лики.  Инквизитор  был  "широко  известен  в  узких  кругах"
почитателей средневековой поэзии, издал несколько  сборников  переводов,
вел семинары в Институте культуры... И все. Никакой  связи  с  рангом  и
функцией в Ордене не обнаружить, даже если усиленно  копать.  Правда,  и
Даниэль Дефо - шеф британской разведки - "Гулливера"  накропал,  сколько
ни читай, никогда не догадаешься, кем был автор. Навигатор упомянул, что
Инквизитор был одним из лучших в своем деле.
   Надо верить, если за ним закрепили Москву, второй  по  эзотерическому
значению город после Питера. Знания  и  особый  талант  в  герметических
науках открыли перед Инквизитором двери во многие салоны, клубы и  ложи.
Он сумел поставить  себя  в  положение  "почетного  члена"  и  "высокого
гостя":  везде  заседал,  но   нигде   не   председательствовал,   везде
присутствовал, но нигде не состоял в членах.
   Максимов посмотрел на фотографию в рамке над рабочим столом. Мужчина,
полуобняв молодую женщину, улыбался прямо в объектив.  Зачесанные  назад
волосы открывали его высокий лоб  с  глубокой,  как  шрам,  вертикальной
морщиной у переносья. Темные глаза, пытливый, здоровый взгляд, без  мути
и сумасшедшинки.
   Правильные черты лица. Ничего особенного.  Ничего  от  Инквизитора  -
исследователя запредельного и следователя по сверхсекретным делам тайных
организаций.
   "Фотография пятилетней  давности",  -  пояснил  Максимову  Сильвестр,
открывший своим ключом квартиру. Он же  сказал,  что  это  "мастерская",
здесь Инквизитор только работал, правда, иногда проводил  целые  недели.
Женщина с фотографии не потревожит, четвертый год нет  ее  в  стране.  В
подробности вдаваться не стал.
   Гарантировал,  что  с  участковым  и  соседями  проблем   не   будет.
Инквизитор имел обыкновение отдавать ключи от  "мастерской"  друзьям.  С
остальными придется разбираться по обстоятельствам.
   - Ну и что ты на это скажешь, Конвой? -  Максимов  обратился  к  псу,
заглянувшему в комнату.
   Пес свесил голову набок, шумно задышал, высунув язык.
   - Правильно, молчи - сойдешь за умного. - Максимов хлопнул по  бедру,
пес радостно вильнул хвостом, подошел, уткнулся носом в ладонь.  -  Так,
образина, марш на кухню. Сидишь тихо и не мешаешь работать.
   Пес тяжко вздохнул, с тоской посмотрел на диван.
   - Даже не думай!  -  предостерег  его  Максимов,  слегка  шлепнув  по
загривку.
   Конвой потрусил из комнаты, а Максимов сел за стол.
   На нем, по словам Сильвестра, все осталось, как было при Инквизиторе,
Утром тот выключил компьютер, сложил в папку бумаги и вышел. С  тех  пор
его никто не видел.
   Максимов посмотрел на часы. Полдень. Открыл папку, взял первый лист.
   Восемь часов  вечера.  На  город  заходила  гроза,  за  окном  быстро
темнело. В окно тянуло сыростью, близким дождем.
   Максимов откинулся в кресле, потер уставшие глаза.
   Восемь  часов  непрерывной  работы  в  жестком  режиме,  сорок  минут
"мозгового  штурма":  документ  из  папки,  поиск  ссылок  в  книгах   и
компьютерном  архиве,  пять  минут  интенсивной   физической   нагрузки:
двадцать приседаний, двадцать  наклонов,  сто  отжиманий  от  пола,  сто
подъемов ног лежа, десять минут неподвижности, раскинув  руки  на  полу,
пока в теле не останется напряжения, и опять - "мозговой штурм".  И  так
восемь раз, восемь попыток взять  штурмом  лабиринт  знаний,  в  котором
свободно ориентировался Инквизитор.
