Сергей ЛУКЬЯНЕНКО

                              НЕДЕЛЯ НЕУДАЧ




                          ПОЧЕМУ Я ЭТО НАПИСАЛ...

     Если честно  -  то  все  мы  начинали  именно  с  этого.  Продолжали,
дописывали (в уме, или на бумаге) свои любимые книги, воскрешали  погибших
героев и окончательно разбирались со злом.  Порой  спорили  с  авторами  -
очень-очень тихо. А как же иначе - литература не футбол, на чужом поле  не
поиграешь.
     Где-то в глубинах письменных столов, в компьютерных архивах, просто в
уголке сознания, у каждого писателя, наверное, спят вещи, которые не будут
изданы. Потому что писались они  для  себя,  как  дань  уважения  авторам,
любимым с детства. Нет в этом большой беды для читателей -  подражание  не
может стать лучше оригинала. И всем нам хочется быть  не  "последователями
Стругацких" или "русскими Гаррисонами и Хайнлайнами", а самими  собой.  Но
как здорово, что дана была эта возможность - пройти  по  НИИЧАВО,  увидеть
Золотой  Шар,  побывать  в  Арканаре!  Андрей   Чертков,   придумавший   и
осуществивший эту идею,  Борис  Стругацкий,  разрешивший  воплотить  ее  в
жизнь, подарили нам удивительное право - говорить за  чужих  героев.  Хотя
какие они чужие - Быков, Румата, Рэд  Шухарт,  Александр  Привалов...  Они
давным-давно с нами, без них мы были бы совсем другими. И всегда  хотелось
встретиться с ними еще раз.
     Я выбрал продолжение "Понедельника" даже не потому, что  он  наиболее
любим, есть и другие книги братьев Стругацких, которые дороги  мне  ничуть
не  менее.  Просто  для  меня  это  была  наиболее  сложная  тема.  Писать
"продолжение" книги, наполненной духом шестидесятых годов, светом и смехом
давно ушедших надежд. Рискнуть.
     Но это - уже совсем другая история.




                       ИСТОРИЯ ПЕРВАЯ. КОЛЕСО ФОРТУНЫ


                                 И долго еще определено мне чудной властью
                              идти об руку с моими странными героями...
                                                                Н.В.Гоголь



                                    1

                                 ...судя по всему, мое житье-бытье час  от
                              часа становилось все нестерпимее...
                                   Г.Я.К.Гриммельсгаузен, "Симплициссимус"

     Было раннее утро конца ноября. Телефон зазвонил в тот  самый  момент,
когда "Алдан" в очередной раз завис. В последнее время, после одушевления,
работать с машиной стало совсем трудно. Я со  вздохом  щелкнул  "волшебным
рубильником" - выключателем питания, и подошел к телефону. "Алдан" за моей
спиной недовольно загудел и выплюнул  из  считывающего  устройства  стопку
перфокарт.
     - Не хулигань, на всю ночь обесточу, - пригрозил  я.  И,  прежде  чем
взять трубку,  опасливо  покосился  на  эбонитовую  трубку  телефона,  где
тянулся длинный ряд белых пластиковых кнопок. Слава  богу,  вторая  справа
была нажата, и это означало, что мой новенький  телефон  принимает  звонки
только от начальства  -  от  А-Януса  и  У-Януса,  да  Саваофа  Бааловича.
Впрочем, зачем гадать?
     - Привалов слушает,  -  поднимая  трубку,  сказал  я.  Очень  хорошим
голосом, серьезным, уверенным,  и  в  то  же  время  усталым.  Сотрудника,
отвечающего таким голосом, никак нельзя послать на подшефную овощную базу,
или потребовать сдачи  квартального  отчета  об  экономии  электроэнергии,
перфокарт и писчей бумаги...
     - Что ты бормочешь, Сашка! - заорали мне в ухо  так  сильно,  что  на
мгновение я оглох. - ...рнеев говорит. Слышишь?
     - А... ага... - выдавил я, отставляя трубку на  расстояние  вытянутой
руки. - Ты где? У Ж-жиана?
     - В машинном зале! - еще сильнее гаркнул из трубки грубиян Корнеев. -
Уши мой!
     На мгновение мне показалось, что из трубки показались Витькины губы.
     - Дуй ко мне! - продолжил разговор Корнеев.
     В трубке часто забикало. Я с грустью посмотрел на  "Алдан"  -  машина
перезагрузилась,  и  сейчас   тестировала   системы.   Работать   хотелось
неимоверно. Что это Корнеев делает в машинном? И как сумел дозвониться?  Я
скосил глаза на телефон, потом, по наитию, на провод. Телефон был выключен
из розетки. Сам ведь его выключил утром, чтобы не мешали писать программу.
     - Ну, Корнеев, ну, зараза... -  с  возмущением  сказал  я.  -  Дуй  в
машинный...
     Я с мстительным удовольствием подул в микрофон.
     - Привалов! Как человека прошу! - ответила мне трубка.
     - Иду-иду, - печально сказал я, и  отошел  к  "Алдану".  К  Витькиным
выходкам я привык давно, но почему  он  так  упрямо  считает  свою  работу
важной, а мою -  ерундой?  На  мониторе  "Алдана"  тем  временем  мелькали
зеленые строчки:

