ых туриста" будут  пользоваться  земными  аппаратами,  во-первых,
более привычными, а во-вторых, тут играло роль чувство земного патриотизма.
   Любовь к родине - естественное чувство каждого человека. Находясь в чужой
стране, люди испытывают тоску по родине. Человек гордится  своей  страной  и
ревниво  относится  ко  всему,  что  в  чужой  стране  кажется   ему   более
совершенным. Но никому никогда не приходилось испытывать чувство патриотизма
по отношению ко всей Земле, которое выпало на долю Широкова  и  Синяева.  На
Каллисто это чувство  должно  было  еще  в  большей  степени  овладеть  ими.
Неудивительно поэтому, что они часто отказывались  от  каллистянских  вещей,
даже более высокого качества, предпочитая им свои, земные вещи. Они взяли  с
собой огромное количество одежды, белья и обуви, которое должно было хватить
им на все двадцать пять лет. Предоставленные им  на  звездолете  каюты  были
наполнены самыми разнообразными  предметами  -  от  бритвенных  приборов  до
личной библиотеки и шахматных досок. Все это должно  было  служить  незримой
связью между ними и покинутой Землей.
   К слову сказать, шахматная игра, это прекрасное изобретение человеческого
ума, была, конечно, неизвестна каллистянам Широков - большой любитель шахмат
- в дни поездок по Земле научил играть Диегоня  и  Вьеньяня,  которые  очень
заинтересовались  этой  игрой.  Было  несомненно,  что  шахматы  получат  на
Каллисто большое распространение.
   Каллистяне предоставили своим гостям отдельные каюты. Двери  выходили  на
лестницу, ведущую в нижний круглый коридор, вокруг которого помещались каюты
экипажа. Верхний коридор служил для прохода в лаборатории и  астрономические
наблюдательные пункты. Часть корабля вокруг атомного "котла" не имела  жилых
помещений.
   К вечеру девятого мая погрузка была полностью закончена.  Корабль  и  его
экипаж были готовы к старту, который должен был состояться на следующий день
ровно в двенадцать часов.
   Эту последнюю ночь на Земле даже каллистяне провели в лагере.  Не  только
Широков и Синяев, но и гости из другого мира не могли без  грусти  думать  о
разлуке с Землей,  к  которой  успели  привыкнуть  за  десять  месяцев.  Что
касается обоих ученых, готовящихся покинуть родную планету, то они  даже  не
волновались.   Состояние,   в   котором   они   находились,   лучше    всего
характеризовалось словом  "болезнь".  Они  были  тяжело  больны,  и  их  вид
соответствовал этому понятию.
   В эту ночь в лагере никто не заснул ни на одну минуту.
   Синяев находился в палатке со своей  семьей,  приехавшей  проводить  его.
Жалел ли он о принятом решении, раскаивался ли в том, что покидает родных и,
может быть, больше не увидит их? Этого никто не  знал.  Но  когда  утром  он
вышел из палатки, его лицо было спокойнее, чем вечером.
   Широков всю ночь  провел  с  Куприяновым  и  Лебедевым.  Оба  профессора,
стараясь отвлечь его от беспокойных мыслей, еще и еще раз  говорили  о  том,
что и как он должен изучить  на  Каллисто,  хотя  обо  всем  этом  было  уже
переговорено.
   Куприянов с трудом сохранял спокойствие. Он очень любил Широкова,  и  ему
тяжело было смотреть на него и сознавать, что  он  видит  своего  ученика  в
последний раз. Дожить до возвращения звездолета он не рассчитывал. Но он  ни
разу не повторил той фразы, которая нечаянно вырвалась  у  него  при  первом
разговоре с Широковым об его намерении лететь на  Каллисто,  -  "Мы  с  вами
никогда больше не увидимся, Петя..." Он видел и знал, что Широков  не  забыл
этой фразы и память о ней будет мучить его долгие годы.
   Другие участники экспедиции не расставались с каллистянами. Они  тоже  не
спали, за исключением Диегоня, который, по настоятельному требованию Синьга,
отдохнул несколько часов. Ему необходимо было иметь свежую голову, когда  он
утром сядет за пульт и поведет космический корабль в далекий путь.
   Как только солнце поднялось  над  горизонтом,  в  лагере  снова  закипела
работа. Свертывались  палатки,  грузились  на  автомашины,  поле  постепенно
пустело. Потом стали уезжать люди.
   Проводить каллистян собралось более тридцати тысяч  человек.  Аэродром  и
далеко за ним все поле было заполнено самолетами, автобусами и автомобилями.
Делегации со всех концов СССР и несколько тысяч иностранцев ждали за насыпью
железной дороги момента старта. Было  запрещено  приближаться  к  звездолету
ближе чем на пять километров. Этот огромный круг был оцеплен солдатами полка
Черепанова. Именно этому полку была предоставлена  честь  проводить  гостей.
Сам подполковник находился в лагере. На расстоянии  пятисот  метров  корабль
окружали стальные "доты",  в  узкие  амбразуры  которых  смотрели  объективы
автоматических киноаппаратов.
   К десяти часам утра в лагере остались только каллистяне и десять  человек
ученых во главе с  академиком  Неверовым,  а  еще  через  полчаса  последние
автомобили покинули поле.
   Минуты прощания были тяжелы и для тех, кто покидал Землю, и для тех,  кто
оставался на ней.
   Приехав на аэродром,  Неверов,  Куприянов  и  их  спутники  поднялись  на
сигнальную вышку. Отсюда  хорошо  был  виден  космический  корабль,  одиноко
стоявший среди пустого поля. В сильный бинокль можно было заметить крохотные
фигурки, и  Куприянов  пытался  найти  между  ними  Широкова,  но  это  было
невозможно.
   - Прощай, Петя! - беззвучно шептали его губы.
   Самолеты, летавшие над кораблем все утро, очистили небо,  словно  уступая
дорогу в бездонную глубину.
   И  вдруг  над  звездолетом  появились  четырнадцать  точек.  Они   быстро
приближались  к  огромной  толпе,  встретившей   их   оглушительным   громом
приветствий.
   Двенадцать каллистян, Широков и Синяев низко пролетели  над  всем  полем,
покачивая крыльями в знак последнего привета.
   Куприянов еще раз близко увидел хорошо знакомое лицо, и  ему  показалось,
что синие глаза пристально взглянули на него, и Широков кивнул  головой  ему
одному.

