Сашу Царева обступил желтоватый тусклый свет, неясное мелькание лиц, краснеющие над стойкой автоматы-кофеварки. И запах.
     Говорят, именно запахи острее всего будят в человеке воспоминания.
     Будят - не то слово. Слишком слабое. Все шесть - или сколько их там у человека - чувств воспряли разом, пробужденные этим густым духом, почти вонью, пережаренного кофе "плантейшн". И еще примешивался неуловимый и не воспроизводимый потом нигде запах, застрявший в волосах и свитерах собравшихся. Сладковатый - анаши, кисловатый - старого пота.
     И все это был "Сайгон".
     Царев был дома. Среди своих.
     И мгновенно окунулся в атмосферу полной свободы духа, ради которой, собственно, и ездил сюда все годы.
     Вынырнул Витя-Колесо, вычленив Царева взглядом. Заговорил утробно-трепещущим голосом:
     - С-с-слушай, м-мужик... д-д-д...д-добавь на коф...фе. Н-не хв-ватает...
     Царев развел руками.
     - Нету у меня. Самому бы кто добавил.
     Витя понимающе закивал и куда-то унырнул.
     Блин, неужели действительно так и не выпьет здесь кофе? Ведь это - в последний раз! В самый последний! В пост-последний!
     Кругом тусовались. Аборигенов в толпе было немного - процентов десять от силы. Дремучие хиппи. Остальные в "Сайгоне" были посетители. Гости. Так называемые "приличные люди", интеллигентские мальчики и девочки, которым почему-то вольно дышалось только здесь. И совсем уже спившиеся персонажи. Но случайных людей здесь не водилось. Или почти не водилось.
     Полутемные зеркала в торце зала отражали собравшихся, умножая их число вдвое. До какого-то года этих зеркал на было. на их месте находились ниши, где тоже сидели. Потом "Сайгон" на какое-то время закрывали. Делали косметический ремонт. Этот ремонт воспринимался городом очень болезненно. Видели в нем происки партии и правительства в лице близлежащего райкома. Знали бы, что их ждет через несколько лет! Но они не знают. Их счастье.
     Одно время после косметического ремонта в "Сайгоне" не было кофе. Якобы в городе дефицит этого продукта. Якобы кофеварки сломались. Или еще что-то малоубедительное. Предлагали чай.
     Брали семерной чай - издевательски. Мол, пожалуйста, чашку кипятку и семь пакетиков заварки. Спасибо.
     С этим пытались бороться, наливая прохладную воду, чтобы чай хуже заваривался. Чайная эпопея продержалась не долее месяца, хотя оставила болезненную зарубку в памяти. Потом то ли сдались, то ли смилостивились - вернули в "Сайгон" кофе.
     После того достопамятного косметического ремонта и появились зеркала...
     Кругом велись длинные мутные разговоры, безнадежно затуманивая и без того не отягощенные ясностью мозги. Рядом с Царевым кто-то пытался выяснить у кого-то судьбу какой-то Кэт. В беседу вступило еще несколько пиплов. Нить разговора была потеряна почти мгновенно. Даже Цареву, которому сейчас наплевать было на всех этих Кэт, через три минуты стало очевидно, что пиплы имеют в виду по крайней мере четырех девиц по имени Кэт. Судьбы и похождения этих Кэт в разговоре причудливо переплелись. Так, Кэт из Ухты однозначно не могла совершать подвиги, явно позаимствованные из биографии той Кэт, что тусовалась в Москве и была обрита наголо в КПЗ, причем злобные менты сперва поджигали ей хайр зажигалками, а потом уже брили электробритвой. Так и не разобравшись, о какой из Кэт, собственно, речь, пиплы плавно перетекли на совершенно иную тему.
     Кругом звучали неспешные диалоги:
     - Слушай, ты откуда?
     - Из Лиепаи.
     - А... Ты знаешь Серегу... Боба?
     - А как он выглядит?
     - Волосы светлые, бородка жиденькая такая... Он из Киева.
     - А... Знаю конечно.
     - Он опять в психушке.
     - А... Слушай, ты знаешь Томми из Краснодара?
     - А как он выглядит?
     ...Крошечная, очень беременная девица в феньках до локтей бойко поедала чахлый бутерброд и не без иронии рассказывала о потугах Фрэнка создать рок-группу. Мол, она уже перевела для него с английского очень классные тексты. И усилитель купили. На шкафу лежит, большой, как слон...