                     Триггеры... норма.
                     Реле... норма.
                     Лампы электронные... норма.
                     Микросхема... норма.
                     Бессмертная душа... порядок!
                     Проверка печатающего устройства...

     Печатающим  устройством  "Алдану"   служила   электрическая   пишущая
машинка,  с  виду  обычная,  но  снабженная  виртуальным  набором   литер.
Благодаря этой маленькой модернизации она  могла  печатать  на  семидесяти
девяти языках шестнадцатью цветами, а  также  рисовать  графики  и  бланки
требований на красящую ленту. Сейчас машинка тарахтела, отбивая на  бумаге
буквы - от "А" до непроизносимых согласных языка мыонг. В конце она выдала
"Сашка, будь челове...", после чего замерла  с  приподнятой  литерой  "К".
"Алдан" снова завис.
     Обесточив машину, я вышел из лаборатории. Ну, Корнеев! Даже в "Алдан"
залез! "Будь чело..."  Я  остановился,  как  громом  пораженный.  Если  уж
грубиян Корнеев просит помочь - значит, дело серьезное! Мысленно  приказав
кнопке вызова лифта  нажаться,  я  бросился  по  коридору...  Молоденького
домового, уныло оттирающего паркет зубной щеткой, я не заметил  до  самого
момента спотыкания. Отдраенный паркет метнулся мне навстречу,  я  отчаянно
попытался левитировать, но в спешке перепутал направление полета. Когда  я
наконец-то пришел  в  себя,  на  лбу  имелся  прообраз  будущей  шишки,  а
заклинание левитации упрямо прижимало меня к  полу,  пытаясь  доставить  к
центру Земли. Ошибись я с заклинанием на улице,  так  бы  скорее  всего  и
получилось. Но в институте, на мое счастье, и полы,  и  стены,  и  потолки
были  заговорены  опытными  магами,  и  моим  дилетантским   попыткам   не
поддавались. Я перекрестился, что отменяло  действие  заклинания,  сел  на
корточки и потер лоб. Домовой,  забившийся  поначалу  в  угол,  осмелел  и
подошел поближе. Длинные, не  по  росту,  хлопчатобумажные  штаны  унылого
буро-зеленого  цвета  волочились  за  ним  по  полу.  Широкий  ремень   из
кожзаменителя съехал вниз. Латунные пуговицы были нечищены, одна болталась
на ниточке.
     - Жив? - шмыгая носом и утираясь рукавом, спросил домовой.
     - Жив, - машинально ответил я, не обращая  внимания  на  панибратский
тон домового. А тот добродушно улыбнулся и добавил:
     - Дубль...
     - Какой дубль? - уже опомнившись, спросил я. Происходящее становилось
интересным.  Домовые  слыли  существами  робкими,  забитыми,  в  разговоры
вступали неохотно. Только самые старые и смелые из  них,  вроде  тех,  что
прислуживали Кристобалю Хозевичу, были способны иногда на осмысленную,  но
крайне уклончивую беседу.
     Домовой внимательно осмотрел меня и сказал:
     - Удачный. Очень удачный дубль. Привалов-то наш научился, все-таки...
     Я ошалел. Домовой принял меня за  моего  собственного  дубля!  Позор!
Неужели я становлюсь похожим на дублеподобных сотрудников?
     - Ты так по коридорам не носись, - поучал меня тем временем  домовой.
- Привалов... он того, неопытный. Сквозь стены видит плохо, можно при  нем
побежать, чтобы он убедился -  стараешься,  и  обратно  когда  идешь  ходу
ускорить... Тихо!
     Мимо нас прошел бакалавр черной магии Магнус Федорович  Редькин.  Был
