ичего такого, к  чему  бы  рано
или поздно не пришла бы и наша земная научно-техническая мысль,  -  писал  в
эти дни академик Неверов в одной из своих статей. - Наука  и  техника  обеих
планет идет одним и тем же путем, но калли-стяне обогнали нас. Это произошло
потому, что на их планете ничто  не  задерживает  мощного  расцвета  научной
мысли. Много фактов, которые мы узнали за это  время,  говорят  о  том,  что
всего триста лет назад наука Каллисто находилась на одном  уровне  с  наукой
Земли. Но, когда каллистяне покончили со всеми тормозами науки, создаваемыми
капиталистическим   обществом   -   угнетением,   бесправием,    отсутствием
образования у широких масс населения, -  они  пошли  вперед  столь  быстрыми
темпами, что далеко обогнали Землю во всех областях знания. Это естественно,
и так это и должно быть. До тех  пор,  пока  человечество  не  станет  одной
дружной, трудящейся семьей, наука Земли не сможет  догнать  науку  Каллисто.
Одиночке, а капитализм всегда создает одиночек, не по силам  то,  что  легко
для коллектива. Один в поле не воин. Наука Советского Союза и  братских  нам
стран идет тем же путем, что и наука Каллисто. Но  каллистянам  не  угрожают
войны - это создает им огромное преимущество перед нами".
   Но наука и техника Земли были все же достаточно мощны, чтобы,  получив  в
свои руки формулу "ньеоля", создать этот газ, как они нашли  способ  создать
"кессинд".
   Пока строилась "доменная печь", Мьеньонь, Ньяньиньгь, Лежнев и  профессор
Аверин выехали на химический завод,  которому  было  поручено  синтезировать
новый газ, названный "неолом".
   Ньяньиньгь дал формулу "неола", а профессор Аверин "перевел" ее на земной
химический язык.
   Получение "неола" оказалось сравнительно легким делом.  После  нескольких
предварительных опытов он был получен, изготовлен в требуемом  количестве  и
заключен в стальные резервуары.
   Их пришлось сделать особой прочности,  так  как  "неол"  сразу  в  момент
окончания синтеза расширялся с огромной силой.
   Возникшее затруднение разрешили просто. Синтез газа доводили не до конца,
после чего накачивали почти готовый  "неол"  в  резервуар,  внутри  которого
происходила последняя реакция.
   "Неол" горел не сам по себе. В обычном состоянии он не воспламенялся. Но,
соединяясь с чистым озоном, давал ослепительное пламя огромной температуры.
   Изготовить несколько баллонов чистого озона не составило никакого труда.
   Через две недели  каллистянские  инженеры  и  их  спутники  вернулись  на
комбинат.
   Первая  варка  "кессинда"  была  назначена  на  первое  декабря.  На  это
торжество должны были приехать многочисленные гости. Каллистяне, разумеется,
все хотели присутствовать. Пока шла  борьба  за  "кессинд",  они  никуда  не
выезжали из Москвы. Интерес к жизни Земли заглушала тревога.

   СНОВА НА КОРАБЛЕ

   Пятнадцатого января, ровно через пять месяцев после выхода  каллистян  из
шара, на месте бывшего лагеря снова собрались все его прежние обитатели.  Не
было только Черепанова и его полка. Охрану звездолета  несли  теперь  другие
воинские части, расположенные в Золотухино.
   Глубокий снег покрывал те места, где раньше  стояли  палатки.  Окруженный
высокой оградой, сам белый как снег, космический корабль казался  еще  более
фантастическим и неправдоподобным, чем летом. Снежная  шапка  покрывала  его
вершину.
   Рота солдат быстро очистила  площадку  для  вертолета  и  убрала  снег  с
"крыши" корабля. Участники экспедиции и каллистяне поселились на аэродроме.
   Предстояло открыть дверь в помещение атомного "котла" и выяснить, в какой
степени он  был  поврежден  диверсией.  Это  был  вопрос  дальнейшей  судьбы
звездоплавателей, и неудивительно, что все, кто принимал участие в событиях,
связанных с пребыванием корабля на Земле, хотели присутствовать при этом.
   Среди них был человек, впервые попавший на это историческое  место,  хотя
его имя было тесно связано с несчастьем, постигшим каллистянский звездолет.
   Это был корреспондент Ю Син-чжоу.
