ась дверь, из темной ниши вышел Кротов, на ходу
кутаясь в белый халат. -  Похож  я  на  профессора?  -  улыбнулся  он  и
подмигнул Максимову.
   Чувствовалось, что едва сдерживает волнение. - Похожи на грешника, за
взятку попавшего в рай, - ответил Максимов, уступая ему место у стола. -
Благодарю, - кинул Кротов. - Кто в коридоре? - Четверо бойцов и какой-то
остролицый. Седой. - Это Самвел. Ангел  хранитель  Гоги  и  его  братца.
Брата не уберег. Теперь с удвоенной энергией опекает оставшегося. -  Шеф
безопасности? - Хуже. Дал слово их отцу,  что  с  мальчиками  все  будет
нормально. Дети гор, что с них взять. Ну-с, как наш больной?
   Максимов незаметно  расстегнул  все  пуговицы  на  халате.  Под  этим
тошнотворно воняющим карболкой балахоном надежно укрылись два  пистолета
с глушителями. За себя Максимов был спокоен. Охрану он мог повалить  без
шума голыми руками. А вот остролицего придется брать выстрелом, иначе не
достанешь.
   Гаврилов предупредил: "Кротова валить при малейшем  подозрении.  -  И
добавил:
   - Свидетелей не оставлять".
   "Как порядочная сука, естественно, не сказал, что я  тоже  включен  в
свидетели. За дурака держит?" - Максимов  встал  так,  чтобы  в  секторе
обстрела одновременно оказался  Кротов,  комната,  куда  ушли  врачи,  и
входная дверь.
   Заставил расслабиться ставшие словно резиновыми мышцы шеи,  несколько
раз глубоко вздохнул и стал ждать.
 
