ртин получил по своему обелиску. И это правильно, ключник. Это неизбежно. Уныл и бесплоден был бы мир мудрых старцев, прагматичен и сух мир взрослых, бестолков и нелеп мир вечных детей. Грусть и виноватость вызывает ребенок, отвергающий детство, торопящийся жить, вприпрыжку несущийся навстречу взрослости. Грусть и виноватость... будто наш мир оказался слишком жесток для детства. Смущение и жалость вызывает взрослый, скачущий наперегонки с детишками или балдеющий в сорок лет под "металл". Смущение и жалость... будто наш мир оказался недостойным того, чтобы вырасти. Молодящиеся старички, мудрствующие юнцы - все это упрек миру. Слишком сложному миру, слишком жестокому миру. Миру, который не знает смерти. Миру, который хоронит нас каждый миг. Если бы мне дали самую вожделенную мечту человечества, если бы мне вручили бессмертие, но сказали: "Расплатой будет неизменность" - что бы я ответил? Если в открывшейся вечности я был бы обречен оставаться неизменным? Слушать одну и ту же музыку, любить одни и те же книги, знать одних и тех же женщин, говорить об одном и том же с одними и теми же друзьями? Думать одни и те же мысли, не менять вкусы и привычки? Я не знаю своего ответа, ключник. Но мне кажется, это была бы чрезмерная плата. Страшная плата, с лихвой перекрывающая вечность. Наша беда в том, ключник, что мы как фотон - дуальны. Мы и частица, и волна... язычок пламени-сознания, что пляшет на тяжелых нефтяных волнах времени. И ни от одной составляющей мы отказаться не в силах - как фотон не может остановиться или потерять одну из своих составляющих. И в этом наша трагедия, наш замкнутый круг. Мы не хотим умирать, но мы не можем остановиться - остановка будет лишь иной формой смерти. Вера говорит нам о жизни вечной... но чья жизнь имеется в виду? Меня - малыша, быть может, самого невинного и чистого, каким я был? Меня - юноши, романтичного и наивного? Меня - прагматичного и сухого? Меня, разбитого старческим маразмом и болезнью Альцгеймера? Ведь это тоже буду я... но каким же я воскресну в вечности, неужели беспомощным слабоумным? А если я буду пребывать в здравом уме и твердой памяти - то чем провинился обеспамятевший старик? А если воскреснет каждый "я" - то хватит ли места в раю хотя бы для меня одного?
     Мартин замолчал на миг, втайне надеясь, что ключник что-нибудь скажет. Но ключники никогда не давали ответов. Маленький ключник возился в кресле, внимательно смотрел на Мартина и молчал.
     - Лишь иллюзия непрерывности дает силы жить, не замечая тех нас, что, будто тени, падают к ногам, - сказал Мартин. - При каждом шаге, при каждом вдохе. Мы умираем и оживаем, мы оставляем мертвым хоронить своих мертвецов. Мы идем, зная, что мы - частица, но надеясь, что мы - волна. У нас нет выбора, как нет выбора у фотона, несущегося от звезды к звезде. И может быть, мы должны быть благодарны за то, что у нас нет выбора.
     Мартин замолчал.
     - Ты развеял мою грусть и одиночество, путник. Входи во Врата и продолжай свой путь.
     Мартин кивнул, продолжая сидеть.
     - Фотону, что выплеснула сверхновая, быть может, и мнится, что он частица. Никогда не интересовался, умеют ли фотоны думать, - сказал ключник и улыбнулся, обнажая гладкие белые пластинки зубов. - Но и фотон однажды закончит свой путь. На сетчатке твоего глаза или в фотосфере другой звезды - не важно. Он все равно не исчезнет бесследно.
     Мартин кивнул и встал.
     - Мне понравилась твоя аналогия, - сказал ключник. - Никогда не забывай - ты не только частица, ты волна.
     - Ключник! - пораженно воскликнул Мартин. Но ключник не замолчал, встав с кресла. Он оказался совсем низеньким, по плечо Мартину. Смешное мохнатое коротконогое существо с глубокими темными глазами... - Самая хитрая ловушка жизни - уверенность, что предстоит умирать, - сказал ключник, не отрывая взгляда от Мартина. - О как легко и просто было бы жить, зная, что ты смертен! Как волнительно быть всего лишь элементарной частицей, несущейся сквозь вечную тьму! И как элементарно быть вечной волной, неизменной не только в пространстве - во времени! Но любая крайность губительна, Мартин. Отвергая вечность, мы теряем смысл существования. Но, отвергая изменчивость, мы теряем смысл самой вечности...
