его  тело  маслянисто  блестит.
Гверн, словно демон, расправляет крылья, и туман  распадается  на  длинные
серые ленты. В  состязании  гверн  без  кандалов.  Ризен  Джей  пристально
вглядывается в его силуэт и отступает. Отступает и другой игрок, худенькое
бледное тело которого покрыто разноцветной татуировкой, а  лицо  -  просто
серое  пятно  без  воли  и  характера.  Девочка  продолжает   кричать.   Я
отворачиваюсь, предоставляя их самим себе, и смотрю на последнего игрока.
     Это крупный мужчина с эбеновой кожей и синеватыми тенями на  выпуклых
мышцах.  Он  обнажен.  Подбородок  у  него  угловатый  и  тяжелый,  сильно
выдающийся вперед. Лицо обрамляют  длинные  волосы,  падающие  ниже  плеч,
белые и словно хрустящие, как свежие простыни, белые, как нетронутый  снег
на планете, куда не ступала нога человека. Под моим  взглядом  его  темный
толстый член оживает, наливается, встает. Мужчина улыбается и произносит:
     - Мудрая.
     Вдруг оказывается, что я тоже голая. Я хмурюсь,  и  вот  на  мне  уже
богатые доспехи - пластины позолоченного дюраля с  филигранью  отвращающих
рун, под мышкой старинный шлем с ярким плюмажем.
     - Иоахим Клерономас, - отвечаю я. Его член  все  растет,  набухает  и
превращается в исполинский  толстый  жезл,  крепко  прижатый  к  поджарому
животу. Я прикрываю его вместе с  Клерономасом  черным  мундиром,  как  на
старинной иллюстрации - с сине-зеленым шаром Старой Земли на правом рукаве
и двумя серебряными галактиками на вороте.
     - Нет, - с улыбкой протестует он,  -  у  меня  такого  высокого  чина
никогда не было. - Галактики заменяет шестизвездный круг. -  И  почти  всю
свою жизнь. Мудрая, я предпочитал Земле Авалон. -  Его  мундир  становится
попроще и удобнее: обыкновенный серо-зеленый комбинезон с черным поясом  и
карманчиком, набитым карандашами. Серебряный кружок звезд остается. -  Вот
так.
     - Неправда, - говорю я, - не так.  -  Я  сказала,  и  остался  только
мундир. Плоть под тканью превращается в серебристый металл, и передо  мной
уже ряженая кукла с  блестящей  кастрюлей  вместо  головы.  Но  только  на
секунду. Потом мужчина возвращается, печально хмурясь.
     - Жестокая, - говорит он мне. Его твердый член  топорщит  ткань  ниже
пояса.
     За спиной мужчины восьмой силуэт, призрак, которого здесь  не  должно
быть, фантом. Он что-то тихо  шепчет,  словно  сухие  листья  шелестят  на
холодном осеннем ветру.
     Он худой и темный, этот незваный гость; чтобы увидеть его, надо очень
пристально вглядываться. Он намного мельче Клерономаса и кажется старым  и
хилым, хотя плоть его настолько туманна и невесома,  что  это  может  быть
иллюзией. Видение, сгусток тумана, эхо, бледная тень, но глаза его блестят
и горят, а взгляд затравленный. Он протягивает руки. Прозрачная кожа  туго
обтягивает старые серые кости фаланг.
     Я неуверенно отступаю. В состязании разумов  легчайшее  прикосновение
может обернуться тяжелейшими последствиями.
     Сзади слышны крики, жуткие стоны не  то  экстаза,  не  то  страха.  Я
оглядываюсь.
     Игра началась всерьез. Игроки ищут добычу.  Креймур  Делун,  молодой,
полный жизни и куда более  мускулистый,  чем  несколько  мгновений  назад,
стоит  с  пылающим  мечом,   замахиваясь   на   татуированного   паренька.
