линзы,  медленно  поплыли.
Сверкнули абсолютно целые линзы - и мы увидели черный свет.
     Да,  он  был  действительно черный  -  не  фиолетовый,  не багровый или
темно-синий, а именно черный. Совершенно черный свет.
     Вы -  те, кто не видел этого, - не можете поверить, что свет может быть
черным.  Ведь  белый  свет  слагается  из  нескольких  цветов  --  красного,
оранжевого, желтого... ну и  так далее. Заметьте - слагается. И только в том
случае,  если  носители этого  света  -  фотоны  --  движутся  с постоянной,
присущей им скоростью.
     А если  фотоны  превысят эту скорость? Если  они вдруг вступят в  новое
состояние,  они  дол-ясны  изменить, и они  изменили  свой цвет.  Они  стали
черными.
     И в этом черном свете все чаще виделись далекие или близкие планеты.
     Они, как  и  в  обычном  небе,  были  разноцветны:  багровые,  голубые,
фиолетовые и еще каких-то совершенно непонятных,  великолепных цветов, и все
они  казались  прекрасными и  страшными  -  так  они  были  величественны  и
необычайны.
     Наш  мозг уже  привык  к  состоянию  раздвоенности,  тело освоилось  со
странным ощущением "весомой невесомости". Все становилось на свои места - мы
были живы, мы мчались сквозь черный свет, прорезали глубины Черного мешка, и
это было прекрасно. Сколько времени прошло, как мы увидели черный свет, я не
знаю.
     Оор спросил:
     - Ты заметил, малыш, как путается время?
     -Да.
     - Что ты думаешь об этом? Докладывай!
     -  Раз  мы движемся быстрее  скорости света, в  силу  вступают  законы,
отличающиеся чем-то от  общей теории относительности. Время по этим  законам
течет совсем не так, как при обычном движении.
     - Правильно. Но ты знаешь, как оно течет?
     - Нет.
     - И предположений по этому поводу нет?
     - Нет.
     Командир вздохнул и признался:
     -  Самое  неприятное, что  у меня  тоже нет  никаких предположений. Мне
известно,  и  это  проверено  на  практике,  что,  приближаясь  на  световой
скорости,  время  на корабле течет по обычным  законам, но на  той  планете,
которую мы оставили, оно как бы ускоряется в два, а то  и в  несколько  раз.
Это  значит,  что  мы,  пролетав  год  и постарев  на  год, на своей планете
встретимся с лкуьми, которые в это время постарели на два года, на три и так
далее -  чем ближе скорость  корабля к световым скоростям, тем больше разрыв
во времени с оставленной планетой. А как пойдет время,  когда мы двинемся со
сверхсветовыми скоростями?
     -  Не  знаю... Каждый день нашего полета  должен  стоить,  может  быть,
несколько десятков лет жизни на обыкновенной планете.
     - А может быть, наоборот? Может  быть, время пошло вспять? Может  быть,
его нужно теперь отсчитывать в обратном направлении?
     - Этого не может быть! - запротестовал я. - Это уже даже не фантастика,
а просто какая-то нелепость!
     - А разность времени возможна? - сурово спросил Оор. - А путешествие на
сверхсветовой скорости возможно? А черный свет возможен? Нет,  малыш. Вопрос
этот  не  праздный, и,  уж конечно,  это  не нелепость.  В  том состоянии, в
которое  мы попали, возможно всякое - мы просто еще ничего не знаем. И нужно
думать... думать  прежде всего о тех, кто остался на  наших планетах и живет
сейчас по старому, доброму времени, не ощущая никаких временных парадоксов.
     Я  молчал, не понимая,  куда он клонит. - Пойми,  малыш, если временной
парадокс  в  сверхсветовой скорости  положителен,  то есть если  он обгоняет
время планет, мы рискуем, что  наши сигналы попадут к ним только через сотни
лет. Но если он отрицателен? Тогда они просто не сумеют его принять. И  еще:
а по  каким  законам, по  какому  времени  развиваются явления  в этом самом
Черном мешке? И  наконец, самое главное: с какой скоростью  мы  летим? Может
случиться так, что мы вырвемся из Черного мешка  и  не будем  знать, что это
нам удалось, и будем идти со сверхсветовой скоростью.
