?  Не  много.
Для этого нужна особая склонность характера. Для  Крайн-Ламии  тоже.  Люди
говорили, что музыка города нагоняет тоску. И  она  никогда  не  смолкает.
Дарклинги даже спальни не изолировали от этой вечной песни.
   Дерк молчал, разглядывая диковинные шпили.
   - Хочешь приземлиться? - спросила Гвен.
   Он кивнул. Аэромобиль скользнул вниз по  спирали.  Они  нашли  открытую
посадочную площадку на стене башни. В отличие от пустых площадок Челленджа
и Двенадцатой Мечты, здесь уже стояли  две  другие  машины:  короткокрылый
спортивный аэромобиль и крошечный черно-серебристый каплевидной формы. Оба
были давно брошены: толстый слой пыли покрывал  их  капоты  и  брезентовые
крыши, подушки сидений в спортивной машине совсем сгнили.  Из  любопытства
Дерк проверил  двигатели  обеих.  Спортивная  машина  безмолвствовала,  ее
батареи иссякли много  лет  назад.  Но  маленькая  "капелька"  заработала,
контрольная панель осветилась мерцающими огоньками. Это  означало,  что  в
ней остался небольшой запас энергии.  Огромный  серый  "скат"  с  Верхнего
Кавалаана был больше и тяжелее, чем обе брошенные машины, вместе взятые.
   С посадочной площадки они прошли в  галерею,  расписанную  черно-белыми
фресками. Замысловатое  сплетение  их  потускневших  узоров  сочеталось  с
доносившимися звуками музыки. Они вышли на балкон,  который  заметили  при
посадке.
   Волны музыки захлестнули их, взывая к ним неземными  голосами,  касаясь
их и играя их волосами, гудя и потрясая взрывами страсти. Дерк  взял  Гвен
за руку и слушал, устремив невидящий  взгляд  поверх  каналов,  куполов  и
башен на лес и горы. Наполненный музыкой ветер, казалось, подталкивал его,
тихим голосом уговаривал прыгнуть вниз, покончить со всем, с этой  глупой,
недостойной и совершенно бессмысленной суетой, которую  он  называл  своей
жизнью.
   По лицу Дерка Гвен догадалась о его мыслях  и  потянула  его  за  руку.
Когда он посмотрел на нее, она сказала:
   - За время Фестиваля двести человек  покончили  жизнь  самоубийством  в
Крайн-Ламии. В десять раз больше, чем в любом другом городе,  несмотря  на
то что в нем жило меньше всего людей.
   Дерк кивнул.
   - Да, это чувствуется. Все дело в музыке.
   - Праздник смерти, - сказала Гвен. - Но, ты знаешь, сам Город Сирен  не
утратил жизни, как Маскел или  Двенадцатая  Мечта.  Он  упрямо  продолжает
жить, словно только для того, чтобы возвеличивать отчаяние  и  прославлять
пустоту жизни. Странно, да?
   - Зачем они построили такой город? Он красив, но...
   - У меня есть своя  теория  на  этот  счет,  -  перебила  его  Гвен.  -
Дарклинги - в большинстве своем нигилисты, склонные к черному юмору,  и  я
думаю,  что  Крайн-Ламия  -  это  злая  шутка  над   Верхним   Кавалааном,
Вулфхеймом, Тобером и другими планетами Окраины, которые из кожи вон лезли
ради устройства Фестиваля. Дарклинги не стали возражать против  праздника.
Они прилетели и построили город, который утверждает, что  все  бесполезно.
Все в мире бессмысленно: Фестиваль, человеческая цивилизация, сама  жизнь.
Подумай только! Какая ловушка  для  самодовольного  туриста!  -  Она  дико
захохотала, откинув голову  назад,  и  Дерка  вдруг  охватил  необъяснимый
страх, как будто он испугался, что его Гвен сошла с ума.
   - И ты хотела здесь жить? - удивился он.