   Максимов вышел на кухню, насыпал корм в  миску  Конвоя,  сам  сел  на
угловой диванчик. Нехотя отхлебнул кофе, несчетную чашку за день.
   Его мозг был натренирован обрабатывать невероятный объем  информации,
а тело привычно  к  предельным  нагрузкам.  Но  сейчас  он  ощущал  себя
старателем, перемывшим тонны песка ради одной золотой  крупинки.  Только
не было ее, лоток пуст. В одном лишь убедился Максимов: Инквизитор  взял
след и пошел по нему. Как он это сделал, осталось загадкой. Восстановить
ход рассуждений Инквизитора не представлялось возможным. Ни одна  машина
не в состоянии просчитать, что послужило спусковым крючком, вызвавшим  к
жизни рой образов и поток ассоциаций, что бередило душу, пока сама собой
не легла последняя строчка: "...как дай Вам Бог  любимой  быть  другим".
Творчество - это  единственное,  что  не  смог  механизировать  человек,
логическому анализу оно не поддается.
   Максимов закурил, вернулся в комнату. Как остывшие угли,  переворошил
листы в папке.  Пусто,  мертво.  Всего  двадцать  страниц,  разрозненные
заметки; потребовалось восемь часов, чтобы  приблизительно  представить,
какой объем информации связан с ними, а чтобы собрать и пережить то, что
задействовал из своей памяти Инквизитор, на это нужна еще одна жизнь. Ее
у Максимова не было.
   Устало плюхнулся в кресло. Желтая бумажка на панели  монитора  резала
глаз.
   Отлепил, в который раз за день прочитал: "Все  близко.  Если  я  хочу
найти, достаточно представить, и  оно  само  ко  мне  приходит".  Почерк
Инквизитора.
   - Надо думать, тебе это удалось. Только оказалось слишком  близко.  -
Максимов прилепил бумажку на место.
   Запустил  компьютер.  Пока  шла  загрузка,  отметил,   что   квартира
действительно была "мастерской": ничего  лишнего,  ничего  отвлекающего,
неизбежный телевизор, уменьшенный до. предельной  миниатюрности,  сослан
на кухню. На стеллаже с лазерными  дисками  не  нашел  ни  одной  записи
новомодных громыхалок, только классика и этническая музыка. Говорят, что
ученые в средние века, как  и  всякие  ремесленники,  занимались  своими
опытами в жилых домах. Лишь алхимики сочли за благо  удаляться  подальше
от невинных родственников. Знали, тонкие превращения, что творились в их
ретортах и душе, могли натворить бед посерьезнее, чем  юбка,  прожженная
кислотой, и ослепившая глаза вспышка магния. Инквизитор был из  того  же
проклятого  племени,  знал,  что  за  попытку  проникнуть  в  заповедное
приходится платить  и  одиночество  не  просто  необходимое  условие,  а
суровый закон.
   Максимов без всякой задней  мысли  нажал  клавишу,  монитор  высветил
историю команд-все, что делал с компьютером Инквизитор в последние часы.
Все текстовые файлы Максимов  давно  просмотрел.  Занятно,  ново,  порой
шокирующе. Но никаких зацепок.
   Посмотрел на последнюю строчку. Получалось, что Инквизитор, отработав
двенадцать часов, еще три часа играл в игрушку.
   Машинально Максимов шлепнул по клавише  "Энтер".  Компьютер  послушно
загудел винчестером.
   - И дальше что? - Максимов устало посмотрел  на  шахматную  доску  на
экране.
   Шлепнул по клавише.
   "Вы готовы войти в Бездну и сыграть с ней партию?" -  высветилось  на
экране.
   - Давай. - Максимов  подогнал  "мышку"  к  окошечку  "да"  и  щелкнул
клавишей.
   "Вы сделали выбор. Врата открыты". - Вслед за  надписью  из  динамика
донесся мажорный аккорд.