Коленопреклоненный юноша кричит и пытается закрыться руками, но сверкающий
клинок Делуна легко проходит сквозь серую призрачную плоть и  вонзается  в
яркую татуировку. Он отсекает ее, кромсает удар за ударом, и она  летит  к
туманному небу - сияющий образ жизни,  освобожденный  от  серой  кожи,  на
которой был запечатлен. Когда она проплывает мимо Делуна, он хватает ее  и
проглатывает целиком. Из ноздрей, изо рта Делуна  вырываются  клубы  дыма.
Паренек кричит и извивается. Скоро от него останется только тень.
     Слеток  поднялся  в  воздух.  Он  кружит  над  нами,  кричит   тонким
пронзительным голосом  и  громко  хлопает  крыльями.  Похоже,  Ризен  Джей
передумала. Она стоит над скулящей  девочкой,  которая  с  каждой  минутой
уменьшается. Джей меняет ее. Девочка стареет, толстеет, а глаза все  такие
же испуганные, но  туповатые.  Куда  бы  она  ни  повернулась,  перед  ней
появляются зеркала и дразнят ее толстыми влажными  губами.  Плоть  ее  все
раздувается и раздувается, разрывая истрепавшиеся  одежды,  по  подбородку
девочки течет слюна. Она с  плачем  вытирает  ее,  но  струйки  текут  все
быстрее, и слюна становится  розовой  от  крови.  Девочка  превращается  в
жирное, отталкивающее чудовище.
     - Это ты, - говорит зеркало. - Не отворачивайся. Посмотри на себя. Ты
не маленькая девочка. Смотри, смотри, смотри. Ну  не  милашка  ли?  Ну  не
прелесть? Смотри, смотри на себя!
     Ризен Джей с довольной ухмылкой скрещивает руки на груди.  Клерономас
глядит на меня с холодным осуждением. На мои глаза ложится полоска  черной
ткани. Я моргаю, сбрасывая пелену, и гневно смотрю на него.
     - Я не слепая, - говорю я. - Но это не мой бой.
     Толстуха раздулась, словно грузовоз, бледная и рыхлая, как тесто. Она
нага и чудовищно огромна, и каждый взгляд Джей делает  ее  еще  уродливее.
Огромные белые груди вспухают на лице, на  руках,  на  ляжках  уродины,  а
внизу живота вырастает толстый зеленый член. Член загибается вниз,  входит
ей между ног. Опухоли расцветают на ее коже, словно темные цветы. А вокруг
зеркала, они  вспыхивают  и  гаснут,  беспощадно  искажают  и  выпячивают,
отражая все уродливые фантазии, которые навязывает противнице Джей. Жирная
туша почти потеряла человеческий облик. Изо рта, достигшего размеров  моей
головы,  безгубого  и  кровоточащего,  рвутся  вопли  адской  муки.  Плоть
чудовища дрожит и дымится.
     Киборг поднимает палец. Все зеркала взрываются.
     Туман полон кинжалов, осколки серебристого стекла разлетаются во  все
стороны. Один летит в меня, и я  заставляю  его  исчезнуть.  Но  другие...
другие меняют  траекторию,  собираются  в  воздушную  флотилию  и,  словно
крошечные ракеты, атакуют Ризен Джей. Они пронзают ее, и кровь сочится  из
тысячи  ран,  из  глаз,  из  груди,  из  открытого  рта.  Чудовище   вновь
превращается в плачущую девочку.
     - Моралист, - говорю я Клерономасу.
     Не обращая на меня внимания, он поворачивается к  Креймуру  Делуну  и
его жертве. Татуировки с новой силой вспыхивают на коже паренька,  в  руке
появляется  пламенеющий  меч.  Испуганный  Делун   отшатывается.   Паренек
прикасается к своей коже, беззвучно чертыхается, неуверенно встает.
     - Альтруист, - говорю я. - Защитник слабых.
