после  паузы  ответил  Сильвестр.  -  Новую  машину
подгоним через час прямо к ее адресу.
   Перед тем как отойти в сторону, Сильвестр  прикоснулся  к  его  руке,
скользнул взглядом по лицу.
   - Ты как, парень?
   - Нормально, - ответил  Максимов.  Под  сердцем,  несмотря  на  жару,
колола холодная льдинка.
   Сильвестр кивнул, щелчком отбросил окурок и растворился в пришедшей в
оживление толпе - из-за поворота показалась  электричка.  Максимов  лишь
раз увидел седой бобрик Сильвестра. Поезд остановился, открылись  двери,
толпа, разбившись на штурмовые группы, ощетинилась садовым  инструментом
и ринулась на абордаж.
   Максимову места не хватило, да он и не старался  пробиться  в  душное
нутро электрички. Дождался, когда с тяжким  вздохом  захлопнутся  двери.
Незаметно осмотрелся на  опустевшей  платформе.  Пристроился  к  группке
прибывших пассажиров, идущих к краю платформы, чтобы не  через  мост,  а
кратчайшим путем, по путям пройти к конечной остановке трамвая.
   Поплутав немного между домами, вышел на  Нижнюю  Масловку.  Остановил
частника, назвал адрес. Водитель попался трепливый до ужаса и всю дорогу
до  Садовой-Кудринской  изводил  Максимова  байками  из   своей   полной
приключений двадцатилетней жизни.
   Вика открыла дверь после третьего звонка.  Одной  рукой  придерживала
воротник  халата,  второй  удерживала  на  голове  тюрбан  из   влажного
полотенца.
   Окинула  взглядом  с  головы  до  ног,  прикусила  губу.   Отступила,
пропуская через порог.
   Максимов сразу прошел в спальню. Опустился на пол, прижался спиной  к
стене.
   - Я могу чем-то помочь? - тихо спросила Вика.
   - Нет.
   Максимов вытянулся на  полу,  положил  под  голову  скрещенные  руки.
Закрыл глаза.
   Кот прошмыгнул мимо ног Вики, осторожно подошел к Максимову, постоял,
щуря глаза, будто  пытался  угадать,  с  чем  пожаловал  гость.  Коротко
мяукнув,  вспрыгнул  на  грудь,  потоптался  передними   лапами,   остро
покалывая коготками, чуть  выпущенными  из  мягких  подушечек.  Наконец,
устроился там, где было больнее всего, на левой половине груди.
   От жаркого тепла кошачьего тела льдышка под сердцем стала  таять,  не
прошло и пяти минут, как исчезла вовсе, оставив после себя пустоту.  Кот
удовлетворенно заурчал, крепче запустил коготки. Максимов лежал,  закрыв
глаза, одной рукой поглаживал распластавшегося на  груди  кота.  Слышал,
как вошла и вышла Вика, но вставать не  стал.  Не  было  ни  сил,  ни  ,
желания даже приподнимать голову.
   "Думай о смерти, думай! - приказал он себе. Она всегда  рядом,  а  ты
начал это забывать".
   На этот раз он решил вспомнить Африку.
 
