лять надо вдумчиво.
     "Тема у него, - Суля швырнул трубку на хлипкие рычажки импортного аппарата. - У него, видите ли, тема... У меня тоже, может быть, тема. Из этих козлов бабки выбить. Ишь, раскомандовался. Правильно наехал, неправильно наехал... Сам бы и наезжал. А то, командовать - все мастера. Начальник. Я сам, может быть, начальник. Поумнее некоторых."
     Суля снова встал, подошел к тумбочке и ткнул пальцем в клавишу огромного "Грюндига". Бесшумно завертелись прозрачные бобины и из небольших сереньких колонок успокаивающе запели шведские девушки.
     "Money, money, money- y".
     "Мани, мани, мани-и, маст би фанни", - невесело подпел Суля. Что делать-то? Грек всегда гордился тем, что умел принимать нетрадиционные решения. Суля, да и не только Суля - многие из их компании не представляли себе отчетливо - какими путями Грек умудряется зарабатывать столько, сколько им всем вместе взятым только присниться могло. На цеховика он не походил, хотя многие из них, цеховиков дружили с Греком и держали чуть ли не за своего.
     Фарцой тоже, особенно, не занимался, во всяком случае, впрямую. Иностранцы-то у него были знакомые, и много - Суля частенько видел Грека в окружении фирмачей. При этом Грек не шугался ни оперотрядов, ни ментов, ни, даже, кажется, гебухи.
     Одевался всегда простенько - летом - костюмчик совковый из универмага, зимой - пальтишко на рыбьем меху, шапка-пирожок. Ботиночки скороходовские.
     А посмотреть так умел - кровь не стыла в жилах, она просто тут же начинала сворачиваться.
     Нетрадиционные решения... А у него, у Сули, тоже, может быть, с башкой все в порядке. Хотя и постучали по ней в свое время на ринге - сначала институтском, а потом и на серьезным. Успел он поездить и на чемпионаты страны и, едва в Европу не попал. Если бы не драка та, в кабаке на Петроградской - точно бы в Австрию слетал. Отделал бы там немчуру всякую по первое число.
     Ну, ничего. Он их и так отделывает. На бабки столько уже лохов фирменных опустил, что не стыдно за несостоявшийся чемпионат.
     Вот сейчас он очень даже нетрадиционно позвонит в Москву, пробьет - как там дела у Толика-скважины. Может быть, может быть такая тема срастется, что и Грек опухнет от зависти.
     Восьмерка, ноль - девяносто пять, семизначный номер по памяти.
     - Хэллоу! Это Суля говорит. Толик? Ты? Рад, что тебя застал. Слушай, тут такое дело...

***

     - Не люди, звери, в большинстве своем. Уродливые, злые тараканы!
     Леков изящно поклонился и с достоинством удалился за кулисы.
     Несколько секунд зал оторопело молчал, потом с задних рядов раздались жидкие хлопки, их шелест прокатился волной до первых рядов и стих.
     - Что-то совсем наш друг скис, - заметил Митя Матвеев, стоящий рядом со сценой. На груди Мити висел фотоаппарат "Зенит". Рядом с Митей переминался с ноги на ногу редактор подпольного журнала "Рок-все!" Яша Куманский.
     - Нет новых идей, - сказал Куманский. - Еще год, ну, полтора, - и его окончательно забудут. Не работает человек. Весь этот его авангард - курам на смех. Ты же понимаешь, Митя?
     - Понимаю, - ответил Матвеев и хотел сказать что-то еще, но Куманский перебил его, схватил за рукав пиджака, притянул к себе и зашептал в ухо, заливая Митю волной горячего, сладкого перегара.
     - Вот, и я говорю.... Смотри, смотри, сейчас настоящий драйв пойдет...
     "С утра портвейну нажрался, - подумал Матвеев. - Черт его подери! Железный человек. Мне бы так... Я и пиво-то утром пить не могу. А этот - явно, бутылку высосал. И ни в одном глазу. Только запах. Настоящий мужчина.".
     На сцену гордыми шагами вышли музыканты группы "Закат". Замерли у микрофонов. Зал заревел.
     Группа "Закат" считалась в Ленинграде яростно антисоветской. Вероятно, в силу своего названия. Играли они исключительно в Рок-клубе - сцены Дворцов и Домов культуры были для "Заката" запечатаны семью печатями. Именно так - на столах у руководства Домов и Дворцов лежали специальные бумажки, присланные из специального отдела Комитета Государственной Безопасности, печати были на этих бумажках и много чего еще было. В том числе - списки групп и музыкантов, не рекомендуемых специальным отделом к выступлению на публике.