   Ее смех оборвался так же  внезапно,  как  и  начался.  Ветер  унес  его
обрывки.  Поодаль,  с  правой   стороны,   башня-шпиль   издала   короткий
пронзительный звук, докатившийся  до  них  воплем  животного,  пронзенного
болью. Их башня ответила низким похоронным стоном сирены, который протяжно
вибрировал в воздухе. Откуда-то издали,  как  казалось  Дерку,  доносились
равномерные удары одинокого барабана, короткие и глухие.
   - Да, - ответила Гвен. - Я хотела здесь жить.
   Сирена стихла. Тонкие шпили на другом берегу канала, соединенные  между
собой висячими мостами, начали громко завывать, испуская звуки  все  более
тонкие и пронзительные, постепенно дойдя до таких высоких, которые уже  не
воспринимало человеческое ухо. Барабан монотонно продолжал гудеть: "бум...
бум... бум..."
   Дерк вздохнул.
   - Я тебя понимаю, - устало проговорил он.  Я  бы  тоже,  наверное,  жил
здесь. Но не знаю, сколько мне удалось протянуть.  Брак  чем-то  похож  на
этот город, особенно ночью. Может быть, поэтому  я  и  жил  там.  Я  очень
устал, Гвен, очень. И, наверное, я сдался, сложил руки. В прежние времена,
помнишь, я всегда что-то искал: любовь  ли,  сказочное  золото,  тайны  ли
мироздания, - всегда было что-то, к чему я стремился. Но после  того,  как
ты покинула меня... Не знаю, как тебе объяснить... все пошло не  так,  все
стало пресным. А если что-то и получалось, то сразу утрачивало свой смысл.
Все казалось ненужным.  Я  чувствовал  себя  опустошенным  и,  сколько  ни
старался,  лишь  глубже  ощущал  усталость,  становился   безразличным   и
циничным. Может быть, поэтому я прилетел сюда. Ты... Я был лучше, когда ты
была со мной. В те времена я не сдавался так легко. И я подумал, что, если
найду тебя, может быть, смогу найти и себя. Но получается по-другому. И  я
не знаю, получится ли что-нибудь вообще.
   - Послушай Ламию-Бейлис, - сказала Гвен. - И музыка  скажет  тебе,  что
ничего никогда не получается, что все бессмысленно. Я хотела жить здесь...
Вообще-то я не собиралась голосовать  за  то,  чтобы  жить  здесь.  Но  мы
обсуждали, где поселиться,  когда  прилетели  сюда,  и  у  меня  вырвалось
название этого города помимо моей воли. Я испугалась. Может быть, у нас  с
тобой до сих пор много общего, Дерк. Я тоже устала, хотя  и  не  показываю
вида. У меня интересная работа, Аркин -  мой  хороший  друг.  Джаан  любит
меня. Но когда я бываю здесь... или задумаюсь немного дольше, чем  обычно,
приходит мысль, что мне мало того, что у меня есть, что я  хотела  чего-то
другого.
   Она повернулась к нему и обеими руками взяла его за руку.
   - Да, я думала о тебе. Я думала о том, что все  было  лучше,  когда  мы
были вместе на Авалоне. Что люблю все еще тебя, а не Джаана, и  что  мы  с
тобой, может быть, сможем вернуть чудо, оживить  его.  Но  неужели  ты  не
видишь? Это невозможно, Дерк, и вся твоя настойчивость ничего  не  спасет.
Слушай город, слушай Крайн-Ламию. Вот правда, которую ты ищешь. Ты думаешь
обо мне, я думаю иногда о тебе только потому, что все между нами  кончено,
ничего нет. Только поэтому все кажется лучше. Вчера было счастье и  завтра
будет счастье, но  никогда  -  сегодня,  Дерк.  Никогда.  Это  всего  лишь
иллюзия, а иллюзия кажется  реальностью  только  издали.  Между  нами  все
кончено, моя потерянная любовь. Кончено, и так лучше,  потому  что  именно
все становится лучше, когда кончено.
