гда   не
подозревал, что протоксенусы способны на расстояний влиять  не  только  на
обменные процессы, но и на психику. К счастью,  не  на  всех  людей.  Лейж
оказался  особенно  восприимчив.  Здоровяк,  молодчага,  уравновешенный  и
веселый, - кто мог подумать, что именно он поддастся легче других!  Тянуло
его к протоксенусам, как алкоголика к бутылке. Он боролся с этим чувством,
а мы и не подозревали, и не справился с собой. Начался психоз.
   - В чем он выразился?
   - Неладное мы начали замечать, когда Лейж маниакально  стал  добиваться
участия в эксперименте. Бог мой, какие он закатывал истерики! Мы подумали,
что на островах он  успокоится,  и  взяли  его  в  экспедицию.  Совершенно
неожиданной для нас была его реакция на результаты опыта.  Кости  обезьян,
начисто обглоданные лимоксенусами, он принял за кости людей.
   - А может быть...
   - Ничего не  может  быть,  Крэл.  Возьмите  в  архиве  дело  N_0117.  Я
распоряжусь, и вам дадут его. Там вся документация, в том числе и акты  по
отчуждению,   списки   проживавших   на   острове    аборигенов,    списки
эвакуированных. Никто, разумеется, не собирался  ставить  опыт  на  людях.
Сами  понимаете,  этого,  прежде  всего,   не   требовалось.   Способность
лимоксенусов истреблять все живое и так хорошо была проверена.
   - А если произошла ошибка?
   - Нет, ошибки тоже не было. Эвакуированы были все, и все остались живы.
Просто с Лейжем уже творилось неладное. Обострение достигло  максимума  по
возвращении в Холп. Сразу же он бросился к своим  протоксенусам  и  вскоре
устроил нам такое... Вот здесь, в этой лаборатории. Он заперся  в  ней,  а
ему почудилось, что заперли его снаружи. Мне доложили о его поведении, и я
немедленно послал за доктором Рбалом. До приезда врача я пробовал говорить
с Лейжем. Не открыл он и мне.  Пришлось  говорить  с  ним  по  внутреннему
телефону.  Никакие  увещания  не  помогли.  Я  ему  говорил  одно,  а  он,
совершенно не понимая меня, твердил  другое.  Ему  чудилось,  что  у  меня
только  одна  злодейская  цель  -  принудить  его  выдать  секрет  синтеза
фермента.
   - Что же вы предприняли?
   - До приезда Рбала дверь я не разрешил взламывать. Надежду договориться
с Лейжем по телефону я оставил и пришел сюда опять. На мои просьбы открыть
дверь он отвечал бранью, и вскоре мы услышали звон разбитого стекла - Лейж
запустил в окно тяжелым октанометром. Затем наступила тишина.  Признаться,
мне стало не по себе: вдруг он что-нибудь учинит над собой.  Я  уже  решил
отдать команду ломать  дверь,  как  мы  услышали  гармонику.  Сомнений  не
оставалось - парень свихнулся окончательно. Приехал доктор Рбал.  Он  тоже
пытался уговорить Лейжа открыть  дверь,  но  тот  продолжал  играть.  Рбал
позвонил по телефону. Лейж долго не отвечал, потом ответил. Едва выслушав,
обругал врача, швырнул трубку и снова принялся за свою губную гармошку.
   - Вы знали, почему Лейж играл на гармонике?
   - Нет, Лейж рассказал нам  все  позже,  когда  дело  у  него  пошло  на
поправку. Тогда нам было не до гармоники.  Мы  решили  взломать  дверь.  Я
первым вошел сюда. Брошенная Лейжем  трубка  еще  раскачивалась  на  белом
шнуре. Почти все здесь было разбито, изуродовано, а сам  он,  скорчившись,
сидел в углу, вон на том столике. Вид у него был,  прямо  сказать,  дикий.
