ющиеся,  затем
и вовсе вымершие, господствовали над миром, - насекомые тех  самых  высших
отрядов, которые живут и в наши дни, уже летали в воздухе... Мы знаем, что
в Девонском и даже Силурийском периодах уже жили крылатые  насекомые  (350
миллионов лет назад!)... Мы считаем горы символом  вечности  и  говорим  о
несокрушимости скал,  между  тем  даже  самые  новейшие  отряды  насекомых
древнее, чем, предположим, меловые обрывы Южной Англии. Крылатые насекомые
порхали уже по берегам озер, на  дне  которых  накапливались,  обломок  за
обломком, гальки и песчаники палеозойских отложений... Гуляя по холмам, мы
спугиваем пчел с цветков и  стрекоз  с  былинок.  Жизнь  каждого  из  этих
насекомых коротка, но они  лишь  последние  звенья  длинной  цепи  жизней,
уходящей в глубь времен, когда не  существовало  тех  холмов,  на  которых
живут современные насекомые".
   В таком же духе, если не более определенно, ставя под сомнение  наличие
связи насекомых со всем остальным миром живущего на  Земле,  пишет  другой
автор: "Термиты - вот насекомые, пренеприятные для сторонников чрезмерного
упрощения теории эволюции... Термиты существуют с давних  времен  во  всей
сложности своих инстинктов. Эпоха,  в  которую  эти  насекомые  появились,
точно не определена... Им по меньшей мере  300  миллионов  лет.  Появлению
термитов должна была предшествовать  длительная  эволюция  в  невообразимо
далекие от нас времена... Никаких следов ее нет".  "И  не  может  быть,  -
добавляют Ваматр и Бичет, -  так  как  они  эволюционировали,  от  простой
клетки дошли до высокоразвитого организма, не в нашей  солнечной  системе,
во всяком случае, не на нашей планете".
   Крэл обращался к самым различным источникам и везде находил  что-нибудь
интересное для подтверждения гипотезы  Ваматра  и  Бичета.  "Происхождение
насекомых   и   их   филогенетические   отношения   с   другими   группами
беспозвоночных выяснены далеко не полно... Имеется ряд сходств у насекомых
с губоногими многоножками, но более глубокого отношения насекомых хотя  бы
к кольчатым червям установить не  удается.  Другие  гипотезы,  связывающие
насекомых с трилобитами или ракообразными,  сталкиваются  с  еще  большими
трудностями и  в  настоящее  время  практически  отброшены".  Такой  вывод
укреплял веру в идею Ваматра и Бичета.  Оставалось...  Оставалось  сделать
то, что в науке признается  решающим:  подтвердить  гипотезу  опытом.  Что
удалось энтомологам? Сумели они хотя бы в какой-то  мере  подкрепить  свои
догадки? В статье об этом ничего не говорилось.
   Крэл с нетерпением ждал, когда представится возможность расспросить обо
всем у Альберта Нолана, надеясь на встречу в Асперте.
   В субботу Нолан в Асперт не приехал.
   Лето подходило к концу. Вечера в горах становились прохладными". "Может
быть, это помешало ему?" - утешал себя Крэл, все еще надеясь на  появление
Нолана.
   Воскресное утро выдалось теплым, прозрачным, однако Нолан не приехал  и
в воскресенье. Крэл  отправился  на  прогулку  один.  Шел  он  излюбленным
маршрутом, по которому они не раз ходили вместе, и частенько  оглядывался:
а вдруг появится на  зеленом  склоне  статная  фигура  в  безукоризненном,
модном костюме.
   Крэл любил уединенные прогулки,  но  в  этот  день  бродить  одному  не
хотелось. Начинало припекать солнце. Против обыкновения дышалось трудно, и
стало раздражать все:  одиночество,  неровности  тропинки,  прилипающие  к
ногам, промокшие в росяной траве штанины, назойливость мошкары.
   Крэл присел на валун, вероятно, лежащий здесь сотни тысяч лет. Рядом  в
траве сияли эдельвейсы. Над ними кружили стрекозы. Он изловчился и  поймал
одну, почти не повредив ей крылышек.
   Какие огромные, занимающие большую часть головы глаза.  Пожалуй,  самые
поразительные органы насекомого. У некоторых стрекоз до 20.000 фасеток,  у
некоторых насекомых по пять глаз! У кого еще  из  живущих  на  Земле  есть
такое?.. Стрекоза извивалась  в  пальцах,  вибрировала  своими  слюдяными,
филигранно выделанными крылышками, а глаза ее, казалось,  устремлены  были
на него. Жутковатые, уж очень чужие. Что и как она видит?.. А может  быть,
правы Ваматр и Бичет, может быть, ее далекие-далекие  предки  воспринимали
этими удивительными приборами совсем иной мир?