   * * *

   Часы на здании аэровокзала показывали без двух минут двенадцать.
   Людям, заполнившим поле, не был виден космический корабль.  Его  скрывала
высокая насыпь. Он появится,  когда  поднимется  над  землей,  чтобы  начать
долгий путь по дорогам вселенной.
   Все знали, что старт будет беззвучным. Ни взрывов, ни  грохота  не  будет
слышно. Глушители, установленные на каждом двигателе, не пропускали звуков.
   Двенадцать часов...
   Далеко, почти  на  горизонте,  поднялась  над  землей  темно-бурая  туча.
Где-то, в самой ее середине, на секунду блеснула яркая  точка.  Порыв  ветра
пронесся над полем.
   Там, на месте, где был лагерь, бушевал сокрушающий вихрь,  во  много  раз
превышающий силу самого страшного урагана. Многотонной тяжестью  обрушивался
потрясенный воздух на землю, вздымая ее вверх клубящимися массами. Сломанные
у самого корня одинокие березы катились по земле,  ломая  ветви.  Многие  из
тщательно укрепленных стальных кинокамер, вырванные из  земли,  были  далеко
отброшены силой ветра,
   Исполинский шар медленно и плавно отделился от земли и повис  в  воздухе.
Только киноаппараты, заряженные пленкой, чувствительной к инфракрасным лучам
"видели" сквозь бурую тучу, как он, словно в нерешительности, остановился на
секунду. Еще сильнее, еще яростнее заметалась под ним  черная  стена  земли.
Разъяренный воздух раскидывал ее во все стороны, вырывая на месте, где стоял
корабль, глубокую яму...
   Тихо было на поле.
   Огромная толпа затаив дыхание не спускала глаз с темной тучи, которая все
больше и больше расширялась.
   Но вот, словно вынырнув из пучины моря, над ней показался и засверкал  на
солнце космический  корабль.  Заметно  для  глаз,  все  быстрей  и  быстрей,
поднимался он в сияющую бездну, пока не превратился в еле видную серебристую
точку.
   Исчез...
   И долго в торжественном молчании  стояли  люди,  всматриваясь  в  голубую
бесконечность, за которой скрылся звездолет Каллисто, унесший  двух  человек
Земли, отважившихся покинуть ее.
   Вернутся ли они? Или, скрывшись в неведомой людям дали,  они  никогда  не
ступят на родную Землю, взрастившую их, наделившую их пытливым умом,  пылким
и мужественным сердцем?