*** 
 
   ...Наверно, только среди дикой  природы  жизнь  открывается  во  всей
своей беспощадной простоте, кто бы ты ни был, кем  бы  себя  ни  считал,
ты-лишь  кусок  пищи  для  того,  кто  оказался  проворнее,  сильнее   и
терпеливее  тебя.  Случайность  лишь  подтверждает  закон.  Единственная
возможность оказаться на волосок от смерти  и  уцелеть  состоит  в  том,
чтобы раз и навсегда осознать, что смерть всегда рядом и еще  никому  не
удалось ее избежать.
   Труп  лежал  на  обочине  дороги.  Еще  совсем  свежий,  не  успевший
раздуться под беспощадным солнцем. Очевидно, один из тех,  кто  попал  в
засаду на рассвете, хотя  по  форме  это  не  определить,  здесь  каждый
одевался с бору по сосенке.
   Вернее, с пальмы.
   Два африканца о чем-то громко спорили над трупом третьего.  А  вокруг
пылала от зноя саванна. Земля, где шли в бой под  портретами  Маркса,  а
жили по Дарвину.
   У кого острее глаз и тверже рука - тот жил дольше. И  кого  не  убило
оружие, сплавляемое на черный континент из развитых стран, того добивала
эта красная,  как  засохшая  кровь,  земля.  Максимов,  прислонившись  к
раскаленному боку джипа, краем глаза следил за перепалкой солдат. Больше
всего его интересовали густые заросли слоновьей травы метрах  в  ста  от
дороги.
   Успел лишь окликнуть спорящих, догадавшись,  что  сейчас  произойдет.
Русский мат давно стал составной частью местных  языков,  его  прекрасно
понимали все. Из всего могучего и  великого  африканскому  уху  пришлась
лишь непечатная часть, слова чужие, но понятные:  коротко,  энергично  и
достаточно эмоционально.
   Один оказался догадливей, попытался отскочить, но  второй  чернокожий
уже сделал свое черное дело, ногой  попытался  перевернуть  труп.  Взрыв
взбил в небо красную пыль. Любопытного разорвало на куски,  осторожного,
вытянувшего в прыжке длинное тело, догнала взрывная волна,  перевернула,
швырнула в кусты тряпичной куклой.  Из  остролистых  зарослей  слоновьей
травы ударила длинная очередь.
   Водитель даже не успел открыть дверцу, одна из  цокнувших  по  капоту
пуль срикошетила в голову.
   Через две минуты все было кончено. Максимов остался один, стрелявшего
из зарослей накрыл очередью, потом добил,  подкравшись  с  фланга.  Лишь
тогда обнаружил, что осколок мины отщепил полоску с приклада автомата. А
что было бы, войди осколок в тело?
   Ничего. Ничего из ряда вон выходящего для этой  пустоши,  затопленной
знойным маревом.  Еще  один  кусок  свежего  мяса.  Запах  крови  далеко
разносится вокруг, пробуждая аппетит у тысяч оголодавших зверей. Человек
еще мог тешить себя надеждой на спасение, а по его запаховому следу  уже
тянулась цепочка, составленная из отшлифованных  тысячелетиями  звеньев,
каждый на своем месте, каждый в свой черед. Он мог не подпустить к  себе
крупных хищников, время от времени отпугивая выстрелами, но  трупоеды  с
тупой настойчивостью все равно трусили бы следом. Возможно, гиены  и  не
умеют логически рассуждать, но тысячелетним инстинктом  знают,  что  еще
никто не  выдержал  дольше  дневного  перехода  под  палящим  солнцем  с
кровоточащей раной на бедре. Силы жертвы убывают с каждой каплей  крови,
так  соблазнительно  и  остро  пахнущей.  Вскоре  к  аромату   свежатины
примешается запах гниющей плоти. Это будет ближе к вечеру. А когда падет
ночь, можно будет подойти к жертве совсем близко, почти  касаясь  мордой
тела, из которого по капле вытекает жизнь...
   Максимов отчетливо представил,  что  бы  произошло  мгновенье  спустя
после смерти. И час спустя, когда над растерзанными останками  захлопали
бы крылья грифов. И день  спустя,  когда  вокруг  копошились  бы  мелкие
грызуны. И еще день. И еще месяц. И год спустя.
   Острое, беспощадное  видение  собственного  конца,  за  которым,  как
приучили считать, только тьма, сменилось видом долины, залитой солнечным
маревом, в небе неподвижно  стояли  гигантские  облака,  и  одно,  самое
прозрачное, едва различимое в дрожащем от зноя воздухе, плыло над  самым
горизонтом. Килиманджаро.
 
