завис на дальней орбите, делая один оборот в сутки
и все время оставаясь над  тем  районом  планеты,  который  предстояло
исследовать, а "вибрик", словно по тросу космического лифта, пошел  от
него вертикально вниз.
    Чужую неведомую планету окутывала ночная мгла. На  ночной  посадке
настоял  сам  Брянов,  утверждая,  что  это  безопаснее.   Микробиолог
Устьянцев не возражал. И только третий  член  экипажа  -  Нина  Сулико
сказала, что  ей  жалко  обитателей  планеты,  которых  виброгравитрон
наверняка поднимет от сна. Нина  была  психологом  по  профессии,  она
попала   в   этот   исследовательский   рейс   по   настоянию    своих
коллег-психологов: у нее недавно умерла  дочь,  крохотная  Сонечка,  и
Нину нужно было выбить из шока, в котором она пребывала.
    Чернота подступала к самым иллюминаторам, плотная,  непроницаемая,
какая бывает только в глубоком космосе, вдали от звезд. На инфраэкране
плыли бесформенные пятна, и трудно было разобрать, где что.
    Когда виброгравитрон завис в трехстах метрах от  поверхности,  был
включен свет. Чужая планета топорщилась пиками высоких сталагмитов, от
каждого  из  которых  во  все  стороны   отходили   острые   отростки.
Переплетаясь, они  создавали  подобие  жесткой  паутины,  напоминавшей
сплошной коралл. Это был  лес,  живой,  растущий,  и,  как  показывали
анализаторы, полный жизни.
    Они отыскали большую поляну и опустились  еще  на  двести  метров,
осматривая место посадки. На  поляне  росла  высокая  трава,  упругая,
колышущаяся,  и  из  нее,  из  этой  травы,   выпархивали   напуганные
виброгравитацией то ли птицы, то ли огромные мотыльки.
    Брянов дождался, когда поляна опустела, и мягко посадил аппарат "а
все  восемь  тонких  далеко  выдвинутых  ног.  Свет  был  выключен,  и
космолетчики  приникли  к  иллюминаторам.   За   иллюминаторами   была
непроглядная неподвижная ночь, и до рассвета оставалось восемь часов.
    - Всем  спать,  -  сказал  Брянов.  -  День  тут  длинный,  работы
предстоит много.
    Они зашторили иллюминаторы, включили электросон,  откинули  спинки
кресел. Но так и не уснули: волновала встреча с чужой планетой, первая
встреча за много лет, пока звездолет пересекал безмерные  пространства
космоса. Звездолет - родной дом тысяч  людей,  откуда  в  этот  момент
следили за "вибриком" сотни глаз и еще больше приборов.
    Нине показалось, что она  все-таки  заснула,  потому  что,  открыв
глаза, увидела Брянова стоявшим у выходного люка в легком скафандре.
    - Давление меньше двух атмосфер, - виноватым тоном сказал  Брянов,
- состав атмосферы почти как на Земле. Все  анализаторы  опасности  на
нулях.
    - Командиру  не  годится  нарушать  инструкцию,  -   подал   голос
Устьянцев.
    - Ничего я не нарушаю. - Брянов ответил  без  раздражения,  скорее
весело, даже  игриво.  -  Во-первых,  в  некоторых  случаях  командиру
разрешается покидать корабль по его усмотрению. А во-вторых,  командир
ты, поскольку я оставляю тебя за себя.
    - Тогда я тебе не разрешаю.
    - Э-э, погоди. Командиром ты станешь, когда я выйду.
    - Тогда, как только ты выйдешь, я прикажу тебе вернуться.
    - Э-э,  погоди,  -  растерялся  Брянов   от   такой   несокрушимой
формальности. - Ты лучше последи за роботом-охранником,  чтобы  он  не
отвлекался на пустяки.
    Кессонная дверь плотоядно чмокнула, пропустив Брянова. Послышалось
шипение  -  уравнивалось   атмосферное   давление.   Затем   беззвучно
опустилась часть обшивки, открыв у самых ног овальный люк.  Со  звоном
выпорхнул складной трап, слабо подсвеченный, упал в траву возле  одной
из восьми опор.
    Трап  покачивался  и  поскрипывал,  пока   Брянов   ступенька   за
ступенькой спускался  по  нему.  Из  другого  люка  выпал  на  тросике
неровный серебристый шар, крутнулся у основания трапа, придавив траву,
развалился  на  две  половинки,  мгновенно  вывернулся   наизнанку   и
превратился    в    ощетинившегося    антеннами     и     излучателями
робота-охранника.
