вой покой охранять не будет - никакие парни в черных пиджаках с рациями в карманах, как на петербургских балах - здесь ты сам себе охрана. И не только себе. Говорят, что всей России. Кто это говорит? Тоже, в черных пиджаках. Только на секьюрити не похожи. Толстые все, отьетые. "Россию", говорят, спасем. И каждый, ведь, знает - как. И все у них так просто. Один говорит - за год, другой, посерьезней лицом - за три. Вот и иду, поручик Огурцов, двадцать три года, из хорошей семьи, холост, прописан, не выезжал, не был, не привлекался...
     Два опасных места уже миновали. На последним на прошлой неделе казаков постреляли. Все как водится. А через несколько дней головы возле штаба нашли. Выставили на обочине, сволочи.
     War is over. Война окончена.
     Какое, на хрен, она окончена. Здесь она перманентна. Здесь просто иначе не бывает.
     Генерал Ермолов тут давеча приезжал. Поздравлял с окончанием военных действий. Осталось, мол, ерунда. Зачистки. А там и заживем славно.
     Вот за этим леском поселок. Считай, пришли. Маленький поселок - десяток домишек. Иди поручик Огрурцов, зачищай сотоварищи.
     А в Петербурге сегодня праздник. День независимости, шутка сказать. Балы, приемы.
     Тут довелось туда позвонить. Говорят, Стинг приезжает. В Павловске в вокзале играть будет. Вроде по приглашению великого князя приезжает, Владимира Владимировича Вавилова.
     Ну что, входим в лесок. Ребята только что вернулись, вроде чисто.
     Да и лесок-то - одно название. Три с половиной дерева.
     Грохнуло справа, со скал. Упал. Слева - автоматная трескотня. Где же они там прятались, в этом леске. Три с половиной ведь дерева. Вот ведь, мать его так!
     Подкатился сержант, укрылся за валуном. Начал бить короткими по скалам.
     - Вон там, они, в расщелине, - прохрипел он Огурцову. - Ах, бляди!
     Огурцов лихорадочно соображал. Вон там, хорошее место. Сменить позицию и...
     - Куда, поручик?! - заорал сержант, когда Огурцов резко вскочил на ноги и, пригибаясь, бросился к намеченной им позиции.
     Всего-то метров семь.
     Сержант Михалков, в прошлом и сам был неплохим брейк-дансером. Поэтому он невольно оценил изящество и законченность "волны", которая прошла по телу поручика Огурцова - от колен к шее, с широкой амплитудой.
     Несколько лет назад брейк победно прошествовал по салонам обеих столиц. А теперь вот и до здешних мест добрался. В другой только ипостаси.
     Сержант Михалков вставил запасной рожок.

***

     Я всегда опасался писать о нем. И не только потому, что в теме есть привкус вульгарности.
     Э. Радзинский. "Распутин".

     Опаздывать на работу было для Лео делом принципа. Но - только утром, в первую смену. Необходимость раннего пробуждения любящий вволю поспать Лео рассматривал, как вопиюще наглое покушение на собственную свободу. Нестись во весь опор, давясь в переполненном транспорте и потея, лишь для того, чтобы пересечь проходную до того, как стрелка на циферблате успеет пересечь некую абстрактную отметку? Маразм! Бред!
     Однако опаздывать следовало с умом. Прошедший науку опаздывания от "а" до "я" Лео твердо знал: опаздывать следует цинично. Дурак тот, кто пытается пересечь проходную через пять минут, после начала рабочего дня, помеченного цветной полосой в пропуске: зеленой, красной или желтой. Зеленая полоса сулила свободу - ходи, когда хочешь. У самого Лео "аусвайс" пересекала желтая полоса: рабочий день с восьми до пяти. А красная полоса была в пропусках у работяг - они вставали к станкам с семи.
     Впрочем, хрена лысого они вставали. Разве что трое-четверо передовиков да старперы. Все остальные начинали день с обстоятельного часового перекура.
     Для себя Лео сам определил момент прохождения вертушки: восемь часов двадцать минут. И неукоснительно придерживался этого правила.