     Рок-клуб - это статья особая. Рок-клуб и создан был этим самым специальным комитетом. В Рок-клубе выступить мог если не кто угодно, то, во всяком случае из таинственного списка - любой. А представители специального комитета не без удовольствия (тоже люди, ведь) слушали запрещенных артистов в специально отведенном для них месте. Слушали и делали выводы. Записи тоже делали. Для истории. Или еще для чего.
     "Закат" начали свое выступление с "Колоколов". Говорилось в песне о том, что певцу эти самые колокола снятся по ночам. Лежат они в траве-мураве. Точнее, это становилось понятно только со второго куплета - колокола-то, собственно, висят.
     А лежат языки. Дело в том, что в первых восьми строчках не было ни одного подлежащего. Одни сказуемые да определения. Междометия пару раз встречались. Лежат, поют, стонут, висят, звенят такие-растакие, горюшко, мол, горе и одна вокруг сплошная беда.
     "И поднял я натруженный язык", - "Закат" затянул третий куплет.
     Слушатели, сгрудившиеся возле сцены, подняли руки вверх, сцепились друг с другом пальцами и начали ритмично раскачиваться из стороны в сторону, подпевая вспотевшему от многозначительности "Закату": - "Головой своей к нему приник".
     Дальше было что-то про родник, про то, что кто-то там сник, про дневник, который попутно ведет автор и заносит туда всякие неприятности, из которых только, как выяснялось, и состоит вся его непростая жизнь.
     После описания разных гадостей, случившихся с автором в росной траве-мураве следовало очень громкое гитарное соло. Зал затих, готовясь к кульминации.
     Она не заставила себя ждать. Вокалист совершенно диким скоком подлетел к микрофону, принял странную паучью позу и заголосил финальную фразу:
     "Комбат бьет траурный набат".
     Ре-минор, ля-минор, ми-мажор и снова - ля минор.
     "Я превращаюсь в репу от такого саунда", - подумал Митя Матвеев и стал потихоньку продираться сквозь потную толпу к буфету.
     - Ты куда? - крикнул вслед товарищу Яша Куманский. - Куда, Митя? Такая крутизна!..
     - В буфет, - бросил Митя, но Куманский уже отвернулся от него, и начал болтать головой, пытаясь попасть в резонанс с движениями толпы.
     Ре-минор, ля-минор, ми-мажор.
     Вот, вот для чего "Закат" этот мудацкий хорош. Во время его выступления в буфете народу поменьше.
     Митя взял себе сто граммов коньяку, бутерброд с вареной колбасой - буфет в Рок-клубе был знатный. Не во всяком театре можно было покушать так, как в рок-клубе. Организаторы постарались. Для себя, ведь, отчасти, делали. Сами здесь и отдыхали порой.
     - Здорово, Мить!
     К столику у сводчатого окна, за которым приютился Митя легким спортивным шагом приблизился Андрей Сулим.
     - О, Андрей!
     Митя был знаком с Сулей года три. Сошлись они в Доме Дружбы народов - Митя тогда еще школу заканчивал. По комсомольской линии попал в Дом Дружбы. Такое было мероприятие - встреча с немецкими спортсменками. Сперва консул выступал, по-немецки что-то бухтел-бухтел. Митя тихонько в туалет вышел из зала.
     Туалет пустой был - все в зале трепетали, на немецких спортсменок глазели. Было на что поглазеть. Фройлянен все как на подбор - белокурые, бестии, отъевшиеся, такая если за ряд скрепленных между собой стульев зацепит случайно, когда по проходу прет - так весь ряд вместе со зрителями, с мясом выкорчует из пола.
     В одной из кабинок заревела спускаемая в унитаз вода. Хлопнула деревянная дверца и рядом с Митей возник высокий, статный юноша неопределенного, впрочем, возраста. Юноша был одет в хороший пиджак с комсомольским значком и - Митя задержал взгляд не в силах оторвать его от вожделенной части гардероба - в новенькие джинсы, ярко-синие, в обтяжку, простроченные желтой ниткой, чуть расклешенные.
     С джинсов, оно все и началось.
     Разговорился Митя со статным юношей, тот его в буфет повел, шампанским, от которого Митя стремительно опьянел, угостил. Телефон свой оставил и растворился среди дружественных фройляйнен.
     Виделись они не часто, но каждая новая встреча оборачивалась для Мити чем-нибудь приятным - в зависимости от того, сколько денег мог он выложить перед Сулей за это приятное. Или диск хороший принесет улыбчивый знакомый, или носки фирменные. И до джинсов, наконец, дело дошло. После стройотряда Митя, наконец, позвонил Суле и, трепеща от нетерпения, сообщил, что готов и "штаны" взять.
     - Что куришь? - спросил Суля, присаживаясь рядом с Митей.
     - Да вот.., -. Митя полез, было, в карман, но Суля, как всегда, обаятельно улыбнувшись, поднял вверх указательный палец.
     - Угощайся.
     В руке Андрей Сулима волшебным образом появилась красно-белая пачка с заветным, убедительно-черным цветом пропечатанным словом "Мальборо".
     - Спасибо, - сказал Митя, вытягивая из пачки сигарету. - Пойдем, что ли, покурим?
     Суля чиркнул зажигалкой.
     - Здесь нельзя, Андрей...
     Митя опасливо посмотрел в сторону буфетной стойки, над которой висела табличка, повествующая о том, что "У нас не курят".
     Суля никак не отреагировал на замечание приятеля, прикурил, затянулся, выпустил дым, стряхнул крошки пепла в пустое блюдце.
     - Слушай, у меня три диска "Цеппелина" пришло. - Для тебя тормознул. Надо тебе?
     - О-о... Митя взял со стола зажигалку, зажег свою сигарету. Если что, Суля будет разбираться. Он первый закурил.
     Повертел в руках зажигалку. "Зиппо" - непонятное слово.
     - Бензиновая, что ли? - разочарованно спросил Митя.
     - Да ладно тебе.
     Суля отобрал у Матвеева зажигалку и сунул в карман пиджака.
     - Так берешь?
     - Андрей... Мне-то надо, конечно, только с бабками сейчас...
     - Да потом отдашь. Мы же свои люди. Так как?
     - Беру, - выдохнул Митя. - А какие?
     - Четвертый, пятый и "Презенс".
     - О, кайф... Беру, точняк - беру.
     - Слушай, - Суля выпустил в потолок тонкую струйку дыма. - А ты этого певца-то знаешь?
     - Которого? Из "Заката", что ли?
     - Да что ты, Митя... Ты же в музыке сечешь. Нет, того, который стихи читал перед этим "Закатом". Как его... Леков, что ли?
     - Конечно знаю, - ответил Митя.
     - Познакомить можешь? Нравится мне, как он это все...
     Суля неопределенно покрутил в воздухе пальцами.
     - Да запросто. Хоть сейчас. Если он уже не нажрался за кулисами.
     - Да хоть и нажрался - большое дело. Я бы тоже сейчас коньячку треснул. Можно вместе. А? Как ты?

***

     В гримерку можно было попасть двумя путями. Коротким и длинным. Короткий, наиболее естественный - это подняться по лесенке на сцену, юркнуть за кулисы и оттуда - прямо по узенькому коридорчику к заветной двери.
     Однако, на сцену всходить было страшновато. На сцене пожинал лавры "Закат". Пожинал настолько неистово и самозабвенно, что приближаться к "Закату" не каждый бы рискнул. Вероятно, эта группа, действительно, обладала таинственными способностями экспортировать свою энергетику как массовому зрителю, так и отдельным личностям, имевшим неосторожность слишком близко подойти к "Закату".
     Вменяемые люди старались к "Закату" не приближаться. С теми, кто случайно оказывался в непосредственной близости от "Заката" в период его творческой эрекции происходили всякие нехорошие вещи. Одних током било, у других карма начинала скручиваться и переставать быть.
     Некоторые везунчики, правда, получали банальные вывихи, ушибы, или легкие сотрясения головного мозга. Некоторые, которым повезло меньше - спинного. Везунчиков, впрочем, было довольно много. Настолько, что в определенный момент в городе образовалось даже какое-то подобие клуба, членами которого являлись пострадавшие от личных встреч с "Закатом".
     Собирались пострадавшие в котлетной на углу проспекта Майорова и улицы Римского-Корсакова, заказывали по паре котлет, доставали из сумок купленный в соседнем гастрономе портвейн и делились друг с другом впечатлениями.