   Максимов усмехнулся. Но неожиданно покачнувшись, вцепился пальцами  в
столешницу. Показалось, пол ушел из-под ног.
   Шахматная доска на экране, плавно вращаясь, ухнула в звездную бездну.
   Камера  понеслась  мимо  висящих  в  пустоте  фигурок.   Эффект   был
потрясающий, словно космический корабль петлял между планетами.  Фигурки
то росли, приближаясь, заливая собой весь экран, то проскальзывали мимо,
едва удержавшись в фокусе.
   Картинка уменьшилась в размерах, словно отвели трансфокатор камеры, и
удивленному  взору  предстал  прозрачный  куб,  разбитый  на   квадраты.
Фигурки, как полагается в шахматах,  выстроились  строем  друг  напротив
друга. Но не на доске, а в трехмерном  пространстве,  усыпанном  бисером
мелких звезд.
   Максимов от неожиданности  встряхнул  головой.  Вот,  оказывается,  в
какие игры играл Инквизитор.
   Максимов знал сакральный, не описанный  ни  в  одном  учебнике  смысл
шахматной игры. Шестьдесят четыре клетки, столько же, сколько  знаков  в
гадании И-Цзын, все, как Босеан -  стяг  тамплиеров,  как  Инь  и  Ян  у
китайцев, все черно-белое.
   Бескомпромиссная графика жизни. Фигурки - как символы ролей, масок  и
характеров.  Право  пешки  погибнуть  или  стать  Фигурой,   агрессивная
вольность Ферзя, тяжеловесная прямолинейность Ладьи,  привилегия  Короля
подставить любого, закрываясь  от  удара.  Игра  эта  -  жизнь  в  своей
максимальной простоте  и  непознаваемости.  Этюды,  начала  и  эндшпили,
классические партии и забавы любителей-все это  лишь  модели  того,  что
было, будет или могло быть. Не зря постигших законы этой игры награждают
масонским титулом Гроссмейстер - Великий Мастер.
   Шахматы - модель  мира,  связанного  неразрывными  цепями  причины  и
следствия, поступка и результата.  А  трехмерные?  Космос.  Вселенная  в
миниатюре.  Бесконечная  в  пространстве  и   времени,   бесконечная   в
количестве вариантов, заключенных в ней.
   Бездна ждала, равнодушно посверкивая искорками звезд. Вызов хрупкому,
ограниченному сознанию человека, в гордыне решившего, что  может  объять
Необъятное, был брошен. Врата в Бездну открыты.
   Максимов,  борясь  с  головокружением,  покатал  "мышь".  Изображение
ожило,  оказалось,  "летящей"  камерой  можно  вращаться  вокруг   куба,
проникать во внутрь, скользить в любой проекции.  Максимов  по  привычке
двинул королевскую пешку вперед.
   Шок.  Черный  ферзь  взлетел  на  три  клетки  вверх.   Максимов   от
неожиданности чуть не поперхнулся дымом. Раздавил окурок в пепельнице.
   Картинка сама собой повернулась на трех осях, предоставив возможность
самому оценить угрозу, - следующим ходом  ферзь  "зависал"  над  королем
белых и ставил мат. Единственным ответом был ход конем - три  клетки  по
горизонтали, одна вверх. Черные ответили А-2 - А-2/2 -  пешка  "нырнула"
на клетку вниз, открыв путь по горизонтали ладье. А дальше  закрутилось,
как воздушный бой, атака  следовала  за  атакой  по  всем  направлениям,
удачный ход  на  одном  уровне  становился  ошибкой  на  другом.  Вскоре
Максимов сообразил, что никакие этюды и начала из "классических"  шахмат
здесь не действуют. Новый, трехмерный мир требовал нового мышления. Игра
захватила, в какой-то момент, честно говоря, он даже не понял  как,  ему
удалось выровнять партию. И тут он почувствовал, как тянет, всасывает  в
себя это живое, полное звезд пространство...
