лизи,  он  неожиданно
отяжелел,  не  хватало  взгляда,  чтобы  проследить  весь  изгиб  стены,
сложенной из тяжелых черных камней.
   Монастырь, как кряжистый дуб, на века ушедший корнями в холм, властно
довлел над округой, только свеча звонницы легко устремлялась в  небо  и,
как на кончике свечи,  на  ее  маковке  горел  золотой  огонек.  Человек
уважительно покачал головой, осмотрев мощную кладку стен, сработанную из
больших валунов, подогнанных так, что между  ними  не  то  что  палец  -
спичку не просунешь. Монастырь, казалось, за века сросся с холмом.
   Отец игумен сидел все там же, где он  его  оставил  полчаса  назад-на
скамье у ворот. Только теперь перед  стариком  стояла  молодая  женщина,
одетая в легкое летнее  платье.  Она  что-то  говорила  игумену,  нервно
теребя кончики черного платка,  а  тот  слушал,  положив  подбородок  на
клюку. Человек решил не мешать им, достал из  нагрудного  кармана  пачку
сигарет, отвернулся; закурил, блаженно выпустив дым;
   Внизу плескалось зеленое море. Заливной луг, зажатый  с  двух  сторон
редким лесом, плавно спускался к озеру. Зеленое море  травы  припорошило
желтым и васильковым бисером, кое-где тускло отсвечивала застоявшаяся  в
лужах вода.
   Человек втянул  носом  густой,  настоянный  на  цветущем  разнотравье
воздух, и пробормотал:
   - Одним словом - господствующая высота.  Ничего  не  попишешь.  Умели
раньше строить. - Он бросил взгляд на холм справа, был он гораздо  ниже,
со словно  срезанной  вершиной,  густо  поросшей  кустарником.  Судя  по
редким, скрюченным деревцам и густой темной траве, подступы к холму были
сильно заболочены.
   Человек мысленно прикинул расстояние,  траекторию  огня,  возможность
скрытного выдвижения к монастырю и недовольно поморщился. - Умели раньше
строить, - повторил он.
   У  берега  ярко  вспыхнул  солнечный  блик.  Оставшиеся   на   катере
рассматривали монастырь в бинокль. Человек снял с головы армейское кепи,
трижды провел ладонью по седым волосам. Блик еще раз вспыхнул и пропал.
   Там  на  катере  на  троих  оставшихся  было  два  карабина  "Тайга",
охотничьей модификации знаменитого  АК-47,  помповое  ружье  и  арбалет,
принятый на вооружение американским спецназом. Все легально  оформленное
и хорошо пристрелянное. Запаса патронов и квалификации стрелков  хватило
бы, чтобы организовать в окрестностях малую партизанскую войну.
   В стране,  где  закон  существует  лишь  на  бумаге,  потому  что  не
гарантирует  неотвратимости  наказания,  туризм  по   родным   просторам
превратился в занятие для самоубийц. Да и в городах не  лучше.  В  любой
момент, как на войне, жизнь может поставить тебя перед вопросом: либо  -
ты, либо - тебя. И не позавидуешь тому, кому нечем будет ответить.
   За долгие годы человек успел тысячу раз убедиться, что  жизнь  -  это
война, на которой выживают лишь трусы, сумевшие  спрятаться  за  спинами
других, и те, кто, не раздумывая о высоких материях, успевает  выхватить
оружие первым и решить вопрос "кто кого" в свою  пользу.  Остальных,  не
умеющих себя защитить, жизнь затаптывает в грязь, превращает в  тягловый
скот или пушечное мясо. Ни  трусом,  ни  тягловым  скотом  человек  себя
никогда не считал. Несмотря на возраст, в рукопашной схватке он мог дать
фору тем-молодым ребятам, что остались на катере, один на один или  один
против трех - без разницы; о других,  менее  подготовленных,  даже  речи
вести не стоило. Для более серьезных вариантов, когда физической силы не
хватит, в кобуре под курткой грелся короткоствольный кольт.
   Озеро,  плавным  изгибом  раскинувшееся  в  низине,  казалось  старым
зеркалом в темно-зеленой раме. Лес, у  дальнего  берега  подступавший  к
самой воде, по пологим холмам уходил к самому горизонту.
   Спокойная, благостная красота, окружавшая обитель, не могла  обмануть
человека в полувоенной форме, он отлично знал, что  убивают  везде:  для
смерти нет ни святых, ни заповедных  мест.  Где  есть  жизнь,  там  -  и
смерть.
