Каждый  вздох  требовал
усилий, словно что-то тяжелое лежало на груди и мешало дышать.
     - Я долго не выдержу, - сказал Синяев.
     - Сегодня, - ответил Широков.
     Он  вынул  часы.   Это  был  прекрасный  хронометр,   подаренный  ему
профессором Лебедевым  накануне  старта.  "Возьмите  их,  -  сказал  Семен
Павлович. - Эти часы будут верно служить вам все двадцать пять лет".
     - Они стоят, - сказал Широков. - Пружина не в силах двигать механизм,
все части которого стали в два с половиной раза тяжелее.
     Без  стука  в  каюту  вошел  Синьг.  Каллистянский  врач  двигался  с
очевидным усилием.  За ним вошел Мьеньонь.  Будучи моложе своего товарища,
инженер шел  легче и  без  видимого усилия нес  небольшой плоский предмет,
похожий на футляр готовальни.
     - Мы пришли пожелать вам спокойной ночи, - улыбаясь, сказал он.
     - Кроме вас и нас двух,  -  прибавил Синьг,  - весь экипаж звездолета
уже спит. Теперь ваша очередь.
     - Наконец-то! - облегченно вздохнул Синяев. - Начните с меня.
     - Вы ляжете у себя?
     - Да, конечно, - ответил астроном.
     Он вышел с обоими каллистянами.
     - Разденьтесь и лягте,  -  сказал Синьг,  на мгновение задержавшись у
двери.
     - Хорошо, - ответил Широков.
     Оставшись  один,  он  подошел  к  стене  и  нажал  кнопку.  Беззвучно
отделившись от  стены,  как  бы  выйдя  из  нее,  появилась широкая мягкая
постель.
     Ожидать  пришлось  недолго.   Минут  через  семь   оба   каллистянина
вернулись.
     - Ну как? - спросил Широков.
     - Гьеорьгий уже спит, - ответил Синьг.
     Мьеньонь  открыл  футляр.   В  нем  находилось  несколько  прозрачных
кубиков, наполненных бесцветной жидкостью, и банка прямоугольной формы.
     Широков знал, что это такое.
     - Сначала питание, - попросил он, - потом сон.
     - Как хотите, - ответил Синьг.
     Он  положил четыре кубика у  сгиба локтей обеих рук  Широкова.  Через
минуту  кубики  были  пусты.  Питательный  раствор  безболезненно впитался
сквозь стенки кубиков и кожу внутрь тела.
     - Меня разбудят или я проснусь сам? - спросил Широков.
     - Проснетесь сами,  -  ответил Синьг.  -  Доза  рассчитана на  двести
двадцать пять часов сна.
     - Так точно?!
     Широков  повернулся набок.  Синьг  заботливо подложил ему  под  спину
подушку.
     - Вам удобно?
     - Очень хорошо. Давайте!
     Синьг поднес к его рту гибкую трубку,  соединенную с банкой. На конце
трубки находился, раструб, плотно закрывший губы.
     - Вдохните все сразу, - сказал Синьг. - Одним глубоким вдохом.
     Широков с  силой  вдохнул.  На  секунду ему  показалось,  что  фигуры
каллистян закачались и как-то странно расплылись.  Потом все исчезло, и он
погрузился в глубокий сон без сновидений.
     Он  не  почувствовал,  как  Синьг ласково провел рукой по  его  лбу и
волосам.
     - Не забудьте,  -  сказал он Мьеньоню,  - время от времени заходить к
ним  и  передайте об  этом  Ньяньиньгу.  Если  заметите малейшую перемену,
немедленно разбудите меня.
     - Ну  конечно!  -  ответил инженер.  -  Мы хорошо знаем,  что эти два
человека для нас бесценны.
     Синьг задумчиво смотрел на спящего Широкова.
     - Странно, - сказал он. - Когда мы находились на их планете, я как-то
привык к  цвету  их  кожи,  а  сейчас она  кажется мне  снова необычайной.
Посмотрите,  как причудливо и как нежно коричневатый цвет лица переходит в
розовый цвет шеи и плеч. А кисти рук совсем белые. Действительно, фантазия
природы неисчерпаема.  А их глаза!  Какая странная форма.  У Гьеорьгия они
серо-зеленые,  а у Пьети -  чисто-голубые.  Если бы мы вернулись одни, нам
могли не поверить, что могут существовать такие удивительные люди.

     . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

     Белый шар мчался сквозь черную пустоту.
     Беззвучно работали двигатели, отбрасывая назад невидимый глазом свет.
Постепенно увеличивающаяся сила  реакции  все  с  большей и  большей мощью
толкала вперед огромный корабль, становившийся все тяжелее и тяжелее.
     Экипаж спал.
     Мьеньонь,  лежа  в  своей  каюте,  внимательно следил за  показаниями
приборов, расположенных перед ним на стене. В той же каюте спал Ньяньиньг.
Через определенное время он проснется и  сменит Мьеньоня.  Только они двое
будут   бодрствовать  все   эти   полторы   недели,   охраняя  корабль  от
непредвиденных случайностей.
     Звездолет мчался вперед.
     Каждую минуту оставались позади сотни тысяч километров.
     Впереди были Рельос, Каллисто, Родина!
     Мысль о них согревала Мьеньоня теплым чувством любви.
     Глубокая тишина царила на корабле.
     Широков  не  сразу  пришел  в  себя.  Пробуждение  было  медленным  и
постепенным: бессознательность сменилась сновидениями. Он видел себя дома.
Рядом был Куприянов и бинтовал ему ногу. Бинт ложился плотно, так что нога
немела.  "Послабее",  -  попросил Широков. "Нельзя, - ответил профессор. -
Вам надо лететь на Каллисто".  -"Каллисто?  -  спросил Широков. - Я где-то
слышал  это  слово".  -  "Вы  будете лететь двадцать пять  лет,  -  сказал
Куприянов. - Повязка может ослабнуть". И он еще крепче зажал ногу. "Теперь
я  положу вас в  воду",  -  сказал он,  поднял Широкова и понес.  Потом он
исчез,  а Широков  оказался на воде и плыл лежа на спине. "Наверное, это и
есть дорога на Каллисто", - подумал он. И проснулся.
     Еще не  открывая глаз,  он сразу вспомнил все.  Он знал,  что лежит в
своей каюте,  на каллистянском звездолете, и что полторы недели, очевидно,
уже прошли.  Но ощущение плотного бинта на ноге почему-то не проходило,  и
казалось, что он действительно лежит на воде.
     Еще не  сознавая ясно причины,  он открыл глаза и  увидел прямо перед
собой  большой лист  бумаги,  на  котором по-русски  крупными буквами было
написано:

"ОСТОРОЖНЕЕ! ПОМНИТЕ ОБ ОТСУТСТВИИ ВЕСА!"

     Туманная дымка сна,  заволакивавшая его мозг, быстро рассеивалась. Он
понял смысл и  значение этой  предупреждающей надписи.  Она  была сделана,
вероятно, Бьяининем.
     Диегонь  подробно  объяснил,   как   надо   вести  себя  в   условиях
невесомости,  и  Широков хорошо помнил его слова.  Он  осторожно пошевелил
руками. Как ни медленно было это движение, ему показалось, что вся постель
заколыхалась под ним.
     Стараясь не шевелиться,  он стал обдумывать, как подняться, одеться и
выйти из  каюты.  Левая нога  продолжала быть  "забинтованной".  Очевидно,
просыпаясь, он неловко подогнул ее и нога затекла. Очень осторожно Широков
выпрямил ногу.  Он  сразу ощутил прилив крови и  понял,  что  она  затекла
недавно.
     Он чувствовал себя здоровым и сильным.
     Медленно повернув голову, Широков посмотрел вокруг.
     Первое,  что бросилось ему в глаза,  было отсутствие привычного пола.
Каюта стала совершенно круглой,  как внутренняя полость мяча. Его постель,
прикрепленная к  стене,  высоко висела над  той  частью,  которая все  еще
воспринималась им как нижняя.
     "Как же я встану, если встать не на что?" - подумал он.
     Рядом с  постелью висело в воздухе кресло,  на котором лежало белье и
одежда.
     Широков долго смотрел на него.  Он понимал, что ему некуда падать, но
никак не мог заставить себя поверить в реальность этого зрелища.
     Кроме  этого  кресла,   вся   обстановка  каюты  исчезла.   Очевидно,
каллистяне проснулись раньше и привели каюту в состояние,  соответствующее
новым условиям.
     Широкову хотелось встать и  одеться,  но  он продолжал лежать,  боясь
пошевелиться.
     "Но ведь я не лежу,  -  говорил он сам себе.  -  Тяжести нет.  Я вишу
вдоль постели,  не опираясь на нее,  вишу в  воздухе.  Точно так же я могу
висеть в любом другом месте".
     Но  он не мог заставить себя сделать нужное движение и  покинуть свое
ложе.
     Чувство стыда при  мысли,  что  кто-нибудь может войти и  увидеть его
страх, заставило Широкова преодолеть малодушие.
     Он  осторожно приподнял одеяло и  на  мгновение выпустил его из  рук.
Одеяло не упало обратно,  а  осталось висеть над ним.  Невольным движением
Широков схватил его и тут же почувствовал,  что сам поднялся над постелью.
Проведя рукой за спиной,  он убедился,  что действительно висит, ни на что
не опираясь.
     Взявшись руками за края постели, он притянул свое тело обратно.
     Минут пять он лежал,  стараясь справиться с волнением, и только когда
его сердце перестало отбивать пулеметную дробь, медленно выпрямился и сел.
     Руки плохо его слушались.  Они ничего не весили, а мозг еще не привык
управлять  невесомыми  членами.  Координация между  мышечными  усилиями  и
вызываемыми ими движениями была нарушена,  и  должно было пройти известное
время,  пока организм приспособится к новым,  никогда раньше не испытанным
условиям.
     Стараясь точно рассчитывать свои  движения,  Широков протянул руку  к
креслу,  чтобы взять лежавшее на нем белье.  Но,  по-видимому,  он слишком
сильно нажал  на  сиденье,  потому что  кресло вдруг покачнулось и  плавно
опустилось вниз (он  все еще считал то,  что находилось  под его постелью,
низом,  а  противоположную сторону -   верхом,  хотя эти понятия не  имеют
смысла в мире без тяжести).
     - Ну вот! - вслух сказал Широков. - Что же теперь делать? Как поднять
его обратно?
     Он чувствовал себя совершенно беспомощным и  "сидел" на краю постели,
держась за нее, чтобы не упасть.
     "Но я же не могу упасть, - убеждал он самого себя. - Тяжести нет!"
     Он уже не боялся,  что кто-нибудь может войти,  а хотел этого.  Пусть
увидят,  что  он  боится,  но  помогут  ему.  И  он  почувствовал глубокое
облегчение, когда дверь открылась.
     На пороге "стоял" Синьг.
     На мгновение Широков испугался, что каллистянин не заметит отсутствия
пола и упадет, переступив порог.
     - Проснулись? - спросил Синьг. - Как вы себя чувствуете?
     Он отделился от двери и оказался висящим в воздухе.  Это зрелище было
еще поразительнее,  чем вид висящего кресла.  Синьг плыл к  Широкову,  как
пушинка, гонимая слабым ветром.
     - Чувствую себя  хорошо,  -  ответил Широков.  -  Но  никак  не  могу
приспособиться.
     - Мы это испытали, - сказал Синьг, - когда впервые потеряли вес.
     Он  "стоял"  около  постели  так  спокойно  и  просто,  что  Широкову
показалось совсем не страшным покинуть свое убежище.
     - Мы оставили вам кресло,  -  сказал Синьг,  - думая, что оно поможет
вам, но я вижу, что вы неправильно им воспользовались.
     Широков засмеялся:
     - Это верно,  что неправильно. Я хотел достать одежду, но она убежала
от меня!
     Синьг коснулся рукой края постели, и этого слабого движения оказалось
достаточно,  чтобы его тело плавно опустилось.  Он взялся за спинку кресла
и,  оттолкнувшись ногой, поднялся обратно с ним вместе. В обычных условиях
было бы невозможно держать тяжелое кресло на весу одной рукой.
     - Одевайтесь!  -  шутливо сказал Синьг. - А я буду держать его, чтобы
оно опять не убежало.


ЗА БОРТОМ КОРАБЛЯ

     Шло время.
     Много событий произошло и на Земле,  и на Каллисто. Одиннадцать лет -
срок не малый.
     А  звездолет все  так  же  быстро и  равномерно мчался через  пустоту
Вселенной от одной планеты к  другой.  Призрачным сном казалась Широкову и
Синяеву жизнь на Земле.  Словно отодвинулась она куда-то далеко-далеко,  в
туманную даль прошлого.
     Позади осталась та невидимая точка, где звездолет находился на равном
расстоянии от  Рельоса и  Солнца.  Космонавты торжественно отметили момент
перехода через  эту  точку.  И  снова потекло время,  наполненное работой,
различной у каждого члена экипажа, но направленной к одной и той же цели.
     За  бортом была вечная ночь,  не  было и  не могло быть смены света и
темноты,  но  как-то  сам собой раз навсегда установился распорядок "дня".
Чередование сна,  работы и отдыха шло в строгой последовательности,  и это
тоже как-то помогало тому, что время шло быстро.
     День за днем складывались в  недели,  недели -  в  месяцы,  и Широков
иногда с удивлением замечал по своему дневнику,  что прошло гораздо больше
времени,  чем  он  думал.  Все  ближе и  ближе была так недавно казавшаяся
бесконечно далекой, но с прежней силой влекущая к себе планета Каллисто.
     Рельос -  Сириус - все так же казался, даже через оптические приборы,
крохотной точкой, но звездолет был к нему уже гораздо ближе, чем к Солнцу.
Величественная звезда приближалась.  Оставшееся расстояние уже не казалось
Синяеву непреодолимой бездной.  Эта бездна легла позади - между кораблем и
Солнцем.
     Подходил  к   концу  десятый  год  полета.   Скоро  вновь  заработают
двигатели,  начнется торможение и  ставшая столь привычной невесомая жизнь
окончится.
     Тот  постоянный счет  лет,  который так  заметен в  условиях жизни на
Земле,  потерял всякое значение на  корабле;  время,  подобно направлению,
спуталось,  и  Широкову с  трудом удавалось вести свой дневник по  земному
календарю.  Было странно сознавать,  что они прожили около трех лет,  а на
Земле прошло почти ровно десять, что дни и месяцы на корабле не равны дням
и  месяцам Земли.  "Выигрыш времени" создавал труднопреодолимую путаницу в
сознании.
     Но,  несмотря на  этот "выигрыш",  прошедшее от старта время казалось
долгим.
     - Обратная дорога покажется нам еще более длинной, - сказал Широков.
     - Обратный путь всегда кажется более коротким,  -ответил Синяев.  - А
для нас с тобой он еще более сократится сознанием,  что мы возвращаемся на
Родину.
     Они  давно перешли на  "ты"  и  относились друг  к  другу с  братской
любовью.  Здесь,  на корабле (и еще больше -  в  будущем,  на Каллисто,  в
условиях чуждой им жизни),  они и  были братьями,  в более полном значении
этого слова, чем оно понимается обычно.
     - Именно потому, - возразил Широков, - дорога и покажется длиннее.
     - Там  увидим!  Длиннее или  короче,  но  еще  несколько лет придется
провести на звездолете. Разве что мы не захотим вернуться.
     - Не  захотим вернуться?  -  удивленно спросил Широков.  -  Разве  ты
допускаешь, что это может случиться?
     - Нет конечно, - улыбнулся Синяев. - Это я так,  к примеру.
     Находившийся  тут  же  Бьяининь  поднял  голову  от  книги,   которую
внимательно читал, готовя ее к переводу. Он уже совершенно свободно владел
русским языком, и, когда говорил на нем, только мягкость звука напоминала,
что он каллистянин.
     - Обратная дорога,  - сказал он, - кажется короче только до середины.
А затем она становится все длиннее и длиннее.  Можете мне поверить,  я сам
это испытываю.
     - Значит, мы оба правы, - засмеялся Синяев.
     - Кроме  того...  -  начал  Широков,  но  не  закончил фразы.  Что-то
случилось.
     Они услышали едва уловимый звук удара.
     Но не он поразил их и заставил сердца забиться чаще.
     Они  привыкли,  что  полет  корабля совершенно незаметен внутри него.
Гигантский шар летел так плавно и равномерно,  что всегда казалось, что он
стоит на  месте.  И  вот  все  трое ощутили легкий толчок.  Звездолет чуть
заметно вздрогнул.
     Несколько секунд они молча смотрели в  глаза друг другу и  напряженно
прислушивались.   Но  все  было  тихо.  Корабль,  как  и  прежде,  казался
совершенно неподвижным.
     Было  ясно,   что  он  летел  с   прежней  скоростью  и  по  прежнему
направлению.  Если бы  это  было не  так,  если бы  звездолет хоть немного
уклонился от прямого пути или замедлил скорость,  люди были бы уже мертвы.
При скорости в двести семьдесят восемь тысяч километров в секунду никакое,
даже ничтожно малое,  изменение режима полета не могло пройти безнаказанно
для экипажа. Инерционные перегрузки получились бы чудовищно огромными.
     Что же случилось?
     Первым бросился к двери Бьяининь. Широков и Синяев поспешили за ним в
круглый  коридор.   Обычно   пустынный,   он   сейчас   быстро  наполнялся
каллистянами, спешившими в центральный пост. Очевидно, все услышали удар и
 все ощутили слабый,  но  жуткий в  своей непонятности толчок космического
корабля.
