ких листьев в капельках  росы
и с сеткой прожилок. Как будто какой-нибудь чародей, прогуливаясь по  саду
и  поддавшись  минутной  прихоти,  превратил  один  особенно   крупный   и
прекрасный цветок в стекло.
     Цветку не хватает только настоящей жизни.  Я  храню  его  без  малого
двести лет, хотя давно покинула и юношу, и мир, где получила от него  этот
дар. Все многочисленные  мои  жизни  я  не  расставалась  с  цветком.  Мне
нравилось ставить его в вазе полированного дерева  на  подоконник.  Иногда
листья и лепестки, поймав луч солнца, на мгновение вспыхивали разноцветным
огнем, а иногда преломляли свет,  разбрасывая  по  полу  размытые  осколки
радуги. Бывало, ближе к закату, когда на мир опускались  сумерки,  цветок,
казалось, вовсе растворялся в воздухе, и я сидела, глядя на  пустую  вазу.
Но утром цветок возвращался. Он никогда не обманывал моих ожиданий.
     Стеклянный цветок был невероятно хрупким, но с ним ни разу ничего  не
случилось. Я хорошо о нем заботилась - возможно, лучше, чем  заботилась  о
чем-то или ком-то другом. Он пережил десять моих  возлюбленных  и  столько
планет и друзей, что устанешь вспоминать. В молодости он радовал  меня  на
Эше, и Эрикане, и Шамдизаре, а потом на Надежде Негодяя и Бродяге,  и  еще
позже, когда я старела, на Дэм Таллиане, и Лилит, и Гулливере. Когда же  я
наконец распрощалась с человечеством и  канули  в  прошлое  мои  жизни  на
планетах людей, и я снова стала  молодой,  стеклянный  цветок  остался  со
мной.
     Вот и сейчас в моем замке на столбах,  в  моем  доме  боли  и  нового
рождения,  где  разыгрываются  состязания  разума;  среди  смрадных  болот
Кроандхенни, вдали от людей, не считая пропащих душ, что залетают  к  нам,
он тоже здесь, мой стеклянный цветок.
     В день, когда прилетел Клерономас.

     - Иоахим Клерономас, - сказала я.
     - Да.
     Существуют киборги  и  киборги.  Сколько  планет,  столько  и  разных
культур, разных  систем  ценностей  и  уровней  технологии.  Есть  киборги
органические наполовину, другие чуть больше  или  чуть  меньше.  Некоторых
выдает одна только металлическая рука,  а  вся  остальная  их  кибернетика
хитроумно запрятана под  кожу.  Бывают  киборги,  обтянутые  синтетической
кожей, которую не отличишь от человеческой, хотя что  же  тут  особенного,
если знать, насколько разная кожа  у  тысяч  существ  на  тысячах  планет?
Некоторые из киборгов скрывают металл в плоти, другие - наоборот.
     У человека, назвавшегося Клерономасом,  плоти  как  таковой  не  было
совсем. Он называл себя человеком, а в легендах, которыми обросло его имя,
считался киборгом; мне же больше... напоминал робота. Его  организм  почти
сплошь состоял из  неорганики,  такого  даже  андроидом  можно  назвать  с
натяжкой.
     Он был наг, насколько  может  быть  нагим  металл  и  пластик.  Грудь
черная, словно гагат, и блестящая -  то  ли  она  была  из  металлического
сплава,  то  ли  из  гладкой  пластмассы,  не  могу  сказать;   конечности
отформованы  из  прозрачного  пластила,  только   пальцы   стальные.   Под
псевдокожей виднелись  темные  штыри  дюралевых  костей,  силовые  тяжи  и
флексоры, заменявшие мышцы и сухожилия, микродвигатели и  сенсокомпьютеры.
Вверх и вниз по нейросистсме пробегали замысловатые световые узоры.  Когда
он сжимал правый кулак, из костяшек пальцев выступали длинные  серебристые
когти.
     Кристаллические глаза-линзы плавали в каком-то фосфоресцирующем геле,
которым были наполнены металлические  глазницы.  Глаза  как  будто  лишены
зрачков -  в  них  тлел  красный  огонь,  отчего  взгляд  киборга  казался
угрожающим и непреклонным.
     - Моя внешность завораживает? - спросил он.
     Голос звучал удивительно естественно - глубокий и полный  жизни,  без
металлических ноток, которые испортили бы человечность интонации.
     - Клерономас, -  произнесла  я.  -  Имя  действительно  завораживает.
Давным-давно на свете жил человек с таким именем, легендарный киборг.  Ты,
конечно, знаешь об этом.  Из  Разведки  Клерономаса.  Основатель  Академии
человеческих знаний на Авалоне. Он твой предок? Может быть, в твоей  семье
металл передается по наследству?
     - Нет, - ответил киборг, - это я и есть. Я Иоахим Клерономас.
     Я улыбнулась.
     -  А  я  -  Иисус  Христос.  Не  желаете  ли  познакомиться  с  моими
апостолами?
     - Вы не верите мне, Мудрая?
     - Клерономас умер на Авалоне тысячу лет тому назад.
     - Нет, - возразил киборг, - он стоит перед вами.
     - Киборг, - сказала я, - здесь Кроандхенни. Ты не прилетел  бы  сюда,
если бы не жаждал перерождения, если бы  не  жаждал  в  состязании  разума
обрести новую жизнь. Послушай. В Игре ума ложь облетит с тебя, как шелуха.
Твоя плоть, и твой металл, и твои иллюзии - мы возьмем  все,  и  останется
только твое естество, столь обнаженное и одинокое, что тебе и не  снилось.
Так что не отнимай мое время. Это самое ценное, что у меня есть. Это самое
ценное, что есть у всех нас. Кто ты, киборг?
     - Клерономас, - ответил он.
     Не слышалась ли в его тоне насмешка? Не знаю. Его лицо не создано для
улыбки.
     - А у вас есть имя? - спросил он меня.
     - Оно у меня не одно, - ответила я.
     - Какое вы предпочитаете?
     - Мои игроки называют меня Мудрая.
     - Это прозвище, а не имя.
     Я улыбнулась.
     - Так ты немало путешествовал. Как и  настоящий  Клерономас.  Хорошо.
Мое детское имя Сириан. Наверное, к  нему  я  привыкла  сильнее  всего.  Я
носила его первые пятьдесят лет, пока  не  переселилась  на  Дэм  Таллиан,
чтобы научиться мудрости. Там я и получила новое имя.
     - Сириан, - повторил он.
     - И других не было?
     - Не было.
     - На какой же планете вы родились?
     - На Эше.
     - Сириан с Эша, - произнес он. - Сколько вам лет?
     - В обычном летосчислении?
     - Конечно.
     Я пожала плечами.
     - Скоро двести. Я потеряла счет годам.
     - Вы похожи на девочку-подростка, только-только входящую в зрелость.
     - Я старше моего тела, - сказала я.
     - Я тоже. Проклятие киборгов, Мудрая, заключается в том,  что  детали
можно заменять.
     - Так ты бессмертен? - бросила я вызов.
     - В примитивном смысле да.
     - Непонятно... - Я не  скрыла  удивления.  -  Ты  явился  ко  мне  на
Кроандхенни, где есть Нечто, чтобы участвовать в  Игре  ума.  Почему?  Это
место, куда прилетают умирающие в надежде выиграть жизнь. Мы  редко  видим
бессмертных.
     - Я ищу другой награды, - ответит киборг.
     - Вот как? Какой же?
     - Смерти в жизни. Жизни в смерти.
     - Они противоположны, - сказала я. - Они враги.
     - Нет, - сказал киборг. - Они одно и то же.

     Шестьсот  лет  назад  по  обычному  летосчислению   некое   существо,
называемое в предании Белым, приземлилось среди  кроандхенни  на  звездном
корабле, первом корабле, который они увидели. Если  верить  кроандхейскому
фольклору, Белый не был ни одним из тех существ, что  я  встречала  или  о
которых слышала, хотя путешествовала я немало. Это меня не удивляет.
     Тысяча планет человека (может, их больше  раза  в  два,  а  может,  и
меньше, никому не ведомо), рассеянные империи финдаев и дамушей, гверны, и
нор-талуши, и прочие разумные, о которых нам известно, все  эти  земли,  и
звезды, и колонии, гордо раскинувшиеся  на  многие  световые  годы  черных
пространств, известные только волкринам, вся наша крошечная вселенная, все
это, вместе взятое, - лишь островок света в  бескрайнем  океане  тумана  и
мифов, что постепенно теряется во тьме невежества. И все это  в  крошечной
галактике, до самых дальних окраин которой мы никогда не  доберемся,  даже
если просуществуем миллиарды лет. В конце концов, как ни старайся, как  ни
лезь из кожи вон, необъятные пространства победят нас. Я уверена.
     Но меня победить трудно. И я горжусь этим, это последнее, что у  меня
осталось. Не слишком много перед  лицом  вечности,  но  все-таки  кое-что.
Когда придет конец, я встречу его с яростью.
     Тут мы с Белым похожи. Хотя он и не нашего поля ягода, а откуда-то из
тумана, еще не рассеянного нашим жалким  светом.  Каким  бы  ни  было  это
существо, какой бы груз истории и эволюции ни несло в своих генах, мы  все
равно родня. Мы две злые непоседливые поденки, перелетавшие  от  звезды  к
звезде, потому что, единственные из собратьев, сознавали, как короток  наш
день. И оба мы нашли нечто вроде своей судьбы в болотах Кроандхенни.
     Белый прилетел сюда совсем один, посадил свой  маленький  корабль  (я
видела останки корабля: игрушка, пустяковина,  но  совершенно  непривычные
обводы корпуса вызывают трепет) и, обследовав планету, нашел на ней  нечто
искусственное.  Нечто  гораздо  старше  самого  Белого  и  гораздо   более
странное.
     НЕЧТО.
     Какими странными приборами  пользовался  Белый,  какими  чуждыми  нам
знаниями обладал, какой инстинкт подсказал ему войти? Теперь этого уже  не
узнать, да это и не  важно.  Белый  узнал,  узнал  то,  о  чем  так  и  не
догадались местные ученые, он  узнал  назначение  Нечто,  понял,  как  его
использовать. Впервые за... тысячу лет? миллион?  Впервые  с  незапамятных
времен была сыграна Игра ума. И Белый изменился, вышел из Нечто совершенно
иным. Он стал первым. Первым властителем умов. Первым господином  жизни  и
смерти. Первым властелином боли. Первым властелином жизни. Не  важно,  как
это назвать - титулы рождаются, присваиваются, отбрасываются и забываются.
     Какой бы ни была я сейчас, Белый стал таким первый.

     Пожелай  киборг  познакомиться  с  моими  апостолами,  я  бы  его  не
разочаровала. Я созвала их, когда он ушел.
     - Новый игрок назвался Клерономасом, - объявила я. -  Я  хочу  знать,
кто он такой и чего добивается. Выясните это.
     Я видела их алчность и страх.  Апостолы  -  инструмент  полезный,  но
верностью не отличаются. Я собрала вокруг себя двенадцать Иуд, и каждый из
них жаждет наградить меня поцелуем.
     - Можно провести полное сканирование, - предложил  доктор  Лаймен,  с
улыбкой льстеца глядя на меня водянистыми близорукими глазками.
     - А на обследование интерфейса он согласится? - спросил Дейш  Грин-9,
мой собственный киберслуга. Его правая рука, обожженная солнцем, сжалась в
кулак,  а  из  левой,  вдруг  раскрывшейся,   словно   серебряный   бутон,
высунулись, как змееныши из гнезда,  гибкие  металлические  щупальца.  Под
тяжело  нависшими  бровями  Дейша  на  месте  глаз  красовалась   пластина
зеркального  стекла.  Улыбка  так  и   ослепляла   металлическим   блеском
хромированных зубов.
     - Выясним, - пообещала я.
     Себастьян Кейл, эмбрион-макроцефал, плавал в  аквариуме.  Его  слепые
глаза уставились  на  меня  сквозь  зеленоватую  жидкость,  пузырьки  газа
отрывались от бледного обнаженного тела и всплывали к поверхности.
     "Он лжец, - прозвучало у меня в голове. - Я  узнаю  для  вас  правду.
Мудрая".
     - Хорошо, - ответила я.
     Тр-кн-нр, мой мысленемой финдай, запел высоким пронзительным  голосом
на пределе  слышимости.  Он  возвышался  над  всеми,  словно  человечек  с
детского рисунка, трехметровый  человечек  с  лишними  суставами  в  самых
неожиданных местах. Он сгибал конечности под невообразимыми углами и  весь
был собран из старых  разрозненных  костей,  словно  обугленных  неведомым
пламенем. Но его кристаллические  глаза  под  бугристым  лбом  лихорадочно
горели, а из вертикальной безгубой ротовой щели  стекали  струйки  пахучей
черной жидкости. Он пел о боли  и  крике,  и  нервах,  пылающих  огнем,  о
раскрытых тайнах и о правде, что дымится и сочится кровью, словно рана.
     - Нет, он киборг, - сказала я. - Если он и чувствует боль, то  только
если хочет этого. Он может отключить  свои  рецепторы  и  забыть  о  тебе,
изгнанник, и твоя песня станет молчанием.
     Нейрошлюха Шайалла Лотен смиренно улыбнулась:
     - Значит, я тоже осталась без работы, Мудрая?
     - Не уверена, - призналась я. - Половых признаков  я  не  видела,  но
если в нем осталось хоть что-то органическое, то и центр удовольствия  мог
сохраниться.  Он  утверждает,  что  был  мужчиной.  Инстинкты  могут   еще
действовать. Выясни это.
     Она кивнула. Тело у нее было мягкое и белое, как снег,  иногда  такое
же холодное, если ей требовался холод, а иногда раскаленное  добела,  если
она этого желала.
     Предвкушая грядущие забавы, она улыбнулась алыми  подвижными  губами.
Ее костюм на глазах изменил форму и  цвет,  а  длинные  накрашенные  ногти
замерцали искорками.
     -  Наркотики?  -  спросила  Брейдже,  биомедик,  генный   инженер   и
отравительница.  Она  сидела,  размышляя,  и  жевала  транк   собственного
изобретения. Ее расплывшееся,  податливое  тело  напоминало  о  болоте  за
стеной. - Веритал? Агонии? Экстазил?
     - Сомневаюсь, - ответила я.
     - Болезнь, - продолжала она. -  Мантракс  или  гангрена.  Вялотекущая
чума... А у нас лекарство. - И она захихикала.
     - Нет, - отрезала я.
     Остальные тоже высказались.  У  всех  нашлось  что  предложить,  свой
способ выяснить то, что мне хотелось знать, каждый  хотел  быть  полезным,
добиться моей благосклонности. Таковы мои апостолы. Я слушала их, позволив
себе увлечься их разноголосицей,  взвешивала,  обдумывала,  приказывала  и
наконец отправила их прочь - всех, кроме одного.
     Хар Дориан подарит мне тот поцелуй, когда придет время. Не нужно быть
мудрейшей, чтобы знать эту истину.
     Остальным что-то от меня нужно. Получив это,  они  исчезнут.  У  Хара
давно есть то, что он хотел, и все же он  возвращается  и  возвращается  и
возвращается в мой мир и в мою постель. Не любовь влечет его назад,  и  не
красота моего юного тела, и не  богатство,  что  он  получает.  Его  планы
гораздо грандиознее.
     - Он летел с тобой от самой Лилит, - сказала я. - Кто он?
     - Игрок, - ответил Дориан, вызывающе и криво усмехнувшись.
     Дориан  ошеломляюще  красив,  подтянут,  строен,  хорошо   сложен   и
самонадеян.  Он   излучает   грубоватую   чувственность   тридцатилетнего,
переполненного  здоровьем,  силой  и  гормонами  мужчины.  Волосы  у  него
светлые, длинные  и  нечесаные.  Подбородок  решительный  и  гладкий,  нос
прямой, глаза здорового ярко-синего цвета. Но в глубине  этих  глаз  живет
какая-то застарелая навязчивая идея - застарелая, циничная и опасная.
     - Дориан, - предостерегла я его, - не морочь мне голову. Он не просто
игрок.
     Хар Дориан встал, лениво потянулся, зевнул и ухмыльнулся. -  Он  тот,
за кого себя выдает. Клерономас.

     Мораль - нечто вроде тесноватого платья, если, конечно,  оно  надето,
но пространствам, разделяющим звезды,  свойственно  распускать  ее  ткань,
раздергивать на яркие  ниточки,  бывшие  линии  общего  рисунка.  Франт  с
Бродяги выглядит на Катэдее деревенщиной, имирец на Вессе  исходит  потом,
вессиец на Имире  промерзает  до  костей,  а  сполохи  изменчивых  узоров,
заменяющие платье фелланейцам, на  десятке  планет  спровоцируют  скандал,
изнасилование или  убийство.  Так  и  мораль.  Понятие  добра  не  больший
абсолют, чем форма лацканов; решение отнять  жизнь  у  разумного  существа
оказывается не мучительнее решения прилюдно обнажить груди.
     Есть миры, где меня сочли бы чудовищем. Мне это давно безразлично.  Я
прилетела на Кроандхенни, имея собственное представление о моде, и мне нет
дела до чужих эстетических воззрений.
     Хар Дориан называет себя работорговцем, и тем напоминает мне, что  мы
действительно торгуем человеческим телом. Он  может  звать  себя  как  ему
заблагорассудится,  меня  подобное  определение  оскорбляет.  Работорговец
продает  свой  живой  товар  в  рабство  и  в  услужение,  лишает  свободы
передвижения и права  распоряжаться  собственным  временем,  а  они  очень
дорого ценятся. У меня иной подход. Я просто краду. Хар со  своими  людьми
привозят мне  обитателей  перенаселенных  городов  Лилит,  суровых  гор  и
холодных пустынь  эм-Таллшана,  жителей  хибар  у  чумных  каналов  Весса,
завсегдатаев космодромных баров на Фелланоре, Симеранте и Шрайке  -  всех,
кого только смогут.
