жливые люди
в  штатском,  но   ничего   в   профессорской   квартире,   подвергнутой
капитальному евроремонту, не нашли.
   Нина вздохнула, вытерла слезы и решила жить дальше. На что жить,  она
знала. Народ за это время  окончательно  сдвинулся  на  магии  и  прочей
парапсихологии, босые  кришнаиты  сигали  через  сугробы,  в  телевизоре
крутил пальцем патлатый гуру Аум Сенрике вещал  истины  под  космические
мелодии  сводного   образцово-показательного   симфонического   оркестра
бесновались Марии-Дэви-Христосы и плескались в тухлых  прудах  баптисты.
Идея создать на базе чахнувшего медицинского  центра  собственную  секту
родилась  сама  собой.   Диплом   МГУ   и   степень   гарантировали   от
неприятностей, в любой момент все можно было списать на психотерапию или
на  научные  исследования.  К  тому  же  Нина  не  перегибала  палку,  в
тоталитаризм не играла, просто потому, что не имела к нему никакой тяги.
   - Хали-гали Кришна, хали-гали  Рама,  -  промурлыкала  Лилит  любимую
песенку.
   Прислушалась к перезвону флакончиков и баночек на туалетном  столике,
Нина, невыспавшаяся, но веселая, - Лилит  заявилась  в  первом  часу,  -
восстанавливала красоту.
   "Глотку ей перерезать, что ли?" - подумала  Лилит,  сама  удивившись,
как легко об этом подумалось. Сморщила носик, махнула  рукой.  Для  себя
уже решила, что с Ниной пора  завязывать,  а  как  -  вопрос  времени  и
настроения.
   Пританцовывая, прошла коридорчиком в соседнюю комнату.
   "Немножко тайны, побольше непонятного и вдосталь секса,  вот  и  все,
что им требуется, -  как-то  раз  поделилась  Нина  формулой  успеха.  -
Понимаешь, любая организация - плод невроза ее лидера. И  служат  в  ней
те, которые в той или иной мере соответствуют "клинике" лидера. Кто спит
с шефом, кто стучит ему, кто тихо ненавидит, кто самозабвенно корпит над
бумажками, кто вытирает ему сопли и гладит по головке  -  все  реализуют
свои комплексы и неврозы. Поверь, такая организация  будет  существовать
вечно, потому что все подсознательно заинтересованы  в  том,  чтобы  эта
сладкая пытка продолжалась вечно. Фирма, партия, секта все живут так.  И
им хорошо, потому что если все Дружно больны, то все  -  здоровы.  Найди
свое место в этом опрокинутом мире, и ты станешь счастливой".
   Лилит подошла к краю огромной кровати. По разумению Нины, это  низкое
ложе и было тем самым  местом,  где  следовало  обрести  счастье.  Своим
правом самозваной Великой жрицы она пользовалась в полный рост, через ее
постель прошли все  члены  секты,  по  очереди,  попарно  и  более,  вне
зависимости от пола и возраста.
   Действительно, организация вовсю обслуживала проблемы ее лидера.
   Покрывало из тонкого шелка, два черных квадрата два  белых.  Конечно,
все гармонировало с  интерьером  спальни,  не  зря  же  старался  Игорь,
недоучка-дизайнер. Знал ли он, что постелил  боевой  стяг  тамплиеров  -
священный Босеан? Вряд ли. Лилит знала. Нина - нет. Она  заблудилась  во
времени и не разглядела ту, новую и страшную, что оказалась рядом.
   Но даже тогда Нина не соврала, зло, мерзко напомнила она,  что  Лилит
упала сюда израненная, полураздавленная. Лилит  знала,  что  обязательно
встанет и все падут перед ней на колени. В обожженном  мозгу  уже  тогда
зло и настойчиво бился молоточек, не давая забыть обретенное в  бредовых
снах знание.  У  нее  было  все  необходимое,  чтобы  создать  "пирамиду
ведьмы": сильное злобное воображение, огненная воля, непоколебимая  воля
и тайна, в которую она никого не собиралась посвящать. Требовалось  лишь
время, чтобы прийти в себя и окрепнуть. И когда Сила ведьмы сложилась  в
пирамиду,  первой  покорилась   Нина,   из   Великой   жрицы   незаметно
превратилась в рабыню.
   Лилит сорвала  покрывало,  закуталась  в  него  по  плечи.  Постояла,
вздрагивая от холодных прикосновений шелка к  телу.  Танцующей  походкой
прошла к окну, подняла жалюзи, впустив в комнату свет.
   Город, лежащий в низине, купался в солнечных лучах.  Утро  предвещало
жаркий летний день.
 