   Она плакала, слезинки медленно стекали по ее щекам. Крайн-Ламия  плакал
вместе с ней, его башни горестно стенали. Но вместе с тем и  дразнили  ее,
как будто говоря: "Да, я вижу твое горе, но оно так же мало значит, как  и
все остальное, и боль так же пуста, как и наслаждение". Шпили  завывали  с
пронзительными взвизгами, похожими на безумный  смех,  а  далекий  барабан
продолжал низко гудеть: "бум... бум... бум..."
   Снова, но теперь уже сильнее, Дерку захотелось прыгнуть с балкона вниз,
навстречу   белевшему   далеко   внизу    камню    и    темным    каналам.
Головокружительное падение, а потом, наконец, покой. Но город дразнил его:
"В смерти нет покоя. Только ничто. Ничто.  Ничто".  Барабан,  ветер,  вой.
Дерк дрожал, все еще держа Гвен за руку. Он посмотрел вниз.
   Что-то двигалось по каналу, легко скользя навстречу ему. Черная  баржа,
одинокий рулевой с шестом.
   - Нет, - твердо сказал он.
   Гвен моргнула.
   - Нет? - переспросила она.
   И вдруг пришли слова, слова, которые тот, другой Дерк  т'Лариен  сказал
бы своей Джинни. Они вертелись на языке, и, хотя он уже не знал, верит  ли
он им сам, эти слова сорвались с губ:
   - Нет! - яростно крикнул он городу, его засасывающей в небытие  музыке.
- Черт с ним, Гвен. В каждом  из  нас  есть  что-то  от  этого  города,  я
согласен. Но дело в том, как мы принимаем это, - он  отпустил  ее  руку  и
широким жестом нарисовал круг, охватывающий  все,  что  скрывала  тьма.  -
Страшно то, что он внушает, но еще хуже тот страх, который закрадывается в
душу, когда что-то в тебе уступает ему, когда ты  ощущаешь,  что  все  это
правда, что ты принадлежишь ему. Но что  делать  с  этим  страхом?  Слабый
делает вид,  что  его  нет,  надеется,  что  страх  уйдет,  занимает  себя
повседневными заботами и старается не думать о темноте снаружи.  Но  таких
страх побеждает, Гвен. В конце концов он поглощает их с потрохами,  а  они
весело лгут друг другу и прославляют его. Ты не можешь быть  такой,  Гвен,
только не ты. Ты должна стараться. Ты - эколог, верно? Для чего существует
твоя наука? Для жизни.  Ты  должна  принять  сторону  жизни,  ты  для  нее
создана. Этот город, этот белый,  как  кость,  проклятый  город  со  своим
гимном смерти отрицает все, во что ты веришь, все, что в тебе  есть.  Если
ты сильный человек, ты признаешь это и будешь бороться,  дашь  ему  имя  и
бросишь вызов.
   Гвен перестала плакать.
   - Это бесполезно, - сказала она, качая головой.
   - Неправда, - возразил он. - Ты ошибаешься по поводу города и по поводу
нас с тобой. В этом есть связь, понимаешь? Ты сказала,  что  хочешь  здесь
жить? Прекрасно! Живи здесь! Само это будет победой, идейной победой. Живи
здесь и знай, что сама жизнь опровергает Ламию-Бейлис. Живи здесь и смейся
над ее абсурдной музыкой, но только не соглашайся с этой проклятой  воющей
ложью, - он снова взял ее руку.
   - Я не знаю, - ответила она.
   - Я знаю, - солгал он.
   - Ты действительно думаешь, что... что мы  можем  начать  все  сначала?
Лучше, чем прежде?
   - Ты не будешь Джинни, - пообещал он. - Никогда.
   - Я не знаю, - повторила она тихо.