Лейж озирался по сторонам, никого из нас не узнавал, конечно.  Прикрываясь
руками, защищаясь от нас, от воображаемых лимоксенусов, он кричал, что  не
даст фермент, не может дать,  не  знает  секрета  Нолана.  Рбал  попытался
успокоить  его,  и  это  вызвало  особенно  резкую  реакцию...  Ничего  не
оставалось, как ввести аминазин.  Мы  еле  справились  с  Лейжем,  помогая
Рбалу. Он сделал ему укол под лопатку. Потом еще одна  инъекция,  и  Аллан
стих.
   Крэл встал, подошел к окну, затем к маленькому столику в углу, у входа,
на котором теперь опять в полном порядке стояли приборы, и оттуда  смотрел
на Хука. Хук все такой же - бронзоволицый, модально-спокойный, уверенный в
себе.
   - А динамики?
   - Что?
   -  Динамики,  микрофоны  для  подслушивания,  телеобъективы.  Все   это
действовало?
   - Глупости, Крэл. Этого еще нам не хватало. Нолан вам внушил? - это Хук
спросил очень строго, но ответа не получил.
   - Противно все как-то. Противно... Значит,  Рбал  ввел  Лейжу  изрядную
порцию аминазина, и потом?
   - Лейж был первым пациентом нашей маленькой клиники. Выходили его, и он
остался у нас, работает. Должен сказать, хорошо работает. Уравновешен,  не
возбудим излишне, даже с протоксенусами ладит. В атом ему помогли  приборы
и защитные приспособления, созданные в  наших  лабораториях.  Словом,  все
хорошо, но иногда он начинает все же нервничать. Не может спокойно слышать
имя...
   - Рбала?
   -  Нет,  -  усмехнулся  Хук,  -  Нолана.  Если  можно,  старайтесь   не
заговаривать с ним о Нолане. Впрочем, теперь  он  уже  не  так  болезненно
будет реагировать и на это, а вот вскоре после выхода из  клиники  каждого
вновь  появляющегося  в  Холпе  он  настороженно,   таинственным   шепотом
спрашивал:  "Вас  подослал  к  нам  Нолан?"  Больше  всего  почему-то  его
беспокоил молочник, который каждое утро привозил в нашу столовую продукты.
Стоило только появиться молочнику  в  Холпе,  и  Лейж  сейчас  же  начинал
выяснять, не подослан ли он Ноланом. Пришлось переменить молочника.  Ну  а
вы, Крэл, вы ведь и в самом деле от  Нолана,  так  что  при  разговорах  с
Лейжем...
   - Я не от Нолана.
   - Тем лучше, конечно, однако согласитесь,  мы  еще  далеки  от  полного
взаимного доверия.
   - Несомненно.
   - Можно только сожалеть об этом. Видимо, живуч закон, утверждающий, что
правд столько, сколько людей, считающих свою правду самой правдивой.
   Хук поднялся.
   - Мне пора. На днях в Холпе будет доктор.  Ваматр,  я  попрошу  его  не
таиться от вас, попробую уговорить его, Если он расскажет  вам,  для  чего
именно нужен фермент, то вы...
   - То я?
   - То вы не устоите!


   Уехать из Холпа на конец недели было совершенно естественно. Крэл так и
собирался сделать. Однако из этого ничего не вышло. Странно, но  никто  не
уезжал из Холпа в пятницу. "Плевать, конечно, что не уезжают, а я возьму и
уеду! Но почему все же никто не собирается ехать? Молчаливый заговор,  или
существует  все-таки  какой-то   непонятный   заслон...   Вероятно,   если
потребуешь сейчас машину, она окажется неисправной".
   - Алло! Гараж?.. Как там  насчет  моего  "дисмена"?..  Все  в  порядке?
Так... Хорошо, спасибо... Да, я собираюсь в город.