     Было чем делиться. В отличие от глупых и незрелых фанатов, члены импровизированного клуба были людьми серьезными и говорили мало, но по существу.

***

     Кто-то тихо, но с гордостью сообщал товарищам о том, что у него разыгрался простатит, кто-то, краснея от удовольствия, шептал о неожиданном искривление позвоночника и проблемами с симфизом.
     Много собиралось в котлетной на углу Майорова и Римского-Корсакова беззубых, лысых, горбатых, слабовидящих, страдающих пляской Святого Витта, золотушных, трясущихся в приступе собачьей чумки, ритмично рыдающих от гипертрихоза, изгрызенных подагрой и полумертвых, уставших жить, изнемогающих от невыносимой легкости бытия шизофреников, мучающихся помимо этой королевской болезни острым плоскостопием.
     Впрочем, все члены клуба были людьми молодыми и хорошо одетыми, в будущее смотрели с оптимизмом и недуги свои воспринимали как заслуженные и выстраданные награды.
     Митя об этом знал и, может быть, в силу врожденной трусости, старался к "Закату" не приближаться.
     Втянут, закружат и заразят какой-нибудь вычурной пакостью.
     Лечись потом.
     Поэтому и повел он Сулю путем дальним - через оркестровую яму, по винтовой лесенке вниз, в подвальный коридор, вдоль стен которого тянулись всегда по-домашнему теплые трубы непонятного предназначения. Они выходили из одной стены и уходили в другую. Какую субстанцию они перегоняли, что символизировали, в чем было их предназначение не знал никто. Ни сантехники, ни газовщики, ни представители ЖЭКа.
     Трубы эти, как говорил Мите сторож Дома Народного Творчества, в здании которого и базировался Рок-клуб, пребывали здесь еще до постройки, собственно, Дома Народного творчества. Лежали на земле. Теплые на ощупь, обернутые серыми листами асбеста, магнетически-притягательные. А вокруг - НЭП, военный там коммунизм, флаги кумачевые. И вообще, с каждым днем жить становилось все лучше, все веселее.
     И вот от этой-то удали безысходной, от обреченной радости и общей неустроенности, в пылу трудового энтузиазма и выстроили вокруг теплых труб здание невнятного цвета.
     Ну, конечно - мир хижинам - война дворцам.
     Дворцы-то частью поломали. А хижины строить - западло. Да и некогда. Мировой революцией заниматься нужно. Лично лев перманентной революции, Лев Давидович поход возглавить грозится.
     А трубы, теплые, уютные, идущие из пошлого прошлого в безумное будущее, из никуда в никуда - под ногами. Среди битого кирпича. В трубах время журчит. И все о них спотыкаются. И красноармейцы спотыкаются, и недобитые буржуи спотыкаются, и товарищи спотыкаются. Р-раз - и споткнулись.
     Уравнивали загадочные трубы классовую принадлежность граждан.
     И дошел слух о трубах лично до товарища Вавилова.
     Вот, в один прекрасный день, через седмицу после дня рождения Карла Маркса и приехал товарищ Вавилов.
     Походил-походил, споткнулся, за маузер схватился нервно. А потом как рявкнет. Что-то про р-рок. И про клуб.
     Что за р-рок-клуб? А спросить боязно.
     Вот на всякий случай и решили выстроить Дворец Народного Творчества. От греха подальше.
     Лично товарищ Вавилов принимал сдачу объекта. Принял.
     - Трубы-то на месте? - спросил у прораба.
     - А как же, товарищ Вавилов, - вытянулся по струнке прораб Леков. - Целехоньки.
     - Дом-то говно, - сказал товарищ Вавилов, - за дом я вас буду расстреливать и сажать. А вот за трубу - спасибо. За трубы я вас буду награждать, премировать и посылать. Загранкомандировки - Кипр, Анталия, Коста-Брава, Венес-Бич - что хотите просите у Советской Власти. Все дам.
     А прораб Леков стоит, ни жив, ни мертв. Потому что слов таких не знает.
     Что за Коста-Браво, что за Анталия - черт его разберет. Ну, жена есть - Наталья. Я свою Наталью узнаю по талии. Коль широка талия - то моя Наталия.
     - Сто лет еще журчать будут, товарищ Вавилов, - только и нашелся, что сказать прораб Леков.
