в обратный путь.
     Я отсутствовал уже около четырех часов  и можно было представить, какое
бурное объяснение ожидало меня при встрече  с  профессором Лейквудом. Керью,
как-будто прочитав мои мысли,  подплыл под меня. Я  очутился  верхом  на его
широкой спине, прижавшись  всем телом к гладкой  коже и охватив  ногами  его
упругие бока. Мы поплыли к выходу из пещеры.
     К моему удивлению дельфин держал курс строго в направлении океанариума.
Создавалось  впечатление,  что  он  знал,  чем  мы  там  занимались,  весьма
вероятно, что  и  бывал  в  непосредственной  близости  от  него.  В  пользу
последнего предложения свидетельствовал  и тот факт, что мне неоднократно во
время  опытов  приходилось   видеть  стайки  любопытных  дельфинов,  правда,
издалека. Не исключено, что одним из них был и мой загадочный спаситель.
     Без  особых приключений, примерно через час, мы  были на  месте.  Керью
подплыл прямо к входу решетчатой изгороди,  опоясывавшей океанариум огромным
полукругом.  Я открыл  задвижку,  и мы  оказались  дома.  Оставив  Керью  на
попечении  Сью  и  Линды, которые  немедленно  принялись  его  обхаживать, я
сбросил  ласты  и  прошел  в  лабораторию. Меня освободили от моих доспехов,
несмотря  на  протестующие  возгласы  медиков,  которые  собирались  сегодня
выполнить свои обязанности особенно тщательно. Наверняка они пережили немало
неприятных минут в  ожидании и скорее всего договорились отыграться, затянув
обследование возможно дольше.  Но я отмахнулся  от них и, держа в  вытянутых
руках  драгоценный пенал, ворвался  в профессорский кабинет, успев по дороге
узнать  от  хорошенькой секретарши  Роззи,  что Шеф в ожидании  прошагал  по
своему кабинету много миль.
     Разгневанный  профессор, видимо,  хотел  сказать,  что он думает о моем
поведении,  но  в этот  момент его глаза уставились на  пенал, который  я  с
торжественным видом  протягивал  на  вытянутых  руках,  опустившись  на одно
колено.  Подскочив  ко  мне,  он  жадно  выхватил  его  и  стал  внимательно
разглядывать, отложив положенную мне "взбучку" до следующего раза.
     Пока я подробно рассказывал о своих приключениях, не без юмора описывая
подробности  встречи  с  акулой,  профессор осторожными  движениями  пальцев
исследовал  поверхность  пенала,  продолжая  внимательно  слушать.  Когда  я
окончил рассказ, Лейквуд долго молчал, уставившись  в одну точку, затем,  не
выпуская пенала  из рук,  произнес:  "По-видимому, это тот самый невероятный
шанс, который может выпасть человечеству раз в несколько тысяч лет. Пожалуй,
штуковина  тем  или  иным   образом  связана  с  инопланетянами..."  Немного
помедлив, добавил: "Но причем здесь дельфин, кстати,  как вы его  назвали:.,
да... кажется, Керью". Затем, решительно направившись к выходу, сказал: "Это
слишком  серьезно,  необходимо  о  вашей находке  сообщить  правительству. А
исследования и детальное  изучение пенала  целесообразнее  осуществлять  под
эгидой ООН, собрав ученых различных специальностей в одном Центре".
     Несколько дней спустя  после триумфального выступления по  телевидению,
которое  транслировалось  практически  во  все страны мира, Лейквуд  получил
предложение  возглавить создаваемый при ЮНЕСКО Центр исследования найденного
мной  предмета. К  такой работе  в  Центре были привлечены  самые выдающиеся
ученые со всех континентов.
     На  место  находки было  направлено несколько экспедиций на  специально
оборудованных морских судах.
     Я  же на некоторое время стал сенсацией номер один,  мое имя не сходило
со  страниц  газет  и  журналов.  На  наш  небольшой  остров  хлынула  толпа
вездесущих репортеров  и закидала меня многочисленными вопросами и интервью.
Я даже не успевал перекинуться словом со своей Джильдой.
     Она уже  откровенно проявляла  недовольство моей вечной занятостью, тем
более,  что  между делом,  нам,  наконец,  удалось объясниться и  мы строили
грандиозные  планы о свадебном  морским  путешествии.  Следует сказать,  что
Джильде безумно хотелось как можно скорее обзавестись искусственными жабрами
и стать первой "подводной леди".