     ...И словно въяве видел Царев эту комнату, где стоит этот шкаф, - какую-то нору в коммуналке где-нибудь на Загородном или Рубинштейна, эти голые стены в засаленных обоях, исписанные по-русски и по-английски, но больше по-английски, эту вечно голодную тощую кошку, грязноватый матрас на полу вместо постели... И полное отсутствие какой-либо жизни. Принципиальная и исчерпывающая нежизнеспособность.
     ..."Ой, пойдем, пойдем, пока вон тот человек к нам не привязался. Вон тот, видишь? Я его... побаиваюсь. Знаешь, он недавно решил, что он - Иисус Христос. Пришел в церковь во время службы и говорит: спокойно, мол, батюшка, все в порядке - Я пришел..."
     - А тебя как зовут?
     - Дима... А в последнее время... (застенчивая улыбка) ...стали звать Тимом...

***

     По соседству беседовали об ином. Человек, обличьем диковатый и удивительно похожий на древнего германского варвара, захлебываясь слюной и словами, талдычил, что вообще-то он собирается на Тибет. Через Киргизию. Сразу нашел трех попутчиков. Причем один из них на Тибете уже был...
     - ...Слушай, пойдем домой. Мне что-то холодно.
     - Чего тебе холодно?
     - Да я джинсы постирал и сразу надел.
     - А зачем ты их постирал?..
     - ...Имя Господа Моего славить дай мне голос!
     - Это ты сочинил?..
     - Эй, чувачок!
     Царев, завороженно слушавший эту дикую симфонию, не сразу сообразил, что обращаются к нему.
     - Эй!
     Его легонько дернули за рукав. Он обернулся. Перед ним стояла тощая девица с лихорадочно блестящими глазами. Голенастая. В вылинявших джинсах и необъятном свитере неопределенного оттенка. У нее были длинные светлые секущиеся волосы.
     И тут он ее узнал.
     - Маркиза?
     Она замешкалась. Опустила руку. Склонила голову набок, прищурилась.
     - Вообще-то меня Херонка зовут, - резковато проговорила она. - Слушай, а откуда я тебя знаю? - И уже деловито осведомилась: - Слушай, ты Джулиана знаешь?
     Царев покачал головой. Это ни в малейшей степени не обескуражило Маркизу-Херонку.
     - Может, ты Джона знаешь? Только не того, что в Москве, а нашего. С Загородного. Ну, у него еще Шэннон гитару брал, правда, плохую, за шестнадцать рублей, и струны на ней ножницами обрезал по пьяни. Не знаешь Джона?
     Царев понимал, что может сейчас запросто сознаться в знакомстве с Джоном и наврать про этого Джона с три короба, и все это вранье будет проглочено, переварено и усвоено Великой Аморфной Массой "Сайгона", все это разойдется по бесконечным тусовкам и сделается частью Великой Легенды, и припишется множеству Джонов, умножая их бессмысленную славу.
     Однако Цареву не хотелось ничего врать Маркизе. Не знал он никакого Джона. И Шэннона не знал. И Джулиана - тоже.
     - А Ваську знаешь?
     - Это который Леков? - сказал Царев. - Знаю. - Ему вдруг сделалось грустно.
     - Во! - ужасно обрадовалась Маркиза. - Слушай, а ты "Кобелиную любовь" слышал?
     - Нет... Слушай, мать. Угости кофейком.
     Маркиза нахмурилась.
     - Идем.
     И деловито протолкалась к одному из столиков. Приткнула Царева.
     Ушла. Вернулась. Принесла кофе. Сахар в голубеньких аэрофлотовских упаковках. Сигизмунд положил себе один кусочек, Маркизе досталось три.
     Маркиза рядом тарахтела, мало интересуясь, слушают ее или нет.
     Царев поглядывал на нее, поглядывал на остальных...
     Теперь Царев знал, что все они - кто доживет до тридцати, до сорока - неудачники. Возможно, они и сами - осознанно или нет - программировали свою жизнь как полный социальный крах.
     Здесь, в "Сайгоне", который мнился им пупом земли, и был корень глобальной неудачливости целого поколения. Здесь угнеталось тело ради бессмертного духа, здесь плоть была жалка и неприглядна, а поэзия и музыка царили безраздельно. Битлз. Рок-клуб. "Кобелиная любовь", в конце концов.
     И неостановимо, со страшной закономерностью это принципиальное угнетение тела ради духа вело к полному краху - как тела, так и духа.
     А пройдет еще лет десять - и настанет эпоха настоящих европейских унитазов.
     - ...Ты что смурной такой? - донесся до Царева голос Маркизы. - Пошли лучше покурим. Слушай, у тебя курить есть?
     - Курить есть.
     Они вышли на Владимирский. Уже совсем стемнело. Мимо грохотали трамваи.
     Маркиза зорко бросила взгляд направо, налево, знакомых не приметила, полузнакомых отшила вежливо, но решительно.
     - Что ты куришь-то?
     Царев, обнищав, перешел на "Даллас".
     - Ну ты крут! Ты че, мажор?
     - Нет.
     Маркиза затянулась, поморщилась. Посмотрела на Царева.
     - "Родопи"-то лучше.
     - Лучше, - согласился Царев. И вспомнив, снял с шеи забавную феньку. - Держи.
     - Ты это правда? Я думала, ты шутишь.
     - Какие тут шутки. Владей. Она тебе удачу принесет. Мужа крутого по фамилии... Вавилов. И будет он, муж твой, царем земли и всех окрестностей ея. И даст он тебе...
     Маркиза-Херонка засмеялась.
     - Даст он тебе, - повторил Царев.
     - Да я сама такому крутому дам, чего уж.., - отозвалась Маркиза.
     После сайгоновского кофе Цареву вдруг показалось, что мир наполнился звуками и запахами. Их было так много, что воздух сгустился.
     И вдруг от короткого замыкания вспыхнули троллейбусные провода. Прохожие сразу шарахнулись к стенам домов. Царев обнял Маркизу-Херонку за плечи, и они вместе прижались к боку "Сайгона".
     Сейчас Царев был счастлив. Над головой горели провода, бесконечно тек в обе стороны вечерний Невский, и впервые за много лет Сигизмунд никуда не торопился. Он был никто в этом времени. Его нигде не ждали. Его здесь вообще не было.
     Он стоял среди хипья, чувствуя лопатками стену. Просто стоял и ждал, когда приедет аварийная служба и избавит его от опасности погибнуть от того, что на него, пылая, обрушится небо.
     И "Сайгон", как корабль с горящим такелажем, плыл по Невскому медленно, тяжело и неуклонно.
     На прощание Маркиза поцеловала странного мажора, сказала "увидимся" и нырнула обратно в чрево "Сайгона". Царев пробормотал, поглядев ей в спину:
     - Увидимся, увидимся...
     И перешел Невский. В кулаке он сжимал десять копеек, которые Аська сунула ему, чтобы он, бедненький, мог доехать до дома.
     Ехать домой Цареву было не нужно. Ему нужно было на дачу. Воздухом подышать. С соседкой побалагурить. Папироску выкурить.
     Оглянулся. Чтобы на "Сайгон" еще разик взглянуть.
     На углу Владимирского и Невского стоял чистенький, в розовых тонах, совсем европейского вида дом. Швейцар у входа. Сверкающие витрины. За витринами - унитазы.
     Царев закрыл глаза. Открыл. Нет, все в порядке. Маркиза сидит на приступочке, рядом с ней - народ прихиппованный тусуется. Все в порядке.
     Царев повернулся и пошел к Московскому вокзалу. В город со своей дачи он уже не вернулся. Как и предполагал.

***

     Несколько алюминиевых трубок. Прорезиненное днище. Узкое и неудобной пластмассовое седалище. Одно-единственное весло.
     Лео с Маркизой медленно плыли сквозь ночь. Конец августа. В это время года в Питере почему-то всегда пахнет дымком, к которому примешивается запах палой листвы.
     - Васьки что-то не видно не слышно.
     - Так позвони ему.
     - Там Стадникова.
     Изломившись невероятным иероглифом Маркиза запрокинула голову и теперь смотрела в небо.
     Лео всегда удивляла ее способность комфортно устраиваться в минимуме пространства.
     - Так тебе-то что?
     - Не хочу... Слушая, а что это за звезда там?
     - Где?
     - А вон, яркая такая. Прямо над нами.
     - Полярная, наверное. - Лео брякнул первое, что пришло на ум.
     - Думаешь?.. Там катер впереди.
     - Слышу. Успеем.
     - Вот хреновина какая-то торчит. Давай здесь.
     Лео обернулся через плечо. Краем глаза успел увидеть приближающийся конец трубы, торчащий из гранитной кладки. Ухватился за него, удерживая посудину у стены. Вокруг тихо поплескивала вода. Пахло болотом.
     Уже с час Лео с Маркизой неспешно продвигались сквозь темноту августовской ночи по нечистым водам канала к Большой Воде, то и дело прижимаясь к набережной и пропуская бесчисленные прогулочные суденышки.
     Вот и теперь мимо прошел, едва не задев бортом, катер. Нарочно в стенку втерли, суки. Здоровенный облом в светлой футболке крикнул Маркизе:
     - Давай к нам, подруга. А то потопнешь в этой посудине!
     Маркиза даже не пошевелилась. Клала она на все. Всегда клала. Делала, что хотела.
     - А мне вчера на картах гадали, на Таро, - голос Маркизы в последнее время изменился, стал ломким, с причудливо скачущими интонациями. - Там тоже "Звезда" была, в раскладе.
     - А что она означает?
     - Луч света в темном царстве. - Маркиза расхохоталась своим всегдашним надрывным и визгливым смехом. - Гляди, гондон плывет. Ой, а вон еще один! Ешкин корень, да мы с тобой в гондонное царство заплыли. И сами как два штопанных гондона. На невдолбенной посудине.
     - Ничего, до Невы уже недалеко...К гадалке что ли ходила?
     - Ну. Правду-матку, блин, слушать.
     Смех у Маркизы всегда был надрывным. Особенно по пьяни. Когда Лео впервые его услышал, смех этот неприятно резанул по ушам. а потом как-то ничего, привык, перестал замечать. А теперь вот снова начал.
     - А посудина и впрямь улетная. Как только Костя-Зверь на ней ходил?
     - А молодой был.
     Маркиза, изловчившись, перегнулась через борт. Смотрела на черную маслянистую поверхность.
     Посудина и в самом деле была, что надо. Шедевр совкового судостроения. Называлась каяк. Костя-Зверь ее так и окрестил: "Каяк по имени "Каюк". Однако же ходил на ней на Ладогу, на острова. Неделями там в одиночестве сидел.
     Как давно это было!
     Спился Костя, что называется, в одночасье. Никто так и не понял: с чего. Сам Костя объяснял это так: человек управляется своими снами. А более в подробности не вдавался. А раньше самым праведным из всех был - голодовки, чистки, "Бхагавадгиты" разные.
     К Косте они с Маркизой ввалились сегодня поздно вечером. В загаженном, темном, похожем на пещеру обиталище Кости, помимо хозяина сидело трое каких-то ханыг. Сам Костя-Зверь уже мало что соображал. Настойчиво звал посидеть-попить, былое вспомнить. Когда Лео отказался, обиделся, чуть в драку не полез. Он когда нажрется, буйным делается. Однако же "Каюк" дал, не пожлобился.
     Собирали "Каюк" прямо на ступеньках набережной. За каналом золотился подсвеченными куполами Никольский собор.
     Идея совершить это странное ночное плавание принадлежала Лео. А что еще он мог предложить Маркизе? Ту всегда странно тянуло к воде. И страхи ее заключались в воде. В глубокой воде.
     Был период, Маркиза разжилась видеомагнитофоном и днями напролет крутила разные ужастики с чудищами, поднимающимися из бездны. Сама над собой смеялась, но смотрела, ежась от страха. А в самый последний момент нажимала на "стоп".
     А потом пришла "кислота". "Ой, Лео, ты только врубись, клево как: воздух твердый, вязкий, а деревья мягкие. И я сквозь воздух продавливаюсь к берегу, сажусь в байдарку и плыву. А рядом монстр всплывает, огромный-преогромный. На Несси похожий. Только я вдруг вижу, не злобный он ни хера, а просто играть хочет..."
     "Кислота" растворила страх Маркизы перед глубокой водой. Но, вместе со страхом, исчезла и сама Маркиза - прежняя, солнечная.
     Мимо потянулись воняющие мочой ступеньки, спускающиеся к воде от Сенной площади.
     - Слышь, Лео. - Маркиза рывком села. - А давай к Огурцу заплывем.
     - Не получится, - Лео покачал головой. - Там причалится негде.
     - Жаль, - протянула Маркиза с непонятной интонацией. А потом вдруг встрепенулась: - Хохму хочешь?
     - Давай, - согласился Лео.
     - Мне Димка-Дохлый рассказывал. Прикалывался круто. Они с кем-то вон там стояли, она махнула рукой в сторону набережной. - Стояли, пиво сосали. А лето было жарко, от канала воняет, бомжи вокруг обоссанные пасутся. Из ларька Леков магнитофонный орет, тоску нагоняет. И тут - бабах! Хмырь какой-то, прилично одетый к воде прет, на ходу джинсы стягивает. Телке своей их сунул, а сам с разлету в говнище да в тину шасть! На спину перевернулся, прется как слон, отфыркивается. А на фоне футболки - он в белой футболке был - окурки плывут да говно всякое. Дима с корешом аж прибалдели! Все думают, растворится мужик к хренам. А ему хоть бы хер. Поплавал, да и вылез... Знатная панкуха, да?
     Лео неопределенно пожал плечами.
     - Дохлый говорит, чуть не сблевал тогда от этого зрелища. Он же чистоплюй, хоть и под говнюка косит.
     - Как он там? - спросил Лео.
     - Да как все. Я его давно не видела. Вроде живой пока... Слышь Лео, - Маркиза неотрывно смотрела ему в глаза тяжелым взглядом. - А не слабо вам меня сюда, а канал...
     - Кому это нам?
     - Не выеживайся. Тебе, Никите - всей тусне.
     - Не гони волну, - нарочито бодро отозвался Лео. - Чего раньше времени паникуешь. Ничего неизвестно пока.
     - А какая разница? - Маркиза потянулась. - Я здесь задерживаться не собираюсь. Это вам тут гнить. Мне такого не надо... Сигаретку дай.
     Лео протянул ей пачку.
     Какое-то время плыли молча. Наконец, Лео нарушил молчание:
     - Ты с Васькой-то когда в последний раз виделась.
     - Давно. С полгода, наверное. Он тогда ко мне посреди ночи завалился, на сутки потом завис.
     Между Васькой Лековым и Маркизой была какая-то необъяснимая мистическая связь. Не виделись они порой годами. Потом неожиданно Васька объявлялся у Маркизы. Почему-то всегда по ночам. Или же Маркиза вдруг начинала тревожиться, места себе не находила, обзванивала все вписки, пока Васька не обнаруживался в каком-нибудь гадюшнике. Тогда Маркиза успокаивалась.
     Домой она ему не звонила никогда, хотя со Стадниковой они были давнишними подругами и вроде бы никогда не ссорились.
     - Он в Питере сейчас? Или гастролирует?
     - А кто его знает. Тебе-то что?!.. Ладно, Лео, не злись. Я не хотела.
     И снова в невозможном изгибе Маркиза простерлась на корме.
     Что и говорить, гибкость у Маркизы всегда была потрясающая. От природы.

***

     Однажды, давным-давно, - еще при Горби это было, сидели они с Лео и пили на пару. Потом Маркиза вдруг пошла шариться по книжным полкам. И выволокла здоровенный талмуд по хатха-йоге. Полистала, попросила перевести (книга была на английском). А потом внимательно посмотрела на Лео.
     - Сколько их там?
     - Чего "сколько"?
     - Да поз этих?
     - Асан-то? Много. Сто восемь, кажется.
     - И ты чего, все их можешь?
     - Нет, - честно сказал тогда Лео. А потом добавил: - Все и не нужны.
     - Как это не нужны?
     - Да вот так.
     - Слушай, Лео, - в зеленых, раскосых от портвейна глазах у Маркизы плясали бесенята, - а давай забьемся.
     - На что?
     - Хочешь, я прямо все сейчас сделаю.
     - Хрена ты лысого сделаешь. Пей лучше. Тут знаешь какая растяжка нужна.
     - На три литра спиртяги забьемся? Только, чур, настоящего, медицинского.
     - Зачем тебе спиртяга?
     - Тебе-то что? Нужна.
     - А облажаешься?
     - Ну тогда... Да ладно, не придуривайся. Знаешь ведь, что не кину.
     - З-забьемся, - сказал тогда пьяный Лео.
     - Тогда книжку эту передо мной держи. И это... Если я "Агдам" не удержу - не обессудь... Я уж прямо на ковер, лады?
     - Не-е, - Лео неверным движением погрозил ей пальцем. - Если не удержишь, поллитра в минус.
     Маркиза тогда выполнила ВСЕ асаны. И "Агдам" удержала. А напоследок сказала:
     - Говно твоя йога.

***

     - Кстати, Маркиза, - Лео поелозил задом на неудобной скамье - Помнишь, как ты на "слабо" асаны гнула?
     - Ага, - засмеялась Маркиза.
     - А на кой тебе тогда спирт-то понадобился?
     - Да Огурца подпоить. Ну, и для прочего.
     - А на фига Огурца-то поить было.
     - А иначе на крышу его было не заманить. У него же высотобоязнь. А я очень хотела с ним по крышам полазить.
     - И что, полазили?
     - Полазили, - Маркиза вдруг разом погрустнела. - Смотри, там еще один катер прет...
     Каяк закачало на волнах, шваркая пр