что
необходимо срочно готовиться к сражению  в  эфире.  Империалистов  уже  не
удовлетворяют атомные, водородные и бактериологические средства  массового
уничтожения людей. Они стремятся использовать достижения науки  и  техники
для осуществления своих захватнических замыслов.
   -   Вы   репетируете   лекцию   о   международном   положении,   Сергей
Александрович? - улыбнулся Зорин.
   - Нет, - смутился Резниченко, - это...
   - Это преамбула?  -  в  глубоко  запрятанных  черных  глазах  академика
мелькнул  веселый  огонек,  но  лицо  было  серьезно  и   даже   несколько
встревожено. - Вы никогда не задумывались над тем,  что  ваш  проект...  -
Зорин  говорил  медленно,  подбирая  слова,  и  в  интонациях  его  голоса
появились  нотки,  которые  заставили  Резниченко  насторожиться.   -   Не
допускали  мысли,  что  проект  может  быть  отклонен  правительством   по
соображениям, о которых знать не полагается?
   - Нет, не думал, не предполагал, но...  Викентий  Александрович...  Вам
плохо? Вы...
   - Нет, нет. Это ничего, мой друг. Это сейчас пройдет.
   Зорин неподвижно посидел в кресле несколько минут, улыбнулся вымученной
улыбкой и заговорил о текущих делах филиала,  как  видно,  не  намереваясь
больше возвращаться к проекту.
   Когда деловая беседа подходила к концу, Резниченко решил  обратиться  к
директору с просьбой.
   - Викентий Александрович, я хотел просить у вас  разрешения  ознакомить
товарищ Белову с вашей аппаратурой.
   - Белову? - удивленно переспросил Зорин. - Она ведь работает,  если  не
ошибаюсь, в спецлаборатории и уж, конечно, знакома со всей аппаратурой.
   - Я прошу не о той Беловой, Викентий Александрович. Дело в том,  что  к
ней недавно приехала сестра, Елена Андреевна, кандидат  наук.  Работает  в
нашем филиале в Славино. Приехала отдохнуть. Она очень способный биохимик.
Допуск к секретной работе  у  нее  оформлен,  и  я  думаю,  что  ее  можно
ознакомить с аппаратурой, - может быть, она заинтересуется и...
   -  Останется  у  нас  работать?  -  Зорин  снял  очки  и  посмотрел  на
Резниченко. Сейчас перед ним сидел прежний,  давно  знакомый  Сергей  -  с
открытым лицом, чуть смущенный и  простой.  -  Вы  хотели  бы,  чтобы  она
осталась у нас?
   - Не скрою, Викентий Александрович, мы с  ней  давно  очень  дружны,  -
посмотрел Сергей прямо в глаза Зорину.
   - Я буду  очень  рад,  Сергей...  Сергей  Александрович,  если  Беловой
понравится у нас. Ознакомьте ее, ознакомьте. Да, кстати, я попрошу вас вот
о чем. Приехал из министерства товарищ Титов, Иван Алексеевич. Он работает
в плановом отделе главка. Интересуется опытами с нашей аппаратурой. Будете
показывать Беловой, покажите, пожалуйста, заодно и ему работу аппаратуры.


   От  поселка  к  филиалу  института  можно   было   пройти   по   новому
асфальтированному шоссе или напрямик через старый дубовый лес.
   Сестры пошли кратчайшей дорогой.
   Лес был наполнен прохладным сумраком. Когда лучи утреннего солнца  косо
просвечивали сквозь густую листву, лес как будто оживал, становился теплее
чуть пряный, неподвижный воздух.
   До начала рабочего дня еще минут тридцать. Сестры идут медленно,  думая
каждая о своем. Они не знают, как продолжить разговор.
   - Сядем, Леночка, - предложила младшая.  -  У  нас  есть  еще  время  -
успеем. Здесь так хорошо! Я каждый день хожу этой дорогой. Люблю  лес!  Он
печальный немного, но это мне и нравится в нем.
   Сестры присели на сваленный ствол, и прерванный  разговор  возобновился
сам собой легко и просто.
   - Женя, ты его очень любишь?
   - Очень, Леночка! - Женя кусала веточку и смотрела прямо перед собой. -
Я особенно остро почувствовала это теперь, когда... Ты знаешь, я последнее
время избегаю встречи с ним.
   - Почему? Ты узнала о нем что-нибудь плохое?