*** 
 
   Он открыл глаза. Ветер шевелил  занавеску,  и  от  этого  по  потолку
плавно скользили розовые тени.
   "Не надо  иллюзий.  Рано  или  поздно  тебя  достанут.  Нельзя  вечно
работать на износ, когда-нибудь просто не останется сил. Как  бы  ты  ни
прожил жизнь, кем и чем бы ни стал, твоя смерть не станет концом  света.
Можешь смеяться, можешь плакать, но это так".
   Он вспомнил о двух боевиках в парке. И еще о четырех,  оставленных  в
подвале дачи.
   "Иллюзия. Еще одна иллюзия.  Преступное  самоуспокоение-считать,  что
монополия на насилие во имя справедливости принадлежит государству.  Как
может государство судить таких?  Оно  вне  религии  и  веры,  поэтому  в
жертвоприношении видит лишь  убийство  при  отягчающих  обстоятельствах.
Между расчлененкой по пьяному делу и  вырванным  из  груди  сердцем  для
милиции нет никакой разницы.
   Хуже,  дядю  Васю  алкоголика  могут  упечь   на   всю   катушку,   а
Васю-сатаниста хватит ума признать невменяемым и отправить на лечение. И
это называется справедливостью? Слепцы! Слепые поводыри  слепых.  А  еще
делают вид, что могут управлять государством. Они даже не  представляют,
что по глупости и невежеству вызвали к жизни. Когда одни  кричат  "Аллах
акбар!", а другие крестятся перед боем, это уже  не  та  война,  которую
могут понять политики с партбилетами в дальнем углу сейфа. До последнего
смертного мгновенья мы живем в счастливом неведении, что нет ничего выше
и ценнее нас  самих.  Лишь  когда  человеческое  в  тебе  осознает  свою
необратимую смертность, приходит понимание, что есть нечто высшее, что и
сделало тебя человеком. Это  прозрение  подобно  вспышке,  ты  обретаешь
немыслимую четкость видения мира и своего места в нем.  С  этим  знанием
мучительно непросто жить,  но  легко  и  не  больно  умирать.  Правильно
говорили древние,  что  браки  заключаются  на  небесах.  Только  забыли
добавить - там же начинаются войны. Любая война -  лишь  грязная  бойня,
если не освещена светом небес.  Жизнь  страшна,  если  не  опалена  этим
неземным светом".
   Кот на  груди  у  Максимова  встрепенулся,  мутными  от  сна  глазами
уставился на вошедшую в комнату  Вику.  Она  успела  высушить  волосы  и
переодеться в светлый спортивный костюм.
   - Макс, ты не спишь?
   - Мы оба не спим. - Максимов приподнялся на локте.
   Вика присела рядом, протянула трубку радиотелефона.
   - Тебя.
   - Слушаю. - Услышав голос  Сильвестра,  Максимов  невольно  напрягся.
Ничего хорошего это не предвещало. - Я так и думал. Хорошо, будем ждать.
До связи.
   Он опустил трубку на пол. Снова вытянулся на полу, подложив руку  под
голову.
   - Что-то опять случилось? - спросила Вика.
   - Нет, все, как доктор прописал. Я остаюсь здесь. Пока больше  делать
нечего.
   - Может, позавтракаешь? Я кофе сварила.
   - Обязательно.
   Максимов закрыл глаза. Вика скользнула теплыми пальцами по его  лицу.
Он накрыл ее ладонь своей, прижал к губам.
   За окном медленно нарастал шум проснувшегося города. А двое в комнате
лежали, крепко прижавшись  друг  к  другу,  безучастные  ко  всему,  что
происходило вокруг. Двое на маленьком острове посреди бушующего океана.
 
   Экстренная связь Навигатору  Во  время  допроса  пленный  неизвестным
способом вызвал у  себя  остановку  сердца.  Реанимировать  не  удалось.
Действие яда исключаю.
   Сильвестр
 
   Сильвестру  Проинформируйте  Олафа.  Поставьте  задачу  находиться  в
адресе до дальнейших распоряжений.
   Навигатор
 
Глава двадцать вторая 
 
БАБЬЕ ЛЕТО 
 
Розыск 
 
   Секретно т. Белову
   Справка (фрагмент)
   В ответ на. Ваш запрос (ШТ-С 560) сообщаем, что, по данным штаба ЧС и
ГО, в городе находятся:
   - 12 объектов первой степени опасности,(в случае ЧС количество  жертв
составит до миллиона человек), - 13 объектов  второй  степени  опасности
(зона химического поражения - до 100 тыс. человек), - 34 объекта третьей
степени опасности (зона химического поражения от 90 тыс. человек).
   Совокупный  запас  сильнодействующих  ядов,  находящихся   на   66-ти
химически опасных объектах, составляет 4600 тонн - в том числе 1300 тонн
хлора, 2300 тонн аммиака, 1000 тонн различных кислот.
   В  черте  города  находятся  153  объекта  повышенной   радиоактивной
опасности - в том числе:
   - ускорителей - 12
   - термоядерных установок-4
   - рентгеновских установок - 10
   - горячих камер - 42
   - радиохимических лабораторий - 32
   - хранилищ радиоактивных отходов - 20
   - хранилищ источников ионизирующего излучения - 13.
   Особую опасность представляет катастрофа комбинированного  характера:
крупная авария на особо опасном объекте, повлекшая серьезные разрушения
   Городской инфраструктуры и выброс отравляющих веществ в атмосферу,  с
возможными тектоническими подвижками, оползнями и подтоплением.
   ...Соисполнителем   работ   по   созданию    комплексной    программы
"Безопасность Москвы" выступал институт "Моспроект", отдел № 3.
 