     Клерономас поворачивается ко мне.
     - Я против избиений.
     - Может, ты приберегаешь их для себя, киборг? Если нет, тогда поспеши
отрастить крылья, пока твой приз не улетел.
     Я хохочу. Его лицо остается холодным.
     - Мой приз передо мной.
     - Так я и думала, - отвечаю я, надевая шлем.
     Мои доспехи сверкают золотом, мой меч - луч света.  Мои  доспехи  уже
черные, как деготь, а узоры на них, черные по  черному  -  пауки  и  змеи,
черепа и лица, искаженные болью. Мой прямой серебряный меч превращается  в
обсидиан и обрастает уродливыми шипами и крючьями.  Он  умеет  разыгрывать
драму, проклятый киборг.
     - Нет, - возражаю я, - не буду я воплощением зла. - Я снова в  золоте
и серебре, и плюмаж
     у меня синий с красным. - Сам надевай эти доспехи, если они тебе  так
нравятся.
     Черные  и  уродливые,  доспехи  стоят  передо   мной,   пустой   шлем
ухмыляется, словно череп.
     Клерономас отсылает его прочь.
     - Мне не нужны декорации, - отвечает он.
     Бледно-серый призрак колышется рядом, дергает его за руку. "Кто это?"
- опять удивляюсь я мысленно, но не теряюсь.
     - Прекрасно. Тогда отбросим иносказания.
     Мои доспехи исчезли.
     Я протягиваю обнаженную руку, в которой ничего нет.
     - Прикоснись ко мне, - предлагаю я. - Прикоснись ко мне, киборг.
     Его рука тянется ко мне, и  по  длинным  темным  пальцам  растекается
металл.

     В Игре ума в большей степени, чем в жизни, образ  и  метафора  -  это
все.
     Она идет вне времени, на бесконечной, окутанной туманом равнине.  Над
нами холодное небо, под ногами зыбкая почва, но даже и они - иллюзии.  Все
это мои декорации, пусть неземные, сюрреальные, но в них  участники  могут
разыгрывать свои  примитивные  драмы  власти  и  бессилия,  порабощения  и
покорности, смерти и нового рождения, изнасилования и насилия над разумом.
Без меня, без моего видения и видения всех остальных  властителей  боли  в
течение тысячелетий состязующимся было бы не на что опереться, не было  бы
тверди под ногами да и самих ног, чтобы по ней ступать. Реальность не дала
бы им и малой  толики  надежды,  даваемой  пустынным  ландшафтом,  который
создаю для них я. Реальность - это невыносимый  хаос  вне  пространства  и
времени, лишенный материи и  энергии,  без  измерений,  а  потому  пугающе
бесконечный и давяще тесный, ужасающе вечный и до боли краткий. И она, эта
реальность, стала ловушкой для игроков, семь личностей пойманы, застыли  в
телепатическом мгновении в  такой  опасной  близости  друг  к  другу,  что
большинство не выдерживает. Потому они отступают, и первое, что мы создаем
здесь, где мы боги (а может быть, дьяволы или и то и другое одновременно),
- это тела, которыми обладали там. Мы ищем убежища  под  защитой  плоти  и
пытаемся упорядочить хаос.
     Кровь солоновата на вкус, но крови нет, есть только иллюзия.  В  чаше
холодный и горький напиток, но чаши нет, есть только образ. Открытые  раны
кровоточат, но ран нет, как нет и тела, которое можно ранить, есть  только
метафора,  символ,  трюк.  Все  эфемерно,  и  все  может  ранить,   убить,
повергнуть в окончательное безумие.
     Чтобы   выжить,   игрок   должен   владеть   собой,   быть   стойким,
уравновешенным, безжалостным. Он должен распознавать образы  и  символы  и
обладать достаточной интуицией. Он должен суметь найти слабину  противника
и тщательно скрывать собственные фобии. Правила просты. Верить всему и  не
верить ничему. Крепко держаться за себя и за  свой  рассудок.  Даже  когда
убивают, это неважно до тех пор, пока он не поверит в собственную гибель.
     В долине иллюзий, где все эти чересчур гибкие тела кружатся в скучном
танце, который я видела уже тысячу  раз,  создают  мечи,  делают  обманные
выпады и, словно обезумевшие жонглеры, швыряют  друг  в  друга  зеркала  и
чудовищ, самое страшное - обыкновенное прикосновение.
     Символика ясна, смысл однозначен. Плоть за  плоть.  Без  иносказаний,
без защиты, без масок. Личность за личность. Когда мы касаемся друг друга,
рушатся стены.
     Даже время в Игре ума иллюзорно  -  оно  течет  так  быстро  или  так
медленно, как мы того желаем. Я Сириан, говорю я себе, рожденная на Эше  и
немало повидавшая, я Мудрая с Дэм Таллиана, владелица обсидианового замка,
правительница Кроандхенни,  властительница  разума,  повелительница  боли,
госпожа жизни, цельная, бессмертная и неуязвимая. Входи в меня.
     Его пальцы прохладны и жестки.

     Я уже не раз играла в эту Игру, я стискивала пальцы других, считавших
себя сильнее. Мне многое открылось в их умах, их душах.  В  серых  мрачных
туннелях  я  читала  письмена  застарелых  рубцов.  Зыбучие  пески   чужих
комплексов затягивали мои ноги. Я ощущала смрад их страха, видела огромных
распухших чудищ, обитавших  в  осязаемой  живой  тьме.  Меня  обжигал  жар
похоти, которой нет названия. Я срывала одежды с немых заскорузлых тайн. А
потом  отнимала  все  и  становилась  другой,  жила  чужой  жизнью,   пила
прохладный напиток чужих знаний, рылась в чужих воспоминаниях. Я рождалась
десятки раз, припадала к десяткам сосцов, десятки раз теряла невинность, и
девичью, и отроческую. Клерономас оказался другим.  Я  стояла  в  огромной
пещере,  полной  огней,  со  стенами,  полом  и  потолком  из  прозрачного
хрусталя,  а  вокруг  меня  поднимались   шпили   и   конусы,   изгибались
ярко-красные ленты, жесткие и  холодные  на  ощупь,  но  живые,  мерцавшие
искрами его души. Волшебный хрустальный город в пещере. Я  прикоснулась  к
ближайшему  выступу,  и  меня  затопило  воспоминание,  такое  же   ясное,
определенное и четкое, как в тот день, когда оно  здесь  запечатлелось.  Я
огляделась и посмотрела на все новыми  глазами,  увидев  стройный  порядок
там, где раньше видела лишь красоту хаоса. Чистота. У меня захватило дух.
     Я искала уязвимое место, дверь к  разлагающейся  плоти,  луже  крови,
плахе, к чему-то постыдному и грязному и не находила ничего, ничего, кроме
совершенства,  только  чистый  хрусталь,  красный,   светящийся   изнутри,
растущий, меняющийся, но вечный. Я снова  прикоснулась  к  нему,  обхватив
рукой колонну, поднимавшуюся передо мной наподобие сталагмита.  Я  владела
знанием. Я двигалась, прикасаясь, пробуя. Везде  цвели  стеклянные  цветы,
фантастические алые бутоны, хрупкие и прекрасные. Я взяла один и  поднесла
к лицу, но не ощутила  аромата.  Совершенство  пугало.  Где  слабина?  Где
скрытая трещина этого бриллианта, чтобы расколоть его с маху?
     Здесь, в его душе, не чувствовалось тления.
     Не было места смерти.
     Не было ничего живого.
     Мне было здесь хорошо.