   Человек прищурил глаза от солнца и цепко, по известным ему ориентирам
стал изучать местность. Справа правильной опрокинутой чашей  темнел  бок
Николиной горы. Ложбина между  монастырским  холмом  и  Николиной  горой
упиралась в топкий берег озера, поросший жухлой осокой. В конце ложбинки
темнела небольшая рощица ольховника и ивняка. Там и лежал  Горюн-камень.
Человек невольно провел  ладонью  по  бедру,  вспомнив  жгучий  ожог  от
прикосновения к камню. Солнце не могло так раскалить крутой  бок  камня,
жар, идущий от  него,  имел  другую  природу,  не  обжигал,  а  прошивал
насквозь тысячей невидимых стрел.
   Тропинка, вынырнув из лощины, дальше змеилась вдоль берега,  терялась
на  опушке  сосняка.  За  поворотом  озера  она   выводила   к   старому
дебаркадеру. Второй год  к  нему  причаливали  теплоходы  с  гомонливыми
туристами из двух столиц. Жизнь в забытом Богом поселке стали сверять по
теплоходам:  вторник-на   Кижи,   четвергобратно.   Местное   население,
худо-бедно жившее рыбалкой и огородами,  быстро  переориентировалось  на
турбизнес. Дары лесов, озер и огородов пошли  на  продажу  туристам,  но
чаще - бартером обменивались на водку.
   Человек встал вполоборота к озеру, чтобы  одновременно  видеть  крыши
поселка за Николиной горой. От шоссе, километрах в  десяти  от  поселка,
отвилок уводил в лес, к зоне усиленного режима. В свое время это был еще
один источник рабочих мест и нетрудовых доходов для местных жителей.  Но
ввиду общего упадка в государстве зона, пятилетку за пятилеткой исправно
выдававшая положенное количество кубов пиломатериалов, нынче маялась  от
безделья.
   Очевидно, это  и  стало  причиной  побега,  а  может  быть,  у  зеков
обнаружились неотложные дела на воле или с братвой что-то  не  поделили,
сейчас это активно выясняла спецчасть зоны. Дело темное, как душа  зека.
Но достоверно известно одно - четверо, подняв на  заточки  конвой,  ушли
лесом, унеся с собой три "Калашникова" и пистолет.
   Бежали грамотно, в  ночь  на  четверг.  Пока  на  дорогах  выставляли
заслоны и слали во все концы описания беглых, они спокойно отсиделись  в
поселке.
   Прятались в подвале  у  местного  мужичка,  приютившего  беглецов  по
наколке давних друзей. В  поселке  все  мужское  население  с  правилами
содержания заключенных и воровскими законами были знакомы не понаслышке,
а бабы, кто не сидел, отлично их знали по  рассказам  мужей,  сыновей  и
внуков. Заложить беглых считалось западло, и если кто из  работавших  на
спецчасть зоны что и засек, то вовремя не отстучал. В четверг к пристани
причалил теплоход, а отвалить  собирался  только  наутро.  Зеки  к  тому
времени успели привести себя в божеский вид и переодеться в  мужиковские
шмотки. Лагерное тряпье утопили в  нужнике,  туда  же,  после  недолгого
совета, спровадили и мужика, предварительно полоснув ножом по горлу.
   Ближе к полуночи они бросились к  дебаркадеру.  Шли  в  обход,  через
лощину.
   Там и пересеклись с послушником. А потом за такой грех удача  от  них
отвернулась. Теплоход на всякий случай  на  ночь  отогнали  на  середину
озера. И слава богу, потому что ребята оказались  крайними  отморозками,
судя по всему, не получись миром спрятаться на нижней палубе,  захватили
бы корабль, как ливийские террористы. Прогремел бы тогда поселок по всем
сводкам теленовостей. А так пришлось рвать когти. За поселком  нарвались
на заслон, и погнали бедолаг, как травят  зверей,  грамотно  и  азартно.
Вытеснили к болоту, загнали в топь. Один оступился  и  сразу  отмучился,
только пузыри пошли,  трое  засели  на  островке,  огрызались  короткими
очередями. Лезть под пули и брать беглых живьем никто из  вэвэшников  не
пожелал, и после непродолжительных уговоров накрыли  островок  ураганным
огнем из всех стволов и покрошили зеков в лоскуты. Вэвэшники с  чувством
выполненного долга вернулись домой и наплодили стопку маловразумительных
рапортов. А местный  уголовный  розыск  за  три  дня  раскрутил  двойное
убийство. Провинция!