   Утром в субботу он не встал  с  постели.  Стоило  ему  не  появиться  к
завтраку, как из столовой позвонили. Теперь  в  коттедж  аккуратно  носили
еду. Из клиники пришел врач,  медсестры,  сменяя  одна  другую,  регулярно
навещали Крэла... Без помощи здесь не оставят, а может быть, и вылечат?..
   Читать не хотелось,  транзистор  раздражал.  Думалось  сумбурно,  почти
бредово, и все об одном. О башне, и это  как-то  переплеталось  с  мыслью,
постоянной и волнующей мыслью об Инсе. Входила очередная медсестра,  и  на
секунду казалось, что входит Инса, почему-то сменившая комбинезон на белый
халат...
   В воскресенье к вечеру самочувствие улучшилось, и  он  решил  выйти  из
коттеджа.
   Солнце на прощанье вызолотило парк,  и  он  стоял  неподвижный,  гордый
своим древним происхождением и уже смирившийся  с  торчащей  посреди  него
серой башней. Воздух был чист, прохладен,  и,  вдохнув  его,  Крэл  ощутил
бодрость, сбежал со ступенек, спеша окунуться в закатную красоту деревьев,
и тут увидел Инсу.
   Она сидела на скамеечке тихо, пригорюнившись, и похоже было, что  сидит
она здесь давно. Все то время, которое проболел Крэл.
   - Немного лучше стало, Крэл?
   - А вы почему не в городе?
   - В городе? - Удивление ее было неподдельным.
   - Ну да, почему вы не поехали в театр или, скажем, на ипподром? Сегодня
скачки. Вы любите скачки? Вы что, вообще никогда не выезжаете из Холпа?  Я
хотел сказать теперь, когда я здесь, не выезжаете. Стережете?
   - Не надо, Крэл. - Инса смотрела на него так, как никогда  не  смотрела
раньше. Сочувствие и скорбь, тревога, почти  отчаяние  промелькнули  в  ее
взгляде. И доброта. Доброта такая, с какой может смотреть только  женщина.
- Не надо... Я очень ждала...
   Но Крэл, хотя и увидел Инсу такой впервые, еще не  мог  остановиться  и
спросил резко, почти грубо:
   - Чего ждали?
   Инса снова стала  колючей,  высунула  кончик  языка,  наморщила  нос  и
выпалила:
   - Астрономов!
   Крэл сел на скамью, вытер капельки пота со лба.
   - Ничего не понимаю, каких астрономов?
   - А они едут в Африку. Два-три дня побудут в Холпе, и в кратер.
   - Инса, я был дураком. Я просто поверить не мог, Инса. -  Крэл  схватил
ее за руку, но она быстро отодвинулась от него, обхватила руками колено  и
раскачивалась потихоньку из стороны в сторону. - Инса!
   - Хотите с ними познакомиться? Они отличные ребята.
   - Инса...
   -  Я  никогда  не  смотрела  в  телескоп...  Не  пришлось.  Когда  была
маленькой, отец обещал, обещал, да так  и  не  сводил.  Телескоп  стоял  в
парке. Над обрывом. Надо было опустить монетку, и тогда давали посмотреть.
Как-то получалось, что мы не доходили до этого обрыва. Да и  вообще  мы  в
парк ездили всего два или три раза. Отцу все некогда было.  Занят,  занят,
занят. Все вечера в лаборатории. Допоздна... И погиб поздно  вечером...  В
лаборатории...
   Крэл не понимал, о чем она, слушал ее голос и никак не мог  сообразить,
что же можно сказать ей.
   - Инса, я поверил. Вашему взгляду поверил,  -  выговорил  он,  наконец,
пытаясь завладеть ее руками. - Я никогда...
   - Я уйду, Крэл.
   - Нет, нет, не уходите!
   - Тогда оставим это. У вас все равно ничего не выходит.  Не  умеете  вы
говорить... о себе. Все  еще  разговариваете  со  мной,  как  с  фабричной
девчонкой. И слов вы не находите подходящих...  Ну  почему  такое:  умный,
интересный человек, а как начинает  о  своих  чувствах  говорить,  лепечет
что-то несусветное?!
