б  исчезновении  Нины  и  о  странном
отсутствии у него чувства беспокойства. Он просто  не  знал,  что  ему
теперь делать. Садиться и обшаривать  поляну  казалось  бессмысленным,
возвращаться без Нины - никак невозможным.
    - Повиси, - сказал Томан. - Можешь повисеть?
    - Сколько угодно. А толку?
    - Мы пока проанализируем показания ваших приборов. Жди.
    В солнечных лучах поле выглядело неровным и  пестрым.  Много  было
черных проплешин с воронками в середине. И много было точно  таких  же
по размерам, как эти проплешины,  круглых  пологих  холмиков.  В  этом
сочетании воронок и холмиков чувствовалась закономерность,  но  какая,
этого Брянов не мог понять.
    - Четыреста семнадцать воронок,  -  подсказал  робот.  -  И  ровно
столько же холмов. Распределяются равномерно, кроме одной пары, что  у
восточного края поля.
    - Размеры? - спросил Брянов.
    - Одинаковые. Кроме той же пары...
    На экране связи со звездолетом появился Томан, сказал, что с Ниной
ничего опасного, по-видимому, не случилось:  стрессовых  состояний  не
отмечено. Ее робот был переключен на внутренний контакт еще  до  того,
как Нина вышла из "вибрика". Вышла она по собственной воле...
    Ничего  не  объясняла  Брянову  эта  информация.  Если  вышла   по
собственной воле, то почему оставила  открытой  карантинную  камеру?..
Одно утешало: робот, охраняющий человека, в случае опасности, даже при
малейших физиологических изменениях в  организме,  немедленно  включит
все виды связи.
    Значит, ждать? Ждать, когда опасность для Нины станет реальной?  С
этим Брянов не мог смириться.
    - Я считаю, что  мне  нужно  выброситься  на  нити,  -  сказал  он
Устьянцеву.
    - Об этом следует запросить звездолет.
    - А если откажут? Так и будем висеть и ждать?
    Брянов понимал, что это самовольство. Но, даже понимая, он  ничуть
не тревожился за свое поведение. Само это должно было породить чувство
опасности. Но благодушие окутывало каждую клеточку  мозга.  Чувства  -
верные помощники  и  стимуляторы  разума  -  плавали  в  расслабляющей
апатии, как законсервированные живые организмы в  сладком  питательном
растворе.
    - Давай сначала выкинем робота, - предложил  Устьянцев.  -  А  там
видно будет.
    Растопырив все  свои  конечности,  как  паук  на  паутинке,  робот
полетел вниз,  быстро  разматывая  тончайшую,  почти  невидимую  нить.
Опустился в траву, потоптался на месте и  покатился  по  спирали,  все
шире   обегая   поляну,   заглядывая   по   пути   во   все   воронки,
приостанавливаясь  на  холмиках,  смешно  подпрыгивая  на  них,  чтобы
получше  прозондировать  почву.  Он  походил  теперь   на   мальчишку,
наконец-то  вырвавшегося  из-под  опеки   взрослых   и   торопившегося
разузнать как можно больше, прежде чем его позовут. Все, что он  видел
своими четырьмя глазами,  все,  что  ощупывал  локаторами,  датчиками,
анализаторами,   все   отражалось   на   полиэкране   "вибрика",    на
многочисленных приборах.
    Брянов стоял перед полиэкраном, не сводя с него  глаз.  Устьянцев,
внешне  безучастный,   сидел   рядом.   Оба   молчали,   анализировали
собственные ощущения, чтобы потом на основании этого анализа взбодрить
себя беспокойством. На приборах бегали импульсы, покачивались стрелки,
поблескивали указатели, ничто не говорило о каких-либо отклонениях  от
норм. Словно даже приборы заболели  идиотизмом  благодушия.  Только  в
клеточках полиэкрана плыли, менялись изображения.
    Над лесом парили аи, похожие на  мотыльков,  не  обращая  никакого
внимания на бегающего по полю робота. Но вот робот приблизился к лесу,
и аи один за другим стали слетаться к опушке. Робот отступил, и  птицы
отлетели как по команде, сразу потеряв к нему интерес. Это было первое
открытие - невидимая черта, за которой  начиналось  пространство  аев.
Робот зигзагами помчался вдоль опушки, проверяя, везде  ли  существует
эта  черта,  и  на  одном  из  экранчиков,  изображающем   все   ноле,
прочерчивалась почти ровная светлая полоса. Следующее открытие  сделал
сам Брянов, заметив, что за этой полосой  нет  ни  одной  воронки,  ни
одного холмика.  Все  это  могло  означать  только  то,  что  на  поле
существует разграничение: лес и подступы к нему  -  пространство  аев,
поле - территория черных жуков.
    Брянов привык с уважением относиться ко всякой информации, считая,
что ненужной просто не существует. Но сейчас ему нужна была не всякая,
а та, что помогала бы искать Нину.
    - Иди к лесу, - подтолкнул он  робота.  -  Попробуй  поговорить  с
аями.
    Птицы-мотыльки  кинулись  к  опушке,  как  только  робот   пересек
запретную черту. Некоторые срывались с веток, планировали  вниз,  едва
не касаясь крыльями высоких антенн.
    - Мы пришли из другого мира, - прочирикал робот. -  У  нас  добрые
намерения, и мы не причиним вам зла...
    - Уххи, уххи, - заухали аи, отлетая прочь. -  Уххи  тоже  говорят,
что не хотят нам зла!..
    Брянов и  Устьянцев  переглянулись.  Даже  в  монотонном  переводе
робота чувствовался ужас аев по отношению к уххам.
    - Мы не уххи, - спокойно просвистел робот, - вы же видите, что  мы
не уххи.
    - Никто не видел уххов, - послышалось в ответ. -  Увидевшие  уххов
умирают. Без страха смерти их могут видеть только наши слуги - ззумы.
    - Все вы живы, хотя видите  меня.  -  Робот  тотчас  ухватился  за
подсказанную мысль. - Значит, мы не уххи.
    Эта простая логика, как видно, озадачила аев. Они  заметались  над
опушкой, оглушили беспорядочным свистом. Наконец один из них  подлетел
и безбоязненно сел на ствол излучателя робота.
    - Если вы не уххи, то почему вас не трогают ззумы? Они  никого  не
пускают на это поле.
    - Но они пускают вас.
    - Только ночью. Таков закон. Ночью мы спим в норах, приготовленных
ззумами, и они нас охраняют от диких обитателей леса, которые охотятся
по ночам. Уххи приходят на  рассвете  и  уносят  в  свои  пещеры  всех
умерших, всех, кто не улетает...
    - Все это очень интересно, -  запел  робот,  удивив  космолетчиков
такой  не  свойственной  машине  дипломатией.  -  В  другой  раз  я  с
удовольствием побеседую с вами на эту тему. А сейчас мне  хотелось  бы
встретиться с вашими старейшинами.
    Аи не поняли, зачирикали, запересвистывались.
    - Кто такие - старейшины?
    - Есть же у вас главный, первый, кого бы вы слушались.
    - Мы слушаем всех.
    - Не слушаете, а слушаетесь. Чье слово было бы для вас законом.
    - Закон один - жить, петь, любить, ночью спать в мягких норках,  а
утром успеть улететь в лес.
    - "Жить,  петь,  любить!"  -  передразнил  робот.  -   И   никаких
обязанностей?
    - Что такое - обязанности?
    - То, что вы обязательно должны делать.
    - Мы обязательно должны приносить ззумам сладкие  плоды  с  вершин
деревьев. Надо же кормить своих слуг.  Кто  больше  приносит,  у  того
мягче постель...
    - Все ясно, - сказал Брянов. - Вырождающийся разум.
    - Почему именно вырождающийся? - спросил Устьянцев.
    - Без обязанностей разум деградирует. Этот симбиоз -  аи-ззумы,  -
который им кажется всеобщим счастьем, начало конца. Разум  вырождается
в инстинкт...
    - Как дела? - запросили со звездолета. Теперь на экране было  лицо
главного психолога Большакова.
    - Робот Нины по-прежнему молчит? - в свою очередь, спросил Брянов.
    - Молчит.
    - Значит, непосредственной опасности пока нет.
    - А если робот как-нибудь нейтрализован?
    - Он бы успел подать сигнал бедствия. В любом случае успел бы.
    - Вы что же - висите и ждете?
    - Ведем переговоры с птицами.
    - Ну и как? - В голосе Большакова была ирония.
    - Узнаем, сообщим, - ответил Брянов и демонстративно отвернулся от
экрана связи с звездолетом.
    Робот  между  тем  расспрашивал  о  ззумах.  Это  были  те   самые
четырехлапые черные жуки, которых космолетчики случайно увидели утром.
Жуки пеленают  умерших  аев  в  коконы,  а  потом  за  этими  коконами
приползают  уххи.  На  вопрос,  почему  ззумы  выполняют  эту  работу,
последовал ответ, что они боятся уххов и служат им.
    А время шло. Солнце поднималось  все  выше,  нагревая  воздух  над
поляной. Переговариваясь, робот медленно переполз в  тень  леса,  что,
впрочем, не вызвало беспокойства аев.  Похоже  было,  что  они  вообще
ничего не опасались, рассказывали  о  себе,  о  ззумах  с  подкупающей
откровенностью. И ничего сами не спрашивали. Тогда робот задал  прямой
вопрос: не видели ли они, куда делся  вышедший  из  аппарата  человек?
Спрашивал он это долго, объясняя и так и  этак,  стараясь,  чтобы  его
правильно поняли.
    Слушая эти монотонные пересвисты, Брянов оглядывал полиэкран.  Все
на нем было  без  изменений:  сверкающая  в  солнечных  лучах  жесткая
гребенка  леса,  порхающие  птицы-мотыльки,  поле,  поросшее   жесткой
травой, испещренное воронками,  взбугренное.  И  в  то  же  время  ему
показалось, будто что-то изменилось на этом поле. Брянов еще и еще раз
обежал глазами экранные клеточки и вдруг заметил, что один из холмиков
вроде бы вырос в размерах, и  трава  на  нем  шевелилась,  словно  под
ветром.
    Вдруг этот холм раскололся, и из него вертикально вверх  полоснуло
слишком хорошо  знакомое  космолетчикам  оранжевое  пламя  плазменного
излучения. И вслед за  этим  сразу  же,  без  паузы,  зачастил  сигнал
бедствия.
    Робот, разговаривавший с аями, бросился к вспучившемуся холму.  Аи
шарахнулись в другую сторону, в лес, расселись на ветках рядками,  как
зрители в театре, заинтересованно следили за происходящим. Похоже,  их
вовсе не пугало пламя, и страшились они  только  одного  -  пересекать
невидимую черту, обозначенную линией воронок и холмов.
    Пламя опадало медленно. Но еще до того, как оно  опало,  из  холма
поднялось что-то бесформенное и пошло к центру поля. С него  ошметками
опадала черная дернина. Скоро в нем можно было  узнать  робота.  Белая
паутина  космами  свалявшегося  войлока  опутывала  его,   свисала   с
излучателей и антенн, волочилась следом. На вытянутых манипуляторах он
нес  большой  белый  кокон.  Второй  робот  подбежал  к  нему,   ловко
перехватил кокон, и они один за другим еще быстрей покатились  к  тому
месту,  где  в  нескольких  метрах  от  поверхности  помигивал  желтый
импульс, обозначавший конец нити.
    "Вибрик" осел немного, когда оба робота повисли на нити,  качнулся
и медленно пошел вверх, втягивая в себя тяжелую ношу.


    - Хочешь увести аппарат? - спросил Устьянцев, когда они  поднялись
уже на добрый километр.
    - Потом вернемся, - ответил Брянов.
    - Я бы не спешил. Выясним, что с Ниной...
    - Спит Нина, спит в коконе. - Он кивнул на ее персональный  пульт,
где теперь светились  все  приборы,  обозначая  дыхание,  температуру,
давление крови.
    - Слишком беспокойно спит. Кошмары. - Устьянцев, в  свою  очередь,
кивнул на небольшой светившийся  малиново  прибор  -  психометр.  -  И
понаблюдать  надо  бы  за  полем.  Другого  такого  случая  может   не
представиться.
    Брянов поморщился и перевел аппарат в режим равновесия.
    Через четверть часа в карантинной  камере  они  разрезали  упругую
паутину  кокона.  Нина  проснулась,  и  сразу  резко  подскочили   все
параметры  ее   организма:   участилось   дыхание,   даже   повысилась
температура тела.
    - Какой ужас! - вскрикнула Нина. - Они их едят!
    - Кто? - спросил Брянов, удивляясь тому, что легкий скафандр  Нины
был совершенно цел и что облепленные паутинной слизью  легкие  антенны
переговорных устройств работали исправно.
    Роботы хлопотали над анализами паутинной ткани, слизи,  воздуха  в
камере, а Брянов тщетно пытался  оттереть  прозрачный  пластик  шлема,
чтобы увидеть наконец лицо Нины.
    - Кто кого ест? - переспросил он.
    - Ззумы... аев, - с отвращением выдохнула Нина.
    - Уххи?..
    - Нет никаких уххов, совсем нет. Это выдумка.
    - Чья? - усмехнулся Брянов. Он не  испытывал  никакой  тревоги,  а
необычные названия - аи, ззумы, уххи - его просто забавляли.
    - Да этих же... людоедов.
    - Людоедов?
    - Как их еще назвать?!
    - Все  правильно,  -  сказал  Брянов.  -  Обычный  симбиоз.   Одни
организмы что-то дают другим и что-то берут от них.
