его, и  он
принес  хорошей колбасы  и  сыра.  Я расплатился  с ним  из  денег,  которые
причитались мне за уборку.
     - Значит, его жизнью никто у вас не интересовался?
     - Нет. Потому что за ним все время следили, и он это знал.
     - Это новость. Следили?
     - Может быть, я неточно выразился. Может быть, не следили,  а охраняли.
Когда он выходил, за ним заезжала машина, где  кроме шофера всегда сидел еще
один человек. И привозила его та же машина. Небольшой "вандерер", восьмерка.
Возле дома я нередко встречал одних и тех же людей, но в нашей округе они не
жили, там я знал почти всех. А когда он звал меня на прогулку, - это  бывало
очень редко, - мне не раз казалось, что за нами кто-то следует, постоянно на
одном и том же расстоянии. Я подумал, что это могут быть грабители, - доктор
хорошо одевался, по виду его можно  было принять за богатого человека, да он
и не был бедным, - и сказал ему. Он ответил: "Не обращай внимания. Тебе ведь
бояться нечего?". И добавил: "Каждый  должен делать  свое дело, и делать его
хорошо. Тогда все будет в порядке". Больше я с ним об этом не говорил.
     -  И  с тех  пор, как вам  пришлось  идти  в армию,  вы  его  больше не
встречали?
     - Когда я узнал, что  должен  идти воевать,  я  не мог не сообщить ему,
тогда я гордился: отечество нуждалось во мне, а воевать - это вам не чистить
печи и не бегать  в гимназию, солдат - серьезный,  взрослый человек. Услышав
от меня об этом, он сказал, не спросил меня, а просто проговорил, как бы про
себя:  "Может  быть,  избавить  тебя от этого? Я мог  бы..." Я еще  не успел
ничего ответить, потому что подумал, что мама  была бы очень рада, но он так
же, вслух, закончил: "Хотя  -нет.  Так тебе  будет проще..." Что -  проще, и
почему, он не сказал.
     - Проще жить, наверное, - сказал Лидумс.
     - Может быть, он думал, что на фронте я скорее выживу? Но тогда нас еще
не бомбили  так страшно, как, я слышал, здесь  было потом; в тылу  было куда
безопаснее.
     -  Ну что же, - сказал Лидумс, - благодарю  вас. Думаю, что сейчас  вам
самое время пообедать. Наши товарищи устроят это.
     - Да, - сказал Фабльберг, взглянув на часы, - режим - это очень важно в
жизни человека.  - Он  встал. - Может быть,  вы дадите мне ваши телефоны. На
случай,  если  я еще  что-нибудь припомню. Ведь я останусь здесь еще на  два
дня. Так я попросил, и мне обещали.
     - Хотите побродить по городу? - осторожно спросил я.
     Он покачал головой.
     - Нет, - сказал он, - не хочу. Я успел увидеть кое-что, пока мы ехали с
аэродрома. Все  изменилось,  и  я  не  хочу  лишних  переживаний.  Но  здесь
недалеко,  в  нескольких  десятках  километров есть,  как говорили мне дома,
кладбище  наших солдат, погибших  еще в  первую мировую войну. Конечно,  они
воевали  не за правое дело, - он  извиняющеся улыбнулся. - Но ведь они этого
не понимали.
     - Хотите почтить их память?
     -  Я не воспитан на идеях  милитаризма. Но в этих краях тогда погиб мой
двоюродный дед. Мне говорили, что и его прах лежит на этом кладбище.
     - Вполне возможно, - сказал Лидумс. - Желаю удачи.
     Мы  попрощались,  и  Фабльберг вышел,  а  мы  остались  сидеть.  Лидумс
просматривал заметки, начерканные им во время разговора.
     - Ну, что ты по этому поводу думаешь? - спросил он.
     - Не уверен, что кладбище это сохранилось.
     - Да черт с ним. Какая-нибудь версия у тебя выстраивается?
     -  Темна  вода в  облацех, -  откровенно признался я.  - Пока  не  вижу
никакой системы.  Сверхсекретный  объект. Там,  помимо  прочих  неизвестных,
подвизается  врач-терапевт. Врач, к которому приставлена  охрана.  И который
лечит больных, чье предназначение  -  в результате лечения не выздороветь, а
умереть.
     - Да, санаторием это не пахнет.
     - Хотя судить  рано.  То, что  больному следовало  умереть, могло  быть
выводом  чисто эмоциональным. Если  лечили,  допустим,  человека, о  котором
заведомо известно было, что личность он крайне пакостная. Нельзя отвергать и
такой вариант.
     - Примем  как  запасной, - Лид уме чуть поморщился. - Если  же понюхать
это  буквально, то все признаки больше всего подходят,  как ты  уже понял, к
секретной  лаборатории,  в  которой экспериментируют  на  людях.  Испытывают
какие-то  новые  способы   лечения,  которые  иногда   могут   приводить   к
противоположным  результатам, и совершенно  преднамеренно:  если,  например,
испытывается дозировка...
     - Эксперименты на военнопленных?
     - Вовсе не обязательно. На военнопленных  можно было экспериментировать
далеко не всегда: хабитуе их таков, что многие процессы протекали бы  не как
в организме, находящемся в нормальном состоянии.
     - Постой, Сулейманыч. Ты думаешь, эксперименты могли ставиться на...
     -  А ты категорически не допускаешь? Но  кроме медицины драматической и
трагической, когда  экспериментируют на себе, есть еще и медицина уголовная.
Во всяком случае, я не стал бы отвергать ее существование.
     - Кого же они там, по-твоему... пользовали?
     -  А  черт  его знает.  Преступники. Просто больные,  взятые из обычных
клиник. Расово неполноценные. Мало ли...  Тогда понятно,  почему  этот милый
доктор боялся, что их могут сначала поставить к стенке...
     - Жутко весело, тебе не кажется?
     - Веселее некуда. И, к сожалению, если наша версия хоть Б какой-то мере
правильна, это означает, что истина - за майором Ивановой. Это такой кусочек
истории, который взрывать нельзя.
     - Все равно, это в прошлом ...
     - Если  бы весь фашизм был  в  прошлом, тогда другое дело. Но он далеко
еще не покойник... Ладно, давай займемся нашими взрывами, это куда веселей.


VII

     Работа была не очень сложной, но достаточно нудной и требовала времени;
меня самого удивила та охота, с какой я за нее  взялся. Нужные формулы  сами
всплывали  в памяти,  заглядывать в справочники почти не приходилось,  и все
получалось быстрее даже, чем я ожидал. Во время работы у меня было ощущение,
какое бывает у завсегдатаев оперы, когда уже звучит увертюра, но занавес еще
закрыт, действие не началось, и в то же время уже идет, и вы слушаете музыку
с двойным удовольствием: и потому, что сама она хороша, и потому, что, когда
она  отзвучит, начнется  что-то другое, уже известное  вам и в  то  же время
каждый  раз  новое, потому что даже  один и тот же солист не может спеть два
раза совершенно  одинаково.  Я взял себе  два варианта,  оба с  упреждением,
Лидумс за соседним  столом  занимался случаем одновременных взрывов;  так мы
сделали потому,  что  считал  я  быстрее. Он  закончил чуть  раньше  меня  и
спокойно ждал, пуская дым, разглядывая  законченный мной первый  вариант,  в
котором  верхний заряд должен был взорваться с  запозданием, после того, как
внизу уже грохнет.
     Наконец, я выключил калькулятор и с удовольствием потянулся.
     - Доволен? - спросил Лидумс не без ехидства.
     - Кончил дело - гуляй смело.
     - Гуляй, ребята, - кивнул он. - Теперь скажи: ты хоть что-нибудь в этом
понимаешь?
     - Ни грамма, - откровенно сознался я.
     - Вот и я не больше. И это мне не нравится.
     Когда Лидумс чего-нибудь не понимал, - а бывало это редко, - настроение
у него сразу портилось, и окружавшим приходилось солоно. Но потом он включал
свой мыслительный  аппарат на полные обороты, и  выводы возникали -  иногда,
впрочем, на первый взгляд абсолютно фантастические. Сейчас я ожидал того же,
и полная иррациональность ситуации меня пока еще не очень беспокоила.
     - Дай сюда, - сказал он. - И погляди мой.
     Я посмотрел его вариант. Он был ничуть не лучше.
     -  Главное,  - сказал Лидумс,  - что я не вижу  в этом  никакой логики.
Никакого смысла. Это не подрывное дело. Это бред алкоголика. Можешь смеяться
надо мной сколько угодно, но я не понимаю, зачем им понадобилось закладывать
верхний  заряд. Сильно уповаю на то,  что сегодня твоя голова работает лучше
моей.
     -  Тщетные надежды, - сказал  я. -  Мне тоже непонятно. Что  мы в конце
концов имеем? Лучше пока не  касаться всей предположительности наших данных,
того,  что мы не знаем, какое там может  быть упреждение:  секунды,  минуты,
часы...  Что  тут  у  нас  вышло?  Вариант  один: первым взрывается  нижний,
основной заряд. Сила взрыва такова, что не выдерживает  ни одно перекрытие -
за исключением, может быть, самого верхнего. Внутри - полное уничтожение, но
на  поверхности земли последствия взрыва  почти или совсем незаметны.  Затем
происходит  второй  взрыв,  верхний.  Он  перебивает верхнее  перекрытие,  и
одновременно  поднимает на  воздух десять метров  грунта. Общая конфигурация
заряда такова, что грунт этот практически не падает  в возникшую воронку, но
образует  на некотором расстоянии от  нее кольцевой  вал. Своего рода модель
лунного кратера. Какой в этом смысл?
     - Никакого, - буркнул Лидумс.
     - Второй  вариант: одновременность.  При этом ударные волны встречаются
примерно  на  уровне  второго  этажа,  двухстороннего обжатия перекрытий  не
происходит  и они, как и в  первом варианте, все перебиваются. Но  поскольку
нижний заряд мощнее, с учетом  многократного  отражения, выброс вещества  на
поверхность будет несколько больше,  чем  в первом  варианте, и кроме грунта
наверху могут оказаться какие-то обломки внутреннего оборудования. В этом ты
видишь смысл?
     - Ни малейшего, - Лидумс пожал плечами. - А ты?
     - Ровно столько же.
     - Сказочно. Давай третий.
     -   Сначала   взрывается  верхний  заряд.  Перебивается  перекрытие   и
выбрасывается грунт. Возникает как бы колодец от поверхности до внутренности
третьего этажа. Затем  срабатывает  нижний  заряд,  и  на  этот  раз  весьма
значительная  часть  того,  что  находится  в  помещениях,  выбрасывается на
поверхность - хотя бы в виде обломков.
     - В этом варианте есть хоть  какая-то мысль, - хмуро проговорил Лидумс,
- но мысль сумасшедшая. Понятно -  что может произойти. Совершенно непонятно
- кому и зачем это могло понадобиться.
     - Пока  мы  туда не проникнем,  - сказал я,  -  ничего больше  мы и  не
поймем.
     -   Легко  сказать  -  проникнуть   ...  У  тебя  возникла   хоть  тень
представления - как это сделать?
     - Нет еще.
     -  Вот... Досадно,  конечно, что  об уничтожении на месте  теперь никто
даже разговаривать  не станет, не только одна  Иванова. А времени никто ведь
не прибавит ... И действительно  - кто скажет, что при этом оказалось бы  на
поверхности?   Там  какие-то   баллоны  с  газом,  если  дешифровальщики  не
нафантазировали. Хорошо, если это кислород,  азот или хотя бы горючий газ. А
если там какой-нибудь "табун"  или  иная высокотоксичная  пакость? Если  это
попадет в атмосферу, нас вряд ли поблагодарят, как думаешь?
     -  Это был бы  не  подарок.  Но может  быть, через столько  лет .ничего
страшного и не произошло бы? Придется консультироваться с химиками.
     -  Вот ты это и сделаешь завтра с утречка в Риге.  Значит, надо всерьез
начинать  думать  о  раскупорке.  Учитывая, что  неудача здесь даст  тот  же
результат, что и преднамеренный подрыв.
     - Это понятно. Значит, исходим из третьего варианта?
     - Видимо. Начальство будет в диком восторге, - вздохнул  он. - Особенно
гражданское. Будет буря ... Мы помолчали.
     -  Ладно, - сказал я. - Какие будут приказания? Лидумс задумчиво глянул
в окно.
     -  Смотри-ка, день прошел, а я и не заметил как-то.  Что это, мы и  без
обеда остались?
     - Наука заела, - усмехнулся я.
     -  Значит,  ты - у  химиков.  А  я  тут,  на  месте,  начну  потихоньку
прикидывать, как попасть в эту мышеловку.  Чуть что - позвоню. И ты звони. И
мне, и в округ.
     - Ясно, - сказал я. - Значит, я на сегодня свободен?
     - Лети, - разрешил он, - машина ждет.


Глава четвертая


I

     Я был почти уверен, что не застану Ольгу в  номере,  или, напротив, она
окажется там  не  одна. Она была одна, и спала. Я  успел сходить  под душ  и
переодеться, лишь тогда она показалась на пороге гостиной.
     - Вы не умерли с голоду? - Я чувствовал себя не  очень уверенно, потому
что,  оказавшись  в  номере,  сразу же четко  восстановил в памяти  все, что
произошло здесь сегодня утром, и хотя, не было моей вины в том, что я застал
ее нагой, но и заслугой это не назовешь. Мне было неловко, а в таких случаях
шутливая интонация лучше всего.
     - А вы? - спросила она в ответ.
     Я действительно хотел есть. Давно уже минули все сроки, когда в войсках
по распорядку  полагается  получать котловое довольствие.  Теперь,  когда  я
постоянно  нахожусь вне части, я порой с сожалением вспоминаю времена, когда
носил погоны  без  просветов  (не  с зигзагами,  конечно: до  этого  мне  не
дорасти, ушло время).
     Самым  простым было  спуститься  в  ресторан. Но  я  не хотел.  В  моем
представлении  ресторан  вдруг  накрепко  связался  с  тем  южным  мужчиной,
которого сам же  я придумал несколько  часов  назад  и который стал для меня
реальным настолько, что  я не сомневался, что, войдя в  зал,  сразу же увижу
его за  столиком, и он будет там же раздевать и ласкать  Ольгу глазами,  как
делал  это в  измышленном  мною немом  фильме.  И  почему-то я сейчас не мог
сказать себе "все  равно, какое мое дело" - видимо, в какой-то мере это меня
все же касалось. И, отбросив мысли о ресторане, я сказал, когда Ольга одетой
вышла из спальни в гостиную:
     - Самое время заняться вашими делами. Она кивнула.
     - Я просто не хотела уходить без вас. Мало ли что вы могли подумать.
     - Куда же вы ушли бы?
     Она улыбнулась и  неопределенно махнула рукой. Сейчас,  выспавшаяся  и,
наверное, немного пришедшая в себя, Ольга выглядела совсем иной, чем прошлой
ночью: уверенной в себе. Я  подумал вдруг, что, может быть, никуда и не надо
идти? Пожила она день у меня в  номере, может остаться и еще, а там... А там
видно будет, нет смысла загадывать надолго,  все равно такие расчеты никогда
не оправдываются - у меня, по крайней мере.
     - Я  хотел вместе  с  вами нанести визит моим  старым знакомым.  Вы,  я
думаю,  сможете  пожить у них,  пока... пока ваши  дела не выяснятся. Но вот
думаю, - я поднял руку с часами, - не поздно ли?
     - Это не мне решать, - сказала она спокойно.
     - Может быть, завтра?
     Это было  с моей стороны недвусмысленным предложением. Она так и поняла
это.
     - Здесь я не останусь, - сказала она не  задумываясь, ровным голосом. -
Вы сами должны понять.
     Я  понял. Что-то  все-таки  произошло  между нами утром  в  те секунды,
здесь, в номере, мысленно  мы -  не тогда, а  чуть  позже  -  были вместе, и
именно потому, что  это произошло в мыслях, опасно  было  оставаться вдвоем,
потому что это могло бы случиться и на деле. Значит, она не хотела этого.  А
я? Если  подумать,  то и я нет.  Бездумно, сразу -  да, тогда не  страшно. А
когда перед этим думаешь, все начинает казаться куда более серьезным.
     - Ладно, - сказал я, - идемте. Не убьют же нас, в конце концов.
     - А если даже - что изменится? - словно про себя сказала Ольга.
     Это мне не понравилось. Легко говорить о смерти может тот, кто на самом
деле  находится от нее достаточно  далеко, для кого она - понятие в общем-то
фантастическое, к нему не относящееся. Но у военных смерть - и порой  весьма
конкретно  -  принадлежит к заранее  оговоренным  условиям  жизни  и службы.
Начиная  с  присяги, где сказано: "Не  щадя своих сил и самой жизни". И я не
люблю, когда по  этому  поводу зря  треплют  языком. Это  свидетельствует  о
несерьезности человека.
     - Не говорите глупостей, - сказал я.
     Мы вышли без приключений и молча миновали несколько кварталов.  Порой я
ловил на себе  взгляд Ольги, любопытный и слегка иронический:  я в ее глазах
выглядел великим молчальником, женщины таких не  любят, но на какое-то время
проявляют  определенный интерес; женщина пытается понять,  что же кроется за
молчанием:  большая глубина -  или  же полная пустота? Редкая женщина  может
удержаться   от  искушения   растормошить  молчуна  и   удовлетворить   свое
любопытство;  и  непохоже  было,  чтобы  Ольга  принадлежала  к   таким.   И
действительно, ее  терпения  хватило  еще метров  на сто,  потом  она строго
спросила:
     - Вы не сказали мне, что это за дом, куда меня ведете.
     - Шестиэтажный, - сказал я хмуро. Об этом  доме  мне говорить не  очень
хотелось, с  ним было связано  многое, и  не всегда радостное, хотя  в общем
бывало  всяко.  Именно  сейчас, в  момент,  когда она  заговорила, я пытался
убедить  себя  в  том,  что  дом  этот  -  всего лишь обиталище моих  старых
знакомых, и  ничто иное. Я  уже почти уговорил себя,  когда Ольга  вспугнула
мысли.
     - Кто там живет?
     Спрошено  это было тоном  светской дамы, боящейся унизиться общением  с
людьми не своего круга. По меньшей мере, неуместно.
     - Во всяком случае, зто не вокзальная публика.
     - Вокзалов  я как  раз не очень боюсь, - сказала она уже  иначе, как бы
задумчиво. - Там, на худой конец, есть милиция.
     - Бы, кажется, очень  напуганы мужиками, - не удержался я. Она ответила
сразу же:
     - Да.
     Я покосился на нее. И в самом  деле,  так оно  и должно было быть. И не
только из-за  ее красоты; она даже сейчас, рядом  со мной, человеком зрелого
возраста, шла очень вызывающе, как бы заявляя каждым шагом, каждым движением
бедра, каждым поворотом головы:
     "Вот  иду  я. Заметили? Хочется  подойти? Попробуйте..." Причем  в этом
"попробуйте"  не  содержалось угрозы, скорее - легкая  подначка: "Слабо ведь
подойти, а? Ну, рискните же!.." Поэтому легко было поверить, что "рисковали"
часто.
     - Может быть, вы сами виноваты?
     - Нет, - убежденно ответила она. -  Умный человек понимает, что все это
ровно ничего не значит. - Она сразу догадалась, что я имел в виду, наверное,
доброжелатели уже не раз делали ей подобные замечания. -  К сожалению, умных
- меньшинство. Но разве из-за этого надо скрывать свою суть? Да, мне приятно
нравиться - к ничего больше. -  Она  глянула на меня и улыбнулась. - Вы ведь
знаете.
     - Ну ... - начал я.
     - Именно. И совсем не  потому, что вы не проявили настойчивости.  Стало
бы только хуже: мне пришлось бы подумать о вас нехорошо.
     "А мне-то что до вашего мнения", - подумал я, но вслух не сказал этого,
а лишь вернулся к началу разговора.
     - Не беспокойтесь, там хорошие люди. Военный в годах и его жена.
     - У вас есть знакомые среди военных?
     - И немало, - сказал я.
     - Они кажутся вам интересными людьми?
     - Как кто. Как и среди всех остальных.
     -  Не  знаю,  -  сказала  она,  - мне  они  кажутся  людьми  достаточно
ограниченными.
     - Ну, с этим я не согласен, - возразил я. - Армия настолько велика, что
люди в ней бывают самые разные.
     И в самом деле, подумал я. Мы редко пытаемся понять, что такое армия, в
самом общем виде.  Армия - это особая  страна,  особое мировоззрение и образ
жизни. В армии есть все,  что есть в гражданской жизни, и сверх того многое,
чего  в  ней  нет.  В  армии  есть своя  аристократия  и  свой  плебс.  Своя
интеллигенция  и  свои  тупицы.  Свои  ученые  и  писатели.  Свои  артисты и
композиторы. Свои таланты и бездари. Свои изобретатели  и  исполнители. Свои
художники и инженеры. Свои философы и люди действия. Люди необходимые и люди
случайные.  Люди  принципа   и   конъюнктурщики.   Свои  спортсмены  и  свои
гиподинамики.  Свои герои и свои трусы.  Свои  независимые и свои подхалимы.
Свои мечтатели  и свои  прагматики.  Свои карьеристы  и свои  работяги. Свои
удачники  и  неудачники. Свои  трезвенники  и  пьяницы.  Свои мудрецы и свои
дураки; правда,  говорят, что  уж если дурак армейский, то он  всем  дуракам
дурак.  Может быть. Но какими  бы ни были люди в армии,  они  -  кроме всего
прочего, или  прежде всего - солдаты,  люди приказа  и  подчинения,  люди не
самой легкой судьбы...
     Я  чуть было не проскочил мимо  нужного нам дома и остановился в  самый
последни