по ночам снится. Но я - как штык. По ночам работаю, а днем сплю. Днем сны не снятся. Я, Огурец, предел свой увидела. Ты видел предел свой?
     Огурцов отвел глаза.
     - Видел? - требовательно спросила Маркиза.
     - Видел.
     Он вдруг закашлялся и от этого ему неожиданно стало легче. Старик "Хеннеси", мурлыкнув в гортани, уполз обратно в желудок и там затаился в ожидании полной ферментации.
     - А занимаешься-то чем? - чтобы как-то разрушить неожиданно печальную паузу спросил Огурцов.
     - А дизайнер я, - беспечно ответила Маркиза. - Между прочим, модный.
     - Да? - с сомнением посмотрев на бордовое пальтишко спросил Огурцов.
     - А в кайф мне так, оценив его взгляд сказал Маркиза. - В кайф. У меня шмотья дома этого - по углам кучи лежат, в шкаф не лезет. А мне по фигу. И быки на улице не пристают. А то я пару раз вышла цивильно, так не знала, как отбиться. Мимикрия. Знаешь, что я делаю-то?
     - Что?
     - Обложки для всякой попсы московской. Ну, для компактов, для видеокассет... плакаты, шмакаты. Платят - боже ты мой! Сама не понимаю, за что.
     - Ну да, - покачал головой Огурцов. - Я тоже не понимаю. Слушай, а ты есть не хочешь?
     - Есть? Хочу. А что? У тебя бутерброд в кармане заготовленный лежит? Ты заранее знал, что мы встретимся? Взял колбаски, сырику... Вот, думаю, Маркизу встречу, колбаской накормлю.
     - Перестань. Пошли в "Пекин"?
     - Ну. пошли. Каждый платит за себя, или как? У меня бабки есть, могу угостить.
     - Да брось, Маркиза, не выеживайся. Пошли.

***

     Троллейбус был очень старый. Окажись он обычным, то есть, новым, со сверкающими, только что вымытыми в гараже боками, с чистенькой табличкой, на которой аккуратным хорошо читаемым шрифтом обозначен маршрут движения, не сели бы в него ни Огурцов, ни Маркиза. Ходу до "Пекина" было минут пять. Это если с задушевной беседой. Если нога за ногу. А молча - так и вовсе - рукой подать.
     Но чудовище, со скрипом и стонами возникшее из-за спины Маркизы сразу очаровало Огурцова. Если не сказать - загипнотизировало.
     Как это мэр Москвы проглядел, облажался, дал маху, обмишурился, обо... Как, кто, зачем позволил появляться на свежих утренних улицах столицы невероятному средству передвижения?
     Этот троллейбус был асоциален. Это был бомж в счастливой семье московских троллейбусов. Это был опустившийся, обрюзгший, потерявший ум, честь и совесть троллейбус-хмырь.
     Огурцов сразу понял, что троллейбус этот чем-то похож на него. На известного писателя, который никогда в жизни не ходил проторенными путями.
     "Некоторые, - вспомнил Огурцов, - шагают в ногу вместе со всеми... А некоторые, - фраза капитана милиции, с котороым беседовали в молодые годы Огурцов и Полянский, - некоторые гады выбирают окольные дорожки... чтобы не шагать в ногу... чтобы...".
     Он сразу почувствовал симпатию к троллейбусу. Этот, явно, ни с кем и никогда не шагал в ногу. Точнее, не ехал в колесо со своими сверкающими чистыми, после мойки боками, цивильными и представительными транспорноми средствами. Этот, совершенно точно, ездил окольными путями, подбирал бродяг на неведомых и необозначенных табличками остановках, он сворачивал в закоулки, он гулял - гулял, так, как хотелось ему и его водителю. Следы прошлого говорили о многом. Вон - с боку плохо отрихтованная огромная вмятина, говорщая о том, что жизнь тащила его через овраги и буреломы - троллейбус кренился на левую сторону, покачивался, словно с похмелья, скрежетал тихими, невнятными проклятиями и, казалось, что если бы он не держался за провода дистрофичными ручками-рогульками, то тут же завалился бы на бок неопрятной сине-бурой тушей.
     Троллейбус подполз к остановке, на которой стояли Огурец и Маркиза и остановился. Помедлив, но зная, что есть в мире необходимое зло, он попытался раздвинуть вялые шторки дверок-гармошек. Открылась одна - та, что в конце. Две остальные судорожно подергались и застыли в исходном положении.
     Огурец и Маркиза завороженно смотрели на железного выродка. Стояли и смотрели.
     Троллейбус тоже стоял. Кажется, ждал. Во всяком случае, стоял он уже значительно дольше положенного для обычной остановки времени.
     - Пошли? - тихо спросила Маркиза.
     - Пошли, - уверенно скомандовал Огурец.
     Они бросились к задней дверце. Когда Огурцов, оступившись на скособоченной ступеньке схватился рукой за шершавый поручень, его ощутимо дернуло током.
     - Брат! - восхищенно прошептал он.
     В ту же секунду дверца-шторка злорадно зашипев, неожиданно быстро сомкнулась за спиной Огурцова, защемив полу его пиджака.

***

     Мужик смотрел в окно.
     Маркиза и Огурец, несмотря на то, что троллейбус был, за исключением единственного пассажира, пуст, устроились за его спиной. Остальные сиденья не могли таковыми считаться. Где-то не было обивки, где-то она была, но вся в липких, грязных, непонятного происхождения пятнах, а кое-где и сидений-то и вовсе не было.
     Оставалась одна, более или менее приличная лавочка - за уставившимся в окно гегемоном.
     Солнце всходило и лучи его били в лобовое стекло машины. Несмотря на то, что оно было удручающе грязным, мутным и расцарапанным, лучи эти слепили глаза Маркизы и Огурцова. За спиной гегемона, сидящего впереди, спрятаться от солнца не удавалось. Слишком тощей и узкой была его спина, да и покачивалась она из стороны в сторону, делая невозможным использование ее в качестве тента.
     - Пересядем? - спросила Маркиза.
     Огурцов снова не услышал ее вопроса. Он вдруг понял, что это тот самый, именно тот самый троллейбус, который он загнал когда-то на киностудии "Ленфильм" ухарям с провинциальной киностудии. Вместе с Мишей Кошмаром, ныне преуспевающим бизнесменом. Он не мог ошибиться. Ему даже показалось, что он вспомнил четырехзначный номер, наляпанный масляной краской над кабиной водителя. Самого водителя видно не было - его скрывала выцветшая от времени и взглядов пассажиров кустарно отретушированная фотография Владимира Высоцкого.
     - Пересядем? - повторила Маркиза.
     - Ага. Давай. Только куда?
     - А вот, назад. Там тоже, кажется, задницу можно пристроить.
     - Если очень постараться, - хмыкнул Огурец, поднимаясь с лавочки.
     Они пересели на самые последние сиденья. Теперь Садовое кольцо уползало, уползало вихляясь и покачиваясь в такт с нетвердыми и неровными движениями издыхающего средства передвижения.
     Огурцов смотрел в заднее стекло. Уползало Кольцо, уползал "Флажолет", уползала еще одна ночь.
     "А гори оно все огнем, зато Маркизу встретил! Мы же так дружили.".
     Огурец вдруг понял, что "дружили" в прошедшем времени его не устраивает. Они дружат. Они встретились так, словно расстались только вчера. Информации друг о друге не было, ну, последней информации, зато как легко было. Как просто. Давно не испытывал Саша Огурцов ничего похожего. Казалось ему, что и не испытает уже никогда. А вот - на тебе.
     - А ты-то как в Москве? - спросила Маркиза.
     - Я? Ну. у меня тут круто...Я же теперь писатель. Книжка новая вышла, презентация вчера была.
     - Ты? Писатель?
     Маркиза отстранилась и внимательно посмотрела на Огурцова.
     - И что пишешь?
     - Книги, - помрачнев ответил Огурцов. - Прозаик я. Пишу про заек. И про Ленина. Устраивает?
     - Ясно. Достали тебя вопросами. Ладно. Не буду терзать. Дашь почитать чего-нибудь?
     - Конечно.
     "Почитать. Это что же значит, что мы теперь с ней будем видеться? Часто? Или это просто так, треп пустой. Ни к чему не обязывающий. Как вчера на презентации".
     Огурцов вдруг почувствовал, что со временем происходят странные вещи. Вот они едут, говорят, пересаживаются с места на место, а "Пекина" все нет и нет. Пешком бы уже давно дошли. Ну и троллейбус, однако.
     - Сейчас-то откуда пылишь? С чего тошнишь?
     - Да так... В клуб тут один сходил. Музыку послушал.
     - Во "Флажолет", что ли?
     - Ну. Откуда знаешь?
     - Так я же москвичка теперь. Мне это знать положено по чину. Правда, там мои клиенты не выступают. "Флажолет" - не попсовое место. Правильное.
     Пролетарий, сидящий теперь за спинами Маркизы и Огурцова вдруг тяжело закашлялся, заперхал, сплюнул на пол и что-то пробормотал.
     Тяжелая, по-домашнему теплая, как старое ватное одеяло, волна перегара накрыла Маркизу с Огурцом, лишив возможности слышать, разговаривать, перекрыла дыхание.
     - Уф-ф-ф, - выдохнула Маркиза.
     Огурцову показалось, что даже свет утреннего солнца потускнел, здания за окном троллейбуса, машины, несущиеся по Садовому, небо - все приобрело синюшный оттенок. Все острые углы сгладились, все прямые пересеклись, а все кривые расправились, мир потерял устойчивость и перестал подчиняться законам физики.