   Стрекозу он выпустил и долго еще сидел неподвижно, чувствуя на  пальцах
холодное, податливое, очень все же противное тельце. "Глупо,  конечно",  -
вяло подумал Крэл и вздрогнул: к нему подходил Нолан. Он, видимо, старался
не  показать,  с  каким  трудом  преодолел  подъем.  Крэл  сразу  забыл  о
нетерпеливом ожидании и радостно приветствовал его.
   Боясь, что Нолан заговорит о ком-нибудь из своих любимых новеллистов, -
тогда свернуть его на другую тему будет почти невозможно,  -  он  поспешил
задать вопросы, относящиеся к гипотезе Ваматра и Бичета.
   На этот раз Нолан и не пытался переменить тему разговора,  но  вел  его
как-то  необычно.  Он  хотел,  чтобы  Крэл  узнал  о  работах,  намеченных
неопубликованной статьей, узнал о Бичете и Ваматре.  Особенно  о  Ваматре.
Несколько раз он начинал о нем и прерывал рассказ, не в силах справиться с
волнением,  опасаясь  показаться  пристрастным.  Он,   как   бы   идя   по
эллиптическим орбитам, то приближался, то удалялся  от  трудной  для  него
темы.
   -  Ваматр...  Ну  как  охарактеризовать  его?  Как  описать,  чтобы  вы
поверили, поняли и, главное, не сочли  меня...  Впрочем,  выводы  сделайте
сами... Я считаю, что и в очень старой, темных тонов  фреске  должно  быть
ласкающее взор пятно.  Хорошо,  когда  чрезвычайно  серьезный,  суховатый,
пусть даже черствый человек все же таит в  себе  уголок  чистого  веселья,
расположенности к людям. Думается, в самом  отвратительном  человеке  есть
хотя бы что-то светлое... Пожалуй, не о том. Не надо  так.  Вы  не  судите
меня слишком строго. Я ведь стараюсь, - Нолан посмотрел  на  Крэла,  и  во
взгляде  этого  пожилого,  много  мучимого  жизнью  человека  было   нечто
по-детски искреннее, ищущее. - Я  и  в  самом  деле  стараюсь,  хочу  быть
терпимым к  тому,  кто...  Вот  и  Ваматр...  Вы  никогда  не  видели  его
фотографии? А впрочем, никакие изображения не расскажут о нем  так  полно,
как необходимо...
   - Говорите все. Я пойму. И... поверю. Вам поверю, Нолан.
   - Хорошо, я скажу. Трудно это. Очень трудно.  Однако  нужно...  Знаете,
Крэл, у меня порой возникают странные ассоциации.  Я,  например,  убежден,
что электричество - желтого цвета, что теорема Прени, если  ее  переложить
на музыку, звучала бы в тональности фа-диез, что  созвездие  Цефея  пахнет
резедой, а со словом "дьявол" у меня связывается образ плаща. Черный плащ.
Помните, это как у Ларма: "Неся в бездонных складках сомненье, ненависть и
смерть"... Ваматр  носит  под  плащом  еще  и  скрипку.  Говорят,  у  него
настоящий Гварнери. Я уверен, Крэл, вы никогда не бродили ночью в  мрачных
кварталах Родега?
   - Я не бывал в Родеге и днем. Это где?
   -  У  самого  порта.  Там,  в  кривых  грязных  уличках   живет   народ
привлекательный и страшный. Труд и голод.  Удаль  и  разврат.  Бесконечная
ширь простого человеческого сердца и злоба отчаяния. Все, все, что есть  в
человеке, здесь доведено до  едва  переносимой  концентрации,  втиснуто  в
мерзкие, подозрительные щели. Поножовщина и смех, молитвы и отвратительная
брань, страх и отвага. Туда океан выбрасывает намытое во всех портах мира.
Там приютились притоны, молельни, кабачки, ночлежки.  Но  и  в  Родеге  не
живут, не могут жить без музыки.  В  любой  харчевне,  самой  заплеванной,
смрадной, - музыка... Несколько ночей я  провел  на  площади  Олинор.  Это
последний рубеж. Площадь залита светом, по ней снуют благополучные люди, а
совсем рядом, словно в бездну, спускаются улочки Родега. В укромном  месте
я поджидал, когда на площади остановится автомобиль Ваматра. И дождался. Я
сам видел, как он, почти неразличимый, закутанный  в  плащ,  отделился  от
своей черной машины и юркнул  в  переулок.  Я  следил  за  ним,  оставаясь
незамеченным.