     И тут явился призрак, бледный,  тощий  и  дряхлый.  Его  босые  ноги,
ступая по сверкающим кристаллам пола, вздымали  тонкие  ленты  дыма,  и  я
почуяла запах паленого мяса. Я улыбнулась. В хрустальном лабиринте  обитал
призрак, но каждое прикосновение означало боль и разрушение. Стена  пещеры
проглядывала сквозь его эфемерную  плоть.  Я  приказала  ему  подойти.  Он
подошел ко мне, и я раскрыла ему объятия, и вошла в него, и овладела им.

     Я сидела на балконе самой высокой башни моего замка  и  пила  кофе  с
бренди. Болота пропали, вместо них виднелись  горы,  твердые,  холодные  и
чистые. Они стояли вокруг бело-голубой стеной, и ветер поднимал с  вершины
самого высокого пика перья снежных кристаллов. Ветер пронизывал меня, но я
почти не чувствовала холода. Я одна, я  всем  довольна,  кофе  вкусный,  а
смерть очень далеко.
     Он вышел на балкон и уселся на парапет, приняв небрежную,  нахальную,
самоуверенную позу.
     - Я знаю тебя, - сказал он. Это было самой страшной угрозой.
     Но я не испугалась.
     - Я тебя тоже, - ответила я. - Позвать твоего призрака?
     - Он и сам скоро явится. Он никогда не оставляет меня.
     - Да, - согласилась я. Я неспешно попивала кофе, заставляя его ждать.
Наконец сказала:
     - Я сильнее тебя и могу выиграть,  киборг.  Напрасно  ты  бросил  мне
вызов.
     Он ничего не ответил.
     Я поставила опустевшую чашку, провела над нею рукой и улыбнулась. Мой
стеклянный цветок распустился,  расправив  прозрачные  лепестки.  На  стол
легла неровная радуга.
     Он нахмурился. По цветку  поползли  краски.  Цветок  увял,  и  радуга
исчезла.
     - Ненастоящий, - прокомментировал он. - Стеклянный цветок мертв.
     Я подняла розу, показала сломанный стебель.
     - Этот цветок умирает. - В моих руках он  снова  стал  стеклянным.  -
Стеклянный цветок живет вечно.
     Киборг снова превратил стекло  в  живое  растение.  Надо  отдать  ему
должное, он упрям.
     - Даже умирая, он живет.
     - Посмотри, сколько в нем изъянов, - предложила я. - Вот  здесь  лист
обглодал вредитель. Здесь  лепесток  сформировался  неправильно.  Вот  эти
темные пятна - грибковая гниль, а здесь стебель надломлен ветром.  Смотри.
- Я оторвала самый большой и красивый лепесток и пустила его по  ветру.  -
Красота не защищает. Жизнь крайне уязвима. И в конце концов  заканчивается
смертью.
     Цветок в моей руке почернел, съежился и начал гнить. В один миг в нем
расплодились черви, из стебля  потекла  зловонная  темная  жижа,  а  потом
цветок превратился в пыль. Я сдула пылинки и выдернула у киборга из-за уха
новый цветок. Стеклянный.
     - Стекло твердое, - возразил он. - И холодное.
     - Тепло - продукт распада, - напомнила я. - Сводный брат энтропии.
     Может, он и ответил бы, но мы были уже не одни. Из-за зубчатой стены,
подтянувшись на немощных бледно-серых  руках,  вылез  призрак.  На  чистом
камне  остались  кровавые  пятна.  Призрак  безмолвно  уставился  на  нас,
полупрозрачное видение в белом. Клерономас отвел взгляд.
     - Кто он? - спросила я.
     Киборг не отвечал.
     - Ты хоть имя-то его помнишь? -  спросила  я,  но  ответом  мне  было
молчание, и я расхохоталась. - Киборг, ты осудил меня, отверг мою  мораль,
нашел мои поступки подозрительными, но кем бы я ни была,  по  сравнению  с
тобой я ангел. Я краду чужие тела. Ты украл чужой разум. Ведь так?