   "Оперов  винить  не  надо,  -  подумал  человек.  -   Ребята   честно
признались, был звонок сверху - дело не раздувать.  Послушник,  конечно,
не Патриарх Московский, но шум мог выйти изрядный. В  конце  концов,  их
совесть чиста. Ширина колотых ран у послушника и мужика совпали, маршрут
движения беглецов проходил через лощину, следы  сохранились.  А  копать,
почему послушник оказался ночью на Горюн-камне, - осложнять себе  жизнь.
Медитировал он там на луну, в конце концов!"
   - Здрасьте. Вы к отцу игумену? - раздался за спиной женский голос.
   Человек дано уже засек шаги по мокрой траве, но обернулся  только  на
голос.
   - Да. - Он щелчком отбросил окурок. Женщина  оказалась  лет  двадцати
пяти.
   Любопытный  взгляд  из-под  низко  надвинутого  платка.  Натруженные,
заветренные  руки,  яркий  лак  на  коротко  остриженных  ногтях.   Лицо
открытое, в мелких крапинках веснушек.
   - А вы, наверное, издалека? - спросила она.
   - Из Пскова, - легко соврал  мужчина.  -  Проездом.  Вот  заглянул  в
обитель, теперь можно дальше.
   -  А-а,  -  протянула  женщина.  -  Вы,  часом,  не  отец  Игоря?  Ну
послушника, которого... - Она чисто  женским  жестом  прижала  пальцы  к
губам. Взгляд сделался болючим, как у смертельно раненного зверька.
   - Нет, - покачал головой мужчина. Он уже  знал,  что  отца  Игорь  не
видел с детства и весть о гибели сына тот  получит  не  скоро,  его  еще
найти надо. А мать уже первые слезы выплакала, пока везла гроб с сыном в
Москву. - Пусть земля ему будет пухом, - добавил он.
   Женщина всхлипнула, опустив  голову.  Пробормотала  что-то  и  быстро
побежала вниз по тропинке.
   Мужчина проводил ее взглядом, вздохнул и пошел к скамье.
   Отец игумен все еще сидел в прежней позе, только  крючковатые  пальцы
перебирали по гладко отполированной клюке. Взгляд сквозь толстые  стекла
очков был устремлен вдаль, туда,  где  небо  сходилось  с  темно-зеленой
каймой леса.
   - Это она послушника нашла? - спросил мужчина, присаживаясь рядом.
   - Да, Ольга, - пожевав блеклыми губами, ответил старик.  -  Все  грех
отмолить хочет. А в чем грех-то ее? Бабье это дело, кто же  его  осудит.
Не проклял Господь Еву, а  предупредил,  что,  познав  смертную  любовь,
будет в муках рожать детей своих. А что без отца, и  то  не  грех.  Один
Отец у нас. И Мария, если разобраться, не от законного мужа  понесла,  а
от Него. Грех это или благодать, поди рассуди.
   - Не по писаному судишь, отец, - покачал головой мужчина.
   - А вера из головы идти не может. Я сердцем сужу. И болит оно у  меня
за Ольгу, как бы плод не скинула, такого страха натерпевшись. Утешаю как
могу.
   Одного не сберег, так хоть другой пусть народится.
   Мужчина покосился на старика. В профиль он напоминал  Ивана  Грозного
из фильма Эйзенштейна. Глубокие, как порезы, морщины, хищный нос, тонкие
губы, нижняя чуть выпячена. Седые волосы на остром подбородке свились  в
раздвоенную бородку. Глаза глубоко запавшие,  наполовину  скрытые  низко
нависшими всклокоченными бровями. Телом он уже был  по-стариковски  худ,
но, видно, еще силен, как бывают сильны жилистые, тонкие в кости мужики.
   "Что-то в нем еще осталось от того, кем он был  двадцать  лет  назад.
Если он сюда пришел замаливать грехи, то минимум лет сто решил  прожить,
- с усмешкой подумал мужчина. - В военной разведке святых не держат".
   Ученая степень философии, степень магистра богословия в  католическом
университете, степень, попутно полученная в ходе  выполнения  задания  -
нужно  было  отрабатывать  легенду,   восьмая   ступень   посвящения   в
дзен-буддизм как результат работы в Индии. Остальное надежно засекречено
под грифом "Хранить вечно". Если  уход  из  разведки  еще  можно  как-то
объяснить, то отказ от преподавательской  карьеры  в  столичном  вузе  и
постриг в монахи поставил всех в тупик. И прежних сослуживцев, и  коллег
по кафедре. Со своими данными  и  подготовкой  он  мог  рассчитывать  на
быструю карьеру в Церкви, но почему-то удалился  от  столичных  дрязг  и
интриг в дальние обители, где чудом уцелели церковные книги. Из  епархии
в епархию за ним следовала  любовно  собранная  личная  библиотека,  где
большинство книг были странные, а порой - страшные.