Черная Луна 
 
   Мир радовался солнечному утру, предвещавшему еще один  жаркий  летний
день, а на душе у прапорщика  Бондаря  было  слякотно  и  мрачно.  Он  с
оттяжкой сплюнул вязкую перегарную слюну, зло  осмотрелся  по  сторонам.
Лес парил, в косых лучах между елями клубилась пелена,  влажно  блестели
заросли крапивы. Солнце уже основательно припекало спину, что  не  могло
радовать. Бондарь в сомнении почавкал сапогами в  раскисшей  от  ночного
дождя колее. Назад идти не лежала душа, а вперед не  было  сил.  Просека
вела прямо к узкоколейке, а та выводила к ветке на Бологое. Час ходу, не
меньше, а потом еще минут сорок по шпалам до поселка.  Назад,  в  часть,
столько же.
   Он глубже  надвинул  фуражку  и  опять  сплюнул.  Пошарил  в  кармане
засаленного  бушлата,  вытащил  полураскрошившуюся  сигарету.  Полез   в
нагрудный карман  за  зажигалкой.  Ничего  не  нашел.  Стал  лихорадочно
обыскивать все карманы, а их в новом бушлате  понашлепали  столько,  что
полсклада за раз вынести можно. И не нашел.
   - Твою душу-мать! - почти пропел он. - Елы-палы,  бля,  это  же  надо
так...
   Он жалобно шмыгнул носом, на красных от недосыпа и с перепоя  глазках
выступили слезы.
   Бондарь выбрался из глубокой танковой колеи, выбрал  место  посуше  и
грузно  плюхнулся  задом  в  траву.  Ситуация  была,  хоть  вешайся,  до
ближайшей бутылки, хоть вперед, хоть назад, минимум полтора часа, а  без
курева не дотянуть.
   Требовалось принять решение, но голова  соображала  с  трудом,  мысли
вязли, как танковый тягач в болоте.
   В ельнике  отчаянно  заверещала  птаха.  Хрустнул  влажный  валежник.
Бондарь улыбнулся, обнажив прокуренные зубы. Удача сама шла в руки.
   Часть не зря стояла в глухомани. Еще  со  времен  войны  сюда  начали
свозить боеприпасы. Штабеля со снарядами, заложенные  в  то  время,  уже
почти вросли в землю. Трогать их боялись, а охранять  требовалось.  Этим
маетным делом и занималась часть. В шестидесятые бывший первый парень на
деревне Бондарь поддался на уговоры командира и остался служить в родной
советской армии.
   Порядка тогда было побольше, план перевыполняли, и часть принимала на
хранение  все  новые  тонны  взрывоопасных  болванок.  Отрыли   бетонные
укрытия, куда и скирдовали до лучших времен снаряды, бомбы и  мины.  Чем
больше их привозили, тем меньше Бондарю верилось, что придется хоть  раз
повоевать по-настоящему. "Какая там, на фиг, ядерная война, если  рванут
хотя бы такие склады, то и без атомной бомбы-писец всему миру", - здраво
рассудил он.
   Правда, начался Афган, и со складов кое-что вывезли.  Но  не  так  уж
много, чтобы ополовинить. А когда Ельцин сплясал отходную в Берлине,  то
начались странности. Бондарь  даже  в  этой  комариной  глуши  недалеким
умишком понял, что служивый народ ударился во все тяжкие. По  документам
что-то  приходило,  оприходовалось  по  порядку,  но  новых  складов  не
откапывали, а старые не тревожили. Потом даже вывозить  начали.  Бондарь
всегда относился к армейскому имуществу, как к колхозному добру: надо  в
хозяйстве - бери.  Одно  дело  приспособить  мачту  антенны  в  качестве
поливальной установки на огороде, километр портяночной ткани продать или
отработавшие  свое  пулеметные  стволы  охотникам  загнать,  патроны   и
взрывпакеты - это вообще ерунда, но списать десяток танковых  пушек  или
вагон противопехотных мин-в такое  он  поверить  не  мог.  Однако  жизнь
заставила. По долгу службы пришлось  выписывать  накладные,  подделывать
ведомости и химичить, как не умеют даже на складе ПФС  <ПФС-продфуражная
служба-снабжение  продуктами  питания  личного   состава   и   служебных
животных.>. Им-то вообще малина, недостает тушенки или гречки, думать не
надо - пиши, сожрали  бойцы,  вот  и  все.  А  снаряды  и  мины?  Рванут
где-нибудь, по номерам на осколках установят,  где  они  лежать  должны,
всех за губу особый отдел подвесит. Самое обидное, что его, Бондаря,  по
малости звания никто отмазывать не  станет.  Не  делились,  а  виноватым
сделают.
   Бондарь в политграмоте за годы службы поднаторел и уяснил: если бы не
Чечня, на которую сактировали все недовезенное и недополученное, рванули
бы его склады, как в Приморье, даром  что  Питер  с  Москвой  почти  под