   - Но для чего?
   - Чтобы послушать его музыку.
   - Ничего не понимаю. Где же он играл?
   - В тот раз в подвальчике Марандини. Ваматр, тайно от всех надев костюм
старого итальянца, иногда выступал по ночам  в  самых  захудалых  портовых
заведениях. В более  приличные  его  не  пускали.  Выпроваживали  даже  из
третьесортных, несмотря на то, что за свои выступления...
   - Он брал немного...
   - Нет, платил. И платил порядочно. Музыка - его  страсть.  Неукротимая,
неуемная. Волны звуков - его стихия, в которой он только и  живет,  считая
себя музыкантом. Талантливым и... непризнанным. А Ваматр  честолюбив.  Все
его успехи, все, что ему удалось сделать  в  науке,  он  готов  отдать  за
признание публики, за успех, выпадающий на долю  знаменитого  композитора.
Когда-то он мечтал о мировой славе, о блеске огромных концертных залов,  о
признании публики, о цветах, о ласках, даримых почитательницами за счастье
послушать его. Но этого  не  произошло.  Никто  не  понял  его  сумбурных,
диковатых, почти всегда раздражающих композиций. Слушатели  не  переносили
его дьявольскую музыку. Озлобленный на весь  мир,  ненавидящий  людей,  он
вынужден был довольствоваться насекомыми  и  только  по  временам,  когда,
вероятно,  ему  было  совсем  невмоготу  сдерживать   свою   страсть,   он
отправлялся в портовые кабаки. Тогда он снова перед публикой. Со скрипкой.
И  ловит,  жадно  ловит  хотя  бы  взгляд  одобрения,  ждет  рукоплесканий
забывшихся в пьяном угаре  людей.  Но  не  понимают  его  и  там.  Смятый,
опустошенный, клянущий всех, жалкий, неудавшийся музыкант  возвращается  к
своим насекомым - неудавшемуся эксперименту природы... Дьявол со скрипкой,
- тихо закончил Нолан.
   Что-то мешало Крэлу понимать  Нолана.  Нолан  был  идеалом.  Любимым  и
странным. И  вот  он,  безукоризненно  честный  и  справедливый,  с  такой
ненавистью (неужели предвзято!) говорит о человеке... Нет, нет,  Нолан  не
может так.
   - Удивительная судьба  у  Ваматра,  -  нерешительно  начал  Крэл.  -  И
говорите вы о нем так, что мне многое неясно. Ну, увлекается  музыкой,  ну
не в силах бросить ее, жалок в своем стремлении блистать и стяжать славу в
захудалых кабаках, но что же дьявольское в нем?
   - Сама сущность. И вряд ли я ошибаюсь, Крэл. До конца понять  человека,
познать самое сокровенное в нем бывает не легко, конечно. Вот и  Ваматр...
В науке... Знаете, в науке притворяться можно.  В  работах  ученого  редко
отражается его характер, чисто человеческие достоинства  и  недостатки.  В
литературных произведениях можно лучше разглядеть, каков  творец,  что  же
касается музыки, -  я  говорю,  разумеется,  не  о  ремесленниках,  рабски
перепевающих чужое, я подразумеваю натуры творческие, - о, и в этом случае
произведение обнажает душу автора, и он  почти  никогда  не  может  скрыть
таящееся в нем.  Музыка  с  невероятной  силой  и  совершенно  своеобразно
воздействует на нас, способна передавать движения  души  исполнителя  так,
как не передает и поэзия. Ваматр все же музыкант, но вот только творчество
его носит печать какого-то проклятия.  Я  сам  видел,  как  в  подвальчике
Марандини пьяная публика воспринимала его музыку. Возбужденные  алкоголем,
эти люди выражали свои чувства бурно и бесконтрольно.  Поначалу  сумбурные
и, признаться, очень сильные  его  импровизации  завладевали  слушателями,
затем начинали сковывать их, но и  они,  опьяненные,  старались  вырваться
из-под злобной  и  отвратительной  власти  ваматровской  музыки.  При  мне
здоровенный  грузчик,  только  что  ливший  пьяные  слезы,  вдруг   хватил
табуретом об стол  и  выбежал  из  харчевни.  Матрос  запустил  в  Ваматра
помидором; кто-то, изрыгая ругательства, шатаясь, уже продирался к выходу.
Беглецов становилось все  больше.  Здоровое  начало  жило  в  этих  людях.