     Ключник шагнул к Мартину, и тот с дрожью в теле ощутил прикосновение к запястью маленькой волосатой ручки.
     - Страх - скорлупа разума, устрашившегося непознанного, - прошептал ключник. - Страх - свойство каждой личности. Но случается и так, что страх становится свойством целого общества... Ты не должен бояться, Мартин. Ибо страх убивает разум. Страх есть маленькая смерть, влекущая за собой полное уничтожение...
     Мартин нахмурился и продолжил:
     - Я встречу свой страх и приму его. Я позволю ему пройти надо мной и сквозь меня... (Ключник, а затем и Мартин цитируют "Дюну" Фрэнка Герберта. Использован перевод на русский язык П. Вязникова).
     Ключник расплылся в улыбке:
     - Отправляйся на Шеали, Мартин. И сделай то, чему суждено быть исполненным. Он исчез так мгновенно и бесследно, что сознание не сразу согласилось принять это исчезновение. Мартину пришлось опустить взгляд, чтобы избавиться от фантомного ощущения - руки ключника на своем запястье. - Застрелиться и не жить, - пробормотал Мартин, осмысливая случившееся. - Быть того не может!
     Только что он получил приказ от ключника! Его, свежеиспеченного сотрудника госбезопасности России, призвали на службу всемогущие ключники! - Мамочка, ну зачем я тогда поднял трубку... - прошептал Мартин. - Почему я вообще не остался на Хляби, почему не пошел в город за отваром из редких водорослей?
     Но в этих словах было слишком много страха, чтобы Мартину захотелось продолжать тему.

3

     Центром города был храм.
     Здесь хватало всего - и сверкающих высотных зданий из стекла и металла, напоминающих архитектурные изыски аран-ков, и уютных коттеджей, окруженных палисадниками, и общественных сооружений вроде стадионов, супермаркетов, банков и школ (во всяком случае, их вполне сходных аналогов). Но храм был сердцем города, его осью и стержнем, его краеугольным камнем. Все дороги здесь вели к храму - серому каменному конусу, вознесшемуся в небо на сотню-другую метров. Чем-то он напоминал Вавилонскую башню со средневековых рисунков: и крепкой основательностью всего строения, и ведущей на самый верх дорогой, спиралью опоясывающей конус, и какой-то едва уловимой не правильностью, незаконченностью. Ровное, почти невидимое в дневном свете пламя газовых факелов дрожало на самой вершине храма и в нишах, разбросанных по стенам. Ночью зрелище должно быть потрясающее...
     Мартин достал фотоаппарат, сделал несколько снимков на память. Подумал и решил, что храм Шеали напоминает еще Станцию ключников на Аранке - только воплощенную не в современных, а в природных материалах. С пригорка, на котором стояла местная Станция, кстати - самая заурядная по архитектуре, вид открывался великолепный. На фоне синего неба - исполинский серый конус в искрах факелов... И солнце стояло удачно, за спиной Мартина, высвечивая Джорк, столицу Шеали, во всей красе. А вокруг храма - паутина улиц, зелень садов, бегущие по дорогам машины, крошечные точки пешеходов... даже отсюда в их походке угадывалась характерная прыгучесть, доставшаяся шеали от птичьих предков.
     На Мартина неспешно, солидно наползла тень. Над головой проплывала сигара грузового дирижабля - шеали не любили слишком быстрых средств передвижения. В блестящей металлической сети под дирижаблем болталась охапка бревен. Это тоже что-то напоминало... какую-то древнюю фантастическую картину на тему грядущего покорения Сибири. В двадцатом веке "покорение" означало не что иное, как "разграбление природных ресурсов". Человек сказал Днепру... и пошло-поехало. Мысленно Мартин притащил на Шеали эксперта Эрнесто Полушкина, задрал тому голову - чтобы полюбовался дирижаблем, потом потыкал в сторону города, машин, храма и небоскребов. И заорал - так же мысленно: "Говоришь, неразумны, теоретик хренов?"
