трубку,  а  Крэл
продолжал уверенней.  -  Сделать  так,  как  предлагаете  вы,  поступиться
честью? Нет, нет...
   Нолан резко выпрямился в кресле. Крэл смешался и заговорил совсем тихо:
   - Я не хотел вас оскорбить, поверьте, но утаить открытие?.. Как  можно!
Ведь все нужное для работы мне предоставлял институт, я получал  деньги  и
вдруг не отдам то, за что мне уже заплатили... Но, разумеется,  главное  в
другом.  Прежде  всего  я  -  ученый,  и,  следовательно,  сделанное  мною
принадлежит не мне одному.
   Было поздно.  Взошла  луна.  Теперь  она  освещала  не  только  вершины
Навреса, а и спокойное  море  тумана,  надежно  укрывавшего  спящий  внизу
Асперт. Сейчас  поселок  казался  погруженным  в  тихие  воды,  замерзшим,
сказочным. На террасе над столиками  одна  за  другой  гасли  разноцветные
лампы. Нолан, помешивая остывший кофе, несколько раз  повторил  непонятную
для Крэла фразу - "Опять все та же дилемма".
   - Кому должно принадлежать открытие? -  спросил  Нолан.  Спросил  не  у
Крэла, а скорее у кого-то неведомого, кто в состоянии был бы  ответить.  -
Кому отдать то,  во  что  вложен  ум,  душа,  наконец,  жизнь?  Тому,  кто
заплатил? А может быть,  гораздо  выше,  значительней  и  безмерно  ценней
именно то, что купить нельзя, - творчество? Кто же,  кроме  самих  ученых,
вправе распоряжаться этим?
   Крэл впервые увидел, что Нолан, мнение которого  обычно  воспринималось
окружающими как нечто безапелляционное, сам ищет, пытаясь  решить  задачу,
сложную  даже  для  него.  Крэл  уже  справился  со  смущением,   старался
противиться внутренней силе Нолана, огромному  влиянию,  какое  он  всегда
умел оказывать на собеседника, и вопрос задал твердо:
   - Неужели и вы разделяете заблуждение тех ученых, которые считают,  что
наука должна, вернее, может стать над или вне политики?
   - Ответить на это трудно. Да, я считаю, что ученые могут  много.  Очень
много, и я надеюсь... А вот порой... Я  устал,  слишком  устал,  и,  может
быть, поэтому мне иногда представляются тщетными все  наши  усилия.  Но  я
креплюсь... Знаете, Крэл, я не люблю бесплодно  терзаться  по  поводу  зол
нашего плохо устроенного мира и не принадлежу к числу тех ученых,  которые
негодуют, возмущаются, просто в ужас приходят, когда их открытия  вдруг  -
какая наивность! - политики используют для того, чтобы мир наш, и без того
устроенный плохо, сделать еще  страшней,  еще  отвратительней.  Совесть  у
таких ученых очень чувствительна, стремление быть объективными безудержно.
Совесть они  успокаивают  в  доверительных  беседах  с  единомышленниками,
объективность  проявляют,  время  от   времени   подписывая   какое-нибудь
очередное  воззвание,  и...  и  усердно  продолжают  плоды  трудов   своих
вкладывать  в  пасть  чудовища,  именуемого  милитаризмом.  Разве  это  не
отвратительно, разве вы, Крэл, хотите поступать так же?
   - Разумеется, нет. Но мне хочется понять, почему ученые -  я  говорю  о
честных ученых, - все же продолжают насыщать чудовище, что побуждает их  к
этому?
   -  Только  одно,  -  быстро  ответил  Нолан,  -  только  одно:  радость
творчества, неукротимое стремление создавать. Считается аксиомой: голод "и
любовь движут людьми. Совершенно верно,  но  этого  мало.  Человек  прежде
всего созидатель, а ученые - наиболее характерная в этом  отношении  резко
выраженная часть человеческого  общества.  Самое  сильное,  ни  с  чем  не
сравнимое удовлетворение они получают в процессе созидания,  в  творческом
процессе, то есть открывая  новое.  А  дальше  получается  совсем  просто:
сделанные учеными открытия  входят  в  мир  и  начинают  существовать  уже
независимо от ученых и даже от тех, кто стремится  овладеть  открытиями...
Вот только те открытия, которые не делают мир чище и лучше,  рождаться  не
должны. А если они и возникают, то их надо...