     - Я не хотел.
     - Иоахим Клерономас, как все и говорили, умер на Авалоне семьсот  лет
назад.  Может,  он  и  заменил  некоторые  части  тела   на   стальные   и
пластмассовые, но у него оставалась и живая  плоть,  а  значит,  наступило
время,  когда  клетки  погибли.  Тонкая  прямая   на   экране   и   пустая
металлическая оболочка. Конец легенды. Что с ним тогда  сделали?  Вытащили
мозги и похоронили  под  громадным  памятником?  Несомненно.  -  Кофе  был
крепкий и сладкий, он здесь никогда не стынет, потому что я не позволяю. -
Но машину не похоронили, верно? Разве можно зарыть такой дорогой и сложный
кибернетический  механизм,  библиотечный  компьютер,  полный  всевозможных
сведений, кристаллическую матрицу застывших воспоминаний? Он  был  слишком
ценным, чтобы его просто выбросить. И достойные ученые Авалона  подключили
его к главной системе Академии, правда? Сколько  столетий  прошло,  прежде
чем один  из  них  решил  снова  использовать  тело  киборга  и  отсрочить
собственную смерть?
     - Меньше одного, - ответил киборг. - Меньше пятидесяти земных лет.
     - Ему следовало тебя стереть, - сказала я. -  Но  зачем?  В  конечном
итоге ведь это его мозг должен был управлять машиной.  Зачем  лишать  себя
доступа к удивительным знаниям, ради чего уничтожать воспоминания?  Зачем,
если можно самому ими наслаждаться? Насколько  приятнее  обладать  двойной
мудростью, приобретенной другим, вспоминать места, где никогда не  был,  и
людей, с которыми никогда не встречался? - Пожав плечами, я посмотрела  на
призрака. - Несчастный глупец! Если бы ты сыграл в  Игру  ума  раньше,  ты
понял бы это уже тогда.
     Что такое разум, как не воспоминания? Что  такое  мы  сами,  наконец?
Только то, чем сами себя считаем.
     Доверь свои воспоминания алмазу или куску  протухшего  мяса  -  таков
выбор. Со временем плоть совсем отомрет  и  уступит  место  металлу.  Лишь
алмазные воспоминания выживают и могут жить  вечно.  От  плоти  ничего  не
остается, и отзвуки утраченных воспоминаний  оставят  легкие  царапины  на
кристалле.
     - Он забыл, кем был, - сказал киборг. - Или, вернее, забыл я. Я начал
думать... он начал думать, что был мною. - Он  посмотрел  на  меня,  и  мы
встретились взглядом. Его глаза из красного хрусталя, и за ними я  увидела
свет. Его кожа заблестела, на глазах становясь серебряной. На этот раз  он
справился сам. - Ты тоже не без слабостей. -  Он  указал  пальцем  на  мою
руку, в которой я держала чашку.
     Рука почернела, покрылась трупными пятнами. Запах  разложения  ударил
мне в ноздри. Мясо отслаивалось, обнажая белую кость.  Смерть  неотвратимо
ползла вверх по моей руке. Наверное,  я  должна  была  испытать  ужас.  Но
почувствовала только отвращение.
     - Нет, - сказала я. Рука снова стала  целой  и  здоровой.  -  Нет,  -
повторила я, и теперь уже сама превратилась в металл,  ярко-серебристый  и
неумирающий. Глаза мои стали опалами,  платиновые  волосы  переплелись  со
стеклянными цветами. Я увидела свое отражение в  полированном  гагате  его
груди. Я была прекрасна. Может быть, и он увидел  свое  отражение  в  моем
хроме, потому что отвернулся.
     Он казался таким сильным, но  на  Кроандхенни,  в  моем  обсидиановом
замке, в этом доме боли и нового рождения, где  проходит  состязание,  все
слишком иллюзорно.
     - Киборг, - сказала я ему, -