***

     Старенькая Анна Каренина застыла за столом ресторана "Пекин" с крылышком бекаса во рту.
     Огурец перевел дыхание и понял, что ни в какой "Пекин" они сейчас не пойдут. Пусть там Анна своих бекасов кушает, в тишине и благолепии. У нее еще много дел. Не стоит мешать старушке. Да. в "Пекин" они не пойдут. А пойдут они, или поедут в "Россию". К Огурцу в номер. Вот куда они поедут. А там уж и бекасиков по-нормандски отожрут и манной кашки в столовой для командировочных и черта в ступе - там уж они развернутся. Там уж они оторвутся не по-детски.
     - А что, Маркиза, - втягивая носом остатки перегара, все еще тянущегося с переднего сиденья, начал Огурец. - А что, Маркиза, если нам в "Пекин" не пойти? А что если нам в номера завалиться?
     - В какие еще номера?
     - Ну, не в номера... Ко мне в номер. В "России" я живу. Меня там издатель мой поселил.
     - А там мы пожрем? - строго вопросила Маркиза.
     - Да ты что, москвичка, е-мое... Там все есть. И кабак, и столовая для командировочных.
     - Ну да. Так я и знала. Вы, питерские, все такие. Сэкономить желаете на девушке.
     - Да ни в жисть! Ты чего, Маркиза? Давно ли ты так стала - "Вы, питерские"? Пойдем в кабак, а то... Или в номер возьмем...
     - Лучше в номер.
     - Да, я тоже думаю - лучше в номер. А то достало меня по клубам... По кабакам... Во "Флажолете" этом - представляешь? Ничего съесть не мог. Только пил. Разве это дело?
     - А чего пил-то и не ел? Там же кухня клевая.
     - Музыку слушал, говорю тебе.
     Новая волна перегара спереди, новый взрыв кашля. Огурцов подумал, что букет старика "Хеннеси" с его тонким ароматом никогда не победит, не переломит бодрого, вульгарного, витального запаха крепкого дешевого портвейна. Это все равно что с опусом Куперена выйти супротив "Металлики".
     - Ты знаешь, - заговорил Огурцов. - Я там такое видел... Таких ребят... Они играют... ну, как звери просто. В хорошем смысле. Не скажу - как Боги, но рокеры настоящие. Мы все обломались. Ты вот для попсы рисуешь, я дюдики пишу... Мы сломались. Мы же это все начинали, мы хотели побить эту стену. И сами стали кирпичами. В той же стене. Навозом легли в навозную кучу. А они... Им все по фигу. Они так чешут, давно такого не слышал. Я, знаешь, уже и дома музыку почти перестал слушать. А эти парни - они меня просто перевернули. Вот, Леков, не дожил, собака, он-то умел, он мог, но - все в бухло ушло. Все! Что бы он им сказал, этим ребятам? Что портвейн для человека больше значит, чем музыка? Понтанулся бы просто... И все. А они пашут. А мы что играли? Русский рок? Так они знаешь как его называют? Говнорок. И правильно. Так и нужно... А с Лековым... ты знаешь, мы дружили с ним. Насколько вообще было возможно с ним дружить. И о мертвых плохо не говорят, да. Но меня все равно зло берет. Человеку было дано такое, такое, чего даже у этих ребят молодых нет. А он... А, что говорить. Пошли, выходим. Тачку возьмем до "России".
     Троллейбус забился в очередном пароксизме осознания работы, как необходимого зла и приступил к торможению. Дело это было для него не простое. Заскрипев всеми своими железными членами, затрясшись от отвращения к обязательному графику он начал замедлять ход дергаясь и даже, кажется, потея.
     Огурец встал, его качнуло и он снова рухнул на сиденье рядом с Маркизой.
     - Козлы дешевые! - раздался за его спиной сиплый пропитой голос. - Козлы вонючие!
     - Чего? - успел спросить Огурцов, но тут его прошила очередь такого четкого, отборного, крепкого как фасоль мата, что говорить дальше он уже не мог. Только слушал со злобой, постепенно переходящей в восхищение.
     - ............................................................................................................................................................................................................................................................... мудила грешный? В "Россию" ползете, плесень?

***

     - Ешкин корень! - вдруг прошептала Маркиза. - Не может быть!..
     - Ты чего? - не понял Огурец. И осекся.
     Маркиза открыв рот смотрела на гегемона.
     Огурец снова хотел вскочить, но ему не дали. Грязная лапа с силой надавила на плечо.
     - Сами значит жрать... - В сиплом голосе слышалась ирония вперемешку с издевкой.
     Огурец вырвался из под лапы. Вскочил. Повернулся и...
     .Пролетарий был небрит и грязен. Одетый в дешевую китайскую нейлоновую куртку. Лысый. Землистого цвета отечным лицом и мешками под глазами.
     - Васька... - не проговорила - выдохнула Маркиза.
     - Хераська, - осклабился гегемон, обнажив остатки зубов. - Вы куда без меня, твари дешевые собрались? Пить?
     И вдруг испитая харя на глазах начала меняться, трансформироваться, проходя через множество образов, знакомых и незнакомых, пока не утвердилась в неповторимо наглой роже Васьки Лекова. Такой, какой она у него всегда делалась при волшебных звуках слова "пить".
     - Так тебя же убили? - растерянно протянул Огурец. - Слушай, а ты так на Славика похож..
     - На какого еще Славика? А, на грузчика этого... Да ладно вам.
     - Да ты же мертв, - уверенно сказала Маркиза. - Что ты нам тут мозги паришь?! Я таких глюков на своем веку перевидала...
     - Да? - изумленно воззрился на свои стоптанные ботинки Леков. - Оч-чень может быть. Москва такой город. - Он сделал рукой неопределенный жест. - Опасный! Тут каждый день кого-то убивают. Так что ничего удивительного. Так пить-то поедем? Или про козлов сопливых будем лясы точить? У вас чего пить?
     - Погоди, - Огурец сделал движение рукой, будто стараясь отмахнуться от невероятного видения. - Ты чего поделываешь-то?
     Спросил первое, что пришло на ум.
     Леков громко рыгнул.
     - Живу. - Он сгреб Огурца и Маркизу за шеи И, пригнув их головы к своей, просипел, обдавая их перегаром: - Давно живу. Все вас уродов поджидая. Так мы едем в деревню Большие Бабки?
     - Пошел ты НА.., - разом, не сговариваясь, ответили Маркиза и Огурец.

***

     Тени долгой ночи вынуждают бежать
     Безысходность приводит к решительным мерам
     Где тот угол, в котором ждут
     В какой комнате заполночь не заперты двери
     Угадайте, кого мы поставим сегодня примером
     Кто хозяин квартиры где нас ждут и на запах,
     Собираются те, кто пока что не верит
     Это Мастер Краев -
     Великий магистр трофейного Ордена Лени
     Мастер Краев -
     Повелитель станков, фрезою терзающих сталь
     Представитель слюною забрызгавших все поколение
     Отказавшийся встать на ступень чуть выше
     Ступени для тех, кто устал
     Мастер Краев
     Не бойтесь бунта - вы вечный король опозданий
     Мастер Краев
     Заклинатель Зеленого Змия и гровер души
     Искусавший все локти в попытке постичь мироздание
     Стоически мечущий мятые стрелы
     В субстанции тех кто спешит
     Отрастивший свой хайр когда поздно всходить
     В полукруг колоннады
     Но все же чуждый наживы и алчущий легкой любви
     Отвечайте своим знаменитым, торжественным, мудрым
     "ТАК НАДО"
     Тем кто в миг самомненья пустого пытается ставить
     Вам это на вид
     Мастер Краев
     Достававший нам запах с возвышенных гор Гималаев
     Мастер Краев
     Подаривший нам право на пост
     В нашем пьяном приходе
     Постарайтесь догрызть свою кость никого не облаяв
     Добродушно примите прощальный парад
     Тех кто так безвозвратно уходит
     Воистину
     Мастер Краев
     Весь мир - повторение творения старых мелодий
     Их хриплый крик - укоризна скрижалям вранья
     Интенсивность красного в почве - признак бесплодия
     На посевах разумного, доброго, вечного
     Черным ковром спорынья - собирай ее
     Мастер Краев
     Чтоб отчетливей стали на лицах следы вырождения
     Мастер Краев
     Это круче, чем в полночь уйти по траве
     Мы уйдем, мы устали, мы просим у Вас снисхождения
     Если каждому нечем уже дорожить,
     То пожалуйста Вы покажите как жить
     Ожидая по-прежнему тех, кто пока что не верит.

***

     - Вахтанг, тормозни здесь.
     - Здесь, Владимир Владимирович?
     Вавилов промолчал. Сказано - "здесь", значит - "здесь".
     - За остановкой? - все-таки уточнил Вахтанг.
     - Да, - сквозь зубы прошипел Вавилов. - За остановкой. И троллейбус обгони
     - Во, машины ездят, да, по городу, - дежурно заговорил Вахтанг. - Это же надо...
     Вавилов молчал. Троллейбус. Сколько же лет он не ездил на троллейбусе? На вертолете в офис летал - это было. И обратно. Дорогое удовольствие. А что делать? Жизнь - она дороже любых денег. Эх, было времечко... Москва - не Москва, милиция - не милиция, а знал Вавилов, что стоит его "БМВ" выехать из гаража - разметут в куски. Хоть там и охрана и менты - один черт. Против лома нет приема. А уж против гранатомета "Муха" и пары - тройки автоматчиков - снайперов на крышах - и подавно. Так что приходилось разоряться на вертолет. Благо, власти разрешили. Хм... Еще бы не разрешили. Сколько для них сделал тогда Вавилов, именно в этот, вертолетный период. Конечно разрешили. Вот и летал над Первопрестольной - утром на работу, вечером - с работы....
     - Вот здесь, - бросил Вавилов.
     - Вы, Владимир Владимирович, сами, что ли..,- начал было Вахтанг, но Вавилов оборвал его:
     - Свободен.
     - Понял, - ответил понятливый водитель и нажал на педаль газа не глядя в правое зеркало. Если шеф не поручил приглядывать - лучше не приглядывать. Себе дороже. Шеф - он такой. Приедешь завтра за ним, а он и спросит - чего, мол, ты, Вахтанг, в зеркало не меня смотрел? А? И глаза прищурит. Нехорошо так прищурит. Он умеет, шеф, глаза делать правильные. Ушлый он, шеф, ох, ушлый. И как только замечает все? Потому, видно, и крутой. Потому и крутой, что все замечает. Но, на всякий случай, лучше пока хотя бы троллейбус в поле зрения держать. Мало ли что с шефом случится? Где потом такую работу найдешь?
     Шеф постоял перед негостеприимно раздвинувшейся гармошкой дверцы. Троллейбус не двигался с места. Шеф, зная, что стоит только притронуться к поручню, то его наверняка ударит током, легко вспрыгнул на ступеньки короткой лесенки не касаясь внутренностей железного чудовища.
     Вот салон. В салоне трое. Обычные московские уроды. Бомж, вокзальная шлюха и мужик, явно из клуба какого-то бредущий и, к гадалке ходить не надо, эти двое его сейчас раскручивают. А у мужика, явно, бабки есть. Ну, то есть, эти, ИХ бабки. Мелочуга. Обнимаются. Знаем, знаем, сейчас из карманов все вытянут у мужика и отвалят. Обнимаются. Ха-ха.
     - Ни чего себе, пассажир пошел, - сказала шлюха.
     - Во, точно! - бомж повернул голову и Вавилов увидел его удивительно молодые глаза. Бомж. Куртка. Штаны. Вонь. А глаза - нарисованные. Не может быть у бомжа таких глаз. Не бывает. Слишком много наглости. Слишком много...
     Вавилов сам не мог сформулировать - чего же там такого много. Уверенности? Нет. Уверенности хватает у любого ларечного продавца. Здесь что-то другое. Наглости? Да, наглость... Но какая-то не такая наглость, непривычная. Или...
     Господи! Почему же с таким взглядом этот мудак не пошел до конца. С такими глазами нужно деньги зарабатывать. С такими глазами политику делают. Все имиджмейкеры умерли бы от таких глаз. А вот - Россия. Таланты пропадают. Жаль. Печально.
     - Чег