Цель оправдывает средства 
 
   Ашкенази  открыл  глаза  и  сразу  же  зажмурился  от  яркого  света,
ударившего, показалось, прямо в мозг. -  Лежи,  Рованузо.  Ты  свое  уже
отбегал. - Кто-то в белом положил ему на лоб  холодную  руку.  -  Я  уже
умер? - заплетающимся языком прошептал Ашкенази. Больше всего он  боялся
услышать "да". Тот, весь в белом, с седой головой, серебрящейся в остром
слепящем свете, молчал. Свет стал тусклее, каким-то  размытым,  защипало
глаза.
   Ашкенази почувствовал, как по щекам скользнули горячие ручейки  слез.
- Не спеши себя хоронить, Башка. Вот меня слишком рано похоронили,  я  и
вернулся.
   Ашкенази попытался рассмотреть склонившееся над ним лицо,  но  мешала
жгущая веки влага. - Кто ты? - Язык был  шершавым  и  каким-то  толстым,
едва помещался во рту.
   Он вдруг вспомнил мертвые коровьи языки, когда еще  с  них  не  сняли
бледную пупырчатую кожицу и не порезали темно-бордовыми  колечками.  Как
он любил этот нежный холодный вкус тающего во рту  мяса...  "А  это  был
вкус смерти", - мелькнуло в голове, и он вздрогнул от хлынувшей к  горлу
волны тошноты. - Старый друг. Пришел тебя предупредить, что вернулся.  И
кое-кому станет очень хреново. Видишь, я не забываю друзей.  И  не  сдаю
их, как ты. - Крот? - Ашкенази широко распахнул глаза и отчетливо увидел
склонившееся над ним остроносое лицо. - Господи, - выдохнул он, и взгляд
его стал обреченным. - Запомни эту  минуту,  Рованузо.  -  Сухие  пальцы
Кротова легли на дряблую, мокрую от испарины кожу,  чуть  вдавили  остро
выпирающий кадык. - Так легко тебя придушить, сучара. Но я подожду. А ты
знай, теперь всегда так будет. - Пальцы больно врезались в мягкую выемку
под кадыком. - Как тушканчика подвешу! В любое время дня и ночи. -  Тебя
же убили,  Крот.  Зачем  ты  вернулся?  -  Ашкенази  с  трудом  сглотнул
распиравший горло ком. - За своим, Башка. Только за своим. Любой скажет,
что я поступаю по закону. Сколько хапнул Гога? - Все. Все, что  от  тебя
осталось... - Ты же умный человек, Башка. Неужели не догадался,  что  он
меня подставил, а? - А что было делать? Права качать? Он  мне  предложил
работу, я и согласился. Ты же сам всегда говорил, что кто  смел,  тот  и
съел. - А про  чужой  каравай,  на  который  не  рекомендуется  разевать
хавальник, не слышал? - Кротов, заметив,  как  наливается  красным  лицо
Рованузо, ослабил  нажим.  -  Я  же  тебя  из  дерьма  поднял,  работать
научил... А ты мое дело хапнуть  помог!  -  Я  же  только  обсчитываю...
Откуда мне знать, где он берет деньги? - Не пой, Башка! Уж откуда у Гоги
деньги, ты знаешь лучше всех. Да и что ты все о нем? С Гогой все ясно. О
себе подумай. Жить хочешь? - Да, - выдохнул Ашкенази. -  Значит,  будешь
жить, как я скажу. - Кротов убрал  пальцы.  -  У  твоего  Гоги  начались
неприятности. Для начала  я  конфисковал  кое-какой  товар.  В  качестве
первого взноса. Ты мне поможешь взять остальные  деньги.  Но  не  в  них
дело. Я уничтожу Гогу. Он как был дешевым фраером, так и остался. Им  же
и помрет.
   Хочешь уцелеть, будь со мной. Выбираешь Гогу - раздавлю обоих. Что ты
мне скажешь, Рованузо? - Жить хочу. - Ашкенази с трудом  поднял  руку  и
вытер глаза. - Значит, договорились. Присядь. Тебя уже откачали, хуже не