   Придя в сознание после двадцатисемидневного беспамятства, журналист  стал
быстро поправляться и через два месяца уже был в Москве,  где  его  радостно
встретили не только члены экспедиции, но и каллистяне, знавшие  все,  что  с
ним произошло, и ожидавшие его приезда.
   С опозданием на три месяца корреспондент  агенства  Синьхуа  приступил  к
своим обязанностям.
   Доктор Казимбеков не отпустил своего пациента одного и приехал в Москву с
ним вместе. Так неожиданно осуществилась  его  мечта,  и  доктор  не  только
увидел каллистян, но и его имя вошло в историю прилета космического корабля.
   Выяснилась любопытная подробность, показывавшая, как обдуманно действовал
фальшивый  Ю  Син-чжоу.  Агенство  Синьхуа  аккуратно  получало  из   лагеря
радиограммы своего  корреспондента  и  не  могло  поэтому  даже  заподозрить
что-нибудь неладное.
   Серго Эбралидзе тоже был  здесь.  Нельзя  было  отказать  ему  в  желании
посетить  корабль.  Если  бы  не  его  стекло,  то,  возможно,  пришлось  бы
прибегнуть к помощи токов высокой частоты, а это привело бы к нежелательному
размягчению  металла.   Каллистяне   были   очень   благодарны   грузинскому
стеклодуву. Скромный и даже застенчивый, Эбралидзе никогда не думал, что его
изобретение произведет такой шум и сделает его  имя  известным  всему  миру.
"Стекло Эбралидзе" должно было стать  известным  и  на  Каллисто,  поскольку
подобного   ему   там   еще   не   существовало.   Золотая   Звезда    Героя
Социалистического Труда, украсившая  его  скромный  костюм,  была  для  него
неожиданно высокой наградой.
   В назначенный день вертолет доставил  всех  на  вершину  шара.  Многие  в
первый  раз  спустились  внутрь   космического   корабля.   Его   помещения,
своеобразные круглые коридоры и в особенности центральный пост  с  чудесными
экранами вызвали живейший  восторг,  и  корреспонденты  без  устали  щелкали
своими аппаратами.
   В торжественной обстановке, в присутствии всех каллистян, земных ученых и
журналистов, Мьеньонь, одетый в асбестовый костюм, с маской на лице направил
на стену узкое ослепительно голубое пламя сварочного аппарата.
   Это было великое торжество техники Советского Союза
   - Помните, как мы с вами стояли тогда у этой двери? - спросил  Козловский
Смирнова.
   - Трудно забыть ту ночь, - ответил профессор.
   Низкий гул аппарата смешивался с шипением пламени. Тонкая  щель  медленно
ползла  по  металлу.  Мьеньонь  вырезывал   небольшое   круглое   отверстие,
достаточное, чтобы протянуть в него руку и включить кнопку механизма двери.
   Голубые искры непрерывным каскадом вылетали из-под острия. Иссиня-черными
фантастическими силуэтами метались по стенам  и  потолку  тени  людей.  Даже
сквозь надетые на всех темно-синие очки невозможно было  долго  смотреть  на
нестерпимо яркий огонь.
   Через пять минут Мьеньоня сменил Ньяньиньгь. Больно  глазам  смотреть  на
пламя вольтовой дуги. Его температура доходит до четырех  тысяч  градусов13.
Даже  днем  голубоватый  свет  сварочных  аппаратов  освещает   значительное
пространство. Ночью  мерцающие  вспышки  электросварки  видны  за  несколько
километров.  А  здесь,  в  небольшом  помещении,   среди   отражающих   свет
металлических стен, горело пламя, раскаленное до одиннадцати тысяч градусов.
   Но никто не хотел уходить, и только по  настойчивому  требованию  Синьга,
которого поддержал  Куприянов,  все,  кроме  двух  каллистянских  инженеров,
перешли в помещение центрального поста, где и ожидали конца работы.
   - Почему винтовая лестница, ведущая  к  "котлу",  сделана  постоянной?  -
спросил Смирнова один из  корреспондентов.  -  Ведь  при  полете,  когда  на
корабле отсутствует вес, пользоваться ею очень неудобно.
   - Потому что ею пользуются только во время работы двигателей,  -  ответил
профессор. - В это время на корабле обычные условия тяжести.  Когда  корабль
летит по инерции, эта лестница не нужна. Двигатели не  работают  -  и  внизу
нечего делать.