 
*** 
 
   ...Белый свет возник  неожиданно,  словно  кто-то  прижал  фонарик  к
переносью.
   Свечение становилось все ярче и ярче, пока не  затопило  все  вокруг.
Угасающее  сознание  еще   сопротивлялось,   что-то   мешало   полностью
раствориться в слепяще белом свете. На  долю  секунды  обжег  страх:  из
памяти всплыло, что такой свет видят умирающие...
 
Лилит 
 
   На город медленно надвигалась гроза. Одна  за  Другой  гасли  звезды,
закрываемые  невидимой  в   темноте   тучей.   Уже   полнеба   сделалось
непроницаемо-черным, беззвучно вспыхивали дальние отсветы зарницы. Ветер
припал к земле, крался, тревожа сухие стебли, взбивая тонкие  султанчики
пыли.
   По  темной   воде   медленно   проплыл   теплоход,   раскрасив   ночь
разноцветными огнями. На верхней палубе гремела музыка, визгливые голоса
подвыпивших  и  возбужденных  близкой  грозой  людей,  усиленные   эхом,
неприятно резали слух. Лилит наморщила носик.
   Теплоход ушел под мост, к Речному вокзалу.  В  отвилку  от  основного
русла пришли волны, блики заиграли на растревоженной воде, она стала еще
чернее и гуще, как машинное масло.
   Лилит осмотрелась. По левую руку, там, где отвилок утыкался в  дамбу,
белел корпус гостиницы "Союз". Светились несколько окон, на нижнем этаже
разноцветными огнями вспыхивали окна ресторана. Музыку слышно,  но,  что
наяривают ресторанные лабухи,  разобрать  невозможно.  Очевидно,  градус
веселья уже перевалил за ту черту, когда, кроме интернационального танца
"семь-сорок", народу уже ничего не требуется. На противоположном  берегу
вспыхивали  красные  точки  сигарет.  Горел  огонь  в  мангале,  плясали
причудливые  тени  снующих  вокруг  мангала  людей.  Даже  сюда  долетал
уксусный запах шашлыка.
   Стоявший перед Лилит мужчина до хруста потянулся, закинув  за  голову
руки.
   - Класс! - Отсвет фонарей упал на его лицо. За небольшим  обрывчиком,
за  строем  сосен  стояли  приземистые   корпуса   военного   госпиталя.
Постояльцы уже, приняв положенную дозу лекарств, готовились ко сну.
   Лилит сидела, обхватив колени. Снизу вверх посмотрела на мужчину.
   - Странно, люди пьют, любовью занимаются,  а  в  двух  шагах  от  них
страдают и умирают, - прошептала она.
   - Ты о госпитале? - Мужчина скрестил на груди руки. -  Ерунда.  Одним
повезло, другим - нет. Что за мысли похоронные? На погоду куксишься?
   - Наверно. Прохоров, а ты везучий?
   - Конечно, если пока цел. - Мужчина стянул с себя майку.  -  Купаться
будем?
   - Обязательно. - Лилит не пошевелилась. - Ты раздевайся  и  ныряй.  Я
потом.
 
*** 
 
   Он сбросил штаны. Поиграл мышцами, пошлепал себя по плоскому  животу.
В отсветах фонарей, пробивавшихся  сквозь  деревья,  его  тело  казалось
отлитым из черного металла.
   Спустился к воде. Постоял, привыкая к прохладе, выдохнул, шумно взбив
воду, в два шага оказался на глубине, нырнул, на прощание ударив  ногами
по воде.
   Лилит подошла к краю  бетонного  бортика,  поднимавшегося  над  водой
почти на метр. На их берегу стояла ночная тишина: ни голосов, ни  шагов,
ни плеска поздних купальщиков. Посмотрела на воду, на черной поверхности
то и дело вскипали водоворотики,  словно  крупная  рыба  поднималась  из
глубины. Мужчина, она знала, способен в два нырка переплыть канал.