    - Как анализаторы? - спросил Брянов.
    - Без изменений, - буркнул над ухом голос Устьянцева.
    - Если что, не зевай, командир.
    Брянов хохотнул и сам удивился этому, и вспомнил детскую сказку  о
"планете радости", откуда космонавты будто бы не хотели уходить.
    Он стоял в траве по колено, ждал, пока глаза привыкнут к  темноте.
Потом различил гребенку леса на фоне звездного неба. В лесу  время  от
времени мелькали слабые разноцветные огоньки. Он шагнул в ту  сторону,
где огоньков было больше, и услышал то ли вздох, то ли  стон.  Огоньки
замелькали чаще и вдруг все разом  погасли.  Но  оранжевый  путеводный
маячок робота не остановился, не замерцал, и  Брянов  продолжал  идти,
чувствуя, как совсем по-земному трется о ноги высокая трава.
    - Не увлекайся, - услышал он предостерегающий голос Устьянцева.
    - Увлекаться - отличительная черта человека, - добродушно  ответил
Брянов. Но все  же  остановился.  И  робот  тоже  остановился,  только
быстрее  зашевелил  усами-антеннами,  изучая  пространство.   Он   мог
предугадать  все,  этот  механический  охранник:   опасное   скопление
электрических зарядов, напряжение грунта, грозящее землетрясением  или
обвалом,  даже  готовность  всего  живого  к  нападению.  Ведь  всякая
агрессивность выдает себя изменениями биоэнергетических потенциалов.
    Было томительно и захватывающе радостно стоять вот так, одному, на
поверхности чужой планеты.  Ничего  не  происходило,  но  он  сам  был
переполнен  ожиданием  чуда.  Эти  ощущения  первопроходца  Брянов  не
променял бы ни на какие другие.
    И вдруг он услышал смех, самый обычный смех, тихий, вроде бы  даже
стеснительный. Так смеются девушки, уже властно влекомые  таинственной
силой возраста, но еще боящиеся признаться самим себе в этом влечении.
    Рык зверя, треск разряда, рев стихии не испугал  бы  Брянова  так,
как этот еле слышный смех. К страшному он был готов, а вот смех словно
бы проник куда-то в самое незащищенное и уже оттуда достал затаенное -
чувства. Словно по таинственным взаимосвязям подсознания пришло  вдруг
предощущение неожиданного, предчувствие чего-то.
    - Что случилось? - с беспокойством спросила Нина. - Анализаторы...
    - Ничего особенного, - перебил ее Брянов. - Смеется кто-то.
    - Что?!
    - Хихикают, - с деланной злостью  сказал  Брянов.  Он  знал  себя,
знал, что избавиться от душевной паники мог только, если разозлится.
    Затем  наступила  тишина.  Брянов  прошел  еще  немного  и   снова
остановился, слушая  тишину.  Она  была  какой-то  неестественной  для
большой планеты - ни единого звука, ни ветерка.
    А затем эту тишину пронзил еле слышный не то плач, не то стон.  Он
доносился откуда-то сзади. Брянов оглянулся. Виброгравитрон  на  своих
длинных ногах походил на огромного паука со  светящимся  брюхом.  Стон
доносился оттуда, от него.
    - Что у вас там? - спросил он.
    - У нас ничего, - ответил Устьянцев.
    - Плачет кто-то.
    - Плачет? Тут появилась какая-то птица. Может, она?
    Робот, шевеля излучателями, ринулся к виброгравитрону.
    - Стоять! - спокойно приказал  Брянов  и  сам  пошел  к  аппарату,
медленно переставляя по траве ноги. Было так  заманчиво  не  спугнуть,
увидеть  эту  птицу,  это  первое  живое  существо  за   многие   годы
путешествия по мертвой безбрежности космоса.
    Вскоре он увидел ее. Птица билась возле одной из опор, то припадая
к ней всем  телом,  то  со  стоном  вскидываясь  к  слабо  освещенному
выходному  люку.  И  было  в  этом  ее  метании  что-то  закономерное,
логичное.
    Подойдя ближе, он рассмотрел ее: птица была  большой,  с  широкими
мотыльковыми крыльями. Когда  она  складывала  крылья  и  вытягивалась
возле опоры, то становилась поразительно похожей на пластиковую  куклу
высотой чуть больше полуметра.
    - Послушай, - сказал Брянов Устьянцеву, - подними-ка пятую  опору.
Кажется, мы ее гнездо придавили.
