Владимир Михайлов.
   Заблудившийся во сне

   -----------------------------------------------------------------------
   М., "Эксмо", 1997.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 16 November 2000
   -----------------------------------------------------------------------


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ


ОПЕРАЦИЯ

   Длинный коридор раздвоился, два рукава расходились под углом, каждый из
них вел в операционную; я свернул налево. Как положено, я был  в  салатном
комбинезоне,  незакрепленная  еще   маска   болталась   ниже   подбородка,
непривычная для меня обувь то и дело заставляла замедлять шаги,  чтобы  не
остаться босиком, но, в общем, все пока шло нормально: никто не обращал на
меня внимания, занятый скорее всего своими мыслями о предстоящей  нелегкой
работе, - да здесь и не принято интересоваться друг другом, это не нужно и
не по правилам - в этом  пространстве.  Я  имею  в  виду  не  пространство
клиники, а нечто совсем другое.
   Больной был уже положен на стол - узкий, подвижной, на  роликах.  Экран
установили, и лица пациента я не видел, но мне глядеть и не требовалось, я
и так знал, кому выпало  лежать  тут,  в  ярком  бестеневом  свете.  Хотя,
конечно, он мог выглядеть совершенно иначе, чем на  приевшихся  портретах.
Но это - дело привычное.  Все,  что  от  меня  сейчас  требовалось  -  это
держаться  рядом  с  тем,  кто   будет   оперировать,   кому   на   помощь
отмобилизована  вся  не  очень  многочисленная  команда.   Держаться,   не
вмешиваясь - до того самого мгновения, когда придет мой черед  и  я  скажу
хирургу несколько слов и сделаю одно-единственное движение рукой  -  и  он
все поймет, вовремя изменит план, распорядится подключить еще один аппарат
- и все, дальше дела пойдут как по маслу, операция завершится  успешно,  а
наутро тот, кто провел ее, проснется...


   Я с большим удовольствием рассказал бы о смысле, содержании и ходе этой
операции: может быть, кому-нибудь сей предмет и показался  бы  интересным.
Но подобный рассказ мне не по силам: в медицине  я  ни  черта  не  смыслю,
никогда не учился и  не  работал  по  врачебной  линии,  и  из  всей  этой
премудрости твердо знаю лишь одно: что  у  здорового  человека  есть  своя
нормальная температура, и составляет она тридцать шесть  и  шесть  десятых
градуса по Цельсию. Такой эрудиции мне хватает. А то,  что  я  оказался  в
операционной рядом с ведущим хирургом, и не  только  оказался,  но  еще  и
нужный совет подал вовремя - это уже, я бы сказал, совсем из другой оперы.
Перед тем как отправиться в клинику и участвовать в операции,  я  получил,
как говорят у нас в конторе, скромно и со  вкусом  называемой  "Институт",
полную накачку и совершенно четко и точно знал - нет, не  знал,  скорее  -
ощущал, в какой миг и что именно надо будет сказать, и что - сделать.  Как
только я это выполнил, все, что касалось  операции,  вылетело  у  меня  из
головы, и хорошо, что вылетело: если бы  все  такие  разовые  вливания  со
всякими подробностями оставались в мозгах, то и  мне,  и  любому  из  моих
коллег  приходилось  бы,  из-за  несовершенной  конструкции   человеческой
памяти, таскать на плечах голову величиной с Луну, а  с  таким  украшением
трудно проходить в узкие двери.
   Так что о подробностях на сей раз спрашивать меня не нужно. А  то,  что
знаю, буду рассказывать сам, не дожидаясь команды.


   ...и наутро тот, кто провел операцию, проснется и за  чашкой  утреннего
кофе  с  удовольствием  будет  вспоминать,  как  ему  приснился  сон,  что
называется, в руку: будто бы он  прооперировал  самого  имярека,  то  есть
сделал во сне то, что наяву ему придется совершить лишь через три часа,  и
не просто прооперировал, но вовремя заметил неожиданную опасность, то, что
проспали и рентгенологи,  не  снимавшие  пациента  под  таким  (необычным,
правда) углом, и терапевты не услышали, и УЗИ не нашарило  -  а  он  вдруг
совершенно  четко  почувствовал  грозящую  беду  уже  в  ходе  операции  и
молниеносно сообразил - что именно надо сделать.  Н-да,  бывают  же  такие
сны... Сон, конечно - ерунда, неконтролируемые  психические  явления,  или
как их там, - но все-таки вот эта мысль, насчет нежелательного осложнения,
пришла хоть и во сне, но по делу, и надо будет сегодня, оперируя, обратить
на это особое внимание...
   Вот в таком духе будет он думать, мне же остается только  пожелать  ему
всяческих успехов.


   А что касается меня, то очень кстати мне припомнилась поговорка: сделал
дело - гуляй смело.
   В Институте немного напортачили с расчетом времени, но на  этот  раз  в
мою  пользу.  Я  отработал  быстро  и  мог  теперь,  возвращаясь,  сделать
небольшой и неспешный крюк по мини- и  микроконтинуумам  ПС;  просто  так,
чтобы доставить себе удовольствие.
   Значит, быть посему.



ОХОТА

   Натянув тетиву, я прижал напряженный большой палец правой руки к  мочке
уха, а левой медленно вел лук с наложенной  стрелой,  ожидая,  пока  ус-ту
остановится хоть на мгновение. Гладкий каменный наконечник упорно  смотрел
в ее худой бок с клочьями свалявшейся шерсти; весна только  начиналась,  и
мяса на животном было не очень много, но на мне и моих женщинах - пожалуй,
еще меньше, а за три последних дня это  была  первая  дичь,  к  которой  я
ухитрился подойти. Отщепенцу в голодные дни приходится несладко. Хотя вряд
ли и в племени, которое покинули я и мои женщины, дела шли намного  лучше:
охотников там, понятно, немало, но ртов, готовых вцепиться и жрать -  куда
больше. Нет, я не жалел о том, что мы ушли, хотя впервые эта мысль  пришла
в голову не мне, а Ну Ши, у которой возникло странное желание не лежать ни
с кем другим, кроме меня. Мне это  вначале  показалось  странным,  но  она
быстро доказала, что права, потому что и у зубастых Раш,  и  у  ковыляющих
вперевалку Уро, поедающих, как мы, и мясо, и рыбу, и коренья, и мед, когда
удается найти его, - да и у всех прочих: и у тех, кто ест только мясо, и у
других, кому по вкусу лишь трава и молодые веточки - словом, у всех весной
начинается такой порядок, что Охотник  не  терпит  рядом  с  собой  других
мужчин и борется за своих женщин до последнего, не подпуская к ним никого.
Я долго думал и решил, что она лучше, чем я,  понимает  устройство  жизни.
После этого мы ушли. Ну Ши говорила, что уйти нужно вдвоем, но с этим я не
согласился и велел идти  со  мною  еще  двум  женщинам,  быть  с  которыми
нравилось мне больше, чем с другими. Нас не хотели отпускать, потому что я
один из лучших охотников, и не хотели отпускать женщин, потому что были  и
другие мужчины, кому  нравилось  отходить  в  сторонку  с  ними,  так  что
пришлось подраться, и трое из моих противников ушли в те места  счастливой
охоты, куда попадает каждый, когда здесь его  постигает  Большая  Неудача.
Потом племя еще два раза пыталось напасть и причинить Большую Неудачу  уже
мне, но получилось наоборот. И нас оставили в покое, тем более что недавно
еще много - больше трех - девочек посвятили в женщины, и  охотникам  стало
просторнее.
   ...Ус-ту остановилась там, где я и ожидал: почти  в  середине  полянки,
где всегда росла вкусная трава Ир; по соседству  с  нею  я  порой  находил
длинный кусачий корень Ах, которым мне нравилось заедать мясо. Такое место
было одно во всем моем лесу. Я тоже застыл. Ус-ту внимательно  огляделась,
но не увидела меня, потому что на мне  была  накинута  травяная  плетенка,
очень хорошо сделанная И Та, второй женщиной, умевшей лучше всех плести  и
такие накидки, и сетки, которыми мы ловим рыбу, а также делать предметы из
глины. Правда, на этой земле глины не было, но я знал место  в  двух  днях
пути, и каждый раз, когда солнце сворачивало к холодным  дням,  мы  ходили
туда, чтобы запастись ею. Успокоенная ус-ту склонила голову на длинной шее
к  траве  и  отщипнула.  В  следующий  миг  насторожилась:   ветер   вдруг
переменился и подул от меня; на поляне так бывает нередко, ветер  блуждает
между деревьями и выбегает на поляну то с одной, то с  другой  стороны.  Я
видел, как напряглось ее тело. Но стрела уже  летела,  бескрылая  чайка  с
каменным клювом. На всякий случай я сразу же наложил вторую: так учат  нас
старые охотники. Но стрелять еще раз не понадобилось. Ус-ту не успела даже
оттолкнуться всеми своими ногами; бескрылая чайка  вонзила  клюв,  козочка
упала, не начав прыжка,  и  я  длинными  скачками  понесся  к  ней,  держа
наготове короткий нож из очень гладкого и блестящего  камня  (он  достался
мне после схватки с незнакомым племенем, проходившим  через  наши  места),
чтобы прикончить, перерезав горло.
   Подбежав, я так и сделал, потом набрал в горсть теплой крови и выпил, и
мне стало очень хорошо. Я испустил свой клич, приложив ладони по  сторонам
рта; сделал это два  раза,  потом  еще  два  раза,  поворачиваясь  во  все
стороны. Чтобы все знали, что я хороший охотник и  не  вернусь  к  огню  с
пустыми руками.
   Взвалив ус-ту на плечи, я направился к ручью: мое стойбище было в лесу,
на том берегу, недалеко  от  опушки.  Подойдя  к  воде,  я  вдруг  заметил
неподалеку, совсем рядом, что-то странное. На влажном песке виднелся след.
Не мой. Но человеческий. Здесь проходил чужой. Но  это  было  не  главным:
рядом со следом лежало нечто...
   Я остановился. Нагнулся. Поднял это. Не имеющее названия. То было -  не
земля, не дерево, не камень. Если бы (размышлял я, вертя найденную вещь  в
пальцах) в лесу росли деревья с  белыми,  странной  формы  листьями  -  не
округлыми и не заостренными, как наконечник стрелы, очень тонкими, странно
шуршащими, с очень прямыми краями, двумя подлиннее, двумя  покороче,  -  и
если бы кто-то подобрал и сложил множество таких листьев вместе,  -  может
быть, чтобы удобнее было их кусать, - а сверху и снизу  положил  пластинки
коры того же дерева, так же ровно обрезанные - тогда, пожалуй,  получилась
бы именно такая вещь.
   Но у каждой вещи есть свое назначение. Какое же - у этой?
   Я обнюхал ее. Запах был незнакомым, странным, скорее неприятным. Он  не
говорил о том, что вещь эту можно есть, но и не предостерегал от этого. Он
был - никакой.
   Листья этой штуки были  покрыты  множеством  неровных  точек.  Было  ли
дерево больным? Тогда есть его не следовало.  Или  это  была  его  обычная
окраска? Листья ведь бывают всякими.
   Я осторожно откусил уголок. Пожевал. Вкус тоже был  никаким.  Но  может
быть, вещь эта все-таки годилась в пищу? Так или иначе, я решил не бросать
ее и взял с собой.
   Того, кто проходил берегом, я не встретил; да и не ждал его: след  был,
самое малое, двухдневной давности,  а  мы,  все  четверо,  тогда  как  раз
спустились вниз по ручью, где в одном месте легко было  бить  рыбу  копьем
или ловить в сетку. Так что он уже далеко.
   Женщины встретили меня с радостным визгом и тут  же  принялись  снимать
шкуру и разделывать мясо. Я почувствовал возбуждение после  свежей  крови,
и, бросив непонятную вещь близ огня, велел Ну Ши идти со мною. Мы  немного
отошли от огня, на ровное местечко, очень удобное для того,  что  я  хотел
делать. Я повалил ее, не дожидаясь, пока она ляжет сама,  и  начал  делать
все так, как  должен  делать  хороший,  очень  хороший  охотник,  уверенно
владеющий своим копьем. Мы извивались, от Ну Ши шел приятный запах сладких
луковиц, которыми она иногда натиралась. Остальные женщины смотрели на нас
и завидовали, не зная, настанет или нет сразу же и их очередь.
   Я едва успел ощутить всплеск внутреннего огня, которого добивался,  как
женщины у огня завизжали. Я поднял голову. Принесенная мною никакая  вещь,
которую я бросил близ огня, ярко  и  высоко  горела,  словно  тонкая  кора
Белого дерева. Я вскочил, но было поздно.
   Хотя женщины вряд ли были виноваты, я решил все-таки накричать на  них,
а может быть, и побить немного - чтобы они не подумали, что  это  как  раз
моя  вина  в  том,  что  никакая  вещь  сгорела,  хотя  мне  хотелось  еще
поразглядывать ее, отдыхая после еды. Дело в том, что на одном из  листков
точки, или как их еще назвать, соединялись  так,  что  из  них  получалось
что-то, похожее на охотника, такого же, как я и все мы. Ну не совсем, но в
общем почти такого, как тот, кто появляется,  когда  глядишь  в  спокойную
воду.
   Но  тут  уши  мои  уловили  звук,  донесшийся   откуда-то   сверху.   Я
насторожился. Ноющий гул "Юнкерсов" был  мне  хорошо  знаком.  По  траншее
перекатывалось уже протяжное "Во-оздух!". Я ожидал, что сразу же слева,  с
опушки,  застучат  зенитки,  но  наши  молчали,  потому,   наверное,   что
бомбардировщики шли не на нас, а куда-то в глубину, через линию фронта - к
мосту, надо думать. Нам же не следовало обнаруживать себя раньше  времени.
Потому что ожидался десант. И похоже,  новая  волна  "Юнкерсов",  что  уже
виднелась  вдалеке  в  сопровождении  "Мессеров",  везла   не   бомбы,   а
парашютистов.
   - ...К бою!.. - разнеслось над окопами.
   Мой "СГ" стоял на своем столе,  лента  была  заправлена.  Я  пригнулся,
удобно пристроил  локти,  прикинул  -  на  какой  высоте  начну  доставать
спускающихся. На немалой: пулемет был изготовлен для зенитного огня,  тело
установлено на стреле станка, задранной кверху; станок опирался  при  этом
на щит. Ну, еще минута-другая...


   - Остров! Остров!..
   Сознание того, что это обращаются ко мне, пришло  не  сразу.  Глаза  не
хотели открываться. Вообще просыпаться, когда спишь под давлением,  бывает
порой очень нелегко. Но срок моего очередного выхода  в  Пространство  Сна
закончился.
   Я медленно поводил глазами, заново - каждый раз заново!  -  привыкая  к
яви. Тем временем с меня аккуратно, я бы даже  сказал  -  ласково  снимали
электроды, которыми я был обмотан,  как  Гулливер  у  лилипутов,  из  вены
вытащили иглу - такой можно убить лошадь, если только размахнуться пошире,
- и, выпроводив сестричек, мой встречающий - сегодня им был Пещерный Лев -
сказал:
   - С прибытием, Остров. У тебя все в порядке?
   Я для верности пошевелил руками, одной ногой, другой. Повертел головой,
в которой еще была полная каша.
   - Давай, давай, - поторопил Лев. - Ванна, процедурная, потом  запись  -
все в темпе, как полагается. И не изображай страдальца: ничего сложного  у
тебя вроде бы не возникало.
   - Да нет, - сказал я, отчаянно зевая. - Как планировалось -  участвовал
в операции, все выполнил точно, теперь и здесь  дело  должно  благополучно
завершиться.
   - Ага, конечно, - согласился Лев. - А ведь не подскажи мы  -  и  он  бы
скорее всего пациента зарезал. Нет? Мы бы ведь тоже не спохватились,  если
бы больному подсознание во сне не просигналило, а  мы  не  сумели  бы  это
уловить.
   - Не зарезал бы, - поправил я. - Но не смог бы спасти.
   Имени пациента мы вслух не произносили,  хотя  оно  всем  известно.  Не
любим громких имен. К тому же, мне лично его голос совершенно не нравится.
И не только голос.
   Пещерный Лев тяжело, пещерно подумал.
   - Ну и истерика началась бы, а?
   - Вот это уж точно.
   - Да, кстати, -  сказал  он,  помолчав.  -  Ты  вроде  бы  еще  куда-то
сворачивал?
   - Да ну, - отмахнулся я. - Сходил в давнее прошлое, потом в недавнее...
Я же над этой темой работаю в свободное время, забыл?
   - Ах, ну да, конечно, - закивал Лев, хотя я готов был спорить на обед у
"Максима", что о моей теме он  впервые  услышал.  Он  в  Институте  не  по
научной, а по оперативной части. - Ну и как, много открытий натворил?
   - Никаких новостей - разве что мелкие штрихи к уже известной  картинке.
Одно только... Там, в мезолите... По-моему, то был точно мезолит...
   - Наверное, они все там воняют жутко, - покачал он головой. -  Так  что
там у тебя стряслось, в палеолите? Или где?
   Но я уже передумал. Сперва сам прокачаю этот казус в голове.
   - Да нет, ничего определенного. - Я потер  то  место,  где  только  что
торчала игла, и сейчас кожа слегка зудела. - Скажу при записи.  Сколько  у
меня теперь отгулов?
   - Ну, - проронил он неуверенно, - не более трех дней.
   Я его понимал: нас было мало. Но и своего отдавать не собирался.
   - Ладно, - заключил я, вставая с ложа - спального станка, как мы у себя
это называем. И потопал в ванную из рабочей  палаты,  которую  уже  привык
считать своею - из палаты, как ни смешно, номер шесть.
   Но такие совпадения меня не  смущают.  Да  и  никого  другого  во  всем
Институте. Тем более что процентов семьдесят из наших Чехова наверняка  не
читали.