     Все, что  он  говорил,  было действительно  важно, но  я  ничего не мог
придумать. Я все-таки многого не понимал.
     И командир оценил мое состояние. Он усмехнулся:
     - Ладно, малыш, не ломай голову. Во всяком случае, мы летим не  вспять,
иначе наверняка встретили бы на своем  пути  уже  не  черный, а какой-нибудь
другой свет. А раз так, то  нам  нужно просто  поручить  роботам подсчитать,
сколько мы пролетели от границ Черного мешка, а потом уж дать им задание  на
подсчет горючего. Сможем  ли мы выбраться из этого  невеселого местечка? Мне
кажется, что на  это  нам потребуется около двух  месяцев.  Потом  мы начнем
тормозить и вновь пробивать световой барьер, но  уже в обратном направлении.
А это время мы затратим с тобой на подсчет  временного  парадокса. Попробуем
математически решить проблему времени, пока летим в Черном мешке.
     Работали  мы с командиром до изнеможения,  спали  по три-четыре  часа в
сутки  и  считали,  считали,  считали.  Вычислительные   машины   гудели  не
переставая. Миллиарды  уравнений, миллионы  программ. И все напрасно.  Закон
поведения времени  в  сверхсветовых скоростяу  мы не открыли. Это предстоит,
очевидно, сделать тем, кто меня слышит сейчас.
     В сущности,  пока  еще  никто  не знает,  что такое время, не знает его
закономерностей, его поведения и его влияния на Вселенную.
     Оор  считал и думал, я помогал  и одновременно учился. Наших товарищей,
застывших  в  камерах  абсолютной  защиты, мы  не трогали  -  им  нужно было
экономить время жизни.
     Кто знает, если бы  мы ускорили события,  если бы вернули их к жизни  и
воспользовались не только нашими  двумя, а коллективным умом всех, того, что
произошло, могло бы и не случиться. Но мы не сделали этого. Мы были увлечены
работой,  убаюканы  относительным  покоем этого странного и страшного уголка
Вселенной  и  не  предполагали,  что  катастрофа наступит  так скоро  и  так
беспощадно.  Мы  опять не  учли  скоростей  и  связанного с  этим  парадокса
времени.  Нас можно  было  бы и не обвинять в  этом - мы еще не  знали  этих
законов, мы только стремились их открыть и, кажется, кое-что нащупали...

     4

     Когда  наши  организмы  относительно  освоились  со странным  ощущением
сверхсветовой раздвоенности, командир необычно грустно сказал мне:
     - Ну вот, малыш, пришла пора рисковать в обратном порядке.
     Я не стал его расспрашивать, в чем дело, и  так было  понятно, что  Оор
решил преодолеть световой барьер в обратном направлении.  Как это делается и
можно  ли это совершить в наших условиях, я решительно не представлял и, что
хуже  всего, все  это время  спокойного полета  даже  не думал  об  этом.  А
командир,  видимо, думал, и ему, кажется, не понравилось, что я не спросил у
него ни о чем и ничего ему не сказал.
     - У тебя нет ни предложений, ни вопросов?
     -  Вопросов бездна, но на них  и вы не ответите - нет опыта. А какие же
предложения?.. Пожалуй, лишь одно - прорываться.
     - И снова рисковать?
     - Да. Иного выхода  я не вижу. Оор долго с улыбкой  наблюдал за  мной и
мечтательно, но с грустью в голосе сказал:
     - Хорошо быть молодым - даже опасности не кажутся такими уж страшными.
     Я промолчал.  Дело  не в том, что опасности не кажутся  страшными, а  в
том, что другого выхода, в обход опасностям, я не видел. Да и Оор тоже.
     -  Тогда начнем торможение, - сказал  Оор. И мы  начали его.  Двигатели
постепенно  меняли  режим  работы, пока наконец  не  прекратили  многолетнюю
деятельность.