   Конец второй части
   1  'Онгстрем  -  очень  малая  единица  длины,   равная   0,0000001   мм.
Употребляется  для  измерения  весьма  малых  расстояний  каковы,  например,
расстояния  между  атомами  в  веществе  а   также   длины   световых   волн
ультракоротковолновой части спектра.
   2 Белый карлик  -  название,  присвоенное  в  астрономии  белым  звездам,
имеющим небольшие размеры и значительную плотность.
   3 Экцентриситет - отношение расстояния между фокусами к длине большой оси
у элипса. Э. Земли = 0,01673.
   4 Наклон оси Земли = 23ё27`.

   5 Фотосинтез растений-процесс, происходящий  в  листьях  растений,  когда
углекислый газ под действием солнечного света превращается  в  кислород.  По
выражению К. А. Тимирязева, "тайна зеленого листа - одна из величайших  тайн
на Земле".
   6 Коллоквиум (лат.) - беседа, имеющая целью выяснить познания учащегося.
   7 'Трехцветная теория зрения впервые была высказана  Ломоносовым  в  1756
году. Заключается в том, что в сетчатой  оболочке  глаза  имеются  три  вида
воспринимающих аппаратов - рецепторов,  каждый  из  которых  чувствителен  к
одному из трех основных цветов спектра - красному, зеленому или синему.
   8 Изотропность - одинаковость свойств тела по любому  направлению  внутри
его.
   9 "Победит" - сплав, не уступающий по твердости алмазу, в состав которого
входит вольфрам. Изобретен на московским заводом имени В. Куйбышева.

   10 Сутки Каллисто, или время  полного  оборота  планеты  вокруг  ее  оси,
равнялось двадцати трем  часам  сорока  минутам,  то  есть  было  только  на
двадцать минут короче, чем на Земле.
   11 токсикология - наука о ядах и противоядиях.
   12 Гомо гомини люпус эст (лат.) - "Человек человеку волк".


   13 Заставляя вольтову дугу гореть в закрытом сосуде под высоким давлением
(до 22атм), можно повысить температуру примерно до 6 000 градусов.



 Георгий Мартынов.  "Каллистяне"

   ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ "ЗЕМЛЯ-КАЛЛИСТО"