боком.
   Валежник продолжал хрустеть все ближе и ближе. Насупившийся  было  от
грустных мыслей. Бондарь вновь просветлел лицом, как любой командир  при
приближении рядового. Младший по званию в армии-это благодать  Господня,
тут тебе и развлечение, и снятие стресса, и решение всех проблем. В том,
что идет боец, Бондарь не сомневался, кому тут еще быть. Порядка в части
не было никакого, офицерский корпус дружно спился от тоски и  безнадеги,
а бойцы по тем же причинам мордовали друг друга и дезертировали. Искать,
как в добрые времена, их никто не собирался, оставшихся вполне  хватало.
Прошлым летом четверо слиняли, жили под Бологим в захваченной даче, а  к
осени приперлись за документами на дембель. И ничего, дали.
   Бондарь сорвал травинку,  азартно  захватил  ее  крепкими  лошадиными
зубами.
   Хрустело совсем близко. Само собой, отличника боевой  и  политической
подготовки увидеть он не рассчитывал, давно таких не встречал. Брел  или
очередной "самоходчик", или часовой затосковавший  на  своем  участке  и
пробирающийся в гости к соседу.
   В караул набирали всех, а по постам расставляли молодняк.  Случалось,
не меняли пару дней. Дедсоставу, кайфовавшему в  караулке,  было  не  до
них. На такой случай  молодые  хранили  в  укромном  месте  НЗ:  сухари,
картошку, сигареты, спички.
   Забитые и забытые салаги  наслаждались  свободой.  Пекли  картошку  в
углях, чай кипятили в кружке, спали вдосталь, положив под себя автомат.
   Именно на курево и рассчитывал сейчас Бондарь, не окажется у бойца  в
кармане, пошлет галопом за НЗ.
   Вздрогнула крайняя елка, сбив с себя бисеринки воды. Бондарь  сплюнул
зеленую горечь, встал, крякнул в кулак.
   - Красноармеец, бля!  -  рявкнул  пропитым  командирским  голосом.  И
осекся, увидев вышедшего из-за елки.
   Их разделяла только  умятая  гусеницами  дорога.  Бондарь  ошарашенно
таращил глаза, в горле застрял ком.
   Человек  к  их  части  не  имел  никакого  отношения.   Широкоплечий,
поджарый, в темном камуфляже и заляпанным темными  разводами  лицом,  на
голове зеленый платок, как у тех отморозков в Чечне. И  взгляд  тот  же,
волчий. Спецназ-его ни с  кем  не  спутать.  Человек  чуть  подал  грудь
вперед, уравновешивая тяжесть зеленого цилиндра, притороченного к спине.
От  неожиданности  чуть  присел  на  ногах,  да  так   и   застыл,   как
встревоженный зверь.
   Ветки раздвинулись, на опушку вышел еще один, точная  копия  первого,
только пониже ростом. И тоже с грузом.
   Бондарь глупо усмехнулся. Ветки ельника дрогнули,  словно  вспорхнула
птица.
   Что-то  сверкнуло  в  воздухе,  жужжа,  перелетело  через  дорогу   и
воткнулось в грудь прапора. Удар вышел таким сильным, что его  отбросило
в траву.
   Бондарь ощерился от боли, хотел закричать, но, опустив глаза,  увидел
черную рукоять, торчащую из груди, и протяжно, со всхлипом выдохнул. Под
сердцем сделалось горячо и тяжко.  Он  боялся  пошевелиться,  лишь  ртом
ловил воздух.
   Чавкнула земля, потом зашелестела приминаемая ногами трава. Пока шаги
приближались, Бондарь вдруг отчетливо понял, что было у гадов за спиной.
   В то утро груз  привезли  такие  же  отморозки.  Глаза  пустые,  руки
хваткие, с набитыми костяшками на кулаках. Вагон подогнали из  Бологого,
караул у них был свой, сами же сопроводили груз к  тринадцатому  складу.
Майор Еремин матерился сквозь зубы,  кляня  приехавших  и  их  груз,  но
старший среди прибывших только  посмотрел,  и  Еремин  сразу  заткнулся.
Двенадцать ящиков заложили в глубокий склад на самый нижний ярус.
   Бондарь даже вспомнил название этих  цилиндров,  похожих  на  обычные
армейские термоса, - изделие "Капкан". По пьянке Еремин обмолвился,  что
одним таким "термосом" можно запросто поднять на воздух все  Бологое,  а
привезли не в спецвагоне, а просто так, как железо обычное, и вообще  на
хрена это сюда приволокли, и так рваться есть чему.  Лепетал  он  спьяну
всегда много чего, всего не упомнишь. А вот сейчас вспомнилось.
   И еще Бондарь вспомнил, что уже с месяц на тринадцатом  складе  из-за
замыкания отключили сигнализацию. Пробило провод, а где, никто искать не
стал.
   Он застонал от боли и бессилия, но тут на глаза упала тень.  А  потом
обрушилась темнота...
 