   На центральном посту царило сдержанное волнение.  Разговоры  возникали  и
обрывались на середине. Мысли всех были внизу, где гудел  аппарат  и  острое
пламя резало стену. Ни единого звука не доносилось оттуда.
   Работа продолжалась тридцать две минуты, но для тех, кто был наверху, она
тянулась бесконечно. Широков говорил потом, что он был убежден,  что  прошло
не меньше трех часов.
   Через два часа, ровно  в  полдень  наступил  самый  ответственный,  самый
волнующий  момент  всей  операции.  Перед   дверью   снова   собрались   все
находившиеся на звездолете. Было  уже  известно,  что  расчет  Мьеньоня  был
правилен. Отверстие  было  вырезано  там,  где  и  требовалось.  Разомкнутая
диверсантом цепь механизма двери была опять замкнута.
   Диегонь нажал кнопку. Как всегда, беззвучно открылась так долго  запертая
дверь, скрывавшая за собой судьбу космическое корабля.
   Три месяца огромных усилий, напряженной мысли и настойчивого  труда  было
вложено в эту победу.
   Победу ли? Или только первый успех в ряду долгих устий, которые  придется
приложить, если "котел" - сердце корабля - поврежден серьезно?
   Дверь открыта.
   Может быть, именно на то, что технике Советского Союза будет не по  ситам
одолеть крепость металла Каллисто, рассчитывал диверсант, закрывая обе двери
в помещение "котла"?
   - Если так, то это был его второй просчет, - сказал Штерн
   - И даже третий, - ответил профессор Смирнов. - В отравлении каллистян он
тоже просчитался.
   Дверь открыта, но никто не двинулся с места. Только Диегонь,  Мьеньонь  и
Смирнов вошли внутрь. Остальные остались ждать в коридоре.
   Медленно шли минуты. Никто не проронил ни слова. Каллистяне стояли тесной
кучкой, и на их черных лицах нельзя было прочесть мыслей.
   Трудно придумать более страшный вопрос, чем тот, который решался для  них
сейчас. Возвращение на любимую родину или вечное пребывание на чужой для них
Земле.
   Синяев обнял за плечи Вьеньяня и с трудом удержи вал нервную дрожь.
   Томительную тишину прервал голос Широкова.
   - Все равно! - сказал он по-каллистянски. - Если  механизм  испорчен,  мы
построим новый. Звездолет будет на Каллисто!
   Стоявший рядом Синьг медленно провел рукой по его лбу, не спуская глаз  с
двери.
   Когда, наконец, в ней появился Диегонь, все взгляды устремились на  него.
Будь он человеком Земли, выражение его лица  сразу  бы  дало  понятный  всем
ответ.
   - Передайте товарищу Козловскому нашу бесконечную благодарность, - сказал
он.
   - Я только выполнил свой долг, - ответил  секретарь  обкома,  раньше  чем
Широков успел перевести слова командира звездолета.
   И  хотя  обе  фразы  были  произнесены  по-каллистянски,   шумный   вздох
облегчения вырвался у всех.
   Агрегат атомного "котла" оказался неповрежденным. Диверсант успел  только
снять часть верхнего кожуха машины.
   Не только каллистяне, но и профессор  Смирнов  сразу  увидел,  что  хотел
сделать "Ю Син-чжоу", куда он пытался добраться. Враг рассчитал верно.  Если
бы тогда, в ночь диверсии, Козловский помедлил еще минут двадцать, агрегат -
сердце корабля - был бы непоправимо испорчен.
   - Теперь  совершенно  очевидно,  что  негодяй  был  инженером,  -  сказал
Смирнов, выйдя за Диегонем в коридор. - Еще немного - и конец!
   - И что бы было в этом случае? - спросил Куприянов.
   - Тогда пришлось бы строить весь агрегат заново, - ответил профессор.
   Куприянов не решился спросить, осуществимо ли это.
   Обожженный до неузнаваемости труп диверсанта лежал у  самой  машины.  Кто
был этот человек? Что побудило его пожертвовать  своей  жизнью?  Все  усилия
выяснить его настоящее имя остались безрезультатными.
   Простой деревянный гроб был заранее приготовлен.
   - Заройте его подальше от корабля, - сказал Козловский
   - Может быть, на кладбище?.. - нерешительно сказал Куприянов.
   - Может быть, поставить еще и памятник? - жестким тоном ответил секретарь
обкома. -Собаке - собачья смерть! Придется произвести дезинфекцию помещения,
- по-каллистянски сказал он, обращаясь к Синьгу.
   За пять месяцев Козловский сделал большие успехи в языке Каллисто.
   Спокойно и радостно прошел день на корабле. Гнетущая тревога и  волнение,
четыре месяца не дававшие покоя каллистянам и людям, наконец,  покинули  их.
Сразу были поставлены на место снятые  части  машины.  Последствия  диверсии
были полностью ликвидированы.
   Корабль был готов в любую минуту отправиться в обратный путь  к  далекому
Рельосу.
   Это каллистянское название начало уже проникать и  в  земную  астрономию.
Все  чаще  и  чаще  в  статьях,  книгах  и  выступлениях  астрономов,  очень
популярных теперь, древнее название "Сириус" заменялось словом  -  "Рельос".
Блестящая звезда имела большее право на это название, данное ей  теми,  кто,
как люди от Солнца, получили от нее жизнь.
   - Ваше Солнце называется у нас "Мьеньи",  -  сказал  Вьеньянь  Штерну.  -
Когда мы вернемся на Каллисто, наши астрономы будут называть вашу звезду  ее
настоящим именем.
   И, почти закрыв узкую  щель  своих  необычайно  длинных  глаз,  задумчиво
повторил:
   - Сьольньцье!

   ПО ЗЕМЛЕ

   Судьба корабля перестала волновать  каллистян.  На  следующий  день  все,
кроме трех человек, улетели обратно в Москву.
   Мьеньонь решил остаться,  чтобы  опробовать  работу  всех  двигателей,  а
некоторые из них перебрать и  удалить  образовавшийся  нагар.  Он  предложил
профессору Смирнову составить ему  компанию,  и  тот,  конечно,  с  радостью
согласился на это. Двигатели звездолета чрезвычайно интересовали его, а  то,
что Мьеньонь собирался пускать их в  ход,  только  усиливало  этот  интерес.
Упустить такой счастливый случай Александр Александрович никак не мог
   - Но как вы будете разговаривать друг с другом? - спросил его Широков.
   - Анатолий Владимирович согласился остаться с нами, - ответил Смирнов
   Лежнев действительно вызвался остаться на корабле. Причину нетрудно  было
понять. Он знал, что каллистяне отправятся в путешествия  и  что  их  должны
будут сопровождать переводчики. Перспектива длительных переездов и связанной
с ними беспокойной жизни не привлекала  толстяка,  привыкшего  к  кабинетной
работе.  Он  с  радостью  ухватился  за  предоставившуюся  ему   возможность
находиться на одном месте. На звездолете был привычный ему комфорт и  полная
возможность в свободное  время  продолжать  работу  по  изучению  источников
тибетского языка, которой он занимался до прилета каллистян.  Он  был  очень
доволен таким поворотом событий.
   - Соединять приятное с полезным, - что может быть лучше? - говорил он
   - Жену не забудьте выписать, - пошутил Степаненко.
   Профессор Смирнов предложил, чтобы за все время их пребывания на  корабле
он и Лежнев питались только каллистянскими продуктами.
   - Это будет проверкой, насколько их пища пригодна для земного человека, -
сказал он. - Петр Аркадьевич и Георгий Николаевич будут спокойнее после этой
репетиции.
   Лежнев согласился с его предложением.
   -Если мы заболеем, - сказал он,  -  это  не  страшно.  Хуже  будет,  если
заболеют в пути Широков и Синяев.
   Предложение Смирнова было принято. По мнению крупнейших  специалистов  по
вопросам питания, продукты каллистян не могли причинить вреда людям.  К  ним
нужно  было  только  привыкнуть.  По  все   же   предварительная   проверка,
предложенная Смирновым, была не лишней.
   Имелась, конечно,  полная  возможность  снабдить  улетающих  на  Каллисто
земных ученых запасом пищи на все двадцать пять лет, но они сами  решительно
отказались от этого.
   - На Каллисто, - говорит Широков, - это свяжет нас. Мы пробудем  там  три
года. За это время мы должны осмотреть всю планету. Таскать с  собой  запасы
пищи более чем неудобно. Лучше всего, если мы  будем  жить  одной  жизнью  с
населением.
   - Посмотрите на каллистян, - добавлял Синяев. - Они  не  путешествуют  по
всей Земле, а сколько хлопот доставляет им вопрос питания!