     Припекало. Редкие порывы ветра сразу приносили прохладу, все-таки в этой точке планеты сейчас была ранняя весна, но ветер налетал редко, зато солнце жарило нещадно. Дожидаясь автобуса, Мартин взмок, разделся до рубашки и упаковал куртку в рюкзак. Стал уже подумывать, не раздеться ли до пояса, но в этот момент на асфальтовой дороге, уходящей в сторону города, появился автобус - не лишенная изящества машина на шести колесах. Кроме совершенно лишней, с точки зрения Мартина, пары колес, автобус мало чем отличался от какого-нибудь старомодного, но симпатичного "мерседеса" или "фольксвагена". Автобус притормозил возле Мартина, открылась дверь. Тощий шеали, сидящий с ногами в напоминающем насест кресле, вскинул руки, говоря:
     "Привет тебе. Ты едешь?"
     "Привет тебе. Я еду", - ответил Мартин жестовым туристическим. Разумеется, у шеали существовала звуковая речь - наравне с языком жестов, использующимся в сакральных и ритуальных целях. Но на расе шеали могучий туристический язык дал сбой - нелетающие птицы не сумели освоить звуковую речь. Они понимали туристический, но сами на нем не говорили - быть может, виной тому было уникальное строение голосового аппарата, быть может, причина лежала глубже. В любом случае общаться с ними приходилось на жестовом туристическом, как с теми расами, что вообще не способны говорить. Мартин поднялся в автобус, огляделся. Салон был пуст, зато радовал разнообразием посадочных мест. Почти половина - кресла-насесты, удобные для шеали. Остальное могло послужить любой расе: здесь имелись обычные кресла, причем рассчитанные как на человекообразных, так и на мелких и крупных гуманоидов; несколько лежанок разного размера и разной твердости; три ванны, одну из которых, заполненную водой, прикрывала прозрачная крышка; хитрая система колец и канатов - что за существо могло ее выбрать, Мартин не знал, разве что гигантский паук.
     Мартин сел в обычное человеческое кресло.
     Автобус развернулся и неторопливо двинулся в обратный путь к городу. Эх, если бы шеали умели говорить! Мартин непременно встал бы рядом с водителем и поболтал на разные темы, к примеру, не доводилось ли ему недавно доставлять в город человека-женщину... Пустой салон и низкая скорость движения просто располагали к задушевной беседе!
     Но отвлекать от дороги водителя, разговаривающего "руками", неразумно.
     Мартин удовлетворился тем, что стал смотреть в окно.
     И вспоминать, что ему известно о шеали.
     Честно говоря, за исключением птичьего происхождения в них не было абсолютно ничего выдающегося. Техническая цивилизация, в чем-то превосходящая земную, а в чем-то и отстающая. Умеренно воинственны - в том смысле, что на чужое не зарятся, но свои права всегда готовы отстоять. Ксенофобией не страдают, помаленьку со всеми торгуют. Имеют одну хиленькую колонию на заштатной планете, но путешествовать любят. Двуполые яйцекладущие. Последнюю сотню лет широко пользуются инкубаторами, хотя некоторые особи принципиально насиживают яйца по старинке. В принципе - моногамные, хотя случаются разводы, а в дни брачных игр более сильный самец имеет право оспорить в поединке любую самку... на дальнейших отношениях это никак не сказывается. Впрочем, и этому можно найти аналоги в человеческом обществе, достаточно вспомнить хотя бы языческие праздники вроде дня Ивана Купалы. В космос изначально не лезли, вообще не любят слишком быстрых средств транспорта, но появление Врат приняли благосклонно и с ключниками не конфликтуют. Существует несколько конфессий общей монотеистической религии, враждующих между собой куда более рьяно, чем с инопланетными верованиями, но немало здесь и атеистов. Политическое устройство - шесть государств, каждое с мелкими странами-сателлитами. Четко выделены три расы внутри всего вида шеали, впрочем, антагонизма между ними нет, а на человеческий взгляд они одинаковы. Социальное устройство можно с рядом натяжек назвать государственным капитализмом.
     В общем, "все как у людей".
     И почему Полушкин счел шеали неразумными?