     Тем временем исследования  в Центре шли полным  ходом, но, к сожалению,
были  еще  достаточно  далеки от завершения.  Из  передаваемых  по  радио  и
телевидению сообщений, которыми начинались  и  заканчивались  все ежедневные
передачи,  было  известно,  что  найденный   мною  пенал  представлял  собой
зашифрованный звуковидеоролик.
     Уже более четырех месяцев сотни ученых разных национальностей неустанно
бились над разгадкой  "Тайны дельфина Керью",  как образно окрестил проблему
один из американских журналистов.
     Разгадка  пришла  неожиданно,  когда   ассистент  профессора  Маркортра
предложил синограмму  космического  языка  "ленком"  наложить  на  затейливо
мелькавшие  на экранах  многочисленные зигзаги и  иероглифы,  считываемые  с
пенала. После  расшифровки  части звуковых  сигналов ежедневные  передачи из
Центра были прерваны.  Последнее сообщение  гласило, что получена информация
чрезвычайной  важности,   которую   необходимо   обязательно   совместить  с
видеосигналами. Это оказалось наиболее сложным,  так как не  было  известно,
какими  способами и методами пользовались для  видеосигналов, ни частота, ни
длина волн.  Как осуществить преобразования,  чтобы человеческий глаз мог их
различать?
     27 июля  199...  года  я  получил приглашение  через два  дня прибыть в
Центр. При моем появлении  в  большом зале с голографическим экраном во  всю
стену присутствующие  встали  и  дружно  зааплодировали,  так  как  динамики
голосом профессора  Лейквуда сообщили мое имя. Когда  я  сел на предложенное
мне место,  в зале  немедленно  погас свет, а  синтезатор речи металлическим
голосом  произнес:  "Люди  будущего,  слушайте  и  смотрите...   Слушайте  и
запоминайте..."
     В это время на экране появилось изображение Солнечной Системы, но между
Землей и Марсом была  еще какая-то планета. Затем изображение  этой  планеты
приблизилось, и мы увидели  два огромных континента, расположенных у полюсов
и разделенных сравнительно небольшим  водным пространством. Голос продолжал:
"Вы  видите  нашу и вашу Родину, планету Эриэллу", -  а на экране замелькали
изумительной    красоты    пейзажи,    строения,    напоминающие     пагоды,
многоступенчатые  причудливо  изрезанные   пирамиды,  черные  лица  каких-то
гуманоидов, внешне  напоминающих  людей, но с огромными,  в  половину  лица,
глазами, без ушей и с тремя дырочками вместо носа.
     А  голос,  не  останавливаясь,  продолжал:  "На этих  двух  континентах
одновременно    развивались   две    высокоорганизованные   технократические
цивилизации, которые на протяжении столетий постоянно соперничали и  воевали
друг с другом. Одна раса противостояла другой, ни в чем не уступая. С каждой
войной соперники изобретали все более изощренные виды оружия.
     Гонка  вооружений  длилась без  конца.  Как  только  новый  вид  оружия
появлялся   на  одном  континенте,   на  другом  создавалось   антиоружие  и
одновременно  придумывалось более грозное  и мощное. Когда начались полеты в
космос, то начались попытки заселения планет, находящихся по соседству.
     Наиболее подходящей  по  всем условиям  оказалась Глея. Особенно важным
обстоятельством являлось  то, что вода там занимала большую часть планеты, в
то время как на Эриелле всегда ощущался недостаток влаги. Часть переселенцев
с  Южного  континента  освоила  территорию  Глеи,  находящуюся  у  экватора.
Переселенцам   с   Северного  континента   пришлась   по  вкусу  территория,
расположенная к юго-западу. К сожалению, вражда между расами была перенесена
и  на  Глею,  хотя  колонии  развивались  автономно и  не  пытались особенно
общаться друг с другом.
     В  это  время  на  обоих континентах Эриеллы  было  почти  одновременно
изобретено оружие огромной  разрушительной силы. На удары, нанесенные  одной
стороной, последовали ответные. Сила и частота взрывов, сотрясавших планету,
постепенно увеличивалась, так как никто не собирался оставаться побежденным,
и  через несколько  периодов  с  начала  Последней войны  Эрнелла  оказалась
разорванной на части и прекратила свое существование.