    - Это не симбиоз! - выкрикнула Нина. - Это обман!
    - Успокойся. - Брянов погладил ее по плечу. - Все изучим, во  всем
разберемся.
    - Нет, тут надо вмешаться.
    - Вмешаться? Во что?
    - В их... взаимоотношения.
    - Так сразу и вмешаться...
    Он наконец отчистил шлем и увидел  глаза  Нины  -  большие,  почти
безумные.  И  впервые  забеспокоился,  но  как-то  странно  -  тяжело,
мучительно, словно сквозь сон.
    - Почему ты ушла из "вибрика", оставив все открытым? - спросил он.
- Куда ты шла?.. Можешь объяснить?..
    - Могу, - нехотя отозвалась Нина и надолго замолчала.
    Брянов терпеливо  ждал.  Постукивали  роботы,  торопясь  выполнить
многочисленные  свои   дела.   Часто   пульсирующе   гудел   "вибрик",
нейтрализуя гравитацию.
    - Могу, - повторила она. - Эта... похожая  на  Сонечку...  просила
отнести ее в лес... Она так плакала...
    - Ну и что?!
    Брянов хотел сказать, что это не объяснение, что его интересуют не
внешние  причины,  а  мотивы  противоестественных   для   космолетчика
поступков.
    - А ты бы не пожалел? - опередила его Нина. - Ты  бы  не  пожалел,
когда плачет и говорит, что если останется на поле днем, то ее заберут
уххи? Разве  мы  совсем  растеряли  доброту  -  основную  человеческую
добродетель?   Разве    недоброжелательство    -    первая    заповедь
космолетчика?..
    - Но нельзя при этом нарушать порядок, рисковать...
    - Я ничем не рисковала.
    - Рисковала. И не только собой.
    - Но ведь все обошлось...
    - Это еще неизвестно. Мы  недостаточно  знаем  планету.  "Вибрику"
теперь предстоит карантин.
    - Ты боишься одиночества? - игриво спросила она. - Даже со мной?..
    - Мы не каждый по себе, - перебил он ее. - Мы единый  организм,  и
никто из нас не вправе без общего согласия рисковать даже самим собой.
    - Если  будем  согласовывать  каждое  свое  желание,  мы   обречем
население звездолета на вымирание.
    - Не преувеличивай, - сказал  Брянов.  -  Благодушие,  как  видно,
главная зараза этой планеты. Это оно в тебе говорит.
    - Почему же не говорит в тебе? Ты ведь тоже выходил из "вибрика"?
    - Было это и у меня. Теперь поослабло. Теперь я начинаю  понимать:
на планете в нас парализуется чувство опасности. К счастью,  это,  как
видно, проходит...
    - Жаль, - выдохнула она. - Вся наша  жизнь  -  поиски  радости.  К
этому сводятся даже дальние экспедиции. Радость  улететь  дальше,  чем
другие, радость открыть новые миры...
    - Есть еще долг.
    - И  в  основе  чувства  долга  тоже  лежит  радость,  только   не
индивидуальная, а коллективная. Нечто вроде общественного инстинкта.
    - Пусть так, - сердито сказал он. - У  нас  еще  будет  время  для
дискуссий. А сейчас ответь на конкретный вопрос: как случилось, что ты
оказалась в коконе?
    - Я несла "Сонечку", - посерьезнев,  начала  она.  -  Не  Сонечку,
конечно, а эту... птицу. И упала в яму.  А  тут  жуки.  Такие  смешные
жучки... Бегают, зудят. И от  этого  зудения  так  радостно  на  душе.
Сонечка, то есть птица, закрыла глаза и сложила  крылья.  Я  подкинула
ее, и она улетела. А сама легла на траву...
    - Зачем?
    - Мне было так хорошо, так радостно за птицу,  за  себя,  за  всех
нас, отыскавших наконец легендарную планету радости.
    - А потом?
    - Потом  я  заснула.  Проснулась  уже  здесь...   Мне   было   так
радостно...
    - Радостно? Но тебе снились кошмары.
    Ее лицо вдруг, словно она только что вспомнила об этом, исказилось
гримасой ужаса.
    - Да, да, - быстро заговорила Нина. - Они их, оказывается, едят. У
живых высасывают кровь. Они и меня собирались съесть.
    - Кто?
    - Ззумы. Я говорила.
    - М-да. Вот тебе и "смешные жучки".
    Он начинал понимать, что к чему.
    - Едят сами, а сваливают на несуществующих уххов?
    - Ну да!..