ПРЕДСТАВЛЕНИЕ САМОГО СЕБЯ

   Мы с вами виделись не раз. Но если встретимся средь бела дня на  улице,
в магазине, в метро или на тусовке у общих знакомых, вы меня  не  узнаете.
Потому что пути наши пересекались в других - даже не местах и временах, но
в других мирах.
   В мирах сна. Говорю - мирах, поскольку их много.
   Чувствую, вы уже приблизились к пониманию. Ну, еще  самую  малость.  Ну
же!
   Да, вы правы.
   Потому что я - тот, кого вы видите во сне.


   Но не каждый раз.
   Когда вам встречаются во сне ваши родные, близкие, знакомые - это не я.
Это они. В таких случаях я не показываюсь. Хотя  нередко  нахожусь  где-то
поблизости. Так полагается.  Так  нужно.  Из  того,  что  вам  снится,  мы
получаем  информацию,  порой  очень  интересную  и  даже  важную.  Но   не
вмешиваемся.
   Но когда в  ваших  снах  рушится  логика,  сдвигаются,  перемешиваются,
совмещаются и разбегаются времена и пространства, виданное  и  невиданное,
"реальное" и "сказочное" (эти слова взяты в кавычки намеренно) - знайте: я
в этом участвую.
   Нет, не  могу  сказать  горделиво:  "Это  -  дело  моих  рук".  Как  ни
прискорбно для самолюбия, я - достаточно  мелкая  сошка.  Исполнитель,  не
более. Актер, не постановщик. Солдат, а не фельдмаршал. Таких,  как  я,  -
ну, не то, чтобы много, но не так уж и мало. Хотя мы испытываем постоянную
нехватку профессионалов, потому  что  нас  меньше,  чем  нужно  бы,  чтобы
поддерживать устойчивую связь с Пространством,  откуда  происходит  все  и
куда возвращается. Да, именно с Пространством Сна. Так мы его называем  за
неимением более емкого и  точного  термина.  Название  "Иной  мир",  каким
иногда обозначают некоторые макроконы  Пространства  Сна,  на  самом  деле
слишком расплывчато и, по сути, бессодержательно.
   С терминологией у нас вообще неурядицы, она еще не успела устояться.  В
других бюро таких, как я, именуют "dream-man". Мы у  себя  из  принципа  и
патриотизма пользуемся, как правило, только русским, и  пытались  в  самом
начале  работы,  когда  контора  еще  только  создавалась,  перевести  это
наименование на родной язык. Получился "снивец".  Слово  привилось,  но  в
другом  значении:  так  у  нас  теперь  называют  всякого  не-специалиста,
которого мы встречаем в Пространстве Сна, в ПС, иными  словами  -  всякого
спящего по природной потребности, а не  по  заданию.  Вместо  этого  слова
возник лексический  метис:  "дрим-опер",  а  также  -  несколько  позже  -
"дрим-драйвер",  это  более  высокая  ступень,  нечто  вроде  капитана,  и
"дрим-инспектор", где-то, по-моему, между майором и подполковником. Что же
касается "дрим-мастера", то это уже генеральский чин. Эти словесные мулы и
работают.  Еще  более  употребительным  стало  обобщенное  "дример".  Хотя
"снивец"  у  нас  порой  и  для   своих   употребляется   -   в   качестве
пренебрежительной клички; когда вам случится возвратиться  с  задания  без
нужного результата, будьте готовы к тому, что именно так вас и окликнут.
   Впрочем, со мной такого не случалось уже давненько.
   А вообще-то я такой же человек, как вы. И живу, может быть, на соседней
улице, не исключено - в том самом доме, что и вы, и даже - в  квартире  за
стеной. Правда, выхожу редко. И дома бываю далеко не всегда.
   Большую часть времени я провожу вне времени - как  бы  странно  это  ни
звучало. Потому что в Пространстве Сна, где я выполняю задания, времени  в
нашем привычном понимании просто не существует. С этим фактом вам  еще  не
раз придется сталкиваться. То, что мы считаем  прошлым  или  будущим,  там
существует с