Бесхитростных, не извращенных, просто хвативших слишком много горя в жизни
и скрашивающих свою тяжкую долю спиртным. Не  было  в  них  испорченности,
которая заставляла бы тянуться к изуверским  творениям  Ваматра.  Здоровый
инстинкт оберегал их от  его  колдовского  творчества,  и  они  бежали  из
подвала. Трактир пустел. Кончалось это обычно тем, что  хозяин,  не  желая
терять своих посетителей, отказывал Ваматру.
   Крэла увлек рассказ Нолана о Ваматре, но он  не  переставал  думать  об
интересовавшем его больше всего - о  _чужих_.  Не  терпелось  узнать,  что
удалось энтомологам, в какой мере они подкрепили гипотезу  опытом.  Словно
угадав мысли молодого ученого, Альберт Нолан продолжал:
   - Вы, вероятно, недоумеваете,  почему  я  так  много  говорю  о  музыке
Ваматра? Не удивляйтесь - она имеет отношение к тому, о чем  вы  прочли  в
статье.
   - К гипотезе Ваматра?
   - Бичета и Ваматра, - твердо  поправил  Нолан.  -  Да,  несомненно  это
связано в какой-то адский узел, но, пожалуй, никто не  знает,  как  именно
все это случилось. В том числе и Ваматр. Тогда,  двенадцать  лет  назад...
Замечательное, неповторимое было время. Мы были  молоды,  полны  надежд  и
очень привязаны друг к другу. Все. Все четверо.  Работали  мы  много,  как
говорится, взахлеб. Каждый день нам приносил ни с чем не сравнимое счастье
- мы проникали в неведомое. А потом произошел раскол... Может быть, больше
всех виноват в этом я... Часто думается, а что, если бы я не ушел от  них?
Случилось бы несчастье или нет?.. Если бы я  был  с  ними  в  тот  день...
Ваматр был. Играл на скрипке, когда они погибали...
   Нолан задумался. Сидел он на валуне неподвижно, внимательно и бесцельно
рассматривая ползущего по стеблю  горечавки  жука.  Желтый,  перепоясанный
тремя сизо-стальными обручами, волосатый хищник беспокойно шевелил  своими
большими мохнатыми сяжками. Он  дополз  до  конца  обломанного  стебля  и,
раскачиваясь на нем, уже расправив крылья, собирался взлететь. Теперь  жук
был совсем близко от лица Нолана. Взлетев, Эминатус хиритус слепо помчался
бы на него.  Нолан  быстро,  едва  уловимым  движением  сбросил  с  цветка
насекомое и как-то виновато посмотрел на собеседника. Крэл не подал  вида,
что заметил его отношение к желтому волосатику, и поспешил задать  вопрос,
первый, пришедший на ум:
   - Вы работали вместе с Ваматром?
   - Да, у Арнольдса, в его маленькой, еще не прославившейся на  весь  мир
лаборатории. Жили скудно, безденежно  и  весело.  Бичет  и  Ваматр  начали
раньше, чем мы с Эльдой, на два-три года. Идея,  собственно,  принадлежала
Бичету. Он первый  высказал  предположение:  насекомые  -  _чужие_.  Нужно
сказать, поначалу никто, кроме Ваматра, не подхватил эту идею. Эльда  даже
считалась  противником  ее,  а  Ваматр,  с  присущей  ему  страстностью  и
отчаянием, начал работу и с тех пор не прекращает ее.
   - Значит, и сейчас?..
   - Да... Следует отдать ему справедливость - он сделал  много.  Наиболее
значительна  его  работа  над  протоксенусами.  Насекомые   обычно   плохо
воспринимают красный цвет, хорошо различая остальные части спектра, вплоть
до ультрафиолетовой. Зная это, Ваматр предположил, что спектральный состав
излучения Звезды, согревающей породившую насекомых планету, отличается  от
спектра нашего Солнца. Ваматр учел и другое - поразительную хладостойкость
насекомых - и поставил любопытные эксперименты...
   То, что Крэл услышал дальше,  было  даже  интересней,  чем  он  ожидал.
Привычное, давно знакомое оказывалось необыденным.
   Нолан  умел   рассказывать.   Крэл   словно   сам   присутствовал   при
захватывающих опытах Ваматра, который, создав условия,  видимо  близкие  к
условиям    неизвестной    планеты,    обрел    необычайные    возможности
экспериментировать с насекомыми. Крэл забыл обо всем, слушая Нолана. Вид у
него  был  словно  у  мальчишки,  которому  вдруг  показали  живого  слона
величиной с чайник.
   - Вы, наверное, не  отказались  бы  работать  с  Ваматром?  -  внезапно
спросил Нолан.
   Крэл не ответил, не в силах перевести дыхание,  а  Нолан  посмотрел  на
него так, что Крэл сразу повзрослел  и  слон  уже  не  казался  ему  таким
привлекательным.
   - Пошли бы вы к Ваматру? - Нолан спрашивал настойчиво, в его  тоне  уже
чувствовалось не свойственное ему раздражение.
   - Кажется, это чертовски интересно...
   - А сам Ваматр?
   - Я еще очень мало знаю о нем.
   Альберт Нолан задумался. Вот каким образом рождается то, что  завлекает
людей. Хороших и чистых. Затягивает  порой  настолько,  что  эти  честные,
порядочные  и  восторженные  молодые  люди  не  задумываются  о  целях   и
намерениях ваматров...
   - Еще не знаете, и все-таки вас уже влечет к нему.
   - Когда исследование столь необычно, то не все ли равно, кто...
   Нолан не мог, да, пожалуй, и не хотел скрывать своих чувств к  Ваматру,
а потому ответил резче обычного:
   - А мне не все равно!  -  Но  резкость  была  чужда  этому  превосходно
воспитанному человеку, и он тут же продолжал  мягче.  -  Мы  с  вами  люди
разных поколений, Крэл, это верно. Вот для меня не безразлично,  например,
кто автор той или иной книги.  Бывает,  прочтешь  вещь,  которая  затронет
душу, - а это самое ценное в искусстве, - но потом случайно  узнаешь,  что
автор, оказывается, человек пакостный, и уже не  можешь  наслаждаться  его
произведением. По крайней мере я не могу.
   - Так, значит, Ваматр?..
   - Дьявол.
   Нолан быстро встал с валуна и повернулся к Крэлу спиной - он не  хотел,
чтобы Крэл видел его лицо в этот момент.
   Вниз они шли медленно, рискуя опоздать к  обеду,  но  Крэл  не  ускорял
шаги, внимательно слушая Нолана.
   - Опыты Ваматра увлекли нас. Эльда сдалась раньше меня.  Собственно,  с
этого и началось  нечто  странное,  загадочное.  Нужно  вам  сказать,  что
познакомил меня с Эльдой  Ваматр.  Он  некрасив,  а  вот  всегда  нравился
женщинам. Очень многим. Но любил  он  только  одну  -  Эльду.  Ей  он  был
безразличен, и она не выносила его музыки. В первые же  минуты  знакомства
Эльда, улыбаясь, будто шутливо, а на самом деле опасливо спросила меня, не
играю ли я на скрипке. Я не играю на скрипке,  я  не  играю  ни  на  каком
инструменте, хотя люблю и ценю музыку. Пожалуй, именно в эти, самые первые
минуты мы оба и как-то сразу почувствовали, что такая встреча бывает  одна
на миллион. Такая встреча - подарок судьбы, решающая судьбу обоих.
   - А Ваматр?
   - А Ваматр любил  Эльду.  Любовь  эта,  сильная  и,  как  все  у  него,
диковатая, помогла  ему  понять,  что,  познакомив  нас,  он  окончательно
потерял Эльду. Ваматр еще боролся за нее, старался заслужить ее  внимание,
благосклонность. Делал он это, нужно признаться, как  джентльмен,  но  все
уже было решено. Не только в те первые мгновения  встречи,  а  всем  нашим
существом, слиянием порывов, мыслей, стремлений, чувств... Через несколько
месяцев  мы  отправились  в  свадебное  путешествие.  Оно  было  долгим  и
безмятежным.  Самая  счастливая  пора  в  нашей  жизни.  Кончилась  она  -
кончилось все. Неповторимое счастье наше, покой, а вскоре и жизнь Эльды...
Из  путешествия  она  вернулась   радостной,   преисполненной   творческих
замыслов, желания продолжать свою работу. Она  не  собиралась  работать  в
группе Ваматра, однако вскоре все изменилось. Вероятно,  с  того  момента,
когда она впервые заглянула в глаза  протоксенусов,  выращенных  за  время
нашей поездки Ваматром. Она не только оставила свою тему,  но,  перейдя  в
группу Ваматра, стала самой ярой сторонницей его идей. Всех. Эльда, Эльда.
Что же с ней случилось тогда?..
   Нолан долго, казалось, совсем не обращая внимания на Крэла, говорил  об
Эльде. Они  стояли  над  озером,  опершись  на  высокие  перила  купальни.
Наступил вечер, покалывающий горным холодком, а они и  не  вспомнили,  что
пора возвращаться в пансионат. Слушая Нолана,  Крэл  понял,  что  годы  не
унесли ничего и Нолан так и не смирился с потерей. Потеря  Эльды  показала
совершенную невозможность хотя бы в малой мере  не  только  заполнить,  но
даже затенить то