будет. - Он помог Ашкенази  сесть  поправил  беспомощно  свесившиеся  со
стола короткие полные ноги. - Первое. Коль скоро ты  воскрес...  С  этой
минуты  я  буду  называть  тебя  не  Башка,  не  Рованузо,  а  Александр
Исаакович. Не завидую тому, кто при  мне  рискнет  назвать  тебя  иначе.
Подходит?
   Ашкенази смахнул повисшую на кончике носа каплю и кивнул.  -  Второе.
Осталось две минуты. Слушай внимательно. Я расскажу, как ты будешь  жить
дальше. Готов слушать? - Да. - Ашкенази до красных полос растер  лоб.  -
Да, Савелий Игнатович, я готов. - Вот и отлично, Александр Исаакович.  -
Кротов улыбнулся и потрепал Ашкенази по обмякшему плечу.  -  Через  пару
дней в депозитарии МИКБ случится ЧП.
   Плохие мальчики вынесут векселя на солидную сумму. Они придут к тебе.
Выкупи векселя и прогони по цепочке. Связать цепь ты должен за два  дня,
больше времени не дам. Но так, чтобы  потом  ни  одна  собака  не  нашла
концов. - Сколько денег? - Ашкенази с трудом поднял голову. - Вот теперь
вижу, что ты ожил! - Кротов подхватил его под затылок, не  давая  голове
запрокинуться. - Пятьдесят миллионов. В долларах, естественно. - Столько
сейчас нет. Все вложили в товар.  -  Твое  дело  связать  концы.  Деньги
возьмешь вот здесь. - Кротов поднес к глазам Ашкенази клочок  бумаги.  -
Телефон старый, хозяин мог тридцать раз поменяться. Но  звонка  от  меня
там ждут всегда. Скажи, что ищешь Мамонтова.
   Запомни - Мамонтова. Тебе скажут, где его найти. Ниже  написан  номер
счета.
   Назовешь его при встрече. Не дай бог, напутаешь, замочат на месте.  -
Кротов еще раз встряхнул Ашкенази. - Да не закатывай глаза, я  же  знаю,
память у тебя феноменальная. Все будет  тип-топ.  Если  счет  поменялся,
тебе дадут номер другого. Но он должен быть первым в цепочке по  отмыву,
запомни, это важно.
   Последний счет подставите сами. Когда деньги  пройдут  по  нему,  все
концы обрубят, но это уже не твоя забота. И не вздумай крутить  с  этими
людьми. Они о таких, как Гога, всю жизнь ноги вытирали.
   И сейчас вытрут, каким бы он крутым себя ни ставил. -  Я  все  понял,
Савелий Игнатович. - Само собой, за  труды  ручку  я  тебе  позолочу.  И
последнее. За эти же два дня подготовишь всю отчетность. Я хочу  принять
Гогино хозяйство в надлежащем виде, ясно? Да, чуть не  забыл.  -  Кротов
вытащил из кармана еще одну бумажку. -  Вот  номер  Компьютерной  почты.
Когда Гога вернется и полезет на стену от восторга - а это я гарантирую!
- ты пошлешь на этот адрес номера счетов и пароли к  ним  в  швейцарском
банке. Ну-ка, партнер, скажи, а каком? - "Лотус-банк", финансовая группа
"Лотоцкий и К°", - прошептал Ашкенази.  -  Молодец,  Исаакович.  Хозяину
врать грешно и небезопасно. -  Кротов  убрал  руку,  и  голова  Ашкенази
безвольно завалилась к плечу. -  Только  сопли  не  распускай.  Все  уже
кончилось. Ты теперь мой. Со всем дерьмом и потрохами.  А  своих  Кротов
еще ни разу не сдал. Сейчас поедешь домой и ляжешь спать. И не  беспокой
Мару ненужными разговорами. Как тебе жить дальше, теперь решает не  она,
а я - Савелий Игнатович  Кротов.  -  Савелий.  -  Ашкенази  снизу  вверх
затравленно посмотрел на Кротова. - Не мое дело,  но  с  Гогой  вот  так
просто нельзя... Авторитеты объявят процесс. - Ас чего ты взял, что  мне
нечего им сказать? - изогнул бровь Кротов.
 