   Открылась бездна звезд полна;
   Звездам числа нет, бездне дна.
   М. Ломоносов
   ГЛАВА ПЕРВАЯ
   В ПУСТОМ ПРОСТРАНСТВЕ
   За долгие тысячелетия разум человека привык к факту существования Солнца.
Представить себе  мир,  не  имеющий  Солнца,  очень  долгое  время  казалось
невозможным. Ночь не давала такого представления, так как человек знал,  что
Солнце все-таки существует, хотя временно и невидимо.
   Потом человек узнал, что есть в мире места, где Солнце не светит,  но  он
представлял их себе чисто  отвлеченно.  На  Земле  таких  мест  не  было,  а
удалиться от нее человек не умел. Мир без Солнца  был  миром  теоретическим,
доступным только разуму, а не чувствам человека Земли.
   И  вот  Солнце  исчезло!  Оно  стало  во  всем  подобно  другим  звездам,
окружившим звездолет Каллисто со всех сторон. Его даже трудно было найти  на
небе, усеянном бесчисленным количеством таких же блестящих точек, как и оно.
   Так слабо светило  лучезарное  Солнце  Земли,  что  на  него  можно  было
смотреть через оптические приборы корабля совершенно так же, как и на  любую
другую звезду.
   Это было так странно, так  противоречило  вековому  опыту  человека,  что
Георгий Николаевич Синяев,  привыкший  как  астроном  к  мысли,  что  Солнце
обыкновенная звезда, с трудом мог убедить себя в том, что слабая  звездочка,
которую он видит в окуляре, действительно то самое Солнце,  возле  которого,
где-то совсем близко, находится его родная планета,  неразличимая  на  таком
расстоянии.
   Вид  неба  поразительно  изменился.  Ни  одного  из  знакомых  с  детства
созвездий не было видно. Все звезды изменили свое положение, "перепутались",
и он с изумлением убеждался, что не может найти ни одной из них. Вернее,  не
мог найти в первое время.  Теперь,  когда  прошло  семь  месяцев  полета,  с
помощью Вьеньяня Синяев научился находить так  хорошо  ему  знакомые  прежде
звезды в их новом расположении относительно друг друга.
   Но, как это ни странно, Солнце "терялось" для  него  чаще  других  звезд.
Труднее всего найти на небе было именно его.
   Это  непонятное  обстоятельство  долгое  время  оставалось  загадкой  для
Синяева, но, когда в одной из бесед Вьеньянь рассказал ему, что после отлета
с Каллисто испытывал то же самое затруднение относительно  Рельоса,  молодой
астроном  понял  причину.  При  отыскании  любой  звезды  он   мог   немного
ориентироваться по расположению Млечного Пути, который с борта корабля  имел
точно такой же вид, как и  с  Земли,  а  видеть  Солнце  относительно  этого
Млечного Пути  ему  никогда  прежде  не  приходилось.  Оно  всегда  казалось
обособленным от других звезд, не имеющим с ними никакой связи.  Смотреть  на
Солнце как на звезду надо было привыкнуть.
   Но если находить Солнце и звезды было трудно, то  изучать  их  с  помощью
многочисленных   и   совершенных   приборов   астрономической   обсерватории
звездолета  было  наслаждением.  Абсолютная  пустота  за  бортом   создавала
идеальные условия, о которых астрономы Земли могли только мечтать.
   Синяев работал с увлечением, до минимума сократив часы отдыха.
   Он делал это не  только  из  научной  любознательности.  Работа  помогала
бороться с мыслями о Земле, об оставленных на ней близких людях. Он понимал,
как мало шансов застать по возвращении отца и мать живыми, и хотя ни  минуты
не раскаивался в своем решении лететь на  Каллисто,  думать  о  родных  было
тяжело и трудно.
   То же самое происходило и с Широковым. Он был одинок, у него не  осталось
на Земле любимой семьи, но разлуку с родной планетой он переживал,  пожалуй,
еще  тяжелее.  Единственное,  чем  он  мог  заняться,   были   переводы   на
каллистянский язык взятых с собой книг, а здесь все - каждая строчка, каждое
слово - напоминало покинутую Землю, все говорило только о ней.
   Петр Аркадьевич, подобно своему другу, работал "с утра до ночи".
   Каллистяне с неизменным  радушием  и  заботливостью  относились  к  своим
гостям, всеми силами стараясь помочь им справиться с  тоской,  понимая,  как
тяжел именно первый год разлуки с родиной. Они сами пережили точно такое  же
состояние, когда корабль удалялся от Каллисто, двадцать два земных года тому
назад.
   Звездолет находился в пути уже восьмой месяц по земному счету. Почти  два
триллиона километров отделяло его от Солнца и Земли. Медленно  и  постепенно
увеличивая скорость, он летел  сейчас  с  непостижимой  для  ума  быстротой,
каждую секунду оставляя позади свыше ста девяноста тысяч километров.
   Беззвучно и непрерывно работали могучие двигатели  корабля,  прибавляя  к
его скорости девятьсот шестьдесят четыре километра каждые  сутки.  (То  есть
каждые двадцать четыре часа. Суток, в  обычном  понимании  этого  слова,  на
корабле, конечно, не было.) Ускорение,  а  следовательно,  и  сила  тяжести,
равнялось десяти метрам в секунду, и экипаж чувствовал себя так же,  как  на