     Система способна пересилить все, что угодно. И - несколько хитрых приемчиков. Преисполнись ненавистью к миру, в котором ты живешь. Накопи в себе лютую злобу, пока невыспавшийся стоишь зажатый в неспешно ползущем автобусе среди таких же, как ты, осатаневших бедолаг. Накопи в себе эту злобу, собери всю грязь этого бездарного мира, а потом, на последнем участке, на тех двухстах метрах, что отделяют остановку от проходной, начни выпускать это из себя. И, как писал советский классик: "злой Ча не заметит тебя".
     Этому приему научил Лео один олдовый из Москвы, который с месяц тусовался в "Сайгоне". Звали олдового Джоном, несколько дней он вписывался у Лео, пока предки не начали возбухать.
     Ох, о многом они за те несколько дней с Джоном переговорили. Несмотря на то. что разница в возрасте у них была целых семь лет, олдовый говорил с Лео на равных. О своих странствиях рассказывал, о Боге много говорил.
     Лео он таким и запомнился: русая бородка, глуховатый тихий голос. Очень голубые внимательные глаза.
     А потом вдруг Джон исчез. Как сквозь землю провалился. Может, с травкой его прихватили - водилась у Джона "травка", - а может просто ушел по трассе.
     Так или иначе, но на проходной к Лео никогда никто не цеплялся. Даже несмотря на хайр. Привыкли.
     Вообще-то на все надо смотреть диалектически. Сгущение ян всегда рождает инь. И наоборот.
     Завод, на котором ныне трудился Лео, был режимным. "Ящиком". В первый день Лео неприятно резанул глаза угрюмый бетонный забор, огораживающий территорию завода, с колючей проволокой по верху. И проходная, пожирающая утром толпы зачуханных людей, а к вечеру выплевывающая их такими же зачуханными.
     А потом, через месяц-другой, пришло понимание. Все эти заборы. колючки - все это - просто майя. Хрень собачая, которой совок отгораживается сам от себя. Потому что все эти колюче-бетонные страшилки, все эти режимные бойницы-амбразуры обращены вовне. А внутри ты сам себе хозяин. Хоть на голове ходи. И вся эта режимная лабуда будет тебя от внешнего мира оберегать. Потому что "ящику" - порождению совка, этот самый совок нужен от сих до сих. И не более.
     Это все фигня насчет развитого социализма. Лукич со своей якобы проницательностью облажался по самое "не могу". А вот Усатый - нет. Взял и построил индустриальный феодализм. А на Маркса он клал.
     Нет никакого поступательного движения, никакого прогресса. Все по кругу ходит. Гуны крутятся в гунах, как в Упанишадах сказано.
     Вот взять, к примеру, этот "ящик". Все как в Средние века. Есть большой феодал - директор. Он сюзерен. Есть вассалы - начальники цехов. Одни покрупнее, другие поменьше. Все построено на натуральном обмене: ты мне, я тебе. Сверху спускают барщину-план.
     И - основа основ. Тот самый пресловутый принцип. "Вассал моего вассала - не мой вассал".
     Обо всем об этом Лео вчера толковал с Маркизой-Херонкой. Допоздна бродили по городу и говорили, говорили.
     Знакомы они с Херонкой были несколько лет. Ну что значит знакомы. Так - привычное лицо в "Сайгоне". А потом как-то раз разговорились. Интересными друг другу оказались.
     Тощая, как цапля, Маркиза-Херонка была кадром причудливым. Тусовалась в "Сайгоне", тусовалась в рок-клубе, еще Бог весть где. Знала в городе всех и вся. При этом было в ней нечто, резко отличающее от множества других системных герлиц. Потому что Маркиза не была системной. У нее была цель. Херонка хотела стать актрисой. Великой Актрисой Нового Экспериментального Театра.
     Вот и вчера разговор крутился вокруг да около театра: Брехт, Арто, способы выражения. Потом Херонка вдруг перескочила на тему предопределения. Легко, перскочила, непринужденно, как у нее всегда бывает. Они с Лео брели вдаль Фонтанки, покуривая и неспешно беседуя. Потом Херонка вдруг вспрыгнула на парапет и пошла, балансируя.