   Он взял  ее  лицо  обеими  руками  и  поднял  его  так,  что  их  глаза
встретились, и поцеловал ее, слегка коснувшись губ. Крайн-Ламия  застонал,
жалостливые  звуки  сирен   заполнили   пространство,   отдаленные   башни
пронзительно  вскрикнули,  и  одинокий  барабан  продолжал   свое   тупое,
бессмысленное гудение.
   После поцелуя они стояли в волнах музыки и смотрели друг на друга.
   - Гвен, - заговорил он наконец. В его голосе уже не было прежней силы и
уверенности. - Наверное, я тоже не знаю. Но, может  быть,  стоит  хотя  бы
попробовать.
   - Возможно, - шепнула она. Ее огромные  зеленые  глаза  опять  смотрели
вниз. - Это будет трудно, Дерк. К тому же надо подумать о Джаане и  Гарсе.
И мы даже не знаем, изменится ли что-то, станет ли лучше.
   - Да, мы не знаем, - согласился он. - Много раз за последние  несколько
лет я приходил к решению, что не стоит и  пытаться  что-то  изменить.  Мне
тогда было плохо, я чувствовал себя усталым, бесконечно усталым. Но, Гвен,
если мы хотя бы не попробуем, мы так никогда и не узнаем.
   Она кивнула и односложно ответила:
   - Возможно.
   Дул  сильный,  холодный  ветер.  Волнами  наплывала   безумная   музыка
дарклингов. Гвен и Дерк вошли в здание, спустились по лестнице на  галерею
и вдоль ее поблекших серо-белых стен,  мерцавших  в  темноте,  направились
туда, где их ожидало надежное здравомыслие машины.



5

   От белых башен Крайн-Ламии до тусклых огней Лартейна они летели  молча,
погруженные каждый в свои мысли, не  касаясь  друг  друга.  Гвен  посадила
машину на привычное место на крыше и  вместе  с  Дерком  прошла  до  своих
дверей.
   - Подожди, - быстро прошептала она вместо пожелания  спокойной  ночи  и
исчезла за дверью.
   Озадаченный Дерк остался стоять в коридоре. Послышались  голоса,  затем
дверь распахнулась, и Гвен сунула ему в руки внушительных  размеров  пачку
бумаги в черной кожаной папке. Это была диссертация Джаана, о которой Дерк
почти забыл.
   - Прочти это, - прошептала она, выглядывая из двери. -  Приходи  завтра
утром, мы еще поговорим.
   Она легко коснулась губами его щеки, потом с  легким  щелчком  прикрыла
тяжелую дверь. Дерк постоял минуту, поворачивая  в  руках  толстую  папку,
затем повернулся и направился к лифту.
   Он отошел всего на несколько шагов, когда услышал крик. Ноги Дерка сами
понесли его обратно, и он остановился у двери, прислушиваясь.
   Стены были толстые, Дерк не мог разобрать слов  и  не  понимал,  о  чем
говорят в комнате, но он слышал голоса и  различал  интонации.  Преобладал
голос Гвен, громкий, отрывистый, временами срывавшийся на крик, близкий  к
истерике. Дерк представил, как она расхаживает по комнате перед камином  с
фантастическими существами - она всегда так делала, когда  сердилась.  Оба
кавалаанца, наверное, тоже были там. Дерк четко слышал два других  голоса.
Один -  спокойный,  уверенный,  который  без  гнева  задавал  нескончаемые
вопросы.  Должно  быть,  голос  Джаана  Викари.  Интонации  выдавали  его,
ритмичность  речи  улавливалась   даже   сквозь   стены.   Третий   голос,
принадлежавший Гарсу Джанасеку, сначала звучал редко,  затем  все  чаще  и
чаще и становился все громче и грубее. Спустя  некоторое  время  спокойный
голос умолк, тогда как Гвен и Гарс продолжали кричать друг на друга. Затем
он что-то сказал, что прозвучало как короткая команда. Потом Дерк  услышал
звук шлепка. Пощечина. Кто-то кого-то ударил. Ни на  что  другое  звук  не
походил.