   - Убивать или прятать? Пожалуй, это наиболее легкий путь. Особенно если
иметь этакий универсальный критерий, позволяющий безошибочно ставить штамп
- "опасно"! А кто возьмет на себя ответственность и смелость решать, какое
открытие можно отдавать людям, а  какое  следует  убить,  как  только  оно
родилось? Я думал: способен ли я на это? Нет. Не могу. А в данном случае я
не только не счел себя вправе  принимать  решение,  но,  к  стыду  своему,
впервые в жизни задал себе вопрос: кому  нужны  мои  работы?  Согласитесь,
решить, сколь опасно открытие, можно только при условии,  когда  известно,
кого именно открытие может заинтересовать.
   Крэл пытливо посмотрел  на  Нолана,  ожидая,  что  он  хотя  бы  теперь
приподнимает завесу. Нолан молчал.
   - Я мучился все эти недели. С того момента,  когда  вы  пришли  ко  мне
утром... Вам  нельзя  не  верить,  но  поймите...  Словом,  я  должен  был
разобраться  во  всем  этом...  Забросил-опыты  -   мне   противно   стало
прикасаться к  гиалоскопу  -  и  начал  поиски.  С  энтомологии,  конечно.
Казалось,  уж  если  научился  влиять  на  ферментативные   процессы   при
метаморфозе, то  где  же  как  не  у  энтомологов  разыскивать  вероятного
заказчика. Таковых не обнаружилось. Тогда пришлось расширить круг поисков,
влезть  в  области  самые  разные,  вплоть  до  пищевой  промышленности  и
технологии производства парфюмерных отдушек, понадобилось даже  обратиться
к патентной  литературе,  изучить  спрос,  стараясь  выявить,  кого  может
заинтересовать новый способ синтеза ферментов. Ничего. Еще вчера,  копаясь
в библиотеке Медицинской академии, я пытался найти что-то такое, что могло
бы подсказать мне: открытие нужно, имеет  практический  интерес.  Но  даже
отчаявшись, я помнил ваши слова - тема заказная. Кто же  заказчик?  Узнать
об этом в институте...
   - В институте заказчик не известен никому, кроме доктора Оверберга.
   - И вас, конечно.
   - Я знаю о нем не потому, что работаю у Оверберга.
   - Потому что занимались этим раньше?
   - Если хотите - да!
   Нолан решал трудную задачу. Дело зашло слишком далеко. Молодой  человек
не захочет, - да Нолан  на  это"  и  не  рассчитывал,  -  не  будет  слепо
следовать его желаниям. Значит, Крэла надо посвятить в тайну. Вправе ли он
это сделать? Таков, как Крэл, не ограничится пассивной  ролью,  ринется  в
борьбу или не найдет  в  себе  сил,  окажется  слишком  слабым  для  столь
серьезного испытания. Тогда, не исключено, еще одна  жертва,  может  быть,
бесполезная... А что, если бы это был его сын?.. Нолан едва понимал Крэла,
а тот продолжал говорить горячо, уже  этим  показывая,  что  не  останется
беспристрастным и, наверно, окажется смелым.
   - Вы поставили передо мной дилемму: скрывать или  не  скрывать.  Считая
открытие опасным, вы насторожили меня. Что оставалось делать?  Да,  я  уже
задержал ход событий. Оверберг дал мне два месяца сроку, - напомнил  Крэл.
- Остался один. Не так много времени, чтобы  изменить  свои  убеждения.  Я
всегда был уверен: опасных открытий не существует, а есть опасные  способы
их применения. И еще одно. Мне кажется,  чем  значительней  открытие,  тем
ярче проявятся обе его стороны.
   Нолан опустил веки и медленно потер указательным пальцем висок.
   - Вы правы, - Нолан  все  еще  сидел,  сомкнув  веки,  и  Крэл  немного
наклонил абажур. Свет не мешал теперь Нолану. Он открыл  глаза  и  положил
сухую, горячую ладонь на руку молодого человека. -  Хорошо  сказано:  ярче
проявятся обе стороны. Хорошо... Но,  дорогой  мой,  вы  мыслите,  и  это,
конечно, естественно, категориями земными, думаете об открытии,  сделанном
человеком и касающимся только человека. Но учтите: открытое  нами  -  мной
двенадцать лет назад, вами теперь - способно, в конечном  счете,  повлиять
на общее  состояние  биосферы  нашей  планеты,  способно  разбудить  силы,
которые, быть может, окажутся враждебными человеку, чуждыми Земле.