он  в  потертых  на  коленках  джинсах-невидимках,  в   настоящий   момент
включенных на половинную мощность.  Магнус  Федорович  от  этого  выглядел
туманным и полупрозрачным, как человек-невидимка, попавший под  дождь.  На
нас с домовым он даже не посмотрел. Тоже принял меня за дубля?  Почему?  И
лишь  когда  Редькин  скрылся  в  дверях  лифта  -  мной,  между   прочим,
вызванного,  я  понял.  Ни  один  сотрудник  института  не  споткнется   о
зазевавшегося домового. На это способен лишь дубль... В душе у меня слегка
просветлело. Для полной гарантии я поковырял  пальцем  в  ухе,  но  следов
шерсти не обнаружил. Надо было вставать и бежать к Корнееву.
     - Все путем, - неожиданно сказал домовой. - Он  не  заметил,  что  мы
разговаривали. Ладно, ты беги, а то и Привалов  забеспокоится.  Если  что,
заходи в пятую казарму, спроси Кешу. Знаешь,  где  казармы?  За  кабинетом
Камноедова. Бывай...
     Домовой сунул мне теплую  волосатую  ладонь  и  исчез  в  щели  между
паркетинами. А я, глядя под ноги, побрел к лифту. На этот  раз  на  кнопку
пришлось давить минут пять, прежде  чем  лифт  соизволил  остановиться.  Я
юркнул в двери и с  облегчением  отправил  лифт  вниз.  Третий  этаж  лифт
проскочил без заминки. А между вторым и первым застрял. И зачем  я  поехал
на нем, есть же нормальная черная лестница...  Со  вздохом  оглядевшись  -
если кто-то рядом и был, то очень хорошо замаскированный, я нарушил второе
правило пользование лифтом и вышел сквозь  стену.  На  первом  этаже  было
хорошо. Пронзительно пахло  зелеными  яблоками  и  хвойными  лесами,  что,
почему-то, вызывало в памяти популярные болгарские шампуни. Мимо пробежала
хорошенькая девушка, мимоходом улыбнувшаяся мне. Она улыбалась всем,  даже
кадаврам. Это было ее специальностью - она, как и все хорошенькие  девушки
института, работала в отделе Линейного  Счастья.  Здороваясь  по  пути  со
славными ребятами из подотдела конденсации веселого беззлобного  смеха,  я
пробирался к машинному залу. Путь был нелегким. Начать с того,  что  отдел
Линейного Счастья занимал абсолютно весь первый этаж. Места для  машинного
зала на нем попросту не оставалось. Но, если вначале спуститься в  подвал,
а потом уже подняться на первый этаж, то можно  было  попасть  в  машинный
зал, обеспечивающий весь институт энергией.  Как  это  получалось  -  было
тайной, такой же непостижимой для  меня,  как  огромные  размеры  НИИЧАВО,
маленького и неприметного снаружи.  Сегодня  мне  почему-то  не  везло.  Я
трижды споткнулся, но, наученный горьким опытом, не упал. Выдержал  долгую
беседу  с  Эдиком  Амперяном,  которому  позарез  хотелось  поделиться   с
кем-нибудь своей удачей - он  добился,  с  помощью  Говоруна,  потрясающих
результатов в деле сублимации  универсального  гореутолителя.  Какую  роль
сыграл Клоп Говорун в  этом  процессе,  я  так  и  не  понял  -  уж  очень
специфические термины использовал Эдик. Но от его удачи мне стало полегче,
словно я и сам надышался парами гореутолителя. Пообещав Амперяну  провести
для него расчет эффективности вне очереди, я сбросил  его  на  проходящего
мимо дубля Ойры-Ойры со строгим приказом: отвести Эдика домой и уложить  в