   "Силы в нем много, не дурной, не жеребячьей. К мощи, сокрытой в своем
теле, он относится как сапер к динамиту. Ни разу  не  видела,  чтобы  он
бултыхался, как  конь.  Всегда  бесшумно,  осторожно,  словно  крадется.
Интересно, это у него так  условные  рефлексы  работают  или  играет  на
публику? Нет, он такой и есть, мощный, но тупой, как  танк.  Готовили  к
войне, а потом вдруг решили разоружаться. К сожалению, для  этой  боевой
машины программа действий в мирной жизни не предусмотрена.  Жаль  терять
такой экземпляр, но что делать".
   Лилит через голову стянула узкое черное платье,  сбросила  босоножки,
подумав немного, сняла трусики. Все оставила  на  бортике.  Вернулась  к
тому месту, где сидела, подняла с песка бутылочный осколок.
   Беззвучно вошла в воду. В живот плеснула слабая волна,  по  воде  шли
радиальные круги, где-то на  середине,  залитой  непроглядной  темнотой,
мужчина вынырнул, перевернулся и поплыл к берегу.
   Лилит прошла по воде к обрывчику, обложенному бетонными плитами. Вода
здесь дошла ей до груди, прохладной  ладонью  ласкала  соски.  Лилит  на
секунду закрыла глаза, закинула голову.  Втянула  воздух  сквозь  сжатые
зубы, коротко, нервно хохотнула. Нагнула голову к самой  воде.  На  фоне
дальних огней четко выделялся короткий штырь,  на  двадцать  сантиметров
торчащий из воды. Лилит прошла к нему. Положила осколок на бортик. Легла
на воду.
   Черная медуза, выплыв из-за крон сосен, зависла  прямо  над  головой.
Край тучи, подсвеченный огнями города, четко выделялся на фоне последних
звезд.
   "Творение  Невыразимого  Имени  и  Безбрежная   Сила!   Древнее   Его
Величество Хозяин Тьмы! Ты холодный, неплодородный,  мрачный  и  несущий
гибель! Ты, чье слово,  как  камень,  и  чья  жизнь  бессмертна.  Трижды
произнося твое имя. Рогатый бог, я призываю тебя  и  прошу  принять  эту
жертву. Не я, не моя рука, а Ты, великий Горнуннос, пронзишь  это  тело.
Великий Бог войны и разрушения, Горнуннос, прими того, кто служил  тебе.
Не я, а ты возвращаешь себе  огонь,  что  горел  в  его  груди.  Я  лишь
разрушаю Вторую башню, башню Огня. Ее  стражник-мой  дар  тебе,  суженый
мой, Горнуннос!"
   - Ты где? - раздалось над водой.
   - Здесь. -  Лилит  ногами  нащупала  дно.  Острый  гравий.  По  грудь
поднялась над водой. - Плыви сюда.
   В теле, несмотря  на  прохладную  воду,  разливался  жар,  чем  ближе
приближались всплески, тем больше жгло изнутри, ей показалось, что вода,
прикасаясь  к  коже,  начала  парить.  Дыхание  сделалось  лихорадочным,
больным.
   Только мозг работал ясно и четко.
   Из темноты пришел бурун, и вслед за ним выплыло белое  лицо.  Мужчина
улыбался.
   Лилит отступила, маня  его  простертыми  над  водой  руками.  Мужчина
сделал сильный гребок, вода, разбитая крутыми  плечами,  вспенилась.  Он
подобрался, готовясь встать, но  Лилит  шагнула  вперед,  обхватила  его
голову, потянула вверх, он, всплеснув руками, выскочил по пояс из  воды,
но не удержался, она продолжала давить. Его  лицо  сохранило  удивленное
выражение, когда он стал заваливаться назад.
   С хрустом штырь вошел в затылок.
   Глаза мужчины полезли из орбит. Вода вокруг  него  вспенилась.  Лилит
отскочила. Мужчина бился, как заостроженная рыба, но вскрикнуть не  мог.