   Затем послышались отрывистые фразы Джаана Викари, и  наступила  тишина.
Свет в комнате погас.
   Дерк тихо стоял с черной папкой в руках и думал, как ему быть.  Но  что
он мог сделать? Только поговорить с Гвен  завтра  утром  и  выяснить,  кто
ударил ее и почему. Ему казалось, что это мог сделать только Джанасек.
   Дерк не стал вызывать лифт, а пошел пешком вниз по  лестнице  к  жилищу
Руарка.
   Уже в постели Дерк понял,  как  сильно  он  устал  и  как  глубоко  был
потрясен. Так много свалилось на него за один день, что он не мог сразу во
всем  разобраться:  кавалаанские  охотники  с  их  оборотнями,   странная,
безрадостная жизнь Гвен с Викари и Джанасеком, неожиданно возникшая слабая
надежда на ее возвращение. Он  долго  не  мог  уснуть,  беспокойные  мысли
крутились в голове. Руарк уже спал, поговорить было не с кем. Наконец Дерк
взял манускрипт, который дала ему Гвен, и начал его  просматривать.  Скоро
ему стало ясно, что  это  научное  повествование  совсем  не  того  сорта,
который так безотказно действует при бессоннице.
   Спустя четыре часа, выпив полдюжины  чашек  кофе,  он  отложил  работу,
зевнул и потер глаза. Затем он выключил свет  и  лежал,  глядя  в  темноту
широко открытыми глазами.
   Диссертация Джаана Викари "МИФЫ  И  ИСТОРИЯ:  ТОЛКОВАНИЕ  ПРОИСХОЖДЕНИЯ
РОДОВЫХ СООБЩЕСТВ, ОСНОВАННОЕ НА ИНТЕРПРЕТАЦИИ СБОРНИКА  ПЕСЕН  О  ДЕМОНАХ
ДЖЕЙМИС-ЛАЙОНА  ТААЛА",  по  мнению  Дерка,  была   не   чем   иным,   как
обвинительным актом  против  сородичей  Джаана.  Она  свидетельствовала  о
злодеяниях кавалаанцев убедительнее, чем все то, что мог бы сказать о  них
Аркин Руарк. Работа  основывалась  на  документах  и  данных  компьютерных
банков  Авалона  и   подкреплена   длинными   цитатами   из   произведений
Джеймис-Лайона Таала и еще более длинными  комментариями  к  ним.  Трактат
содержал подробное изложение фактов, о которых Дерк узнал утром от  Викари
и Гвен. Автор излагал их логично, выстраивая в стройную  теорию,  стараясь
пояснить каждую мелочь. Он даже довольно  убедительно  объяснил  появление
оборотней. Согласно его теории, в Годы Огня  и  Демонов  некоторые  жители
погибших городов спаслись и нашли убежище в поселениях в шахтах. Но  потом
выяснилось, что  под  землей  таилась  огромная  опасность.  Некоторые  из
жителей подземных городов сразу пострадали от радиационного заражения. Они
медленно  и  мучительно  умирали,  возможно,  заражая  тех,  кто  за  ними
ухаживал. Другие выглядели здоровыми, продолжали жить в  поселениях,  став
их членами. Но когда они вступали в брак и производили детей,  последствия
облучения проявлялись. Это предположение Викари сделал без  единой  ссылки
на Джеймис-Лайона, но оно убедительно и правдоподобно  объясняло  мифы  об
оборотнях.
   Викари так же подробно описал события эпохи Страшного Мора, которые  он
сам  осторожно  назвал   "становлением   современных   сексуально-семейных
отношений на Верхнем Кавалаане".