постель, после чего, уже без приключений, добрался до  машинного  зала.  У
дверей стоял Корнеев. Вид у него был невозмутимый.
     - Витька, что случилось? - с облегчением поинтересовался я.  -  Зачем
такая спешка?
     - Привалов, пройди, пожалуйста, внутрь, - бесцветно сказал Витька.
     И  я  понял,  что  никакой   это   не   Корнеев,   это   его   дубль,
запрограммированный лишь на одно - пропустить внутрь  меня  и  преграждать
дорогу всем остальным. Мне  стало  страшно.  Я  отпихнул  дубля,  неуклюже
взмахнувшего руками, распахнул тяжелую дверь  и  влетел  в  машинный  зал.
Витька сидел на Колесе Фортуны, том самом, чье вращение  давало  институту
электроэнергию. При моем появлении он взглянул на часы и сообщил:
     - Когда решу помирать, тебя  за  смертью  пошлю.  Девять  минут  шел,
м-ма-гистр.
     К Витькиным издевательствам я привык. Проигнорировав  "м-магистра"  -
Корнеев прекрасно знал, что я до сих пор  хожу  в  "учениках  чародея",  я
осмотрелся. Машинный зал производил странное впечатление.  Вначале,  из-за
темноты, я заметил лишь Витьку, который светился бледным зеленым светом  -
с опытными чародеями такое случалось при сильном магическом переутомлении,
теперь  же  передо   мной   открылась   вся   картина.   Между   огромными
трансформаторами застыли странные темно-серые статуи, изображающие  бесов.
Через мгновение я сообразил, что это  и  есть  бесы  -  из  обслуживающего
персонала. Кто-то, и я был на сто один процент  уверен,  что  это  Витька,
наложил на них заклятие окаменелости. А вдоль Колеса Фортуны,  походившего
на блестящую ленту, выходящую из одной стены и входящую в другую,  застыли
Витькины дубли - неподвижные и почти  неразличимые.  Была  в  дублях  одна
странность - каждый последующий был немного ниже предыдущего. Те,  которых
я еще мог разглядеть, выглядели просто пятнышками на цементном полу, но  у
меня появилось страшное подозрение, что они вовсе не являются  крайними  в
этой дикой последовательности.
     - Когда я позвонил, тебе везло? - внезапно поинтересовался Корнеев.
     - Что? Ну... У меня "Алдан" завис.
     - А после?
     - Что после?
     - После звонка тебе везло или нет, дубина? - печально и тихо  спросил
Корнеев.
     - Нет. Я упал, потом лифт...
     Я замолчал. Я все понял. Лишь теперь, наблюдая за Витькой, я осознал,
что  он  сидит  на  Колесе,  но  остается  неподвижным.   Колесо   Фортуны
остановилось!
     - Это я, - с напускной гордостью сказал Витька.
     - Да? - с внезапной дрожью в голосе поинтересовался я.
     - Я его остановил, - зачем-то уточнил Корнеев.
     - Как?
     - Дублей видишь? Я сделал дубля и дал ему  приказ  -  крепко  держать
Колесо Фортуны и производить следующего дубля, уменьшенного в размерах и с
той же базовой функцией.
     Схватившись за голову я простонал:
     - Научил я тебя, Корнеев. Базовая функция... Ты, может, еще на бумаге
эту программу составил?
     - Ага, - подтвердил Витька. И с  людоедской  радостью  добавил:  -  А
вчера у тебя на "Алдане" проверял. Могучая машина.
     - И что вышло?
     - Что число дублей будет бесконечным, а сила торможения ими Колеса  -
бесконечно большой. Вот... Так и вышло. Остановили они Колесо Фортуны.