     "Р-р-рок", - сказал товарищ Вавилов. То есть - по инопланетному, как только он умел. За это его в ЦК и держали, несмотря на все пьянство его забубенное, на дебоширство и половую, а также, политическую распущенность. Закрывали глаза товарищи на то, что Вавилов имеет тройню от афроамериканки Марии Мвала и дети его - Мартин, Лютер и Кинг постоянно по двору Кремля болтаются, лопочут что-то на своем, никому не понятном языке, пристают к туристам и клянчат у них папиросы и жвачку.
     - R-rock, - повторил товарищ Вавилов на своем непонятном наречии. А потом опомнился, посмотрел по сторонам и, на всякий случай перевел на русский: - "Да"! Советской власти. "Да" - дворцам просвещения. "Да"! - перманентной революции.
     С другой стороны, не сам же он в этом виноват. Никто ни в чем ни виноват. За месяц до русско-японской войны в песках под Хорезмом был похищен товарищ (тогда господин) Вавилов инопланетянами. Битых полгода таскался с ними по звездным далям, кругозор расширял. Инопланетяне научили Вавилова пьянству, дебоширству, половой и политической распущенности, а также - своему языку. Ну и объяснили, ху из ху с точки зрения классовой борьбы. Вавилов ничему инопланетян учить не стал. Достали со своими экспериментами.
     ЦК все это прекрасно понимала. И терпела. А куда денешься - страна во враждебном окружении. А с инопланетянами только товарищ Вавилов может договариваться. Понимала ЦК, что без помощи инопланетян не сдюжить стране интервенцию, разруху, нарождающийся социализм и враждебное окружение. От чего-то оказаться пришлось бы. Но ведь жалко - и интервенцию, и разруху, и нарождающийся социализм и враждебное окружение. Оттого и терпела выверты товарища Вавилова, детей его черномазых, Марию Мвалу прости господи, терпела, которая повадилась сидеть у Царь-Пушки и траву целыми днями курить прилюдно, сонно и скучно глядя на охваченный трудовым энтузиазмом Третий Рим.
     А чему удивляться. Вавилов-то - он ЦК за горло держал. Приходил ночью к спальне ЦК, скребся в дверь, когтями пол паркетный царапал, выл страшно, все собаки московские обмирали, шерсть на себе рвал - клочья по утру уборщица часами выметала из кремлевских коридоров и стонал натужно: мол, умираю, открой, ЦК. ЦК терпела-терпела, но потом дверь открывала. И хорошо, ежели один был Вавилов, а не с гопотой своей инопланетной - французы (слово-то какое смешное), немцы, готтентоты, ирокезы и вовсе уже запредельные штатники какие-то. С ними-то Вавилов и пил. И излишествам предавался.
     А ЦК отказать ему не могла. Ибо такое получала удовольствие, когда Вавилов и вся его инопланетная шобла ЦК на постели раскладывали и начинали ей во все места купюры засовывать. Тугие, очень тугие, свернутые в трубочку пачки купюр. Ну и по мелочи, естественно - танки, звездолеты, ядерный меч, ракетный щит. Жвачка та же, папиросы опять-таки.
     В общем, никто, кроме прораба Лекова не слышал, как выругался товарищ Вавилов. Тихонько так выругался, про себя. Но прораб Леков услышал.
     "Smoke", - сказал товарищ Вавилов, вашу on the water".
     "If you want to save your money, fuck yourself, it will be funny", - тихонько прошептал оторопевший прораб Леков, но начальник услышал. Подошел поближе. В глаза посмотрел прорабу Лекову.
     - Who are you, - тихо спросил.
     - I don `t know, - сказал оторопевший прораб.
     - Я так и думал, - разочарованно протянул товарищ Вавилов. - Ничего вы о себе не знаете. В этом весь ужас. Для того революция и понадобилась.
     - Дворец будет, - сказал прораб Леков. - Со сценой. А трубы в подвал упрячем. На сцене представления будут. Борцы будут выступать, фокусники. Престедижитаторы, трансвеститы, эксгибиционисты и терминаторы. Come across my swimming pool, короче.
     - Прор-рок, - похвалил его Вавилов. - В натуре.
     Вынул из кармана Орден Вавилова и на фуфайку прорабскую прицепил. Орден сорвался, упал в канаву и стал тонуть. Он барахтался, хватался краями звезды за скользкие глинистые берега канавы, которая казалась ему огромной, он булькал и хрипел