   Согласно его гипотезе, хранги вернулись на  Верхний  Кавалаан  примерно
через сто  лет  после  их  первого  нашествия.  Города,  разрушенные  ими,
по-прежнему лежали в руинах, не было видно ни одного нового здания. Но они
не обнаружили и никаких следов пребывания  рабов-воинов,  оставленных  ими
для   заселения   планеты,    все    вымерли.    По-видимому,    хрангский
Главнокомандующий  ОЗГ  сделал  из  этого  вывод,  что  люди  живы.  Чтобы
уничтожить  их  полностью,  хранги  применили  бактериологическое  оружие:
сбросили на планету бомбы, начиненные бактериями чумы.
   Такова была теория Викари.
   В песнях Джеймис-Лайона не упоминались хранги,  но  во  многих  из  них
говорилось о страшной болезни. Все сохранившиеся кавалаанские  сведения  о
Страшном Море совпадали. Они свидетельствовали о том, что ужасные эпидемии
прокатывались  по  сообществам  одна  за  другой.  Каждая  смена   сезонов
приносила новые, разрушительные эпидемии. Они стали для кавалаанцев  самым
страшным из демонов. Демоном, которого нельзя было победить.
   Девяносто мужчин умирало из каждой сотни, девяносто мужчин и  девяносто
девять женщин.
   Один  из  многих  видов  чумы  оказался  более  опасным   для   женщин.
Специалисты, с которыми Викари консультировался на Авалоне,  сказали  ему,
что, судя по тем скудным сведениям, которые он им предоставил, - несколько
древних  поэм  и  песен  -  можно  сделать  вывод,  что  развитию  болезни
способствовали женские половые гормоны. Джеймис-Лайон Таал утверждал,  что
юные  девицы  избегали  страшной  болезни  благодаря  их   невинности,   а
похотливые эйн-кети заболевали и умирали в страшных  муках,  содрогаясь  в
конвульсиях. По мнению Викари, чумой заражались и  девушки,  не  достигшие
половой зрелости, но болезнь проявлялась не сразу, а только  тогда,  когда
девушка  становилась  женщиной.  Джеймис-Лайон  подвел   под   этот   факт
религиозное толкование. Чума уничтожила целое поколение людей Кавалаана.
   Сначала выживали лишь немногие, защищенные природным иммунитетом. Потом
их стало больше, потому что они рожали сыновей и дочерей с  наследственным
иммунитетом, тогда как  те,  кто  не  перенял  сопротивляемости,  умирали,
достигнув  половой  зрелости.  Со  временем   все   кавалаанцы   приобрели
иммунитет. Страшный Мор закончился.
   Но болезнь нанесла огромный ущерб. Исчезли целые сообщества, а  в  тех,
которые  чудом  уцелели,   людей   было   недостаточно   для   поддержания
жизнеспособного рода. Тогда структура общества и роли  мужчины  и  женщины
претерпели необратимые изменения, отойдя от моногамии  с  равными  правами
полов, свойственной первым поселенцам с Тары.  Вырастали  целые  поколения
людей, в которых мужчин было в десять раз больше, чем  женщин.  Девочки  с
самого раннего детства знали, что взросление несет с собой  смерть.  Время
было  жестоким.  В  этом  мнения  Джаана  Викари  и  Джеймис-Лайона  Таала
совпадали.
   Джеймис-Лайон писал, что грех наконец покинул Верхний  Кавалаан,  когда
эйн-кети были удалены с белого света и снова заперты в пещерах, из которых
они произошли, и их позор скрылся с глаз.  Викари  писал,  что  кавалаанцы
продолжали борьбу  за  выживание  изо  всех  сил.  У  них  не  сохранилось
технологических навыков, необходимых для создания  герметичных  стерильных
помещений, но несомненно, что сведения о таких сооружениях  дошли  до  них
через века, и они все еще  верили,  что  такое  место  может  защитить  от
болезни. Поэтому оставшихся в живых женщин помещали в самое безопасное  по
их  понятиям  место  в  поселении  -  в  охраняемые   больничные   камеры,
расположенные глубоко под землей,