   Крэл ожидал всего, только не этого. Никогда ему не приходила  в  голову
мысль, что капелька пробужденного им в гиалоскопе  фермента  при  каких-то
условиях может вызвать явления глобального порядка. А Нолан продолжал:
   - Но главное не в этом. Решая вопрос, будить ли  эту  силу,  мы  должны
учитывать и другое: сумеем ли сдержать то страшное, что еще живет в людях?
   Нолан поднялся, рассеянно оглядываясь. Терраса  была  пуста.  Кроме  их
столика, нигде не горели теплые огоньки ламп. Звездная ночь выдалась не по
сезону холодной, и он зябко стянул на груди борта пиджака. Крэл понял, как
измучен Нолан, как трудно ему сейчас. Захотелось быть участливей,  сказать
о своей готовности помочь, но не то  от  смущения,  не  то  из-за  ложного
стыда, он так и не сумел произнести нужных в такую минуту слов. Да этого и
не потребовалось. Нолан, словно что-то внезапно распрямилось в нем,  опять
ожил, стал привычно  подтянутым  и  уже  ясными,  чуть  задорными  глазами
смотрел на собеседника.
   - Значит, искали,  говорите?  Пытались  установить,  кто  заказчик.  Не
нашли?
   - Не нашел.
   - Вы получаете ежемесячный энтомологический справочник?
   - Да, конечно.
   - Просматриваете его внимательно?
   - Если говорить откровенно - нет, - немного помедлив,  ответил  Крэл  и
подумал, что  Нолан  не  упускал  ничего,  учитывал  в  его  работе,  даже
частности.
   - Вы не пытались, Крэл, обстоятельней заняться энтомологией?
   - Пытался, - вздохнул Крэл. - Безуспешно. Если  бы  удавалось  вызывать
сдвиги синтеза фермента при облучении каких-нибудь других животных,  я  бы
вовсе оставил возню с насекомыми. Терпеть не могу  насекомых.  Любых.  Все
они вызывают у меня гадливое  чувство,  а  некоторые,  признаться  стыдно,
отвращение, порой просто боязнь.
   - Ну что же, это естественно, - медленно ответил  Нолан,  -  и  даже  в
какой-то степени подтверждает правоту Ваматра.
   - Ваматра?.. Очень знакомое имя. Кажется, энтомолог?
   - Совершенно верно.
   - Теперь я вспоминаю - несколько лет назад мне попадались его статьи, а
потом я уже не встречал их. Он умер?
   - Как вам сказать?.. Для меня... Нет. Он жив, не подвергся, как  Эльда,
влиянию этих страшных существ... Уцелел.
   - Так, значит, он?.. - Крэл осекся, почувствовал, что его вопрос  может
быть неприятен Нолану, всегда уклонявшемуся от разговоров о катастрофе,  о
гибели близких. И в самом деле, Нолан сам поспешил задать вопрос Крэлу:
   - А вы не задумывались, почему только у насекомых можно вызвать сдвиги,
получить совершенно необычные типы ферментов? Впрочем, вам, как биофизику,
трудно было бы разобраться во всем этом. И все-таки без энтомологии, Крэл,
вам, пожалуй, не обойтись. Разумеется, если вы... Пойдемте.
   Они поднялись на этаж, где были  их  номера.  Нолан  дышал  тяжело,  но
одышка была вызвана  скорее  волнением,  чем  необходимостью  преодолевать
довольно крутую лестницу.
   - Зайдите, пожалуйста, ко мне на минутку. - В  номере  Нолан  вынул  из
портфеля пакет и передал его Крэлу. - Здесь статья Ваматра.  Она  написана
им вместе с доктором Бичетом... Бичет... Бичет не  уцелел,  погиб,  как  и
Эльда... Прочтите. Статья нигде не опубликована, хотя написана тогда,  еще
до несчастья.


   Работа Ваматра и Бичета  увлекла  Крэла.  Гипотеза  их  была  настолько
сумасшедшей, что могла показаться гениальной. Поначалу Крэл не  без  труда
пробирался  через  дебри  энтомологических  определений  и  описаний,   но
выводы...  Выводы,  сделанные  Ваматром   и   Бичетом,   заставили   Крэла
перечитывать  их  работу  вновь  и  вновь.  Теперь  он  уже  совсем  иначе
воспринимал описания, раньше казавшиеся многословными, излишне подробными.
Крэл стал понимать, что в каждом разделе обстоятельной статьи авторы очень
умело приводят доводы, помогающие уверовать  в  их  гипотезу.  Педантично,
вместе с тем совершенно по-новому открывают читателю мир насекомых.