   Что нашел он в них, что хранил в памяти, какие грехи хотел  отмолить?
Об этом знал только он - один из лучших Инквизиторов Ордена. <Инквизитор
(здесь: от лат. incvisiti - расследовать, исследовать)>.  Так  в  ордене
называется особая группа проводящих исследования в тонких сферах Души  и
Духа. С католической инквизицией их роднит только одно - добытые  знания
используются в борьбе с теми, кто пытается  использовать  "тонкие"  виды
энергии в  интересах  Зла.  Очевидно,  что  инквизитор  обязан  обладать
глубокими знаниями не только в открытых частях мировых религий, но  и  в
их "закрытых", эзотерических доктринах, а также  в  "черных  магических"
культах и учениях. Вне посвящения и орденского обучения подобные  знания
можно получить исключительно путем личного духовного поиска, что само по
себе является колоссальным испытанием для психики и души человека.>.
   - Я был у камня, Петр, - тихо произнес мужчина.
   Старик кивнул, бледные губы дрогнули в улыбке.
   - Рука не болит?
   - Вообще-то болит. - Мужчина непроизвольно потер ладонь о колено.
   - Вот теперь ты готов к разговору, Сильвестр. -  Старик  не  повернул
головы.
   - То, что я скажу, ты не найдешь ни в одном протоколе. Более того,  я
сделал все возможное, чтобы сыскари побыстрее  закрыли  дело.  Начнем  с
мальчика. Игорь был со странностями, монастырь, особенно наш  -  не  для
него. Я сам уговаривал его не принимать постриг. Пожил в тиши,  отдохнул
душой, окреп в добре, пора и в мир.
   Здесь он себя сгубил бы, работать  надо  много,  обитель  ветшает,  а
братии всего два десятка человек. А мальчик был тонкий, с такой,  знаешь
ли, болезненно чувствующей душой. Путь себе давно избрал, хотя сам  того
еще не осознал. Рисует чуть ли не  с  пеленок.  Талант,  несомненно,  от
Бога.  Только  недолгий.  Не  выдержал  бы  он  всего,  что  Бог   своим
избранникам посылает, сломался бы. Уже надломленный сюда пришел.
   - Психически больным? - уточнил Сильвестр.
   - А что есть психология? Наука о душе, если перевести  с  греческого.
Но разве материалисты могут изучать душу,  в  существование  которой  не
должны верить?
   Все,  на  что  способна   современная   психология,   это   измерять,
подсчитывать да строить гипотезы о том, о чем  представления  не  имеет.
Это не психология, а высшая физиология и физическая биология, если  быть
точным. А истинная  психология-это  наука  о  Душе,  о  ее  странствиях,
метаниях и муках. Но сразу же спрошу:  а  какова  цель  блуждания  Души?
Ответ прост: восхождение к Богу. Или к Нему, или в Ад,  другого  нам  не
дано. Случается, что души заблудшие сами устремляются в бездну,  кто  по
слабости, кто сознательно, дабы, испытав всю  мерзость  Ада,  опалить  в
Геенне  огненной  скверну  и  струпья  душевные  и  чистыми,  как  вновь
родившиеся, вознестись в Царство  света.  -  Петр  помолчал,  поглаживая
бородку. - В этом смысле - да, Игорь был больным. Он пришел сюда, порвав
с сектой сатанистов. Пришел с растерзанной душой и заледенелым сердцем.
   - Наркотики, оргии, зомбирование?
   - Да, полный набор, - горько вздохнул Петр. - Я беседовал  с  ним  не
один раз. И знаешь, Сильвестр, сколько сейчас ни перебираю в памяти  его
рассказы, не могу найти зацепку. Не было в его секте ничего  серьезного,
дурь одна и помутнение рассудка. К  подлинному  сатанизму  отношения  не
имели. Все знания из дешевых книжек  и  фильмов  ужасов,  не  обряды,  а
поселковая самодеятельность.
   - Может, вербовочная сеть? - подсказал Сильвестр.
   - Очевидно, - кивнул Петр. - Но Игоря чаша сия миновала. К сожалению,
из его рассказов я так и не смог вычислить, шел там активный  отбор  или
нет. Честно говоря, не очень старался, случай уж больно заурядный. О чем
сейчас и жалею.
   - Считаете,  что  его  убили  сатанисты?  -  понизив  голос,  спросил
Сильвестр.