   - Нет. Но он стал каким-то чужим, иногда в его  глазах  мелькает  такая
злоба, поэтому решила видеться с ним реже. Это по-женски, глупо, Ленка, но
мне, кажется, было бы легче, если бы я знала, что я ему не  нужна  теперь,
что появилась другая, но этого нет, я знаю. А я... я не могу не  думать  о
нем. - Женя далеко отбросила ветку и быстро повернулась к сестре. -  Когда
я вижу чьи-нибудь руки, передо мной возникают его умелые, красивые руки. Я
не могу сдержать себя, чтобы хоть раз в день  не  взглянуть  на  него,  не
пройти через лабораторию, где он сидит.  -  Женя  опустила  подбородок  на
сцепленные на коленях пальцы. - Ты знаешь, я думаю, он хороший.
   "Уж не подверглась ли вера в него каким-нибудь испытаниям? -  мелькнуло
в голове у Лены. - Как-то болезненно горячо она защищает его".
   - Женя, а что ты знаешь о его прошлом?
   - Я люблю его, Лена. Ты понимаешь, - люблю! И никто, слышишь, никто  не
сумеет разрушить мою веру в него.
   - Женя, а  ты  мне  все  рассказала?  -  Лена  увидела,  как  испуганно
взметнулись длинные ресницы сестренки.
   - А ты тоже слышала? Тебе Сергей сказал?
   - Нет, а что он мне мог сказать?
   - Слушай, Ленок, тебе я могу рассказать.  Я  случайно  узнала,  что  за
Андреем следят.
   - Следят?!
   - Да, понимаешь, я  точно  не  знаю  почему,  но  из-за  него  портятся
какие-то приборы. Я не верю, что он нарочно, не верю, но с  тех  пор,  как
узнала, не могу смотреть ему в глаза.
   - А он знает?
   - Да я же говорю тебе, он стал как затравленный.  -  Женя  поднялась  и
откинула со лба завитки золотистых, темные у корней волос.
   - Женя, а если он?..
   - Молчи, пожалуйста, молчи. Я не могу оставаться  спокойной,  когда  он
так мучается. Ведь  он,  наверное,  ничего  не  знает  об  этих  приборах.
Подумай, что должен чувствовать хороший, честный человек, если  его  вдруг
начнут подозревать... Фу, какая гадость! Ты знаешь, я пойду и все расскажу
ему.
   - Женя! - Лена увидела в серых, широко раскрытых глазах сестры  столько
решимости и гнева, что ей стало жутко. "Она может. Она всегда была  такая.
Пылкая, увлекающаяся. Что делать? Как удержать ее?" - Женя, что  с  тобой?
Что ты говоришь, подумай только!
   Женя уткнулась сестре в плечо и стояла, тихонько вздрагивая.
   - Успокойся, Женечка. Нельзя так. - Лена обняла сестру и повела  ее  по
тропинке. - Надо спокойнее. Я боюсь, что ты наделаешь глупостей.  Женя,  я
боюсь за тебя.
   - А я боюсь за Андрея!
   - Понимаю тебя, Женечка, но, наделав глупостей, ты и себе повредишь  и,
быть может, ему сделаешь хуже.
   - Ему? - испуганно переспросила Женя и высвободилась из-под руки  Лены.
- Лена, что же делать? Что делать?
   - Прежде всего успокойся, не делай ничего такого, чего не должен делать
советский человек. Поговори с Зориным.
   - С Зориным?
   Лена мельком взглянула на сестру и увидела в ее глазах  какую-то  злую,
упрямую решимость. Они пошли и  некоторое  время  шли  молча,  внимательно
смотря себе под ноги, и Женя вдруг просто и как будто спокойно сказала:
   - А о чем мне говорить с Зориным? О том, что я беззаветно верю  Андрею?
Глупо. Нет, надо ждать, я верю,  что  это  недоразумение,  которое  должно
разрешиться. А сейчас тяжело.
   - Понимаю тебя, Жека.
   - Ты, ты можешь понять, ведь и тебе тяжело.
   Лена быстро повернулась к сестре и пристально посмотрела на нее.
   - Разве ты замечала что-нибудь?
   Та молча кивнула.
   Лес редел. В лесу становилось светлее. На опушке показался ярко-зеленый
молодняк. Через несколько минут открылось обширное поле с разбросанными по
нему вегетационными домиками, поблескивающими стеклом.
   - Тебя не радует встреча с Сергеем?
   - Почему ты так думаешь?
   - Прости меня, что я затеяла  этот  разговор,  но  ты  так  ждала  этой
встречи, так мечтала о приезде сюда...
   - И нашла его совсем не таким...
   Сестры подошли к филиалу института, и разговор оборвался. Женя уже была
поглощена мыслью о том, что сейчас, проходя  через  наладочный  зал,  она,
быть может, хоть мельком увидит вихрастую голову Андрея.  Елена  Андреевна
не  без  волнения  думала  о  том,  что  сегодня,  наконец,   ей   удастся
ознакомиться с аппаратурой Зорина.


   Женя шла через наладочный зал как можно медленнее, зорко всматриваясь в
ряды столиков-пультов, за которыми сидели наладчики. Никитина  в  зале  не
было. Вместо того, чтобы по коридору второго  этажа  направиться  прямо  к
себе в спецлабораторию, она спустилась вниз и прошла через  машинный  зал.
Никитина и там не было. Тревога нарастала. Спрашивать о нем ни у  кого  не
хотелось, а желание  увидеть  его  во  что  бы  то  ни  стало  становилось
непреодолимым. Только бы на минуту увидеть, только бы узнать, что с ним!
   - Андрей!
   В  узком,  обычно  пустовавшем  переходе   из   основного   корпуса   к
излучательному залу стоял Никитин. Как всегда бледный, с большими  темными
глазами и нависшей на лоб непослушной прядкой  волос,  он  показался  Жене
встревоженным, пожалуй даже испуганным и чужим. Это было  страшнее  всего.
За последний год она так привыкла к  нему,  так  глубоко,  всем  существом
почувствовала, что на свете нет человека роднее, и вдруг как-будто впервые
увидела его до неузнаваемости чужое лицо.
   - Андрей, - еле выдавила из себя Женя, немного отступила от Никитина  и
тут только поняла, что сказать ей нечего, что тревога, с какой искала его,
прошла. С ним ничего не случилось, он здесь и теперь... Что же он  молчит?
Почему не скажет ни слова?
   Женя резко повернулась и почти бегом направилась  обратно,  к  главному
корпусу.
   - Женя! - голос был прежним, до боли любимым, и  она  остановилась,  не
оборачиваясь к нему.
   - Я искал тебя по всему институту... Женя, я не могу больше.  Я  должен
поговорить с тобой, рассказать тебе...
   - Андрюша, что с тобой? - Женя  повернулась  к  Никитину  и  пристально
посмотрела ему в лицо. Оно все еще было  немного  искаженным,  но  уже  не
таким, как несколько минут назад, когда он не знал, что на  него  смотрят.
Какое чужое и страшное оно было тогда!
   - Почему ты избегаешь меня, Женя?
   - Я?.. Я всегда...
   - Неправда! - не дослушал Никитин.  -  Ты  уклоняешься  от  встреч  под
различными предлогами и даже когда случайно проходишь через наладочный,  -
я же вижу, я все вижу! - то улыбаешься так, что в твоей улыбке чувствуется
смятение. - Ты боишься, так же, как и они!
   - Андрей!
   - Да, да, они преследуют меня на каждом шагу.  Особенно  в  лаборатории
Резниченко. Каждый раз, когда я вхожу в лабораторию, все обращают на  меня
внимание, пристально смотрят на меня. Куда бы я ни шел, что бы я ни делал,
глаза сотрудников на мне. Эти  глаза  везде.  Они  даже  из  темноты  ночи
пристально всматриваются в меня. Следят. Следят  с  недоверием,  подчас  с
испугом и почти всегда с отвращением. Да, да, с отвращением и угрозой. Они
не имеют права так смотреть! Они ничего не знают.  Ничего,  ты  понимаешь,
ничего!
   Никитин уставился в глаза Жени, и она попятилась от него.
   - Твои глаза тоже!
   - Андрей! Не смотри на меня так - мне страшно. Андрей!
   Никитин схватился руками за выступ стены и низко опустил голову.
   - Андрюша, что с тобой? Андрюша, милый, скажи  мне  все  и  тебе  будет
легче. Ведь я друг тебе... Ведь я... Может быть, у тебя... есть что-нибудь
такое... на твоей совести...
   - У меня? Нет, нет! Цепь оборвана. Да, оборвана и стало легче жить. Уже
много лет, ты понимаешь? И только по временам...  Совесть?..  По  временам
где-то в глубине шевелится комочек. Он вдруг сжимается до  боли,  и  тогда
становится страшно. - Никитин смотрел прямо перед собой, смотрел на  Женю,
не видя ее. - Этот с тоской сжимающийся комочек, верно, и зовут  совестью.
Да, Женя? Скажи, это так?
   - Андрей, успокойся! - Женя обеими руками схватила его руку. Все тепло,
всю силу своей любви ей хотелось влить в его  холодные  дрожащие  руки.  -
Андрей, не надо так!
   Никитин почувствовал, как на  душе  становится  теплее  от  ее  нежного
прикосновения, и почти спокойно спросил:
   - Женя, это очень плохо, что я не подал руки?
   - Я не понимаю тебя: кому не подал руки?
   - Женечка, милая! Ты права! Ты успокоила меня. Действительно, ведь  все
дело в том, кому я не подал руки. Когда  он  в  отчаянии  крикнул:  "Дайте
руку", - я шагнул к нему, но тут же сообразил - если не  подать  руки,  то
цепь оборвется, все будет  хорошо,  можно  будет  жить  свободно,  и...  я
отдернул руку. Да, отдернул. Женя. Я не дал ему руку, ведь это  был...  Ты
понимаешь. Женя, - зашептал Никитин, наклоняясь к ее уху, - ты  понимаешь,
это был...
   - Андрей Савельевич!
   Никитин вздрогнул и обернулся на зов.
   -  Я  разыскиваю  вас  везде,   -   продолжал   прибежавший   сотрудник
лаборатории. - Простите, товарищ Белова, Андрея Савельевича срочно требует
к себе Викентий Александрович.
   - Зорин? Меня? - испуганно переспросил Никитин, растерянно посмотрев  в
глаза Жени, и почувствовал, как комочек сжался с особенной болью. В голове
пронеслось: "это все!". - Женя, - сказал он уже спокойнее, - Женя, прости,
я должен идти.
   Ответом был только взгляд, полный любви, вселявший надежду.


   Осмотр лабораторий филиала подходил к концу. Гости уже порядком устали,
однако самое  интересное  ожидало  их  впереди.  Резниченко  с  увлечением
рассказывал  им  о  работах,  которые  проводились  в  филиале,  показывал
лаборатории, демонстрировал опыты. Теперь они подходили к "святая святых".
   "Святая святых" -  небольшой  зал  с  аппаратурой  Зорина  находился  в
середине цокольного этажа,  совершенно  изолированный  от  внешнего  мира.
Стены  этого  зала  были  толщиной  около  полутора  метров  и  облицованы
несколькими слоями различных материалов, надежно защищающих аппаратуру  от
влияния посторонних излучений.
   Здесь царила полутьма. От укрепленных на потолке слабо  люминесцирующих
трубок  лился  сине-сиреневый   свет,   едва   освещая   блестящие   части
расположенных в центре зала приборов.  Сюда  не  проникал  ни  один  звук.
Тишина  здесь  была  особенной  -  глубокой  и,  казалось,  ощутимой.  Все
настраивало посетителей так, что и двигаться и говорить они начинали тихо.
   - Уж очень таинственно здесь, - сказала Белова,  оглядываясь  вокруг  и
невольно понижая голос.  -  Таинственно  и,  пожалуй,  жутковато.  Вам  не
страшно? - обратилась она к Титову.
   - С вами не страшно, - отшутился Титов, улыбаясь.
   - Я сам побаиваюсь, когда  вхожу  сюда,  -  поддержал  шутливое  начало
разговора Резниченко. - Ну, а теперь нас тут трое. Ничего не поделаешь,  -
уже серьезно продолжал он. -  Вся  эта  "таинственность"  необходима.  Все
устроено таким образом, чтобы никакие посторонние влияния  не  сказывались
на проведении опытов.  Здесь  мы  изучаем  особенности  лучистой  энергии,
которая выделяется при  размножении  клеток  и  в  свою  очередь  вызывает
интенсивное деление клеток. В этих явлениях таятся  огромные  возможности,
которые позволят  человеку  управлять  процессами,  протекающими  в  живых
клетках. Вы знаете,  конечно,  долгое  время  биологам  не  удавалось  как
следует разобраться в этих процессах - уж слишком  ничтожна  интенсивность
излучения. Вот здесь и помогло открытие Зорина. Ему удалось создать  особо
чувствительный прибор.
   Резниченко вынул из аппарата небольшую темную трубочку.
   - Вот это основная часть прибора - индикатор, как мы его  называем.  Он
работает по тому же принципу,  что  и  счетчик  электронов.  Вам  знакомо,
товарищ Титов, устройство счетчика электронов?
   - Видите ли, я... - Титов не ожидал этого вопроса. "Плановик из главка"
сам изготовлял эти индикаторы, они приходили из его  лабораторий  сюда,  и
сейчас он не  сразу  нашелся,  что  ответить.  Резниченко  истолковал  его
замешательство по-своему.
   -  Ну,  что  же  здесь  зазорного,  Иван   Алексеевич?   Мне   Викентий
Александрович  сказал,  что  вы  -  инженер-экономист  и,  разумеется,   в
тонкостях физических приборов можете не разбираться. Я,  например,  ничего
не понимаю в дебете-кредите, - рассмеялся Резниченко. - Счетчик электронов
- прародитель индикатора. Он устроен таким образом, что  может  показывать
количественные  изменения  даже  очень  слабого  излучения,  а  для  этого
обкладка трубки делается из особого вещества. Оно испускает электроны  при
поглощении даже очень слабого излучения. В этом, собственно, и заключается
главная часть открытия Зорина.
   - А что же это за вещество? - спросила Белова.
   - К сожалению, я не могу ничего сказать о нем. Это  секрет,  который  у
нас  в  стране  оберегается  особенно  тщательно.  Ни   состав   вещества,
покрывающего трубку изнутри, ни материал,  из  которого  сделано  вот  это
окошечко, не известен никому из нас, биологов,  работающих  с  аппаратурой
Зорина. Ну, а теперь, если хотите, -  продолжал  Резниченко,  вставляя  на
место индикатор, - мы проведем опыт и вы увидите прибор в действии.
   - Конечно! Это так интересно! - воскликнула Белова.
   Титов посмотрел на часы.
   Резниченко подошел к вертикально уходящей к потолку зала трубе и  нажал
кнопку  на  маленькой  панели.  Через  несколько  секунд  дверца  в  трубе
отворилась, и Резниченко извлек из нее небольшую стеклянную чашечку.
   - По этому подъемнику нам подали сюда растеньице. Оно начало прорастать
там, наверху,  где  властвует  солнечный  свет.  Здесь  посажено  зернышко
пшеницы. Видите, - Резниченко указал на водную культуру, - уже  выбивается
росточек? В кончике этого росточка сейчас усиленно идет клеточное  деление
- процесс роста. Мы поставим образец в аппарат и сможем убедиться  в  том,
что рост сопровождается выделением лучистой энергии.
   Резниченко вставил образец в прибор, а Титов вновь посмотрел  на  часы,
беспокоясь, как бы Зорин не опоздал с присылкой техника Никитина. "Неужели
опоздает?  -  подумал  Титов.  -  Ведь  было  условлено,  что  как  только
Резниченко получит по конвейеру образец, он сразу присылает Никитина".
   - Вы, может быть, торопитесь? - спросил Резниченко, заметив, что  Титов
поглядывает на часы.
   - Нет, нет, продолжайте, пожалуйста.
   Резниченко приступил к опыту. Когда он вводил  чашечку  с  растением  в
зону,   контролируемую   чувствительным   индикатором   Зорина,    приборы
фиксировали излучение, выводил - не фиксировали.
   - Вот, видите, можно убедиться в  том,  что  это  маленькое  растеньице
излучает. Я ввожу его  в  пространство,  которое  как  бы  просматривается
чутким глазком индикатора, и на приборах...
   На этот раз приборы давали импульсы беспорядочно.
   Резниченко вынул растение. Окошечко прибора продолжало тревожно мигать.
Он сделал переключение на пульте и еще раз попробовал повторить опыт.
   - Одну минуточку, товарищи.
   - Что, испортилось что-нибудь? - спросил Титов.
   - Сергей Александрович! - Резниченко  обернулся  и  увидел  стоящего  у
входа в зал техника Никитина. -  Сергей  Александрович,  извините,  что  я
оторвал вас, но Викентий  Александрович  попросил  меня  вручить  вам  эту
записку.
   - Хорошо, - сказал  Резниченко,  быстро  пробежав  глазами  записку.  -
Хорошо, поблагодарите, пожалуйста, Викентия Александровича.
   - Мне можно идти?
   - Да, да, пожалуйста. Благодарю вас.
   Белова не отрывала глаз от Никитина. "Так вот он какой! Какие  огромные
черные глаза и  нервное,  необыденное  лицо.  Удивительно  привлекательная
мягкость в лице, и вместе с  тем  оно  пугает".  Лена  почувствовала,  что
смотрит на Никитина с каким-то особенным волнением, и отвела взгляд от его
лица. Синий комбинезон, стянутый в талии  широким  кожаным  ремнем,  ловко
облегал  его  складную  фигуру.  Невысокий,  широкоплечий,  он,  казалось,
поеживался под обращенными на него взглядами. "Бедная  Женечка.  Ведь  она
так любит его! В нем действительно есть что-то  притягивающее,  волнующее.
Как ей тяжело, должно быть... Но что же это  такое?  Что  творится  здесь?
Ведь и впрямь, как только появился Никитин,  работа  приборов  нарушилась.
Неужели он..."
   Никитин вышел, Резниченко продолжал демонстрацию опытов. Теперь приборы
послушно регистрировали наличие излучения всякий раз, как к ним  подносил