Лилит 
 
   Она плечом прижала трубку к уху, подхватив соскользнувшее  покрывало.
В этот момент их соединили.
   - Хан? Это я. Проблемы-были? -Лилит прикусила губку, выслушав  ответ.
- Ерунда, до понедельника никто  не  хватится,  а  после  будет  поздно.
Встретимся в восемь. Пока.
   Лилит  бросила  трубку.  Повела  плечами,   с   наслаждением   ощутив
прикосновение  шелка.  Сладко  улыбнулась,  прищурившись  на   солнечный
зайчик, игравший на шпиле университета.
   - А ты смотришься, - раздался за спиной голос Нины.  -  Обнаженная  в
черно-белом. Давно Муромскому не позировала?  Он  говорил,  что  портрет
твой писал. Или опять наврал? Зная его, уверена, что обнаженку малевал.
   Подошла вплотную, обдав ароматом духов.
   - На кого наша девочка загляделась? Ого, вот это экземпляр!
   Лилит всмотрелась в идущего под деревьями  мужчину.  Отметила  прямую
осанку, сдержанную гармоничность движений. Он не шел, не шагал, а именно
двигался, как движутся животные, плавно и достойно.  Из  знакомых  Лилит
только Хан  обладал  такой  же  уникальной  способностью  переходить  от
замедленной плавности к  летучей  стремительности,  обычный  мордобой  в
исполнении Хана превращался в завораживающий  танец.  Хан  научил  и  ее
видеть звериное в человеке.
   Рядом с левой ногой человека трусил кудлатый кавказец, пес  время  от
времени поднимал морду, пытаясь посмотреть в лицо хозяину. Казалось, они
ведут неспешный разговор на только им понятном языке.
   - "Он выходит под лунный свет, и голубоглазый волк Фенфир  ложится  у
его ног, орел падет с небес и садится ему на плечо. Его  губы  не  умеют
улыбаться, глаза его холодны, как  подземные  воды,  у  него  квадратные
зрачки Дваждырожденного, и ты не увидишь  в  них  своего  отраженья",  -
прошептала Лилит.
   Она  не  знала,  откуда  пришли  эти  слова.  Последнее  время  такое
случалось все чаще.
   - Опять бредишь! - мягко, как врач больного, укорила Нина.
   - С чего ты взяла?
   - Девочка моя, в магию можно играть, но главное - не заиграться.
   - В отличие от тебя, Нинон, я серьезно.
   - Вот это меня и беспокоит.
   Лилит коротко хохотнула, спустила с плеч покрывало.
   - Посмотри на меня! - Она подняла руку, уткнув палец в  стекло.  -  Я
хочу, чтобы ты посмотрел на меня! - Голос сделался  низким,  грудным.  -
Рогатый бог Гернуннос, я прошу тебя, пусть не будет ни сна, ни утешения,
ни удовольствия, пока сердце и тело не будут повернуты ко  мне  у  того,
кто сейчас поднимет на меня взгляд. Смотри на меня, человек!
   Человек остановился. Лилит почувствовала на щеке прерывистое  дыхание
Нины.
 
Дикая Охота 
 
   Максимов остановился. Еще раз прислушался к себе. Волна враждебности,
накатившая неизвестно откуда, прошла насквозь, оставив в теле  тревожное
эхо.
   Словно ветром качнуло колокол.
   Посмотрел на пса. Тот тоже напрягся, прижав подрезанные уши.
   Двор  был  тих  и  пуст.   Лишь   шелестела   листва,   потревоженная
заблудившимся между домами ветерком.
   Он не мог ошибиться, ощущение притаившейся опасности не спутать ни  с
чем.
   Медленно  поднял  взгляд.  В  окне  второго  этажа  стояла   женщина,
завернутая в бело-черное. Секунда - и она пропала.
 