     Последствия  гибели  родной  планеты   не  замедлили  сказаться   и  на
отношениях между переселенцами. Ненависть и вражда вспыхнули с  новой силой.
С детства каждому ребенку внушали ужас и отвращение к соседям.
     С  ростом   численности   населения   границы  колоний  раздвигались  и
постепенно приблизились  друг  к другу...  История  погибшей прародины стала
повторяться и на Глее. Мелкие  стычки  на  границах  участились и перешли  в
затянувшуюся войну, длившуюся около 260 лет.
     В  это  время,  вследствие  взрыва  Эриеллы,  силы  тяготения несколько
изменили  орбиту Глеи и на планете началось резкое похолодание. Ученые обеих
колоний  предупредили  свои правительства, что так  как Глея, по сравнению с
Эриеллой,  имеет  значительно большую водную  поверхность,  то использование
оружия даже  меньшей разрушительной силы, которое оказалось роковым  для  их
родины,  повлечет  за  собой  катастрофическое  наводнение,  которое  сможет
затопить практически всю сушу.
     Однако предостережения ученых  оказались тщетными.  Вспыхнувшую с новой
силой  вражду  уже  ничто  не  могло  остановить.  Снова изобретались,  один
изощреннее другого, способы убийства,  снова начали  раздаваться взрывы один
мощнее другого.
     Тогда группа ученых, чтобы  спасти от надвигающейся катастрофы хотя  бы
часть населения, на одном из островов, находящемся в достаточном удалении от
континентов, попыталась  трансплантировать людям  органы  дыхания рыбоводных
ящеров, в неисчислимых количествах обитавших  в прибрежных водах. Уже первые
опыты  с добровольцами дали весьма интересные результаты, а пересадка  жабер
появившимся на свет младенцам позволила жить им и на суше, и в воде.
     Детям с рождения прививали любовь, братскую дружбу и милосердие.
     Шли годы,  поколение сменяло поколение.  Новая разновидность людей  уже
рождалась с жабрами и большую часть времени они проводили в водной стихии. В
то  же время  плоды воспитания сказались на  последующих поколениях, которые
отличали необычайное  дружелюбие и неизменная любовь к людям, оставшимся  на
суше и не подвергшимся трансплантации, желание придти им на помощь.
     Плавающие  люди,   их  называли  "ихлами",  по  существу,  кормили  все
население острова, подгоняли  косяками  рыбу,  доставали  со  дна  съедобные
ракушки и водоросли, охраняли от нападения водных хищников во время купания.
     Несмотря на относительную  удаленность острова, все средства информации
работали нормально, тем  более,  что ученые, жившие там, вовсе не собирались
полностью самоизолироваться от удобств цивилизация.
     Народы обеих колоний  никак не могли внять  голосу разума.  Война между
ними практически не  прекращалась.  Каждое правительство  стремилось  первым
применить оружие и уничтожить противника.
     Глубоко  понимая  ситуацию,  сложившуюся  на  Глее  после  многократных
попыток  остановить кровопролитие, ученые  острова  решили  оставить будущим
потомкам в качестве памяти-назидания историю народов Эриеллы и Глеи.
     Они подобрали  на  одном  из  близлежащих  островов  подводную  пещеру,
установили  прибор с постоянным,  по существу, вечным  источником освещения,
питающимся энергией от разложения воды.
     Закодировали  и  записали   все  необходимые  сведения  на  специальном
устройстве,  заложили в пирамиду, закрепив ее  на  дне таким  образом, чтобы
часть ее выступала над поверхностью. Информация об этом была заложена в мозг
нескольких "ихлов".
     Становилось  очевидным,  что  рано  или поздно  колонии  уничтожат друг
друга, но, наиболее вероятно, что оба народа Глеи  при всей  своей ненависти
постараются  все-таки  не  допустить  полного  разрушения планеты,  как  это
произошло с Эриеллой. Таким образом, оставшимся после войны в живых людям, а
возможно, и  мутантам  необходимо было  не только  знать свою историю,  но и
предупредить их об опасности войн. Тем более, что угроза гибели человечества
приближалась с каждом часом".
     А  голос из динамика гремел:  "Потомки...  Помните прошлое...  Берегите
свою Родную планету... Берегите жизнь..."
     Кадры на экране  сменялись  с калейдоскопической  быстротой, последнее,
что мы увидели на экране, была  фигура  плывущего "ихла", несущего на  своей
спине темнокудрую девочку с огромными, в пол-лица, глазами.