     - Руку дай, упадешь, - сказал тогда Лео.
     - Не бойся. На тротуар падать невысоко, а в воду... Там же мелко, не утону. Максимум увязну. И ты сможешь меня спасти... Слушай, Лео, а ты в судьбу веришь.
     - В смысле.
     - Ну, в предопределение.
     - Наверное.
     Лео всегда ставила в тупик манера Херонки внезапно перескакивать с темы на тему. Моментом живет герла. Шла по набережной - об одном говорила. Вскочила на парапет - и тема другая.
     - А я верю. - Херонка шла с закрытыми глазами. - Ты знаешь, а мне пару лет назад судьбу нагадали.
     - Цыганка, что ли?
     - Не хрена. Мажор!
     - Кто-о?!
     - Мажор, - убежденно повторила Херонка. - Только он спятивший был.
     - Это как? - изумился Лео.
     - А вот так. Представляешь, подваливает ко мне в "Сайгоне" мэн. Крутой такой мэн, весь в "фирму" упакованный. Мажор мажором. И с хайром вот такущим. Он у него в "хвост" забран был. И - ко мне. Мол, без денег, на мели сижу. А у самого глаза так вокруг и шарятся. Ну ладно, думаю, хрен с тобой, родной. Чуваков знакомых увидела, рублем разжилась. У самой-то, понимаешь, шаром покати. Короче, напоила мужика кофейком.
     - А дальше? - спросил Лео. Они с Херонкой шли мимо завода шампанских вин. Проходная, увитая виноградом.
     - Дальше-то. Пошли, говорю, покурим. Ну, значит, выходим. Тут мен, в карманах порылся, пачку вытаскивает. Блин, штатовские сигареты, я таких и не видела не разу. Забыла, как называется, красная такая пачка.
     - "Мальборо" что ли?
     - Какое к черту "Мальборо". Там что-то покруче было. Кондовое "штатовское". Я, значит, закуриваю и - мама моя! - такой горлодер. А мен скалится. Довольный падла... Вообще-то он хороший мужик был, если вдуматься. Не халявщик. У него на шее фенька болталась, классная такая феня. С оскаленной рожей. Я к ней сразу прикололась. А мен, мажор этот, сходу - тут как тут - на мол, твоя. Только кофе налей. И что ты думаешь? Снимает он с себя феню эту и на меня надевает. Отпад, да?
     - Может стукач был?
     - Нет! - отрезала Херонка. И, помолчав: - Я ведь тоже сперва подумала: стукач. А потом гляжу - нет. Он напряженный был жутко, все озирался. Будто боялся, что пасут его. И глаза.
     - Что глаза?
     - Понимаешь, я не знаю, как это выразить. Я ведь актриса, сразу это почувствовала. У него больные глаза были.
     - Гноились что ли?
     - Да нет. Вечно ты все опошлишь. Там боль была, у мена этого в глазах... Слушай, а может он смертельно болен был... А ведь точно! "Три товарища" помнишь"? Мы спектакль по нему делали... Точно! Он смертельно болен был, оттого у него такие глаза и были.
     - Слушай, Херонка, хорош фантазировать. Мало что ли в "Сайгоне" спятивших?
     - До фига! - согласилась Херонка. - Только этот мажор не спятивший был... А хоть бы и спятивший. какая разница. Знаешь, Лео, я читала где-то: юродивые - они на самом деле очень мудрые. К ним через ихнее юродство мудрость прет. И этот мажор - он таким же был. Сперва по имени меня назвал. А я ведь в первый раз его видела. А потом...
     - Что "потом"? - Лео ощутил внезапный острый интерес к этой мутной повести.
     - Потом-то? - Маркиза выдержала паузу. - Потом, Лео, вообще фантастика началась. Стоим мы, курим, и тут вдруг мен мне и говорит: будет у тебя крутой муж. А звать его будут - ты только не падай! Вавилов его будет фамилия, вот так! И только мен это промолвил, как - бабах! - над нами в проводах троллейбусных короткое замыкание. Я так и прибалдела. Ни хрена думