отсутствием хороших манер.
     - И еще одна мелочь, - продолжал мистер  Бедфорд.  -  Миссис  Бедфорд
желала бы оставить себе на память ожерелье из алмазов и  жемчуга,  которое
принадлежало Джейн. Она считает, что с твоей стороны это был бы прекрасный
жест.
     Было очевидно, что эта просьба глубоко заботила мистера Бедфорда, ему
явно было неловко, но ясно было и то, что он  не  осмелился  бы  появиться
дома с пустыми руками. Он барабанил пальцами по краю  стола  и  неожиданно
повернул голову в сторону, как будто это не он  упомянул  об  ожерелье,  а
кто-то иной...
     - Учитывая при этом стоимость ожерелья... - небрежно бросил он.
     - Джейн дала мне понять, что это семейная реликвия, - сказал я  самым
мягким тоном, на который только был способен.
     - Ну... да... это правда. Оно принадлежало нашей семье сто  пятьдесят
лет. Его всегда передавали очередной миссис Бедфорд. Но поскольку у  Джейн
не было детей...
     - ...и к тому же она была всего-навсего миссис Трентон...  -  добавил
я, пытаясь за иронией скрыть горечь.
     - Ну вот, - озабоченно буркнул мистер  Бедфорд.  Он  шумно  кашлянул.
Вероятнее всего, он не знал, как себя вести.
     - Ну, хорошо, - сказал я. - Все для Бедфордов.
     - Очень тебе обязан, - выдавил из себя мистер Бедфорд.
     Я встал.
     - Должен ли я еще что-нибудь подписать?
     - Ничего. Ничего, благодарю, Джон. Все уже улажено. - Он тоже  встал.
- Помни, если мы будем в состоянии тебе чем-то помочь... достаточно  будет
позвонить нам.
     Я кивнул. Наверно, я все же  был  неправ,  питая  такую  антипатию  к
Бедфордам. Да, я потерял молодую жену и еще не родившегося ребенка, но они
потеряли единственную дочь. Кого они могли винить в своем несчастье,  если
не Бога и не самих себя?
     Мы  обменялись  с  мистером  Бедфордом  крепким  рукопожатием,  будто
генералы враждебных армий после подписания не слишком  почетного  мира.  Я
направился к двери, когда  неожиданно  услышал  женский  голос,  говорящий
совершенно естественным тоном:
     - Джон?
     Я резко обернулся. У меня волосы на голове от страха стали ежиком.  Я
вытаращил глаза  на  мистера  Бедфорда.  Мистер  Бедфорд  в  свою  очередь
уставился на меня.
     - Да? - бросил он. Потом наморщил лоб и спросил: - Что  случилось?  У
тебя такой вид, будто ты увидел привидение.
     Я поднял руку, напряженно прислушиваясь.
     - Вы слышали что-нибудь? Какой-то голос? Кто-то произнес мое имя?
     - Голос? - повторил мистер Бедфорд. - Чей голос?
     Я заколебался, ведь сейчас я слышал только уличный  шум  за  окном  и
стук пишущих машинок в соседних комнатах.
     - Нет, - наконец выдавил я. - Видимо, мне что-то почудилось.
     - Как ты себя чувствуешь? Может,  тебе  надо  еще  раз  поговорить  с
доктором Розеном?
     - Нет, зачем же. Это ничего не значит, все  в  порядке,  спасибо.  Со
мной ничего не случилось.
     - Это точно? Ты выглядишь не особенно хорошо. Едва ты вошел, я  сразу
подумал, что выглядишь ты неважно.
     - Просто бессонная ночь, - объяснил я, оправдываясь.
     Мистер Бедфорд положил мне руку  на  плечо  -  не  так,  будто  хотел
придать мне уверенности, а скорее так, будто  сам  должен  был  на  что-то
опереться.
     - Миссис Бедфорд будет очень благодарна за ожерелье, - заявил он.



                                    3

     Перед ленчем я выбрался на  одинокую  прогулку  по  салемскому  парку
"Любимые девушки". Было холодно. Я поднял воротник плаща, а из  моего  рта
вылетал пар. Голые деревья застыли в немом ужасе перед зимой,  как  ведьмы
Салема, а трава была серебряной от росы.  Я  дошел  до  эстрады,  покрытой
полукруглым куполом, и сел на  каменные  ступени.  Неподалеку  на  лужайке
играли двое детей; они бегали,  кувыркались,  оставляя  на  траве  зеленый
запутанный след. Двое детей, которые  могли  бы  быть  нашими:  Натаниэль,
мальчик, умерший в лоне матери, - как же еще иначе  назвать  неродившегося
сына? - и Джессика, девочка, которая так и не была зачата.