Глава четвертая 
 
КРЕСТ ИНКВИЗИТОРА 
 
Дикая Охота 
 
   Литераторы   погубят   Россию.   Кто   не   верит,   пусть    откроет
соответствующий том полного собрания сочинений Ленина  и  посмотрит  его
анкету. В графе "профессия" вождь мирового пролетариата скромно указал -
литератор. Николай Второй в той же графе прямо написал -  "хозяин  земли
русской". И накаркал. Литератор расстрелял императора, отобрал  землю  и
ввел интернационализм.
   Сталин умел учиться на чужих ошибках, знал, что от этих  инженеров  -
вредителей человеческих душ вся зараза и идет. По сути своей профессии -
идеологические диверсанты они чистой воды. Думают, копаются  в  архивах,
кропают что-то, бумагу переводят, а потом вдруг: "Не  могу  молчать!"  И
все, гад, норовит пасть жертвой, на худой  конец-подставить  просиженный
зад под царские розги.
   Короче, хлопотно с ними. Народ они нервный,  легко  и  много  пьющий,
капризный, завистливый и склочный. Это гения видно сразу, а с остальными
как быть, нельзя же совсем без книг в  самой  читающей  стране!  Как  ни
делил Сталин их на заслуженных и талантливых да ни стравливал первых  со
вторыми, как ни охаживал  кнутом  и  ни  поощрял  пряником,  но  одолеть
литераторов не смог, махнул сухой рукой и изрек: "Работайтэ с  этыми,  у
мэня другых нэт". А на нет - и суда нет.
   С судами, действительно, палку старались не перегибать. Зачем  делать
из рифмоплета великомученика?  Кого  надо,  свои  сами  харчили,  только
брызги летели.
   Так к заслуженным и талантливым прибавлялись запрещенные.
   Не всех власть любила, но всех лелеяла. Потому что  нет  среды  более
информационно насыщенной, чем пишущая, танцующая и рисующая  братия.  На
каждый талант  приходится  по  тысяче  поклонников.  Дружить  с  "людьми
творчества" престижно и  милицейскому  генералу,  и  вору  в  законе,  и
секретному авиаконструктору, и леснику. Связи в этой  среде  немыслимые,
как лабиринт Минотавра, неизвестно куда выведут. Здесь  все  все  знают,
обо всем имеют мнение и обо всем судят-рядят, особо не таясь. Информации
в этом отстойнике души и мыслей - море, черпают из него все  спецслужбы,
отечественные и импортные. И выходит, что кто не  агент,  тот  невольный
информатор. Традиция добрая, стыдиться нечего. Сам  Тургенев  резидентом
русской разведки в Париже трудился, пока "Отцов и детей" сочинял,  факт,
как говорится, широко известный в  узких  кругах.  А  ведь  дворянин,  и
талант несомненный. Что уж тем, кто, кроме подписки о  сотрудничестве  и
пары мелких доносов, ничего путного не написал, рожу кривить?
   Максимов встал с продавленного дивана, до  хруста  потянулся.  Мысли,
что лезли в голову, были странными, ему несвойственными.  Так  и  должно
было быть.
   Квартира чужая, и мысли здесь - чужие.
   Максимов был уверен, что жилище Инквизитора обыскивали профессионалы,
и не стал играть в пинкертона. Бросил сумку в угол,  осмотрелся:  кухня,
санузел, комната. Лег на диван, закрыл глаза, постарался хоть  нанемного
заснуть. Он называл этот метод "наспать место". Пока работает  сознание,
оно невольно фильтрует информацию сквозь прошлый опыт, хочешь или нет, а
вывод  будет  с  известной  погрешностью.  Во  сне  или  полудреме   вся
информация, видимая и невидимая, что накопилось в помещении, впитывается
всеми органами чувств так полно  и  чисто,  что  сознание,  ограниченное
опытом и знанием, в эту полноту и безошибочность никогда не поверит.
   Итак, Инквизитор был литератором. Вольная профессия: свобода  мыслей,
времени и передвижения. Идеальная "крыша"  и  легенда.  Профессиональное
право снимать, накапливать, обрабатывать информацию.  И  использовать  в
своих интересах. Интересы Инквизитора простирались, если верить  книжным
полкам,  от  средневековых  поэтов  до  классиков  детектива.  Последнее
объяснимо, если учесть, что в любом  детективе  на  поверку  оказывается
лишь десять процентов вымысла, остальное  -  факты,  сценарии  операций,
дешифровка чужих тайн. Книги на полках стояли в ряд, вне зависимости  от
языков, на которых они были написаны, очевидно, проблем  с  переводом  у
Инквизитора не было.
   Имя его Максимову ничего  не  говорило,  как,  очевидно,  большинству
читающей пуб