     Широков заметил Мьеньоня и задержался, чтобы поравняться с ним.
     - Что  случилось?   -  спросил  он  инженера,  на  лице  которого  не
отражалось ни малейшего беспокойства.
     - Вероятно, столкновение с частицей метеорита, - ответил Мьеньонь.
     - Откуда же взялся здесь метеорит?
     - Не   метеорит,   а   крохотная   частица   метеорита.   Межзвездное
пространство не пусто.
     Они последними поднялись сквозь люк в помещение центрального поста.
     Шарообразная комната  казалась  сверкающей из-за  отражения  света  в
восьмиугольных панелях  телевизионных экранов.  Пульт  управления висел  в
центре этого шара.  Перед ним не было кресла,  которое при отсутствии веса
было совершенно излишним.
     Мьеньонь  покинул  Широкова и  направился к  пульту,  возле  которого
висели в воздухе Диегонь, Вьеньянь и Ньяньиньг. Широков остался с Синяевым
и другими каллистянами у входа.
     Ничего угрожающего,  по-видимому,  не  произошло.  Лица собравшихся у
пульта были  спокойны.  Они  рассматривали многочисленные приборы без  той
торопливости,   которая  свидетельствовала  бы  об  опасности,  угрожающей
звездолету.
     Широков слышал, как Диегонь сказал:
     - Пробоины нет нигде. Проверим экраны.
     Погас свет,  и  один за  другим молочно-белые восьмиугольники как  бы
уничтожили стенки  корабля,  открыв звездный мир,  окружающий звездолет со
всех сторон.
     Пульт и люди,  собравшиеся в центральном посту,  оказались висящими в
пустоте, среди черного мрака бесконечного пространства.
     Широков вспомнил,  какое  волнение и  даже  страх  испытал он,  когда
впервые увидел это волшебное зрелище.  Теперь он  привык к  нему и  только
обрадовался,  убедившись,  что  объективы телевизионных аппаратов -  глаза
корабля - не пострадали.
     Раздался голос Мьеньоня:
     - Кажется, все благополучно.
     - Надо проверить астрономические пункты, - сказал Вьеньянь.
     Снова вспыхнул свет в центральном посту.
     - Проверьте свои аппараты, - сказал Диегонь. - А потом придется выйти
из корабля и осмотреть весь звездолет снаружи.
     - Я сейчас это сделаю, - ответил командиру корабля Вьеньянь.
     Он направился к люку.
     - Я пойду с вами, - сказал Синяев.
     Оба  астронома спустились в  люк.  Остальные остались  в  центральном
посту - ожидать результатов осмотра.
     Широков "подплыл" к  Мьеньоню.
     - Вы говорили,  что на нас налетела частица метеорита, - сказал он. -
Разве она могла повредить корпус корабля?
     - В обычных условиях, - ответил инженер, - даже крупный обломок, будь
он так же крепок,  как кессинд,  не может пробить стенку звездолета. Но не
забывайте,  что  мы  летим  со  скоростью  двести  семьдесят восемь  тысяч
километров в  секунду.  Это меняет дело.  Тут уж  самая крохотная песчинка
опасна.
     - Исключительно редкий случай,  -  сказал Диегонь.  -  В  межзвездном
пространстве,  вдали от планетных систем,  встреча с  метеоритом считается
практически невозможной, но... как видите...
     - Если эта частица пробила корпус... - начал Широков.
     - Она его не пробила,  -  перебил Мьеньонь.  -  А если бы пробила, то
застряла бы между стенками наружной обшивки.
     Вьеньянь  с   Синяевым  вернулись.   Астрономические  приборы   также
оказались целы.
     - Я выйду, - сказал Диегонь.
     - Я с вами, - Мьеньонь посмотрел на Широкова и Синяева. - Может быть,
вы хотите?
     - Мы были бы очень рады.
     В  центральный пост  принесли четыре костюма.  Широков ожидал увидеть
что-нибудь вроде  водолазных скафандров,  но  оказалось,  что  пустолазные
костюмы каллистян ничем их не напоминали.
     Его попросили раздеться.  Прямо на  тело натянули что-то,  похожее на
вязаное трико. Точно вторая кожа, оно плотно сжало его тело и голову. Лицо
оказалось закрытым,  и Широков ничего не видел. Потом он почувствовал, как
на него надели широкий пояс и туго его затянули.
     Он услышал голос Ньяньиньга:
     - Сейчас вы будете