    Птица отскочила, когда дрогнула опора, но не улетела, а продолжала
стоять рядом, приподняв крылья и сложив  на  груди  свои  лапки-ручки,
пристально смотрела, как выползает из грунта  длинный  блестящий  щуп.
Потом кинулась к ямке, принялась судорожно копаться в ней  и  вдруг  с
громким отчаянным криком метнулась к Брянову. Он не успел ни отскочить
в сторону, ни даже подумать о необходимости отскочить, как робот  сбил
ее широким парализующим лучом. Затем робот подкатился к ямке в грунте.
    - Гнездо, - как всегда чужим, бесстрастным голосом  сказал  он.  -
Пустое гнездо.
    - Пустое? - удивился Брянов.
    Робот ничего не ответил: он никогда не повторял уже сказанное.
    Птица лежала на спине, раскинув крылья. Одно крыло было подвернуто
и, как видно, сломано. Наклонившись, Брянов  рассмотрел,  что  это  не
птица  и  не  бабочка,  а  некое  существо  с  голой  розовой   кожей,
действительно похожее на куклу, только с крыльями, этакий  херувимчик,
каких он видел на репродукциях  древних  земных  картин.  У  нее  было
нежное личико, напоминавшее лицо ребенка.
    - Возьми ее, возьми, - услышал он взволнованный голос Нины.
    - Зачем?
    - Возьми, - настойчиво повторила она. - У нее крыло сломано, я  ее
вылечу.
    И тут же из  люка  выпала  грузовая  платформа.  Брянов  осторожно
поднял это странное существо, оказавшееся неожиданно  легким,  положил
на платформу. Подождал, пока платформа скроется в люке, и только после
этого неторопливо начал подниматься по трапу.
    Когда он прошел санобработку и, освободившись от скафандра, шагнул
через высокий комингс внутрь аппарата, то увидел, что  Нина  находится
уже в карантинной камере, облачившаяся в  скафандр,  склонившаяся  над
распластанной на столе птицей.
    - Подумать только, - говорила Нина, - совсем ребенок.  Совсем  как
моя Сонечка...
    Она гладила  перепончатые  крылышки,  гладила  крохотные  ручки  и
плакала.
    Брянов посмотрел на Устьянцева, Устьянцев посмотрел на Брянова,  и
оба они, ничего не сказав друг другу, с тревогой подумали  одно  и  то
же: как бы неожиданная эта привязанность не обострила Нинину боль,  не
лишила ее воли.
    Птица открыла глаза, быстро огляделась  и  вдруг  дернулась.  Нина
удержала ее, ласково прижав к столу,  погладила  по  голове,  покрытой
каким-то подобием мягкого рыжеватого  войлока.  Птица  глядела  вполне
осмысленно и слабо испуганно попискивала.
    - Отпустите меня! - вдруг сказал робот.
    - Что? - удивился Брянов.
    - Не ешьте меня. Я принесу много розовых плодов.
    - Что ты болтаешь?!.
    И тут он вспомнил  об  этой  одной  из  бесчисленных  способностей
робота к быстрому лингвистическому  анализу.  Никогда  еще  за  многие
десятилетия экспедиции не предоставлялась возможность  воспользоваться
этой его способностью. На многих планетах встречались живые  существа,
но еще никогда разумные.
    - Ее что, можно понять?
    - Так же, как вас...
    В этот момент птица снова стала биться, вырываясь из рук Нины.
    - Ты можешь сказать ей, чтобы не боялась нас?
    Робот зачирикал с видимым удовольствием. Птица перестала биться, с
удивлением уставилась на Нину и закрутила головой, не понимая,  откуда
исходят звуки. Потом запищала тихо, жалобно, мелодично. Робот помолчал
минуту и вдруг засвистел какую-то, как показалось Брянову, колыбельную
песенку. Птица засвистела в свою очередь. Они пересвистывались минуту,
другую, третью.
    - Ну? - не вытерпел Брянов.
    - Я ей все объяснил, - сказал робот.
    - Теперь объясни, пожалуйста, нам.
    - Она думает, что мы ухи.
    - Кто?
    - Точнее сказать, уххи - пожиратели аев.
    - Ты можешь объяснить по-человечески?
    - Роботы все могут.
    - Тогда давай.
    - Что именно?
    - Рассказывай! - взорвался Брянов. - О чем она говорит?
    - Она боится, что мы ее съедим. Уххи, как говорят  ззумы,  съедают
больных аев.
    - Кто такие ззумы?
    - Жители нор, вроде как слуги. Ззумы делают для аев мягкие норки и
баюкают их ласковыми песенками. А в благодарность аи  приносят  ззумам
сладкие розовые плоды с вершин деревьев.
    - Спроси, разве мы похожи на этих самых уххов?
    Робот зачирикал, птица ответила, и снова они долго объяснялись меж
собой, словно подпевая друг другу.
    - Никто из аев никогда не видел уххов. Их знают  только  ззумы,  -
наконец ответил робот.
    - С ума можно сойти от этих ахов и ухов...
    Брянов прошелся по мягкому полу, в задумчивости остановился  перед
иллюминатором, за  которым  уже  разливалась  белесая  муть  рассвета.
Сколько мечтали они о  контактах  с  иным  разумом!  Рисовали  картины
торжественных  встреч  на  высоких  орбитах,  полетов  над  сказочными
городами. На всякий случай разрабатывали варианты защиты от  возможной
агрессивности чужаков. И в этих своих мечтаниях, как  видно,  недалеко
уходили  от  вымыслов  первых  фантастов  с  их  "борьбой  миров"  или
любвеобильными Аэлитами. Но фантастика, даже если ее называют научной,
всего лишь чтиво, упражнение для воображения,  но  никак  не  источник
информации, не прогноз. Космические  дали  ужасающе  одинаковы  что  в
солнечной, что в других звездных системах. И если в этой  монотонности
вдруг   появляется   нечто   неожиданное,   то   оно,   как   правило,
непредсказуемо.
    Вот и теперь - радоваться бы этой  встрече  с  чужим  разумом.  Но
радости не было. Были  недоумение  и  растерянность,  и,  несмотря  на
многочисленные  инструкции,  предназначенные  для  подобных   случаев,
неизвестно  было,  как  поступать.   Инструкции   запрещают   наносить
какой-либо вред аборигенам. Но уже при посадке  они  разрушили  гнездо
или, если угодно, жилище одного из аев, а затем,  по  существу,  взяли
заложника. Птицу, положим,  можно  сразу  же  отпустить,  поправив  ей
крыло. Но ведь она разнесет весть о раздавленном  гнезде,  а  это  при
примитивном общественном разуме, какой, по-видимому, существует у этих
разговаривающих птиц, совсем не безопасно. К тому же примитивный разум
аборигенов, как считал Брянов,  давал  ему  право  не  церемониться  и
использовать  заложника  для  того,  чтобы  побольше  узнать  об  этом
странном сообществе: аи - ззумы - уххи...
    - Пусть-ка  она  поспит,  -   предложил   Устьянцев.   -   Поспит,
успокоится. А мы пока осмотримся. Светает уже.
    Монотонный  шепот  электросна  вмиг  усыпил  птицу.  Нина  наотрез
отказалась оставить ее, и Брянов  с  Устьянцевым  вышли  из  "вибрика"
вдвоем.  Утренняя  заря  разрисовала  небо  с  бесцеремонностью  юного
художника. Сочные краски переливались одна в другую и  как-то  странно
мерцали, вызывая радостно-беспокойное ощущение. С рассветом трава  под
ногами оказалась не зеленой,  а  блекло-серой.  Сталагмиты-деревья  на
опушке леса в лучах яркой зари  играли  радужно,  словно  подсвеченные
изнутри.
    Воздух был тяжел, ощутимо сдавливал тело. Воздух, был  неподвижен,
и эта неподвижность смутно беспокоила: а что как  перед  бурей!  Какая
должна быть буря при этой плотности атмосферы?!
    Как полагалось, они обошли вокруг  "вибрика"  следом  за  бежавшим
впереди роботом. Другой робот - верная "нянька" Устьянцева  -  замыкал
шествие.
    Поляна была пуста. Среди травы виднелось множество нор, выстланных
изнутри  мягким  войлоком,  как  видно,  обиталищ   аев,   разогнанных
пульсацией  гравитационного  поля.  В  одном  месте  робот,   бежавший
впереди, остановился  и  замер,  приподняв  антенны.  Затем  медленно,
как-то бочком двинулся вперед. Перед ним был пятачок черной, словно бы
выжженной  травы.  Брянов  скосил  глаза   к   небольшому   экранчику,
вмонтированному в шлем, и  увидел  то,  что  видел  робот:  посередине
черного пятачка была воронка, на дне которой виднелась нора.  А  возле
норы  два  огромных  черных  жука,  как  шелкопряды,  быстро  пеленали
неподвижного ая. Ай был жив, и, похоже, ему нравилась  эта  процедура:
на детском личике с закрытыми глазами блуждала улыбка.
    Увидев робота, жуки мигом затолкали кокон в нору и исчезли.