Из распахнутого рта медленно проклевывался штырь, блестевший  от  темной
слизи.
   Лилит подплыла ближе,  всмотрелась  в  белые  рыбьи  глаза.  Толкнула
ладонью  воду.  Вода  воронкой  всосалась  в   открытый   рот   мужчины,
заклокотала внутри, вырвалась наружу фонтаном брызг. Лилит повторила, от
кашля и судороги мужчина выгнулся, дернул головой, сипло всосал  в  себя
воду.  Захрипел,  лицо  налилось  темным,  потом  хрустнуло,  подбородок
прижало к груди, и он затих. Его нога,  скользнувшая  по  животу  Лилит,
показалась ей большим сомом. Такая же холодная, мерзко слизкая.
   Лилит вскинула руку, нащупала на  бортике  осколок.  Подняла  белесую
ступню мужчины над  водой,  Глубоко  вонзила  осколок,  хрустко  сломала
острие в ране.
   Оттолкнула от себя ногу. То,  что  осталось  от  осколка,  зашвырнула
подальше в воду.
   Ее еще трясло от жара, полыхавшего внутри. Она плеснула себе  в  лицо
пригоршню черной воды. Вскинула голову.
   - Горнуннос, Горнуннос, Горнуннос! Великий Бог Тьмы, прими жертву!  -
Сама не узнала свой голос, низкий, с дребезжащей трещинкой.
   В непроглядной  черноте  неба  стало  нарастать  свечение,  вспыхнула
огромная искра, огненный зигзаг распорол брюхо черной  медузы,  залившей
собой все вокруг.
   Грохнуло, словно взорвалось небо. На еще не пришедшую  в  себя  Лилит
обрушился черный ливень. Она не видела струй, только вздрагивала,  когда
тугие кнуты стегали по плечам, груди, закинутому вверх лицу.
   Она плыла, вяло перебирая ногами. А вокруг кипела вода,  исхлестанная
миллиардом острых струй. Лилит иногда поднимала тело  так,  чтобы  струи
били по ней,  от  лица  до  бедер.  Казалось,  тело  насквозь  прошивают
холодные иглы.
   Ее несло по большой воде. В темноте  берегов  канала  не  разглядеть,
словно паришь, запутавшись в дожде. Слева  вспыхнули  огни  спасательной
станции. Сквозь шум  дождя  донеслась  музыка.  Лилит  перевернулась  на
живот, без всплеска  ушла  под  воду,  пыла,  сколько  хватило  дыхания;
течение стало быстрым, нервным. Лилит начала сдвигаться вправо.  Впереди
чернели опоры моста. Вверху горело свечение,  дрожащая  корона  на  фоне
неба подчеркивала дугу моста. Гул потока идущих по нему машин становился
все гуще, резко и нервно вскрикивали клаксоны.
   Ей удалось проплыть между  берегом  и  опорой.  Здесь  впервые  стало
страшно.
   Мост гудел от несущихся по нему машин, и  низкая  вибрация  наполняла
все вокруг.
   Лилит едва успела обогнуть что-то черное, выставившее острый  бок  из
воды,  тихо  вскрикнула.  Миновав  опасный  участок,  ушла   под   воду.
Представила  себя  черной  гибкой  торпедой,  неукротимо  и  безжалостно
несущейся к цели. Сердце азартно и зло забилось в груди.
   Всплыла бесшумно, перевернувшись под водой на спину. Обрывистый берег
медленно проплывал мимо. Ручейки воды,  скользящие  по  мокрым  откосам,
казались  серебристыми  змеями.  Стволы  сосен  отливали   черным,   как
наведенные в небо стволы орудий. Тихо. Ни души.
   Линия  обрыва  треснула,  сбежала  к  воде  песчаным  пляжем.   Лилит
перестала грести, перевернулась на живот. Развернулась лицом к  течению,
оно стало медленно