    - И аи думают, что так и  надо.  Они  считают  себя  хозяевами,  а
ззумов добровольными слугами. На самом же деле  хозяева  -  жуки,  для
которых аи нечто вроде скота. Они их  пасут,  готовят  им  стойла  для
ночлега якобы для защиты от возможных ураганов, от ночных хищников,  а
на самом деле для того, чтобы иметь возможность выборочно поедать.  И,
надо полагать, они выбирают вовсе не больных, а именно здоровых,  даже
детей. И, похоже, не  мы  придавили  детеныша  этой  птицы,  поскольку
гнездо под опорой было уже пустое...
    Нина  смотрела  на  него  большими  испуганными  глазами.   Зараза
безотчетной радости, как видно, выветривалась; Нина беспокойно  шарила
руками по гладкому столу, пытаясь встать. Наконец, это ей удалось, она
приподнялась и вдруг испуганно  вскрикнула.  Брянов  проследил  за  ее
остановившимся  взглядом  и  сам   вздрогнул   от   неожиданности:   в
иллюминатор заглядывало круглое пухленькое лицо ребенка.
    - Она... прилетела! - придушенно вскрикнула Нина. И  вдруг,  легко
спрыгнув со стола, кинулась к верхнему люку.
    Смешно  цепляясь  лапками-ручонками  за   скобы,   через   люк   в
карантинную камеру вползли три белых существа, три птицы.  Нина  брала
их одну за другой, ставила на стол. Они ничем не  отличались  друг  от
друга,  но  Нина  каким-то  образом  узнала   ту,   которую   называла
"Сонечкой", удержала на руках, покачала.
    - Это мои друзья, - прочирикала "Сонечка". - Они просили, чтобы  я
привела их к вам.
    - Милости просим, - поклонился Устьянцев.
    - Погоди! - Брянов бесцеремонно отодвинул его и шагнул к столу.  -
Это, похоже, не просто визит вежливости.
    "Сонечка" испуганно отступила, а ее друзья (или подруги -  как  их
было разобрать?) остались недвижимы. Они  были  чуть  выше  ростом,  и
крылья у них были чуть потемнее, пожестче.
    - Ваша птица, -  говоривший  обвел  круглыми  глазками  переборки,
приборы, иллюминаторы "вибрика", - эта ваша птица пугает аев.
    - Мы скоро улетим, - сказал Брянов. - Мы не будем вас беспокоить.
    - Нет, нет! - торопливо зачирикали аи. - Не улетайте.
    - Но ведь мы вас пугаем.
    - Вот и хорошо. Это и надо.
    - Я не понимаю, - ласково сказал Брянов. - Согласитесь, мы  должны
знать, что делаем.
    - Надо пугать аев.
    - Но зачем?
    - Чтобы не ночевали в норах ззумов.
    - Да, да, - вмешалась Нина. - Ззумы их обманывают.
    Робот перевел слова Нины, и аи беспокойно зашевелились.
    - Обманывают, обманывают, - зачирикали они.
    - Но, похоже, что в  норах  удобнее,  -  сказал  Брянов.  -  Если,
скажем, буря, в лесу разве спасешься?
    - Удобнее, удобнее. Ничего не надо строить, ни о чем беспокоиться.
Жизнь без забот. Но мы, аи, живущие в лесу, понимаем: жизнь без  забот
-  гибель  для  аев.  Когда-то  аи  жили  дружными  колониями,   умели
трудиться.  Потом  появились  ззумы,  и  аи  стали  жить   разобщенно,
разучились трудиться. Порхать, любить, спать в мягких постелях  -  вот
все, что теперь умеют аи. Только немногие понимают,  что  это  путь  к
вырождению. Те, кто ночует в лесу. Им трудней, чем тем, кто  ночует  в
норах ззумов. Но у них есть и преимущество: тех, кто ночует в лесу, не
поедают уххи...
    - Нет никаких уххов, вас обманывают! - снова вмешалась Нина.
    - Мы об этом догадываемся. Но как узнать?
    - Я знаю. Я сама была в коконе.
    В глазах аев промелькнул ужас: еще не было  случая,  чтобы  кто-то
побывал в коконе и остался живым.
    - Я была там, - повторила Нина. - Слышала разговоры о глупых  аях,
которым только бы спать помягче и которых так легко обманывать.  Уххов
не существует. Ззумы сами пьют кровь аев,  живых,  выбирая  для  этого
вовсе не больных и старых,  а  молодых  и  здоровых.  Особенно  совсем
крохотных, каким было дитя...
    Она  осеклась.  Робот  тут  же   воспользовался   паузой,   быстро
зачирикал, переводя ее слова. "Сонечка" плакала. Во всяком случае,  ее