- Есть разница,  не так ли? - улыбнувшись одними губами, сказала она. -
А  разве  вам  не случается  рассматривать  свои фотографии,  где  вы  сняты
молодым?
     -  Да,  -  согласился я.  - Но  я и тогда не  представлял собой  ничего
особенного. Да, теперь я понимаю...
     - Он любил меня, - сказала она свободно. - И  я его тоже. Я не  хотела,
чтобы он женился  на мне:  это бы ему повредило, я ведь  не немка. Но, может
быть, именно  поэтому он любил  меня  еще больше. Если  вам нужна  точность,
можете считать,  что я была его любовницей. Теперь вы понимаете,  что  он не
был моим хозяином?
     - Он жил здесь, у вас? Она подняла брови.
     - Здесь, конечно же. Здесь  все осталось  так, как было  при нем. Почти
все. Кроме тех вещей, которые он забрал, когда уходил в последний раз. Когда
вы были уже совсем близко.
     - У вас не осталось его портрета, фотографии?..
     -  Ни  одного.  Что-то  он забрал, остальное уничтожил.  Хотя  я  очень
просила его не делать этого... Но,  как всякий мужчина, он сделал по-своему.
Он сказал, что не нужно, чтобы здесь оставались его следы.
     - Почему же он не взял вас с собой, отступая?
     -  Я хотела быть с  ним. Однако он  сказал, что  будущее темно, и что в
любом случае я  могу остаться одинокой  и  беззащитной, а  здесь, сказал он,
будут помогать хотя бы стены:  здесь я привыкла быть хозяйкой. И он оказался
прав.
     - Что с ним стало потом? Вам что-нибудь известно?
     -  Мне  известно все. Он погиб на следующий же день во время бомбежки в
порту, где  они ожидали посадки на пароход. -  Она произнесла  это спокойно,
словно бы речь шла  о посторонних людях, а не о ней и человеке, которого она
любила.
     - Вы уверены?
     -  Да,  -  сказала она  и  усмехнулась. - Я  была  там,  рядом.  Хотела
проводить его. Первое время я жалела, что другой осколок не попал в меня. Но
со  мной  ничего  не случилось. Я  сама его похоронила. -  Она  угадала  мой
следующий вопрос и покачала головой. - Нет, могила не сохранилась, как и все
кладбище. Но я помню, где она была.
     - И все остальное время вы прожили здесь?
     - Нет...  но в  конце концов  я вернулась. И  даже смогла  поселиться в
своем доме. Мебель, во всяком случае, уцелела. Но это уже не имеет отношения
к нему.
     - Поговорим о нем, - согласился я. - Итак, он был сапером?
     - Кажется, так это называется по-русски. Он занимался взрывами. Поэтому
он  и  считал, что  профессия делает его всесильным. - Она  помолчала.  - Он
говорил, что  только люди несведущие считают, что в его профессии все решает
это - ну, то, что взрывается. Шпренгштоффе.
     - Взрывчатые вещества.
     - Да. Странно -  мне никогда не  случалось называть это по-русски... Он
говорил, что в постоянной борьбе того, кто хочет взорвать, и того, кто хочет
предотвратить  этот взрыв, побеждает интеллект. Разум. Что взрывное вещество
-  лишь грубая сила, которая ничего  не может, если разум ею  не повелевает.
Стихийная сила. Он говорил, что управлять стихией - большое искусство. И что
именно потому это ему нравится.
     - Ему приходилось много заниматься своим делом?
     - Да, немало. Он  служил здесь, на месте, много  лет,  но  служил не  в
каком-то полку,  одним словом, не с солдатами, которые маршируют и стреляют.
Это  было какое-то учреждение, почти  как контора, только военная. И  он там
служил, но его  часто  вызывали куда-то в другие места - иногда на день  или
два, иногда на целые недели. Он говорил, что редко делал что-нибудь  сам, он
больше указывал, давал советы. Он говорил,  что по  его действиям можно было
бы  очень точно  установить, как развивалась война, когда кончались  удачи и
начинались неудачи: сначала ему приходилось предотвращать  взрывы, а потом -
взрывать самому.
     - Вы сказали, это ему нравилось?
     - Он считал, что  взрывать скучнее. Но если постараться, то и это может
оказаться интересным. Как партия в шах.
     - В шахматы. Он играл?
     - Он пробовал даже  научить меня. Но мне  это не понравилось.  Я думаю,
что это не женская игра.
     - Так, - сказал я. - Борьба интеллектов, шахматы... А еще?
     - Не  знаю, что вас интересует... Ну, например,  он говорил,  что  надо
верить в магические  числа, от которых в жизни  зависит многое, только  надо
угадать  их,  потому что они  для  каждого человека свои. У  него, например,
были... всех я не  помню - но было три, потом двенадцать... Однажды, когда у
него хорошо получилась какая-то работа, он  пришел очень довольным,  мы пили
шампанское, и он два или три раза  повторил: "Лизе, на этот раз  мне удалось
использовать  и  три,  и  двенадцать, они хотели  примитив,  но  с  тремя  и
двенадцатью я сделал маленький шедевр. Как законченная картина".
     - А о чем он говорил это, не помните?
     -  Он никогда не  говорил  о  службе ничего, не называл,  не  объяснял.
Только иногда вот так... эмоционально. Он объяснял мне, что дело не только в
том,  что это  запрещено,  но  и  в  том,  что разговоры  о  зле увеличивают
количество  зла  в  мире,  но  это не  должно  касаться женщин.  Однажды  мы
возвращались  из  локала, он  купил  мне  цветы  и  сказал: "Вот  если бы  я
выращивал цветы, я бы ничего не скрывал от тебя, Лизе".
     - Выходит, он считал войну злом?
     -  Но  неизбежным. Он говорил, что жизнь вообще есть  сочетание добра и
зла, одно без другого невозможно, и сатана так же необходим, как и бог.
     - Верил он в бога?
     - Мы не говорили об этом. И в церковь он не ходил. Я - да, но без него.
Однако,  знаете,  как это  бывает  - в  разговорах  упоминают  и  господа, и
дьявола, но по этому нельзя судить, верят в них, или нет.
     - Да, верно. Значит, он понимал, что делает зло?
     - Не потому, что он сражался на той стороне, а не на вашей. Он не любил
нацистов. Но и  вас тоже. Я ведь сказала вам, как он думал о политике. А что
касается  зла... Он говорил, что всплеск зла  неизбежно ведет потом к такому
же всплеску добра. И наоборот, к сожалению...
     - Он говорил - к сожалению?
     - Нет,  это уже я... Он говорил, что  чем страшнее окажется в  конечном
итоге война, тем больше времени пройдет до следующей. И поэтому,  говорил он
- пусть война будет страшной.
     - Веселый разговор, - усмехнулся я. - И все же вы его любили?
     - Женщины ведь любят не за политику. Во всяком случае, меня воспитывали
не  так. - Она  надменно повела небольшой  головкой  с  седыми, но  все  еще
пышными волосами.  - Он  был сильным,  веселым  человеком,  и  понимал,  что
женщине нужна  не  политика, а любовь, преклонение, цветы и  нежные слова. -
Она  усмехнулась,  на этот  раз  неприязненно.  - И  если вы  сумели внушить
женщинам, что им нужно что-то другое, то совершили большее зло, чем покойный
Гюнтер с его взрывами...
     - Да, - сказал я, - но что поделать - такие времена, экономика требует.
Да  и сами женщины добивались - вот, добились... Скажите,  его учреждение  -
где оно помещалось? Вы, наверное, знали.
     - Да. Но ни  дома, ни той улицы  давно нет, с сорок пятого года. Сейчас
на том месте построена большая гостиница.
     - Выстроена гостиница? Вы точно знаете?
     - Иначе я бы не говорила.
     Не  то,  совсем  не то...  Человек этот, майор Шпигель, мой  коллега  и
противник, не  имел  отношения к интересовавшему  меня  объекту. Или,  может
быть, все-таки имел?  Недаром ведь в туннеле я обнаружил зеркальце  -  такое
же, как здесь, в углу портрета...
     - Скажите,  он не рассказывал  вам о делах, которыми занимался здесь, в
городе? Вы  знаете, в чем заключалась его служба и, значит, понимаете, что в
конце войны, а может  быть, и раньше, он должен  был  готовить к уничтожению
многое здесь, в самом городе.  То, что не должно  было достаться  нам. Может
быть, он все же говорил вам что-нибудь?
     Она покачала головой.
     - Могу  лишь повторить: он не говорил со мной о делах, и был  прав: они
меня не интересовали.  Мне нужен был он сам, нужно было, чтобы я чувствовала
•его рядом. А когда его не было - какая разница, что он там делал... И разве
это сегодня так важно?
     - Да, - поколебавшись, сказал я ей. - Есть одно здание, уцелевшее... Мы
подозреваем, что оно было предназначено для взрыва. Хотим его разминировать.
И я подумал, что  если бы знать, что это готовил он... Понимаете, у  каждого
специалиста  есть  свой  почерк,  своя  манера.  Зная  ее,  можно  о  чем-то
догадаться, что-то понять...
     Шамборская улыбнулась.
     -  Не  знаю, что вы имеете в  виду,  - сказала она. - Но думаю, что это
делал кто-нибудь другой. Гюнтер был не единственным, кто занимался взрывами.
     - Почему вы так уверены? Вы что-нибудь знаете?
     - Если бы это делал он, - уверенно  сказала  она, и  в голосе  ее  была
гордость, - то вам не пришлось бы  сегодня думать ни о чем таком. Потому что
этот дом взорвался бы еще тогда. У него не  было  случаев, чтобы  что-то  не
получалось.
     - Откуда  вы знаете? - возразил  я.  - Ведь места, где он бывал,  потом
занимали  наши, и  он не мог больше  получать оттуда сведения о том, что там
происходило.
     - Он прошел  войну, -  сказала она. - Он выезжал в  разные места.  Но в
Кракове был  не он.  Иначе  Краков  не уцелел бы.  А  там, где он  был - все
происходило так, как было задумано, даже и после того, как приходили ваши.
     Я  вспомнил  майора  Авраменка,   который  повертел  в  пальцах  что-то
блестящее и сунул в карман перед тем, как приняться за извлечение мины.
     -  И вам  не было бы жалко Кракова?  Вы же,  насколько я  могу  судить,
полька?
     -  Во мне есть  и польская, и  шведская,  и русская кровь, и не  только
они...  Да, я жалела  бы. Но  его я жалела  бы больше. Он был  горд. Он  был
художник. И если что-то не взорвалось - значит, это делал не он. Она подошла
к  своему портрету, остановилась, повернувшись ко  мне. - Впрочем, вы можете
проверить.  Если вы внимательно смотрели на портрет, вы могли заметить... Он
был художником. И когда создавал произведение, он ставил на нем подпись. Все
равно, на полотне или... на чем-нибудь другом. Если этот ваш дом готовил он,
вы должны были найти там его подпись.
     - Как он подписывался? - спросил я, заранее зная ответ.
     Она поднесла руку к портрету.
     - Вот как здесь. Это как иероглиф, выражающий его фамилию.
     - Шпигель, - сказал я, - зеркало. И невольно глянул в зеркальце, словно
надеясь увидеть в нем Шпигеля. Но увидел лишь самого себя.


III

     -  Все  это весьма  любопытно, - сказал  Лидумс рассеянно. - Только  не
вижу,  чем  твоя  информация  нам  поможет.  Если  бы  у  нее  нашелся  план
минирования, хотя бы какие-нибудь наброски, а  так... Что толку  с того, что
он писал картинки?
     - Ты  неправ,  - возразил я горячась: мне  все это, наоборот,  казалось
очень важным.  -  Надо  поискать  старых  саперов  - тех, кто  прошел  этими
дорогами  в войну. Кто, может быть, натыкался на этот  знак.  Мне вот самому
пришлось  однажды ... Может  быть, если потом все это суммировать, возникнет
представление о его почерке.
     - Да, - поддержала меня майор Иванова. Интерес к истории не позволял ей
отстраниться  от  нашего  дела раньше, чем  будет найдена разгадка; а  может
быть, история была и ни при чем, просто хотелось вспомнить  молодость. Какой
бы она ни была, молодость, все равно порой бывает жалко ее до рези в глазах.
-  Это  очень  важно.  Борешься ведь  не с отвлеченной силой,  не с  набором
силлогизмов, а с человеком.  Разные люди  в  одинаковых ситуациях  поступают
каждый по-своему. И если  высветить этого Шпигеля  как следует...  Жаль, что
мне в те годы не пришлось с ним встретиться.
     - Я не отрицаю, что какая-то  польза от этого и  могла быть, во  всяком
случае,  теоретически, -  произнес Лидумс  таким тоном, словно  читал лекцию
зеленым мальчикам. - Но  только теоретически. А практически у нас  просто не
будет времени. Наступают на  пятки.  Строители  собираются  накатать большую
телегу и городские власти их поддерживают.
     - Глупость какая, - сказал я.
     -  Их,  видишь  ли, заботит,  что  мы  прекратили  готовить немедленное
уничтожение, - усмехнувшись, объяснил  Лид  уме.  - Если  бы  мы подогнали к
объекту полдюжины разных машин необычного вида и ежедневно устраивали бы там
гром, свист, лязг,  фейерверки,  клубы  зеленого дыма и прочее, они смолчали
бы, потому что считали, что дело движется. А когда там тишина, потому что  у
нас сейчас совсем другой период работы - это им действует на нервы. Все-таки
много несуразностей на гражданке... А ведь мы, - тут он помрачнел и взглянул
на Иванову,  - продвинулись, и даже в  нескольких направлениях  сразу.  Вот,
коллеги майора помогли ...
     -  Да,  - сказала Иванова. - Я шла от той  же  мысли:  надо разобраться
прежде всего в человеке. И вот, нашли  кое-что. Даже не в наших архивах. А в
архивах  научных  журналов. Немецких,  конечно. Ваш  Роттенштейнер  оказался
очень любопытным человеком.
     - Что-то интересное?
     - Много поводов для  размышлений.  Удалось в основном восстановить  его
биографию. И получается, что он, будучи по образованию действительно врачом,
тем  не  менее  всю  жизнь  занимался  преимущественно  бактериологией.  Все
учреждения, в которых он работал,  -  тут  нам дали списочек, - были  иногда
косвенно, а чаще всего напрямую связаны с этим делом.
     - Интересно, - сказал я.
     -  Еще  не все.  В  архиве  одного  научного  журнала  нашли  статейку,
принадлежащую перу этого доктора.  Во  всяком случае, фамилия и  инициалы те
же.  Посвящена  она  некоторым  специальным  вопросам  технологии  массового
производства культур бактерий  для  использования в качестве оружия и защиты
собственных войск при применении этого оружия не в глубоком тылу противника,
а  в его прифронтовых районах. Автор был аккуратен, и на рукописи имеется не
только дата и подпись, но и место написания.
     - Он написал это здесь?
     -  Он написал это здесь. Опубликована статья не была, разумеется: в ней
нарушались  многие правила  секретности. Потому она  и  попала  в архив того
учреждения,  которым все время занимались мы. Там на  доктора  завели досье,
откуда мы сейчас и черпаем информацию.
     - Можно взглянуть на статью?
     -  Нет, - сказал Лидумс. - Я приказал срочно переслать ее специалистам.
Нужно  заключение бактериологов. Не  о ее  научной ценности,  а о том, какую
опасность могут представлять те вещи, с которыми он и  его коллеги работали,
сегодня.  Может  быть,  все  это  давно  уже  утратило всякий  смысл,  стало
совершенно  безопасным.  А  может быть,  наоборот. Во  всяком  случае, очень
вероятно, что он работал в  нашем подвальчике  именно с теми культурами, что
упоминаются  в статье.  Вещички, надо сказать, страшноватые. Судя хотя бы по
его опусу. Теперь становится ясным, что здесь была за больничка...
     Я  представил, что  могло бы случиться,  если  бы  мы,  недолго  думая,
подняли всю эту ведьмину кухню на воздух; мне сделалось не по себе.
     - Теперь можно понять, - сказал я, - почему они придумали такую систему
минирования.
     - Там  две системы, -  поправил меня Лидумс. - Мне  это  представляется
так. -  Незаметно  для себя он снова перешел  на менторский  тон.  -  Первая
система,  нижняя,  создавалась одновременно  с  постройкой  всего  объекта и
предназначалась для того,  чтобы уничтожить его не только в случае опасности
со   стороны   противника,  -   такая   опасность   казалась  тогда   весьма
проблематичной, - но в первую очередь  при  какой-то катастрофе  внутреннего
характера: чтобы предотвратить проникновение бактерий в атмосферу. А вторая,
верхняя система,  возникла  уже  потом, когда стали  понимать, что  город им
придется  все  же  оставить.  И  если  при срабатывании первой  системы  все
осталось  бы там,  внутри, то  теперь,  при  взрыве  второй, все  содержимое
лаборатории, наоборот, должно быть выброшено на поверхность...
     - Яснее некуда, - сказал я. - Только, мне кажется, дело может оказаться
и не таким  страшным.  При  той температуре,  какая возникнет  там в  момент
взрыва, вряд  ли уцелеет  что-то живое. Так что - в атмосферу будет выброшен
пепел.
     - Об  этом  тоже  должны высказаться  специалисты, -  ответил Лидумс. -
Имеет значение  не только температура, но и  фактор  времени. Не забудь, что
помещение, в котором произойдет взрыв,  по  нашим  прикидкам,  уже не  будет
замкнутым.  Тебе  предстоит   подсчитать  все,   что   касается   времени  и
температуры,  связаться с теми, кому мы передали статью,  и  сообщить данные
им. В своем заключении они учтут это.
     -  Ясно.  Но  все-таки мне  хотелось  бы поискать  еще и в  направлении
Шпигеля.
     - Только не в ущерб главному. Ты сделай вот что: зайди к Семенычу...
     - Был только вчера.
     - Говорил?
     - О чем?..
     - Привет! Он в войну прошел все эти дороги со щупом и миноискателем.
     - Он? Да ведь он всегда ...
     - Это уже при тебе он был замом по хозяйству. Но за войну он понаставил
немало своих "Мин нет".
     - Ясно, - еще раз сказал я. - Что у тебя еще нового?
     -   Да  вот  все   пытаемся  сообразить,  что  за  хитрости  могут  там
встретиться.  Потому что психология  психологией, но  ведь  вскоре  придется
перейти к технологии и пробиваться туда.  Пока что выяснили: пробраться туда
в  принципе можно  тремя путями. Первый ты знаешь: ворота.  Наверняка  самый
опасный,  потому что  если они не удосужились подстраховать ворота, то  были
людьми крайне несерьезными.
     -  Нет,  -  сказал я.  - Похоже,  что  Шпигель  был  как раз  серьезным
человеком.
     -  Хотя,  -  продолжал  Лидумс,  глядя  на  меня  в  упор  своими  чуть
выкаченными  глазами, - хотя, как мы ни старались что-то там найти, пока это
не  удалось.  Мы совсем обнаглели.  -  Он  усмехнулся  и даже  подмигнул.  -
Подтащили интроскоп  по туннелю  к самым  воротам  и  просканировали.  Потом
рискнули еще  больше и  попробовали даже ультразвуком, направленным пучком -
так, чтобы не задеть зарядов, заложенных в перекрытие.
     - И что увидели?
     - Понимаешь, впечатление такое, что там никаких  хитростей нет. Никаких
зарядов  близ   ворот.  Ну,  есть  сами  ворота;  угадывается  механизм,  их
открывающий, вручную такие створки  не очень-то потолкаешь.  Вот и все. - Он
усмехнулся еще раз, лихо,  совсем  по-мальчишески. - В конце концов мне  это
надоело, я отослал всех и сделал вот что!
     Он сунул руку в карман и извлек аккуратно завернутую в бумажку ту самую
гайку или заглушку, с шестью отверстиями для специального ключа.
     - Вытащил?
     - Вывинтил. Заранее сделал подходящий инструментик, и  вот вам. И опять
странность. Эта штука оказалась просто ввинченной в гнездо,  специально  для
нее  сделанное.  Не  сквозное  отверстие  в  воротах,  а  примерно  полутора
сантиметров  в глубину;  да вот, размер заглушки  точно соответствует  и  по
длине.  Высверленное и нарезанное отверстие, и видно, что оно  не закрыто  с
той стороны чем-то,  а просто досверлили  до сих пор -  и кончили. Зачем это
понадобилось делать - ни малейшего представления.
     -  Слушай,  - сказал  я. - А о том, что  могло произойти,  у тебя  хоть
малейшее представление есть?
     - А я очень осторожно, -  сказал  Лид уме. - И все время слушал. Тишина
там, помнишь, какая? Я откручивал, и слушал через наушники, что там, в толще
ворот,   происходит.   Понимаешь,  если  бы  к  этой  гаечке   был  прилажен
какой-нибудь  поводок или  еще что-то  такое,  он  обязательно дал  бы  свой
звучок. Тогда на гайке должно было быть, предположим, ушко, и он об это ушко
хоть немного, да потерся  бы. А отвинчивал я со скоростью пять миллиметров в
час... И оказалось - никаких хитростей, никаких секретов.
     - Слушай, прошу тебя:  с воротами пока  не  экспериментируй, пожалуйста
...
     - Интересно: кто тут  старший?  Ладно,  с  воротами пока  не буду.  На,
возьми - вижу, тебе хочется повертеть эту штуку в пальцах на досуге.
     - Спасибо... Понимаешь,