*** 
 
   Охранники, поддерживая Рованузо под локти, помогли ему  спуститься  с
крыльца, подвели к тихо урчащему мотором "вольво". В окне второго  этажа
профилактория вспыхнула и погасла настольная лампа.
 
Глава двадцать девятая 
 
Я ЗНАЮ, ЧТО ТЫ ЗНАЕШЬ, ЧТО Я ЗНАЮ 
 
Неприкасаемые 
 
   Бригада  оперов  Службы  надежно   обложила   профилакторий.   Машины
перекрывали три возможных пути отхода:  на  Москву,  через  аэропорты  и
отвилку на Лобню. Ни Самвел со своими ребятами, ни упаси господь  Кротов
с Максимовым не смогли бы вырваться из невидимого  кольца.  Подседерцев,
как всякий здоровый мужчина, любил риск. Но рисковать собой, наслаждаясь
пьянящим чувством опасности, одно удовольствие.  Рисковать,  передоверив
собственную судьбу и операцию другим,  даже  если  их  жизни  держишь  в
кулаке, - удовольствие ниже среднего. А если честно, мука адова.
   "Шереметьево-1" готовился к ночи. Пассажиры  сворачивались  калачиком
на  неуютных  диванах,   затолкав   под   них   распухшие   чемоданы   и
фантастической  вместимости  баулы.  Неприкаянно  маялись  между  рядами
киосков те, кому не досталось места, а  здоровье  -  или  воспитание  не
позволяли разлечься по-цыгански прямо на полу. Мужики,  столпившись  под
козырьком подъезда, дымили сигаретами и похлебывали пивко  из  импортных
жестянок. Какие-то подозрительные личности в спортивных  штанах  нервной
шакальей походкой сновали между пассажирами, сбивались в кучки у входа в
зал и опять растворялись в сумерках.
   Подседерцев наблюдал эту муравьиную суету из припаркованного в  самом
углу площади "мерседеса". В который раз поймал себя на  мысли,  что  уже
необратимо оторвался от этой толпы, пропахшей потом, дешевым  табаком  и
непроходящей усталостью. Он вспомнил горбачевские "хождения в народ", от
которых вся охрана погружалась в предынфарктное состояние, а этот  самый
народ, глядя в телевизор на счастливого, как ребенок, генсека,  плевался
и матерился от души.
   "Ни  они  нам,  ни  мы  им  не  нужны.  Так  на  Руси  испокон   века
повелось,вздохнул Подседерцев. - Со своими делами сами разбираются, а  в
царских копаться - душа не лежит. Хочешь на русском пахать - не  лезь  к
нему в душу и не погоняй, упаси боже! Все  сам  сделает,  и  вспашет,  и
посеет,  да  еще  оброк  на  барское  подворье  сам  принесет.  Живут  в
счастливом неведении, пусть так и живут. Больше чем  уверен,  что  никто
так ничего и не понял. А газетки покупают каждый день!"
   Никто из этих людей, готовящихся коротать ночь в аэропорту, как никто
в большой, мерзнущей в осенней хляби стране еще не знал, что  война  уже
началась.
   До первых сообщений в газетах о победоносном  марше  по  установлению
"конституционного  порядка"  в  мятежной  горской  республике  была  еще
неделя-другая. Но ни остановить, ни повернуть вспять вторжение уже  было
невозможно. Все, кто хотел войны или не смог  отказаться  от  участия  в
ней, уже сделали ставки. А подставлять горбы и грудь придется вот этим -
неведающим.
   Он еще раз поднес к свету газету. На всю  первую  полосу  красовались
"волкодавы" Службы, уложившие  в  грязный  снег  банковских  охранников.
Скандал вышел  изрядный.  Газеты  и  телеканалы  второй  день  смаковали
подробности и строили глубокомысленные версии.  На  судьбу  банкира,  на
которого наехал Шеф, на будущее чекиста-демократа, бросившего на выручку
оперов Московского управления, столичным журналюгам  было,  естественно,
наплевать. Всех  заботило  собственное  будущее.  За  скандальным  ражем
статей сквозила истеричная нотка:  а  вдруг  действительно  допрыгались,
дотрепались, пришла пора закручивать  гайки  и  отворачивать  головы,  и
где-то на Краснопресненской пересылке уже прицепили к составу тот  самый
вагон Жириновского, тот, что "последний на Север".
   Ближе всех подошел к истине тот писака, что родил статью "На  "Мосту"
выпал первый снег". Люди Службы напряглись, готовые по первой же команде
затравить слишком догадливого.  Но  дальше  рассуждений  о  горбачевской
"оттепели", хилых ростках  демократии,  погибающих  под  ударами  бутсов
спецназа, и грядущих "холодных зимах" тоталитаризма дело не пошло. То ли
автору не хватило фантазии, то ли смелости.
   А ведь, подлец, почти угадал.  Стоило  немного  продолжить  аналогию,