     Экран погас.
     Несколько минут все сидели в напряженной тишине. Вдруг экран засветился
снова  и на нем появилось яркое изображение дельфина  Керью,  который  умным
взглядом, казалось, проникал в души сидящих в зале людей, задавая вопрос:
"КТО... МЫ?"

Эрнст Малышев. Шарлатан

     Из сборника: Малышев Э. И. Марсианская мадонна, Фантастические рассказы
и повести. "Прометей", 1988, стр. 58-67.

     Самым   ярким  воспоминанием  детства   было  пламя  и  взрыв,  которое
преследовало его всю жизнь.
     Где и  когда  он родился,  никто  не  знал.  Его принес к  себе  домой,
опаленного, в  каких-то  обгоревших лохмотьях,  завернутым  в  шкуру  белого
песца, таежный охотник Ефим Гольцов.
     Ефим, промышлявший  в  глухой  тайге,  вторую  неделю не  возвращался в
деревню,  ночуя  в   сколоченной  им  из   бревен   лиственницы   маленькой,
скособоченной, но  довольно  теплой  избушке, стоящей на небольшой поляне  у
незамерзающего ключа. Из него резво  выбегал крохотный ручеек, теряющийся  в
завьюженных сугробах.
     В  то  злополучное  утро  его  разбудил дикий  грохот и  нечеловеческий
зловещий вой. Он вскочил с  нижних нар, больно  ударившись  о  край  верхней
перекладины.
     В  первый момент  он  ничего  не понял; ошалело  озираясь по  сторонам,
бросился к  тускло  светившему,  затянутому бычьим пузырем  оконцу и  увидел
сквозь его пелену огромное зарево  то ли  пожара, то ли  еще чего-то такого.
Почесывая корявым пальцем вздувающуюся на невысоком морщинистом лбу довольно
приличную шишку,  однако  подумал: "На пожар-то,  пожалуй,  и  не походит...
Зарево-то круглое,  да  и сполохи, чтой-то ... ишь, белые...  Пойти глянуть,
что-ля".
     Ефиму   было  далеко  за   пятьдесят,   однако  легкий  на  подъем,   в
сопровождении неразлучного Трезорки он уже бодро шагал  на обтянутых  шкурой
сохатого небольших лыжах к начинавшему угасать за далеким горизонтом зареву.
     Отшагав  километров  пятнадцать,  он уже подумывал  вернуться обратно -
ведь не первый  год  бродит по этим местам, сколько зверя  и  птицы  взял, а
такого не видывал...
     Все деревья  и кусты,  вывернутые  из земли с корнями, лежали вповалку,
преграждая ему  дорогу, как будто невиданной силы смерч пронесся над тайгой,
сокрушая все на своем пути; а на небе-то - ни облачка!
     Уже жутковато становились от мрачной, зловещей тишины  уснувшего навеки
леса. Страх, перемешанный с недоумением, закрадывался в душу, и под ложечкой
засосало, да любопытство заедает - что там полыхало?
     Чем ближе подходил старый охотник к месту, где он видел уже исчезнувшее
зарево, тем труднее было преодолевать перепутанные завалы поваленных стволов
деревьев, переплетенных  голыми  ветвями. И всюду опаленное мертвое  зверье,
птицы...
     Причем, гарью-то и  не пахло, да и стволы не обуглены. Не было  пожара,
не было!
     Внезапно  тайга  расступилась,  и  перед Гольцовьм открылась  невиданно
большая  поляна,  размытые   границы  которой  еле  проглядывались   в  этой
напряженной тишине солнечного зимнего дня.
     В  центре  поляны виднелась  огромная  воронка. Он хотел  было  подойти
поближе, да что-то голова закружилась...
     "Впервые со мной  такое... Неужто...  старость подкрадывается,  а  ведь
прошел-то поди ничего, километров 30 с гаком, не более..."
     Вдруг   Трезорка  буквально   взорвался   яростным   лаем,   казавшимся
оглушительным в этой напряженно звенящей тишине. Покачиваясь, еще не придя в
себя от внезапного головокружения, Ефим подошел поближе, да : так и застыл с
открытым от удивления ртом.
     На голом снегу, полузавернутый в опаленные лохмотья, лежал, уставившись
в  небо,  смуглокожий,  с  удивительно  длинными  узкими  глазами  младенец.