   - Знаю! - Петр стукнул клюкой о землю. - В  день  его  смерти  Дьявол
сидел рядом со мной, на твоем месте.
   Сильвестр покосился на старика. Захотелось  развернуть  его  лицом  к
себе, увидеть безумие в блеклых  подслеповатых  глазах,  но  тог  упрямо
смотрел прямо перед собой. В стеклах очков плавали солнечные блики.
   "Мне проще, -  подумал  он.  -  На  мне  висит  всего  лишь  "силовое
обеспечение".
   Привык иметь дело с крепкими мужиками с задубленными душами,  им  сам
черт не страшен. Но и они иногда ломались. Жутко и мерзко вспоминать, во
что   превращается   раздавленный   человек.   А   как   корежит    душу
"инквизиторов",  всю  жизнь  балансирующих  между  адом  и  раем,   даже
представить страшно".
   - Успокойся, Сильвестр, -  усмехнулся  старик,  прикоснувшись  сухими
птичьими пальцами к колену Сильвестра. - Я здоров. Насколько может  быть
здоров человек, чья душа не раз прошла по всем кругам ада. А их  больше,
намного больше, чем придумал Данте. - Он пожевал блеклыми губами,  потом
продолжил, но уже четко и кратко, как на докладе:
   - После обедни в обитель пришли туристы. Разбрелись кто  куда.  Я  не
запрещаю, красть у нас нечего, а им в  поселке  больше  заняться  нечем.
Вошел в часовню, там Игорь иконостас расписывал. С ним была  девушка.  О
чем они говорили, не знаю, услышал только ее  последнюю  фразу:  "Ты  же
знаешь, он умеет ждать". Услышали мои шаги и отскочили друг от друга.
   - Героин умеет ждать - один из  постулатов  наркоманов,  -  задумчиво
произнес Сильвестр. - Игорь сидел на игле?
   - Хуже - ЛСД. "Наркотик гениев".
   Сильвестр присвистнул.
   - Нет, хроническим наркоманом не был. - Игумен потряс седой  головой.
- Ему хватило трех заходов, чтобы  нарваться  на  "бэд  трип",  как  они
говорят. После этого наркотик не принимал. Смысла уже не  было,  психику
разодрал в клочья.
   Сильвестр понял, о  чем  идет  речь.  Вместо  фантастических  райских
видений наркоман рискует погрузиться в параноический бред, и тогда перед
вспыхивающими в мозгу галлюцинациями блекнут все  видения  Апокалипсиса.
Иногда достаточно одного "бэд  трипа"  -  "плохого  путешествия",  чтобы
навсегда лишиться рассудка.
   - Не знаю, почему, но сердце заныло от предчувствия беды. Не наркотик
она имела в  виду,  а  то,  что  гораздо  страшнее.  Я  под  благовидным
предлогом отослал Игоря. А девушка выскочила  из  часовни,  смешалась  с
туристами. Тогда я пришел сюда и стал ждать. - Старик провел ладонью  по
толстой доске древней скамьи, почерневшей  от  времени.  -  Люблю  здесь
посидеть, душа отдыхает. Окликнул ее, когда выходила за ворота, попросил
присесть, поболтать со стариком. - Он покачал седой головой. - Ох и сила
же от нее шла! Я даже опешил сначала. А она, представляешь, знала о  ней
и наслаждалась своей властью.
   - Что за сила? - Сильвестр опять искоса посмотрел на старика.
   - Как от камня. - Он положил пальцы на раскрытую  ладонь  Сильвестра,
ту, что еще хранила ожог от прикосновения к Горюн-камню. - Та  же  сила,
беспощадная, нечеловеческая. Жизнь  отнимет  или  подарит,  слезинки  не
уронив. Я понял, крутить бесполезно, и сразу  сказал:  "Оставь  Игоря  в
покое". И знаешь, что она ответила?
   Сильвестр пожал плечами. Пальцы старика, цепкие и сильные, как  когти
птицы, вонзились ему в ладонь.
   - Она сказала: "Кто ты такой,  чтобы  указывать  Лилит?  Иди,  молись
своему Распятому, пока я не сорвала Покров Богородицы и не  сбила  замок
на Вратах.
   Потом будет поздно каяться и молиться!"
   - Что это значит? - Сильвестр освободил ладонь от вцепившихся  в  нее
пальцев старика. На коже остались белые пятна.
   Старик прижал крест к груди, словно боялся, что тот сорвется с цепи.
   - Возвращайся в Москву, Сильвестр, и передай Навигатору,  что  в  мир
вернулась Лилит. Она прольет реки крови, но добьется своего. Здесь, - он
ткнул п