вспомнить школьный курс истории, и  все  становилось  ясным,  как  божий
день.
   "Над  всей  Испанией  безоблачное  небо"  -  кодовая  фраза,  ставшая
сигналом к мятежу генерала Франко. "В Сантьяго идет  дождь"  -  условный
сигнал  к  началу  переворота  в  Чили,  сделавшего  генерала   Пиночета
президентом  на  целых  пятнадцать  лет.  "Падает  снег"  -  из  тех  же
"метеосводок", предвещающих долгосрочную политическую  бурю.  Шеф,  надо
отдать ему должное, полез в драку с открытым забралом. Пусть  теперь  не
говорят,  что  не  предупреждал.  "Метеосводки"  читать  надо,   господа
доморощенные политики.
   Подседерцев скомкал газету, бросил рядом с собой да сиденье. Водитель
пошевелился, таким нервным, рвущим вышел звук, но не повернулся.
   "Наверно, я единственный в Службе, кто не испытывает радости. Там все
стоят на ушах и  чешут  кулаки.  А  я  сижу  здесь,  и  мне  тошно.  Что
радоваться, хана нам, ребята!" -  Подседерцев  достал  сигарету,  размял
подрагивающими пальцами.
   Бессмысленной на первый взгляд демонстрацией силы на эстакаде бывшего
здания СЭВа Шеф убивал двух зайцев сразу. Вынужденный уступить  давлению
ратовавших за силовой  вариант  в  Чечне,  он  лично  организовал  такой
"барраж" в прессе, что для информации  о  развертывании  боевых  частей,
случись такая утечка, просто не найдется места. Тем  самым  он  еще  раз
подтвердил, что готов  до  бесконечности  колебаться  вместе  с  "линией
Президента".
   С другой стороны, отлично осведомленный о степени разложения армии  и
о мере готовности Дудаева к длительной партизанской войне,  Шеф  начинал
свою игру на перспективу.
   Ни о каких выборах в условиях затянувшейся карательной  экспедиции  и
возмущения провинции, которую очень скоро завалят цинковые  "грузы-200",
речи быть не может. Как раз к сроку выборов державное кресло под Дедом в
который раз закачается, а в такие  моменты,  когда  расхлябанная  телега
Российской империи норовит опрокинуться в кювет и  похоронить  горластых
пассажиров вместе с суровым возницей, Дед так тянет вожжи на  себя,  что
только летит в разные стороны кровавая пена. Само собой, придется искать
и  наспех  карать  виновных  в  "саботаже  демократических   реформ"   и
"компрометации Президента". Вот тогда Шеф и  укажет  недрожащим  перстом
опричника на зарвавшихся и зажравшихся живчиков из "молодых демократов",
уже отхвативших пол-Белого дома и нацеливающихся на  Кремль.  Вот  тогда
всем все и припомнится, и отрыгнется кровью.
   "Зря это он. Только дурак считает  себя  умнее  всех!  -  Подседерцев
осторожно поднес к сигарете зажигалку, пытаясь  удержать  ее  в  ходящих
ходуном пальцах. - Те, против кого попер Шеф,  просчитали  все  на  пять
ходов вперед. Они  сожрут  его  с  потрохами.  У  мальчиков-демократиков
кулаки не с пивную кружку, но зубки поострее будут! А я тоже хорош, знаю
весь расклад наперед, но и знаю другое - с Александром Васильевичем я до
конца. И когда он уже не будет Шефом, а к этому все и идет,  я  останусь
рядом. Такой уж я идиот!" - Мене, текел, упарсин - жизнь твоя взвешена и
признана  слишком  легкой,сказал  он,  выдохнув  дым.   -   Что,   Борис
Михайлович? - Водитель повернулся. - Это  я  так.  -  Подседерцев  потер
широкий лоб.  Эти  слова,  в  библейские  времена  написанные  огненными
буквами на стене и предсказавшие конец царя Валтасара, всплыли из памяти
сами собой. "Вот голова! До последней минуты работать будет", - невольно
усмехнулся Подседерцев. - Дай-ка мне Гаврилу.
   Водитель потыкал в кнопки радиотелефона, дождался  ответа  и  передал
трубку Подседерцеву. - Это я. - В этот момент по взлетной полосе с ревом
пронесся самолет.
   Подседерцев  проводил  взглядом  его  сигарообразное  тело,  прошитое
строчкой ярко светящихся иллюминаторов. - Слышишь меня? Давай  к  "Ш-1",
пошушукаемся.
   Он передал трубку водителю. В  рации,  укрепленной  между  сиденьями,
трижды  тихо  пискнул  зуммер.  -  Отстрелялись,  Борис  Михайлович,   -
облегченно вздохнул водитель.
   Через  минуту  по  шоссе  от  профилактория  пронеслись  два   джипа,
аккуратно  прикрывающие  зажатый  между  их  литыми  буйволиными  телами
серебристый "мерседес". - Дай команду, пусть бригада сворачивается. Всем
на базу.  -  Подседерцев  откинулся  на  кожаный  подголовник.  -  А  мы
остаемся.
 