   Мир этот огромен. Больше миллиона  видов!  Цифра  внушительная,  однако
впечатляла не она, а сопоставление, иллюстрирующее статью:  "Видов  мух  в
одной только Франции больше,  чем  видов  всех  млекопитающих,  населяющих
земной шар, причем мухи разных видов отличаются одна от другой  в  большей
степени, чем мышь от слона".
   Не меньше 80% видов животных - насекомые!
   Только одна пятая часть приходится на всех остальных.
   Крэл  никогда  раньше  не  задумывался  над  этими  цифрами.  Выходило,
что-человек живет в мире насекомых. Они  проникли  всюду,  заполнили  весь
мир, однако... не стали главенствующими на Земле.
   Ваматр и Бичет не только обосновали  сделанное  ими  заключение,  но  и
показали, каким  путем  пришли  к  нему.  Начали  они  свои  исследования,
занявшись вопросами "социологии" высших насекомых. Здесь  еще  сомнения  и
поиск: "а может быть, насекомые -  это  неудавшийся  эксперимент  природы?
Может быть, ставка жизни на Земле делалась на них, а не на человека?!"  Их
не миновало увлечение, свойственное многим энтомологам, которые,  наблюдая
общественных насекомых, старались  найти  сходство  между  "цивилизациями"
насекомых и цивилизацией, созданной человеком. Вскоре они,  как  и  другие
ученые, пришли к выводу, что "логика  насекомых."  совершенно  отлична  от
нашей логики. И вот первый, пожалуй, фундаментальный  вывод,  сделанный  в
результате долгих наблюдений и тщательно поставленных опытов: "Мы различны
по самой своей природе". Почему?..
   И снова исследования, теперь предпринятые  для  изучения  психики  этих
загадочных для человека существ. "Да, насекомые  подчинены  общему  закону
развития в сторону повышения уровня психики. Но на этом  пути  встретилась
одна серьезная помеха - размеры насекомых. Насекомые так малы, что  у  них
неизбежно должны существовать ограничения в числе нервных  элементов.  Как
обойти это препятствие? В какой-то мере задачу решили _общества_ насекомых
- _переплели в одно целое крошечные индивидуальные  мозги_,  способами,  в
тайну  которых  человек  только  начинает  проникать.  Так,  у  насекомых,
например,  муравьев,  создалась  основа  для  головокружительного  взлета:
развилось   земледелие,   скотоводство,   сбор    и    создание    запасов
продовольствия, возникли войны.
   А затем все остановилось. В чем дело?  Ведь,  казалось  бы,  оставалось
сделать один только  шаг.  Но  насекомые  продолжают  стоять  на  месте...
Миллионы лет... Кто знает, не  пошло  ли  все  по  иному  пути  на  других
планетах?.." К этому выводу пришел Реми  Шовен.  А  Ваматр  и  Бичет?  Они
рискнули  пойти  дальше.  Работы  Реми  Шовена,  несомненно,  помогли   им
сформулировать гипотезу, так как они приводят в своей статье его слова  об
обществе  насекомых:  "Здесь  мы  сталкиваемся  с  посрамлением  всяческих
теорий.  Может  быть,  пределы  нашей  планеты  и  нашей   науки   слишком
ограничены. Если бы нам были известны пути, по которым развивается жизнь в
других точках Вселенной, эта проблема,  несомненно,  показалась  бы  менее
запутанной".
   Узел этот разрубили Ваматр и Бичет. Показав, как мало  насекомые  имеют
генетических связей с другими представителями живого мира планеты,  изучив
все, что может подтвердить их  гипотезу,  они  пришли  к  заключению,  что
насекомые _чужие_!
   "Да, бесспорно, - говорилось в статье, так и не увидевшей  свет,  -  на
нашей планете жизнь зародилась и  развивалась.  Уже  теперь  ученые  могут
проследить, как разрастались ветки земного древа  жизни,  могут  показать,
как шла эволюция. Но все ли ветви?  А  не  стоят  ли  насекомые  особняком
этаким загадочным и совсем не похожим на это дерево кустом, а может  быть,
даже не кустом, а цепкими лианами, оплетающими, пронизывающими все живое в
своей борьбе за место  на  непривычной  планете?  Насекомые  и  родственны
нашему миру, как родственны между собой углеродистые существа, в каких  бы
мирах они не зародились, и вместе с тем уж очень отличны от того,  что  не
входит в их особую, во многом таинственную группу жизни".