    - Вот они, уххи, - сказал Устьянцев.
    - Непохоже. - Боковым зрением  продолжая  следить  за  экранчиком,
Брянов пошел к норе. - Непохоже, - повторил он. - Уххов они боятся,  а
тут... Видел его лицо?
    - Так он спит...
    - Или загипнотизирован.
    - Скажи еще - заворожен...
    - Что человек переживает перед самой смертью? Мертвый об  этом  не
расскажет, а живой не знает. Одно ясно: умирая, человек не радуется. А
тут...
    - С чего ты взял, что кокон - это смерть?
    - Действительно, - удивился Брянов. Теперь эта мысль,  только  что
бывшая уверенностью, показалась ему нелепой. Чего это  вдруг  подумал?
По аналогии? И почему умильное выражение  личика  ая  должно  означать
именно удовольствие?..
    "Все непонятное должно  вызывать  тревогу".  Так  гласит  одна  из
основных заповедей космолетчика. Тревога  торопит  понять.  Сейчас  же
Брянов не испытывал никакой тревоги. Он был  переполнен  только  одним
ощущением - радостным любопытством. Как в детстве, когда  тревога  еще
не родилась в человеке, когда он полон только  одним  желанием  -  все
потрогать, погладить, попробовать...
    Нора была как нора, ничего особенного собой не  представляла.  Они
подождали немного, пока робот возьмет пробы почвы, и пошли к лесу.
    До  опушки  оставалось  не  больше  трехсот  метров,  когда  вдруг
вспыхнули и засияли радужным разноцветьем верхушки  этих  удивительных
деревьев.  Брянов   оглянулся,   увидел   над   недалеким   горизонтом
малиново-красный гриб зари: вставало солнце. Когда он вновь  посмотрел
на лес, то заметил над вершинами далекие точки парящих птиц.  По  мере
того как поднималось  солнце,  все  больше  освещая  лес,  все  больше
взлетало и птиц.
    - Погляди-ка! - воскликнул Устьянцев. Он показал на белесую  стену
леса, куда-то ниже освещенной  полосы.  И  тут  Брянов  сам  разглядел
десятки аев, нахохлившимися совами сидевших на разлапистых ветвях.
    Остановившись,  они  стали  ждать.  Робот,   катившийся   впереди,
потоптался на месте, пошевелил антеннами  и  снова  медленно  двинулся
вперед. Аи смотрели на него и не двигались  с  места,  не  шевелились.
Брянов ждал, когда солнце осветит их, чтобы  рассмотреть  поближе.  Но
едва прямые лучи скользнули по веткам, на которых они сидели,  как  аи
зашевелились и один за другим, словно  подброшенные,  начали  взлетать
вверх. Взмахивая широкими крыльями, они взмывали все выше, кувыркались
в воздухе, радостно стрекотали, как кузнечики,  чирикали,  пищали,  не
обращая на людей никакого внимания.
    И тут Брянов услышал тревожный зуммер: звездолет  с  орбиты  искал
командира виброгравитрона.
    - Что случилось? - услышал он голос  четвертого  штурмана  Томана,
дежурившего на связи.
    - Все в порядке.
    - "Вибрик" исчез!
    - Как это исчез? Вон он стоит.
    - Ты видишь, а я не вижу.
    - Сейчас выясню.
    Он вызвал Нину, оставшуюся на "вибрике", но Нина не ответила.  Это
было странно, потому что в любом случае ее робот уж обязательно должен
был отозваться.
    Согласно инструкции в подобных случаях прекращались любые работы и
все  космолетчики  немедленно  возвращались  к  своим  местам.  Но  ни
Брянову, ни Устьянцеву случившееся почему-то не показалось  тревожным.
Переглядываясь, они неторопливо пошли к  "вибрику",  строя  догадки  о
странном исчезновении связи.
    Только  оказавшись  внутри  виброгравитрона  и  закрыв  люки,  они
ужаснулись своему спокойствию. Быстро осмотрели аппарат: все  было  на
месте. Не было только Нины и ее робота.  И  птица  тоже  исчезла.  Обе
двери  карантинной   камеры   были   распахнуты,   что   категорически
запрещалось.
    Понадобилось несколько минут, чтобы роботы нырнули в свои  люки  и
виброгравитрон, вобрав опоры, поднялся и завис в  пятистах  метрах  от
поляны. Сверху хорошо просматривалось все поле. Но Нины  и  ее  робота
нигде не было видно. И что особенно поражало: полностью  отсутствовали
обязательные для работающего робота излучения.
    Брянов доложил на звездолет о