Когти Орла 
 
   В маленьком чуланчике, заваленном некогда белыми халатами  и  пустыми
коробками из-под лекарств, было душно, нос резал концентрированный запах
больницы. Еще до приезда Ашкеназй Максимов тщательно осмотрел их будущее
убежище и, верный правилу - никогда никуда  не  входить,  не  подготовив
путь отхода, первым делом перекусил медицинскими клещами  шапки  гвоздей
на решетке, закрывавшей маленькое оконце. Теперь сорвать ее  было  делом
одной секунды.
   Протиснуться в узкий проем ему труда  не  составило  бы,  с  Кротовым
пришлось бы помучиться. На самый крайний случай, если  времени  будет  в
обрез, Максимов решил попросту выбить раму самим Кротовым,  конечно,  не
совсем  вежливо  по  отношению  к  пожилому  человеку,  зато  быстро   и
эффективно.  Оставаться  на  линии  огня,  пока  Кротов,  кряхтя,  будет
забираться на подоконник и возиться с заклинившими шпингалетами, желания
не было.
   Кротов вытер взмокшее лицо и вздохнул: - Скоро они там?  -  Терпение,
доктор Менгеле, - усмехнулся Максимов, Кротов так и не успел снять белый
халат. - Мама не хотела, чтобы вы  стали  врачом?  Вам  бы  пошло.  -  Я
сирота, Максим. - Нервное напряжение, наконец, сказалось, пальцы Кротова
заметно дрожали. - Покурить бы. - Поставят к стенке - дадут сигаретку, -
ровным голосом произнес Максимов. - У вас юмор могильщика.  -  А  у  вас
оптимизм возницы катафалка. - Сколько нам еще сидеть? - Кротов осторожно
поправил под собой коробку. - С меня уже семь потов сошло! -  Он  рванул
верхнюю пуговицу рубашки, оттянул вниз узел галстука. - Не могу  больше!
Чего мы ждем? - Не дергайтесь. Кротов, дайте  ребятам  свернуть  бригаду
обеспечения. - Какую еще бригаду? -  А  вы  думали,  нас  без  присмотра
оставят?! - О, господи! - тяжело вздохнул Кротов. Максимов ждал: по всем
признакам, у Кротова начиналась истерика, так и должно было быть,  людей
со стальными нервами в  природе  не  существует,  каждому  положен  свой
предел, а Кротов уже давно жил за чертой.  Он  великолепно  держался  на
даче, несколько минут назад виртуозно "сделал" Ашкенази, словно вместе с
Журавлевым изучал тонкости вербовки  в  Высшей  школе  КГБ.  Но  в  этой
комнатенке, где сидеть пришлось, уткнувшись друг  другу  в  колени,  под
заунывный вой мотора вентиляционной системы, дребезжащей в углу,  Кротов
не выдержал. Он до белых полос закусил губы, сцепил  пальцы  и  уткнулся
взглядом куда-то в потолок.
 
*** 
 
   Максимов внимательно следил за глазами Кротова, и когда их  подернула
мутная поволока, резко  выхватил  пистолет  и  прижал  холодный  цилиндр
глушителя к взмокшему лбу Кротова. Тот  дернул  головой,  будто  к  нему
прикоснулись каленым железом,  Максимов  двинул  вперед  руку  и  прижал
голову Кротова к кафельной  стенке.  -  Тихо,  Кротов,  только  тихо!  -
Максимов щелкнул предохранителем. - Быстро возьмите себя в руки.  Или  я
разнесу вам голову.
   Лицо Кротова на мгновение омертвело, на нем отчетливо проступили  все
до единой морщинки, уголки губ поползли вниз,  веки  дрогнули  и  плотно
сжались,  собрав  в  бугорки  дряблую  пергаментную  кожу.  Максимов   с
облегчением отметил, что у того  чуть  дрожат  остро  вырезанные  крылья
носа, значит, до обморока от спазма дыхания дело  не  дошло.  -  Все.  -
Кротов повел слабой рукой, отстраняя пистолет от л