Земле или Каллисто. Еще четыре месяца  двигатели  будут  работать,  а  затем
звездолет как небесное тело будет двигаться по инерции. Только на расстоянии
трех триллионов четырехсот тридцати двух миллиардов  километров  от  Рельоса
двигатели снова заработают, чтобы так же постепенно замедлить скорость.
   Широков и Синяев уже настолько хорошо овладели каллистянским языком,  что
могли говорить со своими хозяевами на  любую  тему.  Наконец-то  они  смогли
задать вопрос, так сильно  интересовавший  ученых  и  инженеров  Земли:  что
давало силу двигателям корабля, что служило для них "горючим"?
   Ответ не был неожиданным.
   Ученые Земли пока еще в принципе, но уже  представляли  себе  конструкцию
мезонной ракеты и те возможности, которые она  открывает  для  астронавтики.
Было только неясно, как получать струи античастиц, где хранить антивещество,
чтобы не происходило аннигиляции.
   Каллистяне все это знали. Но  их  мезонная  техника  настолько  опередила
представления о ней людей, что не  было  ничего  удивительного  в  том,  что
Смирнов и Манаенко, занимаясь на Земле изучением двигателей звездолета,  так
и не поняли, что перед ними не атомный, а  мезонный  двигатель.  К  тому  же
каллистяне из вполне понятных опасений не допускали земных ученых туда,  где
хранилось  антивещество.  Звездолет  каллистян  был   мезонным   и   атомным
одновременно. Для полета на малой скорости вблизи Земли  и  в  ее  атмосфере
каллистяне пользовались  атомной  энергией,  а  в  межзвездном  пространстве
переключали двигатели на мезонную. Но отражающего рефлектора на  корабле  не
было. От чего отражалось мощное  излучение,  создаваемое  аннигиляцией,  для
Широкова и Синяева  так  и  осталось  неясным.  Это  была  техника,  еще  не
доступная пониманию землянина.
   За семь месяцев они привыкли к кораблю и  чувствовали  себя  на  нем  как
дома. Люди Земли жили  одной  жизнью  (вернее,  старались  жить)  со  своими
хозяевами.
   Это  было  нетрудно.  Каллистяне  обладали  поразительной  чуткостью   и,
казалось, понимали самые тонкие оттенки мыслей  и  настроений  своих  земных
друзей. Ни разу не было случая, чтобы кто-нибудь из каллистян навязывал свое
общество,  когда  по  той  или  иной  причине  люди  хотели  остаться  одни.
Каллистяне   безошибочно   угадывали   такие   мгновения,   точно   обладали
способностью читать мысли.
   Первое время, да, пожалуй, и все десять месяцев пребывания звездолета  на
Земле, люди с трудом  отличали  одного  каллистянина  от  другого.  Они  все
казались "на одно лицо". Теперь Широков и Синяев отличали их так  же  легко,
как своих земных друзей и знакомых. Им было странно вспомнить, что они могли
раньше не замечать столь очевидной разницы. Так  же,  как  люди,  каллистяне
были не похожи друг на друга. И не только чертами лица. Невозмутимый и  даже
флегматичный Мьеньонь резко отличался от впечатлительного Синьга, вдумчивый,
редко улыбающийся Диегонь - от  жизнерадостного,  любящего  шутку  и  острое
слово Леньиньга. Между Бьяининем  и  Вьеньянем  не  было,  казалось,  ничего
общего - настолько различны были их характеры и даже  манера  разговаривать.
Общим для них всех было только одно - то, что побудило их принять участие  в
космическом рейсе, - любовь к знанию.
   Широков и его друг  временами  забывали,  что  они  сами  не  каллистяне,
настолько тесно сблизились представители двух планет. И те и другие думали и
говорили об одном и том же  -  о  времени,  когда  звездолет  домчит  их  до
Каллисто. И те и другие по разным причинам, но одинаково нетерпеливо ожидали
этого дня.
   Широков почти все время проводил в своей каюте, занимаясь переводами. Ему
усердно помогал Бьяининь, не прекративший изучать русский язык и сделавший в
нем значительные успехи. Правда, говорил  он,  сильно  искажая  произношение
слов, с несвойственной русскому языку  мягкостью  звука,  но  мог  читать  и
понимать  почти  все.  В  перерывах   астрономических   наблюдений   к   ним
присоединялся Синяев. Втроем  они  вели  нескончаемые  беседы,  очень  редко
касавшиеся Земли и всегда переходящие на Каллисто. Широкову и  Синяеву  было
тяжело говорить о Земле, и они старались не затрагивать этой темы.  Бьяининь
также никогда не начинал разговора о  планете,  оставшейся  позади,  и  если
все-таки разговор переходил на  Землю,  то  это  всегда  случалось  по  вине
Широкова.
   Так и сегодня Широков, закончив очередной лист перевода и отложив  его  в
сторону, поднял голову и обратился к Синяеву, усердно переводившему описание
какого-то экспоната для каллистянского Музея Земли.
   - Я работаю над переводом романа Льва Толстого, - сказал он.  -  С  каким
изумительным искусством он умеет в  нескольких  словах  дать  яркую  картину
нашей природы! Но  переводить  эти  описания  невероятно  трудно.  Возьмите,
например, такой отрывок. Как перевести его на каллистянский язык так,  чтобы
читатели на Калли