   Синьг поддерживал желание молодых ученых.
   - Если бы мы, - говорил он, -  намеривались  провести  на  Земле  большой
срок, то обязательно перешли бы на ваши продукты.
   Перед отъездом Козловский поговорил с Мьеньонем.
   - Не допускайте на корабль ни одного человека, - сказал он, - если с  ним
не будет профессора Куприянова или меня. Если кто-нибудь  явится,  передайте
его дежурному офицеру. Не забывайте случая с "Ю Син-чжоу".
   - О нет! - ответил Мьеньонь - Не забудем.
   Было решено, что звездоплаватели пробудут на Земле до мая. За  это  время
они могли ознакомиться с жизнью Советского Союза и других стран.
   Москва им была уже хорошо знакома. Два с половиной месяца они  прожили  в
ней и осмотрели все, что могло вызвать их интерес. Театры, музеи,  картинные
галереи, научные институты и учебные заведения - все было ими осмотрено.
   Но, пожалуй, больше всего гостей заинтересовал  московский  зоологический
парк. Они посещали его несколько дней подряд с огромным  и  вполне  понятным
интересом, рассматривая никогда не виданных животных.
   Перед первым посещением Куприянов предложил  сообщить  дирекции  парка  о
визите каллистян, чтобы в это время туда не допускали других посетителей.
   - В парке всегда много детей, - сказал он. - Они не оставят вас в покое.
   Широков перевел.
   - Наши дети очень любопытны, - добавил он.
   - Дети всегда любопытны, - ответил Синьг. - Это их естественное свойство.
Не лишайте удовольствия ваших детей. Пусть все будет, как всегда.  Мы  будем
смотреть на животных, а дети - на нас.
   Каллистяне по-прежнему ходили в своих серых комбинезонах, но надевали под
них земное шерстяное белье. На ногах у них были белые "бурки", на головах  -
теплые меховые шапки. В этом  комбинированном,  каллистянско-земном  костюме
они были похожи на летчиков. Отправляясь в  зоопарк,  они  надели  под  свои
красные воротники пионерские галстуки,  подаренные  им  во  время  посещения
Московского Дворца пионеров.
   Весть о приезде каллистян молниеносно распространилась по всему парку. Со
всех сторон к ним устремились сотни ребят. В несколько минут гости оказались
в плотной толпе и были вынуждены остановиться. Синьг  обратился  к  детям  с
маленькой речью.
   - Мы приехали сюда, - закончил он,  -  чтобы  познакомиться  с  животными
Земли. У нас, на Каллисто, таких нет. Покажите нам ваших зверей.
   Едва Широков успел перевести эти  слова,  как  все  каллистяне  оказались
оторванными друг от друга и разведенными в разные стороны. Каждого  окружало
не менее сорока детей и большое количество взрослых,  оказавшихся  в  данном
случае не менее любопытными.
   Куприянов, Широков, Лебедев и Ляо Сен,  приехавшие  с  гостями,  остались
одни.
   - Что же теперь делать? - сказал Широков. - Мы с товарищем Ляо  Сеном  не
можем разорваться.
   - Обойдутся и без вас, - смеясь ответил Лебедев.
   День был ясный и солнечный.  Большинство  животных  находилось  в  летних
вольерах. Всюду  виднелись  кучки  ребят,  и  среди  них  -  высокие  фигуры
каллистян. Насколько можно было судить на расстоянии, между ними было полное
взаимопонимание. Маленькие москвичи, по-видимому, прекрасно  обходились  без
переводчиков и с жаром,  перебивая  друг  друга,  рассказывали  гостям,  что
представляет собой то или  иное  животное.  Каллистяне  внимательно  слушали
своих  гидов  и,  казалось,  понимали.  Их  черные  лица   выражали   полное
удовлетворение.
   За месяцы пребывания  на  Земле  каллистяне  научились  кое-как  понимать
русский язык, но, за исключением Бьяининя, не могли говорить на нем.
   Широков подошел к Вьеньяню, которого в  это  время  не  столько  словами,
сколько жестами, уговаривали прокатиться на тележке, запряженной осликом,  и
спросил, не нужны ли его услуги.
   - О нет!- улыбаясь ответил астроном.- Мы хорошо понимаем друг друга.
   К восторгу ребят, он несколько раз прокатился, держа на  руках  по  пяти,
шести  детей.  Те,  кому  не  пришлось  кататься  с  ним,  остро  зави