     Он привозит их ко мне, а я обманываю и отпускаю на свободу.
     Многие отказываются уходить.
     Они теснятся  за  стенами  моего  замка  в  построенном  ими  городе,
задабривают меня, выкрикивая мое имя, когда я  прохожу  мимо,  и  молят  о
милости. Я оставила  им  свободу,  возможность  улететь  и  время,  а  они
бессмысленно растрачивают их в надежде получить обратно  то  единственное,
что я отняла. Я краду их тела. Души они теряют сами.
     Впрочем, я, пожалуй, чересчур строга к себе, называя  себя  воровкой.
Жертвы  обмана,  поставляемые  Харом,  пусть  поневоле,  но  участвуют   в
состязании. Другим за ту же честь приходится платать, и немало. Первых  мы
называем призами, других - игроками, но, когда приходит боль и  начинается
Игра ума, мы все равны: у нас нет ни богатства, ни здоровья, ни  положения
в обществе, и вооружены мы лишь собственной волей и силой разума.  И  лишь
от нас самих зависит, кто победит, а кто  потерпит  поражение,  кто  будет
жить, а кто умрет.
     Я даю им шанс. Некоторые даже побеждали. Правда, очень  немногие,  но
много ли на свете грабителей, дающих своим жертвам такой шанс?
     Стальные  Ангелы,  чья  область  обитания   расположена   далеко   от
Кроандхенни, по другую сторону Галактики, внушают своим детям, будто  сила
- единственная добродетель, а слабость - единственный грех, и  утверждают,
будто в пользу этой истины  свидетельствует  сама  Вселенная.  Тут  уж  не
поспоришь. Согласно их морали я имею полное  право  распоряжаться  телами,
которые отнимаю, потому что я сильнее, а следовательно, лучше и  правдивее
рожденных в этой плоти.
     Маленькая девочка, с рождения  владевшая  моим  теперешним  телом,  к
сожалению, не была Стальным Ангелом.

     - А с малышом-то будет трое, - произнесла я. - Пусть даже он и сделан
из металла и пластмассы и сам себя зовет легендой.
     Раннар вопросительно уставился на меня. Он путешествовал меньше,  чем
я, и аллюзия на мою полузабытую юность на планете, которую он и в глаза не
видел, ему совершенно недоступна. На его длинном  кислом  лице  отразилось
вежливое недоумение.
     - У нас три игрока, - терпеливо объяснила я  ему.  -  Можно  начинать
состязание. Вот это Раннару было понятно.
     - О да, конечно. Сейчас же займусь этим, Мудрая.
     Первым был Креймур Делун. Древнее, почти столь  же  древнее,  как  я,
существо,  хотя  всю  свою  жизнь  он  прожил  в  одном  маленьком   теле.
Неудивительно,  что  оно  так  износилось.  Тело  у  него   безволосое   и
морщинистое, страдает одышкой, а глаза подслеповаты - словом,  пародия  на
живой  организм.  Плоть  его  набита   пластмассовыми   и   металлическими
имплантами, день и ночь они выкладываются  в  полную  мощность,  продлевая
жизнь своего хозяина. Вряд ли их хватит надолго, но Креймур  Делун  решил,
что еще пожил вдоволь, и прилетел на Кроандхенни, чтобы, заплатив за новую
плоть, начать все сначала.  Он  ждал  уже  почти  целый  год  по  обычному
летосчислению.
     У Ризен Джей случай был потяжелее. Ей не было  еще  и  пятидесяти,  и
здоровье вполне приличное, хотя  на  теле  кое-где  имелись  шрамы.  Ризен
заскучала. Она вкусила всех удовольствий,  доступных  на  Лилит,  а  Лилит
предлагает немало удовольствий.  Она  отведала  всех  яств,  испытала  все
наркотики,  занималась  любовью  с  мужчинами,  женщинами,   животными   и
представителями чуждых рас, рисковала жизнью,  катаясь  на  горных  лыжах,
дразнила пит-драконов и сражалась в воздушных поединках, столь  популярных
среди головизионных болельщиков. И вот она решила, что  новое  тело,  быть
может, мужское, или плоть какого-нибудь экзотического  существа  (такие  у
нас тоже изредка попадаются) - это как раз то, чего ей недостает.
     А Иоахим Клерономас стал третьим.
     Игра ума - состязание семерых: участвуют три игрока, три приза и я.
     Раннар подал мне толст