     За линзами  внешнего  обзора медленно и постепенно менялись цвета - они
как бы стушевывались, растекались и сливались в один  густой черный цвет. Но
вовсе не  тот, который  озарял  все  вокруг  своим мрачным и  фантастическим
светом,  а  именно в  непроницаемую,  знакомую  каждому нормальному человеку
черноту.
     Первые часы  мы прямо-таки упивались полной тишиной и покоем, но, когда
за  смотровыми  линзами черный свет стал  почти черной мглой,  корабль вдруг
стал едва заметно  вздрагивать, словно натыкаясь на  невидимые  препятствия.
Приборы  начали отклоняться от нормального режима работы, что-то разлаживало
их  обычную  деятельность, и  командир не  отлучался  от пульта  управления,
беспрерывно  корректируя   их.   Он   давал  все   новые  и  новые   задания
математическим машинам и машинам  логического  мышления.  Он пытался  решить
возникающие перед ним задачи и, по-видимому, решил их.
     - Положение  у нас  такое -  силы тяготения  так  и  не увиденной  нами
кварковой  звезды  явно  ослабели.  Но  нас  все  еще  несет  как  бы  вихрь
выбрасываемых ею частиц. Мы как лодка в море - куда ее гонит ветер, туда она
и  плывет.  А  вот  эта  вибрация  корабля  -  провалы  в  волновой  системе
необыкновенного галактического ветра. Я думаю, что нас может нести  довольно
долго  - сила кварковых  излучений  все еще огромна. Попробуем затормозиться
фотонной бомбой-ускорителем.
     Вначале я  только  кивнул.  Мне не  следовало объяснять,  что для этого
требовалось взорвать" ее  не  позади  корабля, как это мы  делали  обычно, а
впереди него. Это решение казалось примитивно простым, но... если бы я знал,
как его выполнить.
     Я задумался.  Во-первых, у нас не было приспособлений для выстреливания
бомб-ускорителей вперед, по курсу корабля. А во-вторых, фотоны-то движутся с
меньшей  скоростью,  чем двигался  корабль. Следовательно, если  бы  даже мы
придумали и установили такое приспособление, фотонная бомба в конечном счете
разорвалась бы в самом корабле - она была бы загнана туда скоростью.
     - Не  понимаю, - решился произнести я, - как это мы можем затормозиться
именно ускорителями?
     -  Вначале  не   понимал  и  я,  но  ты  подумай.  Когда  мы  выстрелим
бомбу-ускоритель, на какую-то долю  мгновения позади нас образуется  как  бы
плотина  из фотонов. О них ударится галактический ветер кварковых частиц,  и
корабль как бы прикроется этой  плотинкой. А так как он движется только  под
влиянием  галактического  ветра, то на это  мгновение позади  него создастся
пустота, энергетический  вакуум. А  с боков и впереди  неминуемо  образуются
вихри  -  природа  не  терпит  пустоты. Все эти  вихри,  обрушиваясь  на наш
корабль, будут тормозить его.
     - Сколько же потребуется создать таких...фотонных плотинок?
     - Если считать, что  мы уже  находимся  где-то перед световым барьером,
то, думается, немного. Расчеты показывают - три-четыре. Приготовь  на всякий
случай  шесть.  И вот  что,  давай  наденем  предохранительные  скафандры  и
приготовим вакуумные  подушки-тормоза.  Мне  больше не  хочется биться седой
головой об уплотненную обшивку. Это не слишком приятно.
     Я выполнил приказ, подготовил огромные эластичные подушки и прикрыл ими
стены рубки, а потом уж сам, без приказа, привел  в полную боевую готовность
все средства связи  и  поставил  ее  на  автоматическое  повторение.  Теперь
сколько бы  ни  летел  корабль,  пока  на нем будет  хоть  капля энергии, он
беспрерывно будет излучать в космос отчет о наших путешествиях, нашу научную
информацию и  самое  главное - предупреждение о  коварной  сущности  Черного
мешка, о том, какую опасность он представляет для окружающих галактик, в том
числе и для нашей.
     - Ну что ж,