Оглянувшись по сторонам и  никого не  обнаружив, Ефим дотронулся до  ребенка
пальцем, да сразу отдернул, так его удивило горячее тело младенца.
     "Надо же,  живой! Сколько  же он  лежит  тута... Может,  гольдка  какая
подкинула?"
     Крикнув  Трезорке:  "Ищи!"  -  Ефим  взял  ребенка  на  Руки,  еще  раз
удивившись  его  жару  в  эту  сорокоградусную холодину,  и сунул  за пазуху
полушубка.  Затем  кликнул  ничего  не  обнаружившего Трезорку  и, с  трудом
передвигая ногами, побрел обратно.
     Возвращался  тяжело,  с  одышкой,  часто останавливался для  отдыха.  К
вечеру, едва добравшись  до избушки, сразу завалился на нары, предварительно
тщательно запеленав ребенка в шкуру убитого им раньше крупного белого песца.
Младенец  не кричал,  не плакал,  не  сучил ручонками,  а  беззвучно  лежал,
уставившись в закопченный потолок своими узкими, доходящими почти до висков,
черными глазами.
     Ефиму неможилось. Проворочавшись с боку на бок до рассвета, засобирался
в деревню.  С собою ничего не взял, лишь захватил ружьишко, да этого невесть
откуда взявшегося мальчонку.
     Его  старуха  Варвара, по  прозвищу  Куделиха, лишь всплеснула  руками,
когда  он,  качаясь от  усталости и  головокружения, распахнул  ногой  дверь
пятистенка рубленого еще дедом.
     "Да  на  тебе  ж  лица  нет...  А  дите-то  откуда?"  -  Варвара  ловко
перехватила   одной   рукой  меховой   сверток,   другой  успела  поддержать
сползавшего на пол мужа.
     Так и появился у Гольцовых этот приемыш, окрещенный Егоркой.
     Ефим  не долго прожил после возвращения. С неделю неподвижно полежал на
лавке у печи, завернутый  в лоскутное одеяло, да под рождество и преставился
от неизвестной болезни, которая, к тому же, полностью облысила кудрявую, еле
тронутую сединой голову.
     Вызванный Куделихой деревенский "фершал" помочь  оказался не  в  силах.
Долго ходил  вокруг больного, заставлял показывать язык, заглядывал в глаза,
оттопыривая  пальцем  нижнее веко,  щупал  грудь,  спину,  потом  сокрушенно
покачал головой и, уходя, сказал: "Не горюй, старая, все мы смертны".
     Егорка хлопот никаких Куделихе не  доставлял, не в пример младенцам его
возраста, молча и неподвижно лежал на ее кровати, не  закрывая глаз ни днем,
ни ночью. Пищи никакой не принимал, под себя не  испражнялся, и Куделиха уже
подумывала, что, не дай бог, и "ентот" помрет, и останется она доживать свой
век  одна в этом старом  доме.  А  ребенок, невзирая на ее страхи, жил, даже
стал понемногу  вытягиваться в  длину. Но по-прежнему  ничего  не  ел, разве
сунет ему старая  в рот горбушку хлеба, намазанную медом, да и захлопочет по
домашним делам.
     Чем только не пробовала Куделиха кормить приемыша: и  коровьим молоком,
и козьим, из разных круп варила кашу, пробовала давать и мясную кашицу, а то
и просто  мясо  рубила.  Младенец-то с зубками  оказался, правда,  какими-то
черноватыми... Нет, ничего не принимал. Чуточку хлеба, да медка капельку для
запаха - вот и вся его пища.
     С полгода,  наверное, так  прожили, а как-то под вечер пошла Варвара во
двор, скотину  покормить, возвращается и  обомлела...  Младенец-то  ходит по
хате на совершенно прямых ножках и осмысленно разглядывает ее прялку и комок
шерсти  - уж больно хороша пряжка получалась у  Куделихи, за что и  получила
свое прозвище.
     Она  к  нему: "Егорушка,  родненький, как  же это?" Он зыркнул,  из-под
безволосых век длиннющими глазищами, да и в кровать, причем не вскарабкался,
а будто взлетел.
     Тут  Куделиха и  призадумалась  -  не нечистой ли силой  здесь запахло.
Решила было с  соседями  поделиться,  так ведь засмеют, а то и вовсе по всей
деревне разнесут. Беды  бы  не накликать.