     И что Мартину требуется выполнить на Шеали? Чему "суждено быть исполненным"? Когда автобус наконец-то докатился до города, Мартин уже был сыт размышлениями по горло. Он выбрался из салона - платить за проезд не пришлось, маршрут Станция - Джорк шеали сделали бесплатным, потому что по каким-то своим причинам не желали устраивать обменных пунктов за пределами города. Зато за маршрут Джорк - Станция они вполне прагматично взимали двойную плату... Первым делом Мартин отыскал какой-то местный банк. Бегать по всему городу в поисках выгодного курса он не собирался, поэтому, поздоровавшись с кассиром, сразу же спросил:
     "Что из этого годится для обмена на ваши деньги?" Шеали с затейливо выстриженными на голове перьями окинул взглядом стол, где Мартин разложил товары из рюкзака, и ответил:
     "Все".
     Зачем шеали нужен табак или таблетки аспирина, Мартин не знал, но это его и не волновало. Серией вопросов он добился-таки от кассира точной цены за каждый товар, после чего поменял на деньги половину специй и табака (похоже все-таки, что табак они употребляли как приправу), остальное сгреб в рюкзак. Были у Мартина серьезные сомнения в том, что после Шеали он отправится прямиком на Землю.
     Получив от кассира связку тонких серебряных прутиков, Мартин сказал:
     "Благодарю".
     "Это моя работа", - скромно ответил шеали.
     После банка Мартин отправился на поиски гостиницы "для Чужих", каковую и отыскал поблизости. Видимо, большая часть пришельцев высаживалась на окраине, не выдерживая предложенных скоростей. После короткого разговора с портье Мартин получил ключ от номера на втором этаже, куда и отправился по широкой пологой лестнице. Нельзя сказать, что обстановка была предназначена именно для людей, но для гуманоидов - наверняка. Одну комнату Мартин определил как спальню - там помещалась широкая двуспальная кровать и тумбочка с постельным бельем. Другую - как гостиную: там стоял жесткий диванчик и четыре трехногих стула вокруг овального стола - деревянного, с инкрустированной кусочками меди или латуни столешницей. Еще имелся телевизор - громоздкий агрегат с круглым экраном, наводящим на мысли об осциллографах, успешном строительстве коммунизма и фотонных звездолетах на маршруте Земля - Венера. В шкафу - тоже дерево с абстрактной инкрустацией из медной проволоки, нашлась кое-какая посуда. Мартин хмыкнул. Захотелось представить себя командированным - приехавшим на провинциальную планету, дабы наладить строительство новых ионных инкубаторов и атомных сноповязалок. Захотелось читать Стругацких, по вечерам с прочими командированными умеренно пить коньяк из граненых стаканов и до хрипоты в голосе спорить, оправданны ли полеты звездолетов к Магелланову Облаку, или и в нашей галактике пока хватает нерешенных проблем...
     Стало тоскливо. Борясь с хандрой, Мартин распаковал вещи. Револьвер прицепил на пояс, а тепловое ружье забросил на спину. Посмотрелся в смутное отражение в оконном стекле - зеркал в номере не водилось. Спросил себя:
     - На охоту собрался, барин? И сам же ответил:
     - На охоту, родной. На вальдшнепов.
     Но прежде чем выйти из гостиницы, Мартин снял амуницию и с некоторым трудом отыскал дверь в крошечный санузел, спроектированный не иначе тайным поклонником Никиты Сергеевича Хрущева. Привел себя в порядок, умылся, почистил зубы. Зеркал тоже не было, пришлось достать крошечное зеркальце из несессера. Щетина вроде пока не пробивалась.
     Хотя для кого ему бриться? Для птичек? Они и не заметят разницы. Для Ирины?
     Так ее вначале хорошо бы отыскать...
     Снова обвесившись оружием, Мартин спустился вниз. Продемонстрировал портье фотокарточку Ирины, получил ожидаемый ответ: "Эта особь мне неизвестна". И отправился на прогулку по Джорку.