     ...Вскоре мне стала ясна вся картина происходящего. Витьке,  для  его
грандиозной идеи превращения всей воды на Земле в живую, не хватало  самой
малости - устойчивости процесса. Придуманная им  цепная  реакция  перехода
обычной воды в живую останавливалась  от  шума  проезжающей  машины,  чиха
Кащея или выпадания града в соседней области.  И  тут-то  Витьку  осенило.
Если остановить Колесо Фортуны в тот момент, когда процесс  перехода  воды
идет хорошо, то удача останется на его стороне! Вся  вода  в  мире  станет
живой, для исцеления ран надо будет лишь облиться из ведра или залезть под
душ, чтобы вылечить ангину - прополоскать  рот.  Врачи  станут  ненужными,
войны потеряют смысл... И Витька придумал гениальную  идею  с  бесконечным
количеством дублей, что будут с бесконечной силой тормозить Колесо.
     План его удался лишь частично. За те  секунды,  пока  Колесо  Фортуны
останавливалось, лаборантка в  отделе  Универсальных  Превращений  уронила
умклайдет   на   диван,   инвентарный   номер   1123.   Результаты    были
катастрофические. Вода стала превращаться не в живую, и даже не в мертвую,
а в дистиллированную. Ничего страшного в этом не было, во  всяком  случае,
пока процесс не дошел до морей и океанов. Но шел он теперь безостановочно,
ибо Колесо Фортуны  стояло.  В  этот  самый  миг  жизнь  людей  радикально
изменилась. У меня,  так  же  как  у  Корнеева  и  еще  примерно  половины
человечества, началась нескончаемая полоса невезения. У Эдика  Амперяна  и
прочих счастливчиков началась бесконечная полоса удач. Бесконечная!
     Я даже зажмурился от осознания этого факта. Я представил, как Амперян
поит меня своим гореутолителем... и он действует, я становлюсь счастливым,
хоть мне и не везет. У меня ломается "Алдан" - а я доволен.  У  Витьки  не
получается простейшего превращения - он тоже  счастлив.  Потому  что  Эдик
изобрел... Да что я привязался к Эдику! Человечество отныне разделилось на
две  категории  -  везунчиков  и   неудачников.   Представив,   как   меня
сочувственно хлопают по плечу "везунчики", я не выдержал и заорал:
     - Корнеев, запускай Колесо обратно! Немедленно!
     - Не могу, - хмуро сказал Корнеев. - Что я, дурак, что ли? Сам  знаю,
надо запускать, пока магистры не узнали. Позора не оберешься...
     Последнюю фразу он произнес с мечтательным выражением, словно  смакуя
предстоящий позор.
     -  Почему  не  можешь?  -  я  поправил  очки  и  растерянно   оглядел
бесконечный ряд дублей. - Прикажи  им,  пусть  толкают  Колесо,  со  своей
бесконечной силой... черт бы ее побрал!
     Одно из стоящих вблизи изваяний слегка шевельнулось. Витька вперил  в
него грозный взгляд, и черт окаменел вторично.
     - Глаз нет, да? Совсем слепой? - с акцентом Амперяна, но  собственной
грубостью поинтересовался Корнеев. - Лопнул обод у колеса, видишь?
     Я  подошел  к  Колесу  и  убедился,  что  двухметровой  ширины  лента
действительно разделена тонкой щелью. Концы  разрыва  подрагивали,  словно
кончики стальной пружины.
     - А зарастить нельзя? - шепотом поинтересовался я. - Ты же...  это...
умеешь. Помнишь, червонец мне склеил?
     Витька  грустно  кивнул.   И   докончил   свой   печальный   рассказ.
Оказывается, когда Колесо Фортуны остановилось, оно тут же лопнуло.  Концы
обода  стали  дергаться,  носиться   по   залу,   разбрасывая   дублей   и
перекручиваясь во все стороны. Когда, наконец, ошалевшие от  неожиданности
дубли и перепуганный, а от этого грубый более, чем обычно, Корнеев поймали
их, установить, где левая, а где правая сторона, где верх, а где низ ленты
уже  не  представлялось  возможным.  Корнеев   кое-как   совместил   концы
порванного обода, но уверенности в своей правоте не имел.
     - Что если я его лентой Мебиуса соединил? - хмуро сказал  он.  -  Что
будет?
     Я пожал плечами. Корнеев, слегка подпрыгивая на ободе, и светясь  все
более энергично, стал рассуждать:
     - Может так получиться, что любая наша удача превратится в неудачу. И
наоборот. Или же, удачи и неудачи сольются воедино...
     Увлекшись, он перегнулся назад, и, кувыркнувшись через  обод  Колеса,
полетел вниз.
     - Знаешь, Витька, - садясь для безопасности на пол, сказал я, - лучше
уж соединение удач и неудач, чем сплошная невезуха.
     - Невезуха, - потирая затылок, горько  сказал  Корнеев.  -  Надо  это
прекращать...
     - Я-то зачем тебе  понадобился?  Рассчитать,  правильно  ли  соединен
обод? Это я и без "Алдана" скажу. Пятьдесят на пятьдесят.
     - Понимаю, - неожиданно мягко признался Корнеев. - Но не  могу  же  я
сейчас сам решать, правильно ли Колесо соединено! Я же  теперь  невезучий,
обязательно ошибусь!
     - А я везучий? Мой совет тебе не поможет!
     - Понял уже...
     Мы  немного  помолчали,  разглядывая  неподвижное   Колесо   Фортуны.
Господи, ну и дела! Что сейчас  с  людьми  происходит!  Есть,  конечно,  и
счастливчики...
     - Витька! -  прозревая  завопил  я.  -  Нужно  спросить  у  человека,
которому везет! Он не ошибется!
     - А кому везет? - тупо спросил Корнеев. Временами он был самим собой.
     - Амперяну. Точно знаю, он универсальный гореутолитель сублимировал.
     - Сейчас спросим, - оживившись сказал Корнеев,  доставая  из  воздуха
телефонную трубку. Послышались долгие гудки.
     - Амперян сейчас дома, я его спать отправил, - торопливо подсказал я.
Витька отмахнулся - неважно.
     Трубку наконец-то взяли.
     - Эдик! - громовым голосом заорал Корнеев. -  Извини,  что  разбудил,
это Сашка, дуби