   И  авторы  делают  вывод:  "Можно  предположить,  что  каким-то  путем,
например с метеоритами, на Землю попали  зародыши.  Они  не  нашли  у  нас
подходящих для  себя  условий,  не  смогли  развиться  полностью,  достичь
высших, может быть, даже разумных форм, каких достигли на своей планете, а
лишь  распространились  беспредельно  и   проявили   некоторые   необычные
свойства, порой ставящие в тупик земных ученых".
   Множество  примеров  приводят  энтомологи,  подкрепляя  свою  мысль  об
исключительности этого класса живого, убеждая, что насекомые действительно
стоят особняком от растений и животных. И авторы идут дальше: "Две жизни у
насекомых: одна - которую они вели у себя, на родной им  планете,  другая,
которую  они  вынуждены  вести  здесь,   на   Земле,   представляя   собой
промежуточную стадию, так и не достигшую  на  чужбине  нужного  развития".
Отсюда очень логичной представляется их  догадка:  "А  что,  если  создать
условия, близкие к господствующим на той, гипотетической  планете,  родине
этих странных и очень жизнеспособных пришельцев?  Попытаться  искусственно
воспроизвести среду, в которой некоторые виды насекомых развивались бы так
же, как в породившей их среде?" И дают ответ: "Тогда появятся новые формы,
которые, постепенно усложняясь, (недаром для  насекомых  -  и  только  для
насекомых! - характерен метаморфоз: яйцо-личинка-нимфа-имаго),  дойдут  до
той формы, которая существует в далеком от  нас  мире.  А  что,  если  она
главенствует там?" Ваматр и Бичет широко и смело использовали право ученых
прибегнуть к фантазии, этому ядру всех  открытий:  "Что,  если  эта  форма
проявит свойства еще более удивительные, чем у  известных  нам  насекомых,
такие, о  которых  мы  не  имеем  никакого  представления?  Существа  эти,
развившись  в  подходящих  условиях,  будут  обладать  более   тонкими   и
эффективными способами воздействовать друг на друга" - и  тут  же  ставили
вопрос: "А может быть, и на другие виды животных?" Это уже настораживало.
   Предположений  в   статье   высказывалось   много,   но   одно,   самое
фантастическое, произвело на Крэла особенное впечатление.
   Способность  насекомых  общаться  между  собой,  преодолевая   огромные
расстояния, общеизвестна. Что, если новые существа проявят эту способность
в неизмеримо большей  степени?  Что,  если  их  чувствительность  окажется
настолько большой, что они способны будут получать  биосигналы  из  своего
мира? Не откроет ли это для ученых  возможность  снестись  с  далеким,  не
известным Земле миром?..
   Человеку свойственно увлечение необыденным. Пытливый по природе  своей,
он еще  в  далекую  пору  первых  попыток  осмыслить  окружающий  его  мир
стремился разгадать тайны, но не отчаивался, нужно сказать.  Живя  в  мире
тайн, любил  таинственное,  а  то  и  приумножал  его,  творя  причудливые
легенды, сказки, фантазируя вдохновенно, подчас неповторимо.  С  развитием
рационалистического мышления мир тайн и непознанного сжимался, и, наконец,
теперь, в наш век, мы думаем, что уже вошли в  него,  познали,  освоили  и
держим Вселенную на ладони. Так  ли  это?  Пожалуй,  нет.  Мир  еще  полон
загадок, и нередко то, что  представляется  уже  объясненным,  на  поверку
оказывается таинственным.  При  умении  взглянуть  на  явления  по-новому,
зачастую становятся непонятным окружающее нас, давно привычное.
   Стремление  соприкоснуться  с  непознанным   и   заставило   Крэла   не
ограничиться статьей Ваматра  и  Бичета,  а  обратиться  к  трудам  других
энтомологов.  Вскоре  он  с  огромным  удовлетворением  выискивал  в   них
различные подтверждения идей, высказанных в  статье.  Крэл  теперь  совсем
по-иному перечитал все, начиная от Реомюра, Линнея и Дарвина до Карпентера
и Шовена. Некоторые места в их работах поразили Крэла: их наблюдения порой
самым лучшим образом подкрепляли оригинальную гипотезу.
   Крэл  прочел,  например:  "Особенно  сильно  поражает  нас  в   истории
насекомых их громадный геологический возраст.  В  мезозойскую  эру,  когда
млекопитающие, владычествующие ныне на  суше,  еще  были  мелки  и  только
начинали борьбу за свое существование, а гигантские пресмыка