     Говоря откровенно, Ирина вовсе не обязательно должна была высадиться здесь. На Шеали имелось тринадцать Станций, а Джорк хоть и считался главным городом планеты, но пальму первенства пытались оспорить столицы пяти иных государств. Мартин, однако, доверился то ли своему чутью, то ли логике - если Ирина не гналась за конкретными артефактами и раритетами, а хотела всего лишь удостовериться в разумности шеали, то лучшего места ей было не найти. Потихоньку шествуя по улице - умиляла та деликатность, с которой шеали не обращали на него ни малейшего внимания, Мартин добрался до центра, к самому храму. Постоял, любуясь зданием. Пробормотал:
     - Спиралоконус... творение чуждого разума.
     Увы, рядом не было никого, способного оценить пришедший ему на ум ассоциативный ряд. Так что Мартин прошелся по бульвару, кольцом опоясывающему храм, присел на скамеечку в приглянувшемся месте - напротив огромного фонтана, выбрасывающего струи воды на десятиметровую высоту, набил трубочку и закурил. Стало хорошо. По-настоящему хорошо. Даже не хотелось больше фотонных звездолетов, протонных культиваторов и жарких споров о хорошем урожае бананов в Заполярье. Что выросло, то выросло. Если уж мы променяли светлое будущее Полдня на темное настоящее Стальной Крысы - то грех жаловаться. Впрочем, становиться крысой - грех не меньший. Под сводами старых деревьев, раскинувших над скамейкой круглые тарелки листьев, жарко не было. Было по-хорошему тепло, приятно давило на спину оружие аранков, вился сизый табачный дымок, мгновенно растворяясь над головой. В такт струям воды звучала откуда-то от фонтана тихая, непривычная мелодия... надо признать - довольно приятная. Шеали, смешной подпрыгивающей походкой шедшие по бульвару, никак на Мартина не реагировали. Впрочем, вскоре к облюбованному Мартином фонтану пришла целая экскурсия - несколько взрослых шеали вывели на прогулку целый отряд зеленых птенцов. На самом деле зеленых - у птенцов перья были желтовато-зелеными, яркими, будто у канарейки, да еще и смешно топорщились в разные стороны, открывая изумрудный подпушек. Спокойные темные тона отличали только взрослых особей. На этом отличия, впрочем, не кончались. Если взрослые шеали напоминали отощавших пингвинов, обзаведшихся по-страусиному длинными мускулистыми ногами, то птенцы выглядели пушистыми и хрупкими, будто цыплята. Крылья у них казались крупнее, чем у взрослых, - причем не только в относительной, но и в абсолютной величине. Быть может, птенцы умели летать? Клювы, напротив, почти не выдавались на лице - видимо, их рост был связан с началом полового созревания.
     А еще юные шеали проявляли к Мартину живейший интерес. Сгрудились кучкой и загалдели, заклекотали, умеренно помогая разговору жестами крыльев. Пользуясь случаем, Мартин с ответным любопытством разглядывал шеали. Самым интересным в их облике, пожалуй, были крылья. Называть их рукокрыльями не хотелось, слишком уж это слово отдавало летучими мышами. Шеали имели две кисти на каждом крыле - срединная развита слабее, но некоторые птички ловко ею орудовали, концевая походила на обычную человеческую ладонь и была начисто лишена перьев. Упругие крылья птенцов покрывали длинные маховые перья - у взрослых перья отсутствовали, а перепонка обвисала, так что крыло напоминало руку в слишком просторном рукаве.
     Видимо, маховые перья выпадают с возрастом? Или их выщипывают? Например, во время первого брачного ритуала? И это - водораздел между детством и юностью. С ним приходит трудоспособность, ответственность, деликатность... Мартин понимал, что занимается теоретическими изысканиями по изобретению велосипеда. Достаточно открыть справочник и прочитать - все более или менее важные ритуалы шеали уже должны быть описаны. Но "пальм", в память которого было загнано немало интересного и по Шеали, и по Талисману, и по прочим планетам галактики, остался в гостинице. Да и к чему ему излишняя информация? Впрочем, информация лишней не бывает. Особенно в свете полученного от ключника задания. "Сделай то, что должно..." Придется посидеть над файлами. От щебечущей стайки шеали отделился один птенец. Подбадриваемый писком товарищей, приблизился к Мартину. Что-то тоненько произнес. - Увы, не знаю ваш язык, - не теряя достоинства, произнес Мартин и улыбнулся - о