Профессионал 
 
   Сил терпеть нервотрепку ежеминутными звонками  уже  не  осталось.  За
ночь удалось подремать всего несколько часов, скрючившись в кресле, и  с
самого утра ныл висок, а от перезвона телефонов боль  выстреливала  так,
что  Белов   тихо   постанывал.   В   глаза   словно   насыпали   песка,
полусон-полузабытье на сдвинутых креслах облегчения не принесли,  только
добавили усталости. Два совещания подряд могли доконать кого угодно,  но
Белов с Барышниковым выдержали. Кое-как  удалось  вырваться  из  высоких
кабинетов и запустить  машину  розыска,  "нарезав  задачу  операм",  как
выражался Барышников.
   Белов    еще    раз    прочитал     справку,     отметил     название
института-"Моспроект".
   Совсем близко, на Маяковке. Покосился на пепельницу, полную  окурков,
вздохнул, собираясь с силами. Быстро, пока не раздался очередной звонок,
собрал со стола бумаги, бросил в сейф.
   Ткнул клавишу селектора.
   - Михаил Семенович, зайди.
   - Уже бегу, - отозвался  Барышников.  Белов  успел  накинуть  пиджак,
рассовывал по карманам сигареты и зажигалку, когда в  дверь  протиснулся
тяжело сопящий зам.
   - Рули, Миша. Я ненадолго выскочу.
   - А ну как начальство дернет? - Барышников  тем  не  менее  прошел  к
креслу Белова.
   - На пейджер скинь сообщение.
   - Техника, согласись, великая сила! - Барышников удобно  устроился  в
кресле. - Правда, чувствуешь себя жучкой на коротком  поводке.  В  любую
секунду тебя найти можно. Где, кстати, тебя искать?
   -  В  "Моспроекте".  Их  спецотдел  накапливал  информашку  по  нашей
проблеме. - Белов уже взялся за ручку двери. - Проветрюсь, заодно шороху
там наведу.
   Барышников  кивнул.  Раскрыл  принесенную  с  собой  папку,  деловито
зашуршал страницами.
   Все конторы одинаковы, только вывески разные. Всюду склоки,  интриги,
сплетни, суета пополам с маeтой от безделья, служебные романы и семейные
тайны, о которых знают все, дни рожденья и проводы на пенсию.  Пять  лет
института,  чтобы  получить  диплом,  как  пропуск  в  коммунальный  рай
какой-нибудь конторы, и тридцать лет мерить жизнь от отпуска до отпуска,
жить жизнью неинтересных тебе людей, урывками любя тех, без кого жить не
можешь, карабкаться по  служебной  лестнице,  надеясь  обрести  свободу,
которой здесь нет и быть не может. Как же надо исковеркать  человеческое
естество, чтобы он сам, для себя и детей своих, возжелал бессмысленный и
подневольный труд, отрекшись от  трудного  счастья  быть  самими  собой.
Клерк, служащий, слуга, смерд, раб...
   "А много ты ее видел, свободы-то? - оборвал свои мысли  Белов.  -  Не
суди других, коли сам всю жизнь в холуях пробегал. Ничем ты  от  местных
клерков не отличаешься, сам  не  одну  пару  штанов  протер  в  казенном
кресле. А то, что пару раз пиджачок на захвате порвал, так это специфика
ремесла, не более.  Опричник  ты,  Игорек,  и  нефига  морду  корчить...
Короче, соберись и улыбайся".
   Он сбавил шаг, давая себе время настроиться на разговор.  Сейчас  ему
действительно нужно было стать улыбчивым, но собранным. Охране на  входе
пришлось  предъявить  удостоверение.  Если  служба  у   них   поставлена
правильно, наверняка уже отзвонили кому следует. Паутина  интересов  уже
задрожала, передавая тревожный сигнал,  что  в  здание  проник  чужой  с
неясными намерениями. А чужим в этом многоэтажном  муравейнике  на  углу
площади  Маяковского  был  любой,  не   повязанный   в   хитросплетениях
московского градостроительства. Белову нужна была информация. И без  нее
выходить  отсюда  он  не  собирался.  Но  холодную  решимость   вытащить
информацию хоть из глотки визави следовало прятать за вежливой улыбкой и
играть, как  не  снилось  Смоктуновскому,  чтобы  собеседник  не  уловил
истинного интереса за кисеей отвлекающих вопросов, и, упаси господь,  не
задеть того тайного, что визави прячет за душой,  но  на  что  в  данный
момент "органам" абсолютно наплевать.
   Коридор вдруг  показался  бесконечным.  Сердце  тяжело  ухнуло  и  на
секунду замерло, готовое вот-вот рвануться из груди.  Белов  покачнулся,
показалось, что пол ушел из-под ног. Заставил себя смотреть  на  светлый
квадрат окна в дальнем конце  коридора.  Отлегло.  Сердце,  пол  и  само
здание остались на месте. Он вытер испарину, защекотавшую виски.
   "Спокойно, Игорь, это не то, что ты подумал. Это просто сердце шалит,
- сказал он сам себе. - Без паники. Хотя это мысль  -  заорать  на  весь
крысятник, что под Москвой лежат ядерные фугасы,  в  миг  все  опустеет.
Любую бумажку возьмешь без визы и согласований".
   Юмор был нехороший, могильный. Но подействовал.  Белов  почувствовал,
как упруго напряглись мышцы спины. Всякий раз перед дракой  бывало  так;
тело само собой делалось словно резиновым, готовым  наносить  и  терпеть
удары.
   Он пошел дальше, скользя взглядом по номерам  на  дверях.  До  нужной
осталось два шага, когда она открылась, выпустив в коридор женщину.  Она
выходила спиной вперед, прижав к груди стопку папок, подошедшего  Белова
не видела, и повернувшись, уткнулась ему в грудь. Ворох бумаг хлынул  им
под ноги. Оба разом присели.
   Первое, что бросилось в глаза Белову, была  белая  ниточка  шрама  на
кисти женщины. Он поднял глаза.  Весь  настрой  на  бой  улетучился  сам
собой.
   - Лена! Краска схлынула с ее лица, и оно сделалось  таким,  каким  он
его помнил, - фарфорово-бледным, с тонкой синей жилкой на левом виске.
   - Игорь? - Она чуть отклонила голову назад. И эту привычку он отлично
помнил. Как знал и помнил о ней многое.
   - Я соберу. - Он стал сгребать бумажки,  беспорядочно  распихивая  по
папкам.
   В свои сорок с  небольшим  она  была  еще  красива,  но  уже  другой,
недолгой красотой бабьего лета. Белов скользнул взглядом  по  ее  тонким
щиколоткам и отвел глаза.
   - Хватит меня разглядывать, Игорь. Он выпрямился, протянул ей папки.
   - Важные бумажки?
   - Не-а. Можно смело бросить в корзину, никто даже не заметит.  -  Она
осмотрела его с ног  до  головы,  удовлетворенно  кивнула.  -  А  ты  не
изменился.
   - А ты только похорошела.
   - Врешь, как всегда, дамский угодник. - Она взяла из его  рук  папки,
прижала к груди. - Какими судьбами?
   Белов покосился на табличку на двери. Нужный ему человек был  там,  а
Елена здесь. Требовалось  быстро  сориентироваться  и  принять  решение.
"Старый источник информации надежней, чем десяток новых", - решил Белов.
   - Ты здесь работаешь? - Он кивнул на дверь.
   - Слава богу, не стал врать, что искал меня.
   - Но это не значит, что не рад видеть, - не отдал инициативу Белов.
   - Разумеется. - Что она этим хотела сказать, осталось неясным. И  эту
привычку неожиданно рвать нить разговора, на секунду уходя  в  себя,  он
помнил.
   В такие мгновенья Елена принимала решения,  и  переубедить  ее  потом
было невозможно. - Хочешь поговорить?
   - Да.
   - На Малой Бронной недавно открыли кафе.
   - Я буду там через полчаса.
   Он проводил взглядом уходящую в дальний конец коридора Елену. Походка
осталось легкой, летучей.
   Под сердцем у Белова заныло  от  давней,  разбуженной  этой  встречей
боли.
 
Личное дело 
 
Москва, 1985 год 
 
   Белов швырнул на стол папку?!
   - На, читай!
   Журавлев  засопел,  провел  ладонью  по  ее   картонnому   переплету.
Почему-то  всегда  казалось,  что  на  местных  папках  лежит   толстый,
спрессованный за годы слой пыли.
   "Сов. секретно. Комитет государственной безопасности. Второе  Главное
управление КГБ СССР. Личное дело агента. Псевдоним - Вера".
   - Псевдоним ты дал? - Журавлев затянулся своей любимой "Примой".
   - Сама выбрала. - Белов бессильно плюхнулся в кресло. - И это  кое  о
чем говорит, Кирилл.
   - Понимаю. - Журавлев наискось пробежал  глазами  анкету,  задержался
взглядом  на  фотографии.   -   Елена   Станиславовна   Городецкая,   по
мужу-Хальзина.
   - Она нам верила, Кирилл, понимаешь?
   - Да все я отлично понимаю! - вскипел Журавлев. - Хоть  ты  кровь  не
пей!
   - А у меня, выходит, можно?! А у нее?!
   С минуту смотрели друг другу в глаза, Белов не выдержал первым.
   - По теме орешь, но не по адресу, - дожал Журавлев.
   - Как сказать... Я простой опер,  хоть  и  старший.  А  ты  у  нас  -
замначотделения и секретарь парткома, тебя послушают, - зашел  с  дру