     Я все еще сидел на ступенях, когда подошла пожилая женщина в потертом
подпоясанном плаще и бесформенной вельветовой шляпке. Она  несла  раздутую
сумку  и  красный  зонтик,  который  по  непонятным  причинам  раскрыла  и
поставила у ступеней. Она села примерно в паре футов от меня,  хотя  места
было предостаточно.
     - Ну, наконец, -  проворковала  она,  раскрывая  коричневый  бумажный
пакет и вынимая из него сандвич с колбасой.
     Украдкой я присматривался к пожилой даме. Она, наверно, не  была  так
стара, как мне вначале казалось, ей было самое  большее  пятьдесят,  может
быть пятьдесят пять. Но она была так бедно одета,  а  ее  седые  волосы  -
настолько неухоженны, что я  принял  ее  за  семидесятилетнюю  бабку.  Она
начала есть сэндвич так изысканно и с таким вкусом, что я не мог  оторвать
от нее глаз.
     Мы так сидели почти двадцать минут на ступенях эстрады в Салеме в  то
холодное мартовское утро. Пожилая дама ела  сэндвич,  я  наблюдал  за  ней
краем глаза, а люди шли мимо нас, разбредаясь по расходящимся  от  эстрады
веером тропинкам.  Некоторые  прогуливались,  другие  спешили  куда-то  по
делам, но все мерзли, и всех сопровождали  облачка  пара,  выходящего  изо
рта.
     В 11:55 я решил, что пора идти. Но прежде чем уйти, я  сунул  руку  в
карман плаща, вытащил четыре монеты  в  четверть  доллара  и  протянул  их
женщине.
     - Пожалуйста, - сказал я. - Возьмите их, хорошо?
     Она посмотрела на деньги, а затем подняла взгляд на меня.
     - И вы не боитесь давать серебро ведьме? - улыбнулась она.
     - А разве вы - ведьма? - спросил я не совсем серьезно.
     - Разве я не похожа на ведьму?
     - Сам не знаю, - с улыбкой ответил я. - Я  еще  никогда  не  встречал
ведьм. По-моему, ведьмы должны летать на метле и носить на  плече  черного
кота.
     - О, обычные предрассудки, - ответила  пожилая  дама.  -  Ну  что  ж,
принимаю ваши деньги, если вы не опасаетесь последствий.
     - Каких последствий?
     - Для человека в вашем положении всегда возможны последствия.
     - В каком это положении?
     Пожилая дама порылась в сумке, вытащила яблоко и вытерла его  о  полу
плаща.
     - Вы же  одиноки,  правда?  -  спросила  она  и  откусила  от  яблока
единственным зубом, как белочка из мультфильма  Диснея.  -  Вы  одиноки  с
недавнего времени, но все же одиноки.
     - Возможно, - уклончиво ответил я. У меня появилось чувство, что этот
разговор полон подтекста, словно мы встретились с ней в "Любимых девушках"
с определенной целью, и  что  люди,  проходящие  мимо  нас  по  тропинкам,
напоминают шахматные  фигуры.  Анонимные,  но  передвигающиеся  по  строго
определенным маршрутам.
     - Что ж, вам лучше знать, - заявила женщина. Она  откусила  очередной
кусок яблока. - Но мне кажется, что это так, а я редко ошибаюсь. Некоторые
утверждают, что у меня есть мистический дар.  Однако  эти  утверждения  не
мешают мне, - особенно здесь, в Салеме. Салем - хорошее место  для  ведьм,
лучшее во всей стране. Хотя, может, и не лучшее для одиноких людей.
     - Что вы хотите сказать? - спросил я.
     Она посмотрела на меня.  Глаза  у  нее  были  голубые  и  удивительно
прозрачные, а на лбу - блестящий, слегка покрасневший шрам в  виде  стрелы
или перевернутого вверх тормашками креста.
     - Я хотела сказать, что каждый должен когда-то  умереть,  -  ответила
она. - Но важно не то, когда человек умирает; важно лишь где  он  умирает.
Существуют определенные сферы влияний, и иногда люди  умирают  вне  их,  а
иногда внутри.
     - Извините, но я все еще не совсем вас понимаю.
     - Предположим, вы умрете в Салеме, - она улыбнулась. -  Салем  -  это
сердце, голова, живот и внутренности. Салем - это ведьмин  котел.  Как  вы
думаете, почему именно здесь начались процессы над ведьмами? И почему  они
так неожиданно прекратились? Вы когда-нибудь видели, чтобы люди так быстро
приходили в себя? А вот я -  нет.  Никогда.  Появилось  влияние,  а  потом
исчезло, но бывают места, в которых, по-моему, оно  не  исчезало  никогда.
Как посмотреть.
     - А от чего оно зависит? - Все это меня заинтересовало.
     Она улыбнулась снова и подмигнула.
     - От многих вещей. - Она подняла лицо к  небу.  На  шее  у  нее  было
что-то вроде ожерелья из сплетенных волос, скрепленных кусочками серебра и
бирюзы. - От погоды, от цен на гусиный жир. От многого.
     Неожиданно я почувствовал себя типичным туристом.  Я  сидел  здесь  и
позволял какой-то полусвихнувшаяся бабе кормить меня сказочками о  ведьмах
и о "сферах влияний" и вдобавок воспринимал это серьезно. Наверняка  через
секунду мне предложат погадать за соответствующую  плату.  В  Салеме,  где
местная Торговая Палата заботливо эксплуатирует процессы ведьм  1692  года
как главную приманку для  туристов  ("Делаем  на  заказ  любые  наговоры",
уверяют плакаты), даже нищие используют колдовство в качестве средства для
рекламы.
     - Извините, - сказал я. - Желаю вам приятного дня.
     - Вы уходите?
     - Ухожу. Было приятно с вами поговорить. Все это очень интересно.
     - Интересно, но не очень правдоподобно, так?
     - О, я вам верю, - уверил я ее. - Все зависит от погоды и от  цен  на
гусиный жир. Кстати, а почем нынче гусиный жир?
     Она словно не услышала  мой  вопрос  и  встала,  отряхивая  крошки  с
поношенного плаща жилистой старческой ладонью.
     - Вы думаете, я попрошайка? - резко спросила она. - Думаете,  дело  в
этом? Вы думаете, что я - нищая попрошайка?
     - Совсем нет. Просто мне уже пора.
     Какой-то прохожий задержался рядом с нами, как  будто  чувствуя,  что
дело идет к ссоре. Потом остановились еще двое -  мужчина  и  женщина,  ее
кудрявые  волосы,  освещенные  зимним  солнцем,  создавали  вокруг  головы
удивительный светящийся ореол.
     - Я скажу вам две вещи, - заявило ископаемое дрожащим голосом. - Я не
должна вам этого говорить, но я скажу. Вы сами решите,  предупреждение  ли
это или просто обычный вздор. Никто не может вам помочь, поскольку на этом
свете мы никогда не получаем помощи.
     Я не ответил,  а  только  недоверчиво  посматривал  на  нее,  пытаясь
угадать, кто она: обычная сумасшедшая или необычная попрошайка.
     - Во-первых, - продолжала она, - вы не одиноки, хотя вам так кажется,
и никогда не будете одиноки, никогда в  жизни,  хотя  временами  и  будете
молить Бога, чтобы он освободил вас от нежелательного общества. Во-вторых,
держитесь подальше от места, где не летает ни одна птица.
     Прохожие,  видя,  что  ничего  особенного   не   происходит,   начали
расходиться.
     - Если  хотите,  можете  меня  проводить  до  площади  Вашингтона,  -
продолжала старуха. - Вы идете в ту сторону, верно?
     - Да, - признался я.
     - Тогда пойдемте вместе.
     Когда старуха подняла сумку и сложила свой красный зонтик, мы  вместе
направились по одной из тропинок в западном направлении. Вокруг парка  шла
фигурная железная ограда. Тени от штакетов падали на траву. Было  все  еще
холодно, но в воздухе уже чувствовалось дыхание весны. Скоро придет  лето,
совсем другое, чем было в прошлом году.
     - Жаль, что вы подумали, будто я мелю вздор,  -  заговорила  старуха,
когда мы вышли на улицу с западной стороны площади Вашингтона.  На  другой
стороне площади стоял  Музей  ведьм,  вобравший  в  себя  память  о  факте
убийства в 1692 году двадцати ведьм из Салема.  Это  была  одна  из  самых
жестоких охот на ведьм в истории человечества.  Перед  парадным  входом  в
музей  стоял  памятник  основателю  Салема,  Роджеру  Конанту,  в  тяжелом
пуританском плаще, с плечами, блестящими от сырости.
     - А знаете, это очень старый город, - сказала  старуха.  -  У  старых
городов есть свои тайны, своя собственная  атмосфера.  Вы  не  чувствовали
этого раньше, там, в "Любимых девушках"? Вам  не  казалось,  что  жизнь  в
Салеме напоминает загадку, колдовской круг? Полный смысла,  но  ничего  не
объясняющий?
     Я посмотрел на другую сторону площади. На тротуаре напротив, в  толпе
туристов и зевак, я  заметил  красивую  темноволосую  девушку  в  короткой
дубленке и  обтягивающих  джинсах,  прижимавшую  к  упругой  груди  стопку
учебников. Через секунду она исчезла. Я почувствовал удивительную  боль  в
сердце, ведь  девушка  была  так  похожа  на  Джейн.  Но,  наверно,  таких
хорошеньких девушек много. Все-таки я решительно страдал синдромом Розена.
     - Здесь я должна свернуть, - сказала старуха.  -  С  вами  необычайно
приятно беседовать. Люди редко слушают, что им говорят, так, как  все-таки
слушали вы.
     Я искренне улыбнулся и протянул ей на прощание руку.
     - Наверно, вы хотите знать, как меня зовут, - добавила она. Я не  был
уверен, вопрос ли это, но кивнул, что могло означать как согласие,  так  и
отсутствие интересов.
     - Мерси Льюис, - объявила она. - Не забудьте, Мерси Льюис.
     - Ну что ж, Мерси, будьте осторожны.
     - Вы тоже, - сказала она, а потом  ушла  удивительно  быстрым  шагом.
Вскоре я потерял ее из вида.
     По какой-то причине  мне  вспомнился  отрывок  из  "Оды  Меланхолии",
который часто цитировала Джейн:

                  С Красотой - но тленною - она живет;
                  С Веселостью - прижавшей на прощанье
                  Персты к устам; и с Радостью, чей мед
                  Едва пригубишь - и найдешь страданье...

     Я опять поднял воротник плаща,  засунул  руки  глубоко  в  карманы  и
направился перекусить.



                                    4

     Я в одиночестве съел  сандвич  с  говядиной  и  луком  в  баре  Реда,
находящемся в старом здании "Лондо Кофе Хаус" на Сентрал-стрит.  Рядом  со
мной негр в новехоньком плаще барберри непрерывно насвистывал сквозь  зубы
популярную мелодию. Молодая темноволосая секретарша не мигая наблюдала  за
моим отражением в зеркале. У нее было удивительно  бледное  лицо,  как  на
картинах прерафаэлитов. Я чувствовал себя измученным и очень одиноким.
     Около двух часов дня я приплелся под хмурым небом на площадь  Холкок,
в Зал аукционов Эндикотта, где происходила приуроченная к  концу  квартала
распродажа старых маринистских гравюр и картин. В каталоге было  упомянуто
три важных лота, и среди прочих -  масляная  картину  Шоу,  представлявшая
корабль "Иоанн" из Дерби, но я сомневался, смогу ли позволить себе  купить
ее. Я искал товары для лавки сувениров: офорты, гравюры и карты. Я мог  бы
себе позволить купить одну или две акварели, оправить  их  в  позолоченные
или ореховые рамы и продать с прибылью в девятьсот процентов. Была и  одна
картина неизвестного художника  под  названием  "Вид  западного  побережья
Грейнитхед, конец XVII века", которая достаточно заинтересовала меня  хотя
бы потому, что на ней был изображен полуостров, где я жил.
     Аукционный зал был огромным, холодным, в викторианском  стиле.  Косые
лучи зимнего солнца падали в него через ряд высоких, как в  соборе,  окон.
Большая часть покупателей  сидела  в  плащах,  а  перед  началом  аукциона
раздавалось "концертное" покашливание, хлюпанье носом и шарканье подошв по
паркету. Явилась едва ли дюжина покупателей, что было явно  необычным  для
аукционов у Эндикотта. Я даже не  заметил  никого  из  Музея  Пибоди.  Сам
аукцион также был вялым; Шоу с трудом ушел за 18.500  долларов,  а  редкая
гравюра в резной костяной раме - за 750 долларов. Я надеялся, что  это  не
знаменовало упадок в торговле связанными  с  морем  редкостями.  Ко  всему
прочему, мне только не хватало к концу года обанкротиться.
     Когда наконец аукционист выставил на продажу вид Грейнитхед,  в  зале
осталось от силы пять или шесть покупателей -  не  считая  меня  и  одного
полоумного старикана, который являлся на  каждый  аукцион  к  Эндикотту  и
повышал цену на любой лот, хотя все знали, что у него нет даже пары  целых
носков и живет он в картонной коробке неподалеку от пристани.
     - Стартовая цена - пятьдесят долларов.  Есть  желающие?  -  возвестил
аукционист, заткнув  большие  пальцы  рук  за  проймы  элегантного  серого
жилета, украшенного цепочкой от часов.
     Я по-кроличьи задвигал носом в знак подтверждения.
     - Кто  больше?  Смелее,  джентльмены,  Эта  картина  является  частью
истории. Побережье Грейнитхед в 1690 году. Настоящий раритет.
     Желающих  не  было.  Аукционист   демонстративно   вздохнул,   ударил
молоточком и заявил:
     - Продано мистеру Трентону за 50 долларов. Следующий лот, пожалуйста.
     Меня на аукционе ничего больше не интересовало, поэтому  я  вылез  из
кресла и пошел в упаковочную.  Сегодня  там  царствовала  миссис  Донахью,
крупная  ирландка  в  полукруглых  очках,  с  морковно-рыжими  волосами  и
великолепнейшим задом, самым большим, который я когда-либо видел в  жизни,
и один вид которого вызывал вполне определенные  ощущения  в  штанах.  Она
взяла у меня картину, потянулась за оберточной бумагой и  веревкой,  после
чего взревела басом, обращаясь к своему помощнику:
     - Дэмьен, ножницы!
     - Как здоровье, миссис Донахью?  -  с  дрожью  возбуждения  в  голосе
выдавил я.
     - Еле жива, - ответила она. - Ноги болят, и давление не в порядке. Но
мне очень жаль  вашу  жену,  мистер  Трентон.  Я  даже  расплакалась,  как
услышала об этом. Такая красивая девушка, Джейн Бедфорд. Я  знала  ее  еще
когда она под стол пешком ходила.
     - Благодарю вас, - кивнул я.
     - Значит, это и есть вид Салемского залива? - спросила она,  поднимая
картину.
     - Грейнитхед, точно к северу от Аллеи  Квакеров.  Видите  этот  холм?
Теперь там стоит мой дом.
     - Ага. А что это за корабль?
     - Корабль?
     - Здесь, у другого берега. Пожалуй, это все же корабль, не правда ли?
     Я поглядел на картину. Я не заметил этого раньше, но  миссис  Донахью
была права. С другой  стороны  залива  был  корабль  под  всеми  парусами,
нарисованный в таких темных красках, что я принял его за  кучу  кустов  на
берегу.
     - Не хочу вмешиваться в ваши дела, - сказала миссис Донахью, -  но  я
знаю, что вы торгуете этими древностями недавно времени, а теперь потеряли
любимую жену... На вашем месте я бы послушала доброго совета и постаралась
проверить, что это за корабль.
     - Вы думаете, стоит? - заикнулся я. Меня не обидело, что  она  давала
мне  совет.  Хороший  совет  всегда  пригодится,  даже  если  исходит   от
упаковывающей картины Медузы Горгоны, хоть и с великолепным задом.
     - Ну, никогда нельзя знать заранее, - заявила она. - Когда-то  мистер
Брейснот  купил  здесь  картину,  на  которой  были  французские  корабли,
выплывающие из залива Салем, а когда он проверил названия  этих  кораблей,
то  обнаружилось,  что  он  владеет  единственным  изображением  "Великого
турка", сохранившимся до наших дней. Он продал эту картину Музею Пибоди за
пятьдесят пять тысяч долларов.
     Я еще раз посмотрел на удивительный темный корабль,  нарисованный  на
заднем плане картины, которую я только что приобрел.  Он  не  казался  мне
заслуживающим особого внимания. Анонимный художник  не  поместил  на  носу
никакого названия. Вероятнее  всего,  это  был  просто  плод  воображения,
поспешно дорисованный для  общей  композиции  картины.  Но  я  решил,  что
попробую его идентифицировать,  особенно  если  так  мне  советует  миссис
Донахью. Ведь именно она  сказала  мне  в  свое  время,  чтобы  я  поискал
фирменный знак в виде головы грифона на фонарях из Род Айленда.
     - Если заработаю на  этом  миллион,  выделю  вам  пять  процентов,  -
пошутил я, глядя, как она уверенно запаковывает картину.
     - Пятьдесят процентов или ничего, жадина, - рассмеялась она.
     Я вышел из аукционного зала с картиной под мышкой. Остальные  закупки
- гравюры, акварели и небольшая коллекция гравировки  по  стали  -  должны
были быть доставлены в лавку в течение недели. Я только жалел, что не  мог
себе позволить приобрести картину Шоу.
     Когда я спускался по ступеням парадного входа, солнце уже скрылось за
крышами изысканных