   - Инса!
   - Ну вот, уже обиделись.
   - Не выходит... Не выходит, говорите... Это правда. Ничего  у  меня  не
выходит.   Один   раз   показалось,   что   пришло   большое,   настоящее,
единственное...
   - О господи, теперь возвышенный стиль! А ведь вы и для себя еще  ничего
не решили... Ни обо мне, ни о себе... Обостренный самоконтроль, доведенный
до абсурда. Мечетесь, никому не верите,  и  трудно  вам.  Самому  с  собой
трудно. А по-моему, проще надо. Веселее, легче и больше веры в людей.
   - Пожалуй, это самое трудное... Верить? Верил я. Альберта Нолана считал
образцом человека и ученого. Счастлив был, что  мне  довелось  общаться  с
самим Альбертом Ноланом... И вот все летит к черту.
   -  Опять  крайности.  Становится  прохладно,  Крэл.  Вам  надо  одеться
потеплее.
   - Нет. В один день, вернее, в  одно  утро,  светлое,  мое  утро,  когда
я-распахнул окно лаборатории после трудной  и  особенной,  неповторимой  в
жизни ночи, вошел Нолан и сказал свое "нет" моему открытию.
   - Но он ведь не собирался присвоить открытие. Он сделал его до вас. Да,
мне кажется, он ничего не отнимал у вас, скорее дал вам.
   - Дал? Что же?
   - Свое отношение к жизни, свою  оценку  открытия.  И  вы...  вы,  Крэл,
последовали его убеждениям. Он дал вам веру свою. Пожалуй, он из тех,  кто
дает, а не отбирает. Все дело в том, как дают. Одни дают, обогащая  людей,
и не беднеют при этом сами. Другие берут и становятся беднее.
   - Да, Нолан бескорыстен,  Нолан  просто  чувствует  себя  ответственным
перед лучшей частью человечества и боится, что  наше  открытие  использует
худшая. А разве легко разобраться в этом лучшем и худшем! Я увидел  Нолана
совсем иным и не мог понять, чего больше в  нем  -  веры  в  человека  или
скорби по поводу того, что человек еще мерзок.  Все  это  в  конце  концов
как-то можно было понять, что-то принять, с чем-то не соглашаться, но  вот
борьба, в которую он вступил,  методы,  которыми  он  начал  пользоваться,
подорвали мою веру в него... Еще труднее, вероятно, поверить Ваматру.
   - Вы ведь совсем не знаете его... А я знаю... Очень давно знаю.
   - Даже очень давно?
   - Да, с детства. Он  был  близким  другом  моего  отца.  Мать  боялась,
ненавидела Ваматра и... не любила отца...  Ревновала  его  к  Эльде  и  не
любила... Мать ушла от нас, и мы остались с отцом вдвоем. Два мужика,  как
он говорил. Отец очень хотел, чтобы у него был парень... Отец был хороший,
по-настоящему хороший, но мне было его мало. Он  всегда  пропадал  там,  в
своей лаборатории. И вот однажды... Крэл, пойдите наденьте свитер.
   - Мне не холодно.
   - Крэл, я вас прошу! - Просьба прозвучала приказом,  и  Инса,  вероятно
стремясь подкрепить приказ, встала со скамьи. Крэл тотчас вскочил  и  взял
ее за кончики пальцев.
   - Вы не уйдете, пока я буду переодеваться?
   Инса рассмеялась. Тихо, ласково. И  не  высвободила  своих  пальцев,  а
только подтолкнула Крэла к крыльцу.
   Крэл переоделся мгновенно, выбежал и, еще застегивая пуговицы  пиджака,
нетерпеливо спросил:
   - И однажды?
   -  Он  не  пришел  из  своей  таинственной  лаборатории.  Ваматр   стал
заботиться обо мне. Он оплачивал пансион, я смогла благодаря ему  получить
образование... И я захотела к отцу, в такую же  таинственную  лабораторию,
где игра  на  скрипке  может  убить  или  сделать  счастливой.  Невероятно
счастливой. Пусть на один только миг...
   - Инса, что же это? Неужели вы, дочь Бичета, и...
   - Не перебивайте меня. Можете?
   - Могу.
   - Еще студенткой - училась я плохо, разбрасывалась, хватала те  знания,
которые казались наиболее интересными, -  еще  девчонкой  я  уже  считала,
внушила себе и крепко верила, что ученые скрывают  многие  свои  открытия,
берегут мир от ужасов, которые могут принести их открытия. Я  верила,  что
все мы живем в мире,  в  котором  немало  бутылок  с  запрятанными  в  них
джинами. Понимаете, Крэл, как это страшно и как интересно. Живем и  ничего
не подозреваем. А ведь мы не знаем, насколько надежна  корпорация  ученых,
оберегающая мир от опасных открытий.
   - А может быть, такой корпорации и нет?
   - Не знаю. Но мне кажется,  всегда  следует  помнить,  что  кто-то,  не
выдержав, пооткрывает бутылки. Или одну. Этого тоже может оказаться вполне
достаточно. Наконец, могут просто разбить бутылку. Ненароком, когда затеют
свалку. Вот так, как Нолан с Ваматром.
   - А мы? Для чего тогда мы, Инса?
   - Мы? - не то радостно, не то насмешливо спросила Инса.
   - Вы правы, - усмехнулся Крэл, - еще  нельзя  сказать  "мы".  Просто  я
подразумевал младшее поколение ученых. Хочется думать,  что  решать  будет
оно, а не Нолан или Ваматр.
   - Для этого надо сделать не меньше, чем сделали они.  Надо  по  крайней
мере стремиться к этому. Еще в университете я решила просить Ваматра взять
меня в лабораторию. Он взял. Наверно, из-за отца. Здесь я  Ваматра  узнала
лучше, поверила в его талант - яркий, неистовый и разнообразный.
   - Я так много слышал о нем дурного...
   - Неудивительно. Ведь он и сам не скрывает своих недостатков и пороков.
Дьяволом сам себя величает, а вот о  Нолане...  Знаете,  Крэл,  дед  очень
часто говорил со мной о Нолане, и я поняла:  он  до  сих  пор  любит  его.
Всегда будет любить и  завидовать  ему.  Об  Альберте  Нолане,  знаменитом
Альберте Нолане он говорит  как  бы  споря  с  ним,  всегда  ведя  заочную
дискуссию. Слушая Ваматра, я утвердилась в своей детской вере. Я все  чаще
думаю, а может быть, и впрямь существуют тайные открытия,  и  их  охраняют
такие люди, как наш Ваматр.
   - И доктор Нолан!
   - Не уверена. Мне трудно судить об Альберте Нолане, но он, по-видимому,
слишком все идеализирует и,  вероятно,  мало  знает  людей.  Только  очень
хорошо понимая недостатки человеческого общества, можно так верить  в  его
будущее, как верит Ваматр. Он считает, что дьявол  является  прогрессивным
началом, сеет разумное, не очень доброе, но вечное,  считает,  что  дьявол
борьбы и свершений всегда более  прогрессивен,  чем  бог  успокоенности  и
сытости.
   - Инса, вы апостол Ваматра!
   - Я не очень горжусь этим, но и не стыжусь этого.
   - Из всего сказанного вами мне близка одна мысль  -  бороться  можно  и
нужно только в том случае, если очень хорошо знаешь, против чего и за  что
борешься. Вы открыли мне доктора Ваматра с совершенно  неведомой  стороны.
Но и насторожили еще больше.
   - Чем именно?
   - У меня создалось впечатление, что доктор Ваматр способен раньше,  чем
кто-либо, вырвать пробку из бутылки. Судя по вашей характеристике, сделать
это он может, руководствуясь самыми разными поводами - и излишне  уверовав
в человека и просто для того, чтобы посмотреть, что из этого получится.
   - Не буду убеждать вас, Крэл. Ни в чем. Решать будете сами. Вам  многое
придется решать самому... Если сможете не попасть под влияние  Нолана  или
Ваматра. Скажу вам только одно - это касается способности Ваматра  хранить
бутылки: здесь, в Холпе, есть физиологи, биохимики,  физики,  электроники,
врачи. Вот сегодня приехали  астрономы.  И  нет  ни  одного...  ни  одного
энтомолога, не считая, конечно, Ваматра.
   - Не понимаю.
   - Никто, кроме него, не знает, как можно вывести протоксенусов.  Никто,
случись с ним что-нибудь, не сможет повторить опыт и из  земных  насекомых
сделать такое... такое чудо.
   Инса ушла, так и не рассказав об астрономах. В "клуб" идти запретила  -
ослушаться нельзя! - и ничего не  оставалось,  как  вернуться  в  коттедж.
Немного знобило, но, казалось, обострение болезни пошло на убыль, и  можно
будет  начать  налаживать   установку   для   определения   характеристики
излучения... Может быть, даже завтра... завтра в башню!


   "Завтра" не получилось. Временное улучшение кончилось, и Крэл  не  смог
подняться с постели... Длительное недомогание - какая это гадость. Тело не
слушается мозга,  а  мозг  утомляется  быстрее  обычного.  Болезнь  скорее
раздражала его, чем тревожила, а чаще всего вызывала досаду... Вот надо бы
сейчас начать монтаж установки, а врачи...
   Три дня прошли незаметно. Процедуры, медсестры, сменяющие одна  другую;
постоянно  навещали  сотрудники  (Инса  не  зашла  ни  разу).  Ялко  любил
приходить  по  вечерам.  С  ним  Крэл  наслаждался  молчанием,  как  можно
наслаждаться только молчанием. Крэл полулежал на высоких подушках - меньше
донимала боль, - Ялко устраивался рядом в кресле, и  их  разделяла  только
шахматная доска. Каждую фигуру Ялко брал с застенчивой улыбкой. Обычно  он
держался непринужденно, порой немного развязно, но,  когда  дело  касалось
игры в шахматы, внешне робел, смущался.
   - Вы превосходный шахматист,  Петер,  -  заключил  Крэл,  понимая,  что
выиграть у Ялко он так и не сможет.
   -  Ну  уж  и  превосходный.  Просто   я   много   времени   работаю   с
протоксенусами. - Ялко сделал ход и поднялся с кресла. - Мат. А  выигрываю
я только в Холпе. В городе я бы с вами не справился. Спокойной ночи, Крэл.
И не болейте, ладно?
   А ночь получилась неспокойная. Крэл  часто  просыпался,  и  каждый  раз
первой мыслью было: а что происходит в башне? Сколько их там,  и  что  они
могут. Ваматр не дает им  размножаться,  сохраняется  строго  определенное
количество особей, вернее конгломератов, какой-то общей массы.  Еще  и  не
понять толком - одно это существо или колония, связанная единой  системой,
единым биополем. Может быть, несколько колоний, влияющих друг на  друга  и
создающих вокруг башни  какое-то  биополе...  Вокруг  башни?  А  на  каком
расстоянии от башни?.. Крэл еще не был в ней, не  видел  протоксенусов,  а
неотступно думал о них. Не мог не думать, и думать о них было  удивительно
приятно. Само  слово  "башня"  приобрело  особенное  значение,  неразрывно
связанное с ними, с их эйфорическим воздействием. Тянет, тянет к ним  даже
тогда, когда еще не подошел к ним. Что-то привлекает к ним  людей,  и  это
они, вероятно, создают у всех здесь хорошее настроен