т коры  тонкие побеги. Получились стрелы.  Но первая  же их
проба  показала,  что  стрелы слишком  легкие.  Они то  взлетали  вверх,  то
втыкались носом в землю, но никак не хотели попадать в цель.
     -- Слушай, Вася,  а ведь доисторические люди делали на стрелах каменные
наконечники.
     -- М-да... Пожалуй... А вот как они это делали?
     -- А помнишь, в  учебнике  истории написано? Или  привязывали их жилами
животных,  или просто  раскалывали  дерево  и вкладывали  в расселину острый
камень.
     --  Верно! --  обрадовался Вася.  --  А  потом  еще  мамонтовым волосом
свяжем, и все будет в порядке.
     Но  порядок  пришел  не  сразу.  Вначале пришлось сделать нож -- острый
каменный осколок, --  чтобы расщеплять  кустарниковые  побеги. Потом  набить
каменные осколки, которые походили бы на настоящие наконечники.
     Пока Вася возился со стрелами,  Лена успела не только сплести с десяток
силков, но и промыть Тузику раны.
     Солнце  уже  повернуло  к  западу,  когда  приготовления к  охоте  были
закончены. Лена осталась в пещере,  а  Вася двинулся  было к реке, чтобы там
попытать охотничье счастье. Но Лена нерешительно остановила его.
     -- А вдруг... вдруг  еще  один пещерный хозяин  наведается? -- спросила
она и с тревогой посмотрела на Васю.
     -- Так,  видишь  ли...  видишь... --  тянул Вася, вспоминая, что  звери
очень часто живут парами. Может быть, и этот еще неизвестный ему хищник тоже
имел пару. Тогда второй зверь должен вернуться. Но потом,  поразмыслив, Вася
решил: -- Ничего не будет, никто сюда не сунется.
     -- Ты думаешь?
     --  Конечно. Ведь у  входа  лежит  убитый пещерный хозяин. Это --  раз.
Какой же зверь не испугается? Ну,  пусть он храбрый, но  ведь в пещере горит
огонь. Это -- два. Разве ж он сунется? И потом  -- Тузик. Он же будет стоять
как самый верный сторож. Это  -- три.  Он  же теперь  раненый и потому очень
злой  на всяких  зверей. Так что бояться нечего. Только  ты силки не  забудь
поставить.
     -- Хорошо, -- согласилась Лена. -- Я не буду бояться.
     -- Только смотри силки привязывай как следует, чтобы птица не улетела.
     Вася взял  лук,  засунул стрелы за подвязанный узлом ремень и  пошел  к
реке.  Тузик двинулся было  за ним, но  мальчик  приказал ему  оставаться  у
пещеры.
     Река разлилась широко.  То тут, то  там образовывались  пенные  заводи.
Кустарник  и лесная молодь стояли по колено в  воде. По заводи шныряли дикие
утки, прилетающие в эти  края выводить птенцов.  Они деловито покрякивали во
главе  целого  выводка неуклюжих, смешных, еще не  одетых  в перья,  но  уже
больших утят. Утка нырнет, а за ней, как по команде, ныряют утята.
     Пристроившись на бережку заливчика, Вася натянул лук. Выводок подплыл к
нему   метров  на   десять.   Тихонько   свистнула   стрела.  Первый  утенок
встрепенулся, но потом перевернулся лапками вверх. Утиное  семейство вначале
не заметило гибели своего братца и продолжало нырять. Как только оно сбилось
в кучку, Вася пустил еще одну стрелу -- и еще один утенок перевернулся вверх
лапками. Утята  с  любопытством посматривали на  него, смешно  склоняя набок
свой топорщившиеся  перьями-пеньками головки, и удивленно крякали. Торопясь,
Вася разделся и полез в холодную воду собрать свою первую охотничью добычу.
     "Ну что  ж...  у  доисторических  людей были  свой  преимущества --  за
утятиной  далеко ходить  им не приходилось",  --  подумал  Вася, когда шел к
своей пещере.
     Жизнь представлялась ему очень интересной, и ему хотелось прожить такой
жизнью еще  несколько  дней. Но, как это часто бывает, самые скромные  мечты
все-таки сбываются не всегда...
     Неподалеку  от  пещеры стоял  вертолет.  Возле  него возился дедушка  и
крутился Женька. Вася издали услышал его голос.
     --  А  этот самый  барс  вас не  покусал?.. А  Вася прямо в него шишкой
попал?  А почему же он не бросился на вас?.. Он факела испугался?.. А как же
он напал на Тузика?
     "Вот еще невезение! -- сердито подумал Вася и вздохнул. -- Значит нашли
все-таки".
     Свидание было  не  из приятных.  Вася хмуро поздоровался с  дедушкой  и
Женькой.
     Возле вертолета и  в  пещере уже  высились груды одеял,  теплых  вещей,
какие-то  походные  печки,  кастрюльки, сковородки  и невероятное количество
всяческих продуктов, словно дедушка собирался здесь зимовать.
     Вася молча положил на  эту груду двух утят и подумал,  что, наверно, их
даже не придется попробовать. Женька сейчас же уцепился за них:
     -- Это ты сам убил?.. Из чего?.. Палкой?
     Вася посмотрел на него с презрением и хмуро ответил:
     --  Нет, я купил  их в магазине. Но  они, кажется, несвежие. Боюсь, что
тебе не разрешат их попробовать.
     Женька не понял его мрачной шутки и спросил:
     -- А ты что? Будешь есть несвежих уток?
     -- Я, знаешь, ужасно люблю несвежих. У них особенный вкус.
     В это время дедушка уже успел  развернуть радиотелефон и набрать нужный
номер.   Когда  на  зеленоватом  экранчике  показалось   встревоженное  лицо
Валентины Петровны, он с удовольствием сообщил:
     -- Наши робинзоны целы и  невредимы. Отвоевали у барса  пещеру, развели
костер и теперь собираются жарить уток.  Сообщи немедленно  Шуре, что все  в
порядке.
     "Тоже  мне,  порядок!  --  подумал  Вася.  --  Не  могли  хоть  немного
опоздать..."
     Лена посмотрела на  Васю грустным-грустным взглядом, и он понял, что  и
ей тоже не  нравится  дедушкин  порядок. Оба  они уже забыли все  тревоги  и
невзгоды,  или, точнее, они прекрасно помнили их, но ни ей, ни Васе  они уже
не казались невзгодами. Наоборот, это были самые желанные и самые интересные
приключения.
     Потом дедушка рассказал о том, что было, когда мамонт унес ребят в лес.
Их,  конечно,  немедленно  стали  разыскивать,  но  Тузик  так  петлял,  что
следовавшие за ним вертолеты потеряли его из виду. А потом -- гроза.
     Все  было ясно,  все  понятно,  и  все-таки было  скучно. Дедушка  стал
сдирать шкуру с барса, а ребята ощипывали утят.
     -- Удивительное дело! -- заметил дедушка. -- Барсы  у  нас  никогда  не
водились. А  вот потеплело --  и  переселились. Но  таких переселенцев  нам,
пожалуй, не требуется.
     Ему никто  не  ответил.  Было  тихо.  С гор  еще скатывались  тоненькие
ручейки.   В  небе  прогудел  вертолет-лесовоз.  Где-то   рядом  попискивала
невидимая птица. Лена встрепенулась, прислушалась и вдруг сорвалась с места.
Через минуту она вернулась с двумя рябчиками в руках.
     -- Откуда ты их взяла? -- опешил Женька. Лена переглянулась  с  Васей и
серьезно ответила
     -- В магазине купила. Тут, за углом.
     Теперь  только Женька понял, что  его  разыгрывают,  и тяжело вздохнул.
Лена смотрела на серовато-коричневых птичек и ласково гладила их перышки.
     -- Знаешь что,  Вася,  давай  не  будем их  жарить. Возьмем их с собой.
Может быть, приручим.
     -- Давай, --  согласился  Вася.  Подумал и добавил: -- Только  ты сними
теперь силки. А то еще  попадется в них  рябчик  и погибнет. А зачем  губить
зря?
     -- Да, это верно, -- деловито согласилась Лена.
     Женька смотрел на них и чуть не плакал. Ох, как бы он дорого дал, чтобы
испытать все,  что  испытывали они! И чтобы хоть как-нибудь приобщиться к их
делам, он заискивающе спросил:
     -- Лена, а Лена?.. А мамонт здорово мчался? Вас не сбросило?
     --  Не  нужно  было  трусить!  --  резко  ответила  она.  --  Мальчишка
называется!
     Она круто повернулась и ушла снимать силки.
     Потом они сидели  у костра и  смотрели, как  жарятся на прутиках утята.
Женька принес сверток и все так же заискивающе предложил:
     -- Лена, а ты не хочешь тайменя? Я специально выпросил...
     -- Очень мне  нужен твой таймень! --  все так же резко ответила Лена  и
отвернулась.
     Но Вася пожалел Женьку все-таки он третьеклассник.
     --  Что  таймень!.. Давай-ка лучше кедровые  орешки  погрызем. Они  еще
молодые, но вкусные.
     Он подтащил к себе рубашку, достал ребристую, пахнущую  смолой и тайгой
шишку и стал ловко вышелушивать из нее трехгранные орешки. Женька со слезами
в голосе сказал:
     -- Спасибо. Они очень вкусные.
     Быстро смеркалось. Огонь  костра  пробился  сквозь  кустарник и осветил
разлившуюся  реку. Она засверкала таинственными, как глаза неведомых зверей,
желтоватыми пятнами. Ребята сидели молча. Лена неотрывно смотрела на реку, и
слезы тихонько  капали из ее глаз.  Потом  она наклонилась к Васе и, касаясь
плечом его плеча, тихонько сказала:
     -- Ты  не беспокойся,  рубашку я  тебе сама  выстираю.  Никто ничего не
узнает. Смолы не будет.
     Еще  никогда не было так хорошо и  так печально, как в этот вечер. Вася
чувствовал  себя таким  сильным,  таким смелым  и  таким...  немного,  самую
малость... несчастным.  Может быть,  как  раз поэтому Вася  понимал,  что он
очень счастлив.
     Дедушка  недоуменно  посмотрел  на  притихших  ребят,  заметил  светлые
полоски на щеках Лены и заботливо спросил:
     --  Что с тобой, моя девочка? Ты устала? -- Он подсел к Лене и обнял ее
за плечи: -- Ты испугалась? Лена вдруг ткнулась ему в плечо и заплакала.
     -- Никогда больше не поеду в Индонезию!
     Вася покосился на нее, потом на Женьку. Тот шепнул:
     -- Точно... Она как отличница ездила в пионерский лагерь в Индонезию.
     -- Куда, куда? -- недоверчиво переспросил Вася.
     -- Ну,  в  Индонезию. Это не  то на Индийском, не то на Тихом океане. В
общем, там где-то...
     -- А чего ж она туда ездит?
     --  Как --  чего? У тамошних ребят  нет  ни  снега, ни льда. Вот они  и
приезжают к нам  на зимние каникулы кататься на лыжах и коньках. А наши зато
к ним летом. У них же и океан, и кокосовые пальмы, и вообще...
     -- Чудачка моя! -- тихонько  говорил дедушка.  -- Чем же тебе Индонезия
не понравилась?
     --  Да...  почему  Вася  все   может,  все  умеет?  Почему  он  даже  с
доисторическим мамонтом  справился? Почему он, когда мы сюда  попали, знает,
что делать  и  как делать? А  я  ничего не знаю. Я теперь в каникулы буду  в
тайгу ходить.
     -- Да пожалуйста, ходи!  Ведь  каждый месяц  бывают  походы. Но  ты  же
раньше не хотела...
     -- Ну и напрасно! -- сердито сказала Лена и перестала плакать.
     Дедушка  не стал  спорить,  хотя  Васе  показалось это  очень странным.
Ужинали  беспокойно  и  без  особенного  аппетита,  потому что  радиотелефон
трезвонил то и дело. Одним из первых звонил Ли Чжань. Он потребовал Васю.
     -- Ну вот,  товарищ Голубев, -- сказал Ли Чжань, -- наша победа полная.
И тебе поверили, и нам поверили. Я сегодня вылетаю домой. Что передать нашим
ребятам?
     -- Мой самый большой привет! -- сказал Вася.
     --  Пусть приезжают на каникулы,  -- добавила Лена. -- Вместе  пойдем в
тайгу.
     -- Хорошо, -- ответил Ли Чжань. -- Я так и передам Ну, до свидания!
     Потом  звонили  ученые  Америки, Швеции, Канады, Судана  и еще  многих,
многих стран. Так что ужинать, в сущности, было некогда.  Наконец, когда над
сопками взошла луна, звонков стало меньше, и дедушка сказал:
     -- Пора спать, ребята. Давайте устраиваться.
     Он хотел было разбить палатку, но ребята упросили  его не делать этого.
Так  хорошо светили  звезды,  так таинственно  шумели  деревья,  что спать в
палатке казалось просто невозможным. Тузик застыл черной волосатой громадой,
сливаясь с  темными  кустами.  Изредка звонил  радиотелефон,  но  дедушка не
снимал трубки.
     Все четверо устроились на одеялах. Женька уснул первым,  потом замолкла
Лена, утих и дедушка. Только Вася еще  долго лежал  и смотрел в темное небо,
на далекие звезды. Он думал о  себе, о Лене, о том, что было бы очень хорошо
учиться с ней в одном классе, а в каникулы отправляться в пионерские походы.
Глаза у него стали  слипаться, и  он задремал, а проснулся  оттого, что  ему
показалось,  будто звонок радиотелефона  звенит особенно настойчиво и как-то
мелодично, словно вокруг падают льдинки.
     Вася открыл глаза, и на светлом  фоне  неба, прямо  перед собой, увидел
склоненное лицо матери.
     -- Вася... -- тихонько и очень нежно сказала она. -- Васенька...
     У нее было такое испуганное,  такое милое и любящее лицо, что Вася, еще
не проснувшись как следует, почувствовал, что  на глаза навернулись слезы  и
сердце радостно сжалось.
     -- Мама... Мамочка!
     Он  прижался  к ней,  обнял  за  шею и  зарылся  озябшим лицом в теплый
пуховый платок.  Он  знал,  что  виноват  перед  ней: и за неудачную  лыжную
прогулку, и  за то, что все последние дни он  даже не  вспомнил о ней, а все
время думал только о  Лене. Он все знал, все понимал, но теперь это казалось
таким далеким, таким неважным и никому не нужным, что он сейчас же сам забыл
обо всем этом. Ведь самое главное, самое важное свершилось: мать была рядом.
Он  оторвал  лицо от  ее  платка  и  увидел отца  --  тоже встревоженного  и
радостного
     --  Ах,  боже  мой,  Вася, --  сказала  мама,  --  ну,  как же это  так
получается...
     -- Ладно, ладно, мама! -- сказал отец. (Он часто  называл  жену мамой )
--Ладно. Мы все это потом решим.
     И тут  только Вася заметил, что в стороне,  скромно опершись на  лыжные
палки, стоит Саша  Мыльников и из-под  его обитой на затылок  ушанки стекают
струйки   пота.   А  дальше  стоят  отец  Саши   и  двое   соседей.  И,  уже
присматриваясь, Вася увидел, что вокруг  снег,  что  все еще метет поземка и
оранжевое робкое солнце скрывается за лиловеющей грядой сопок.
     -- Эх, ты! -- сердито сказал Саша  и нахлобучил ушанку. -- Не мог  даже
удержаться, чтобы не заснуть! А если бы замерз?
     Вася Голубев молчал. Он еще ничего не понимал.


        Глава двадцать восьмая. ОТ АВТОРА


     В маленьком деревянном домике Голубевых очень тепло и уютно. Только что
ушли ребята из  кружка  "Умелые руки", причем  круглолицый и румяный  Женька
Маслов под конец не утерпел и сказал лежавшему на диване Васе Голубеву:
     -- Даже замерзнуть как следует не сумел: ничего не отморозил.
     Вася вздохнул, потер шишку на лбу, но промолчал.
     Он проводил ребят печальным взглядам и грустно сказал мне:
     -- Вот видите, я же говорил, что надо мной будут смеяться!
     -- Ну что ж, -- ответил я. -- Ведь это никому не запрещается.
     -- Верно, конечно. Но  мне очень  не по себе.  Мамонтового зуба мы ведь
так и не нашли.
     -- Ну и что ж? Придет весна, и мы его обязательно  разыщем. И папа тебе
обещал, и я даю слово.
     Мы помолчали. Вася несколько раз вздохнул и сказал:
     --  Я  рассказал  вам все так, как было на самом деле. Пусть  мне  даже
приснилось,  что я  побывал в две тысячи пятом году. Но  мне все-таки многое
неясно.
     -- Что именно, Вася?
     -- Ну вот, допустим, что со мной все это произошло на самом деле. Тогда
все-таки  сколько мне было  лет в то  время плюс тринадцать, плюс шестьдесят
три или минус тридцать семь? И еще одно непонятно: я  пережил, пусть во сне,
но все-таки  пережил  четыре дня.  Какого же числа я  все-таки разморозился?
Двадцать восьмого  марта,  или тридцать второго марта, или первого апреля. Я
просто ничего не понимаю. Помогите мне...
     --  Видишь ли... -- Я решил задать ему еще одну  загадку. --  Положение
усложняется еще одним обстоятельством Ты же знаешь, что в среднем длина года
равна  тремстам шестидесяти пяти целым и двадцати пяти сотым дня. Вот почему
раз в четыре года бывает високосный год, то есть такой год, который ровно на
семьдесят  восемь  десятитысячных  длиннее  нормального,  или, как  говорят,
тропического года. Люди поэтому решили не принимать во внимание эти тысячные
все сто лет.  А потом, через каждый век, прибавлять один день. Вот только  я
не помню,  происходит ли  такое прибавление обязательно каждое столетие или,
может быть, какое то столетие пропускается... Мне думается, что если все эти
расчеты  справедливы, то  в  двухтысячном году люди обязательно  прибавят  к
существующему календарю еще один день. Но тебе нужно проверить эти расчеты.
     --  Так...  -- протянул Вася.  --  Выходит, я отмерз  тридцать третьего
марта. -- Он пожал плечами и честно признался: -- Ничего не понимаю!
     Мы молчали долго, и наконец Вася сказал:
     --  Во  всяком случае, спал я или только фантазировал -- это неважно. Я
вот все  думаю, думаю,  вспоминаю,  и, оказывается,  все-все, что я видел во
сне, -- все есть уже сейчас.
     -- Ой ли? -- усомнился я.
     Вася смущенно замолк, но потом решительно ответил:
     --  А  что?  Почти  все  и  есть.  Только,  может  быть,  не   так  еще
усовершенствовано,  а есть,  или  вот-вот будет --  это неважно.  Электронки
есть, ультразвук  зубы сверлит, атомки делаются, вертолеты  летают,  счетные
машины  есть,  цветное  телевидение, опытное, есть, новые элементы в атомных
котлах добывают,  и  ученые нашли  их на  других планетах.  Но ведь все  это
только начало. И в школе теперь мастерские открывают и обещают передавать по
телевидению учебные программы. Вот...
     -- А откуда ж ты это узнал?
     -- Так и в "Пионерской правде" писали,  и по радио рассказывают. А чего
еще нет, так будет! Вы подумайте, ведь все, что я видел,  мне же предстоит и
сделать! Ох,  я сейчас просто растерялся: какую специальность выбирать?  Все
думаю, думаю, а решить не могу -- везде интересно. И за что ни возьмусь, все
равно выходит  так, что нужно не только многое  знать,  но  еще и уметь  все
делать. Без этого  никуда не денешься. Даже рабочим стать не сможешь,  а  не
только инженером или там летчиком.
     Я согласился с ним, и мы снова помолчали. А потом Вася вдруг сказал:
     -- А Лена  Маслова мне, пожалуй, все-таки  не  приснилась. Я сейчас все
вспомнил. В нашей школе, в шестом "А", есть точно такая же девчонка. Я с ней
еще  на катке катался... -- Он смолк  и попросил: -- Только  вы, пожалуйста,
никому не говорите об этом. Ладно?
     Я промолчал. А это значит, что я не обещал Васе не говорить этого. Но я
сделал   другое:  я  выдумал   для  мальчика,  который  мне  рассказал   эту
необыкновенную историю, другую фамилию и другое имя. Поэтому, если вы будете
искать и, может быть, даже найдете Васю Голубева, -- знайте, что он не герой
этой книги, а только однофамилец моего героя.
     Когда я уже написал все, что вы прочли, я вдруг вспомнил,  что так и не
рассказал, как же был спасен мой герой. А случилось это так.
     Днем,  когда  мы сидели  у  Голубевых  и ждали пельменей, в  дом  вошел
усталый  Саша Мыльников и рассказал о беде, которая стряслась с ними. Мы все
немедленно стали на лыжи  и по припорошенной  лыжне без труда нашли и яму, и
сладко спящего в ней моего героя. Вот и все.
     Остается  еще добавить, что он кончил  шестой класс без единой  тройки,
хотя и с несколькими четверками, что в первый же день летних  каникул, как и
было обещано, мы  всем пионерским  отрядом отправились на дальние  разрезы и
добыли огромный ребристый мамонтовый зуб. Теперь он находится в музее школы,
где учится мой герой.
     Можно  было бы  сказать  также и о том, что  девочка, которую мой герой
называл  Леной  Масловой,  тоже  была с  нами  на экскурсии и,  по-моему, не
столько интересовалась  героем, сколько  Сашей  Мыльниковым. Когда мой герой
замечал это,  он сопел  и  старался не смотреть  в  их сторону. Но как-то он
сказал мне:
     --  Понимаете, до  чего же  мне  не  везет!  И во  сне  и  наяву. Хотя,
рассуждая логически, не все еще потеряно...
     Я опять  промолчал --  ведь из  его рассказов  я уже знал, что  попытки
рассуждать логически без особой  на то подготовки не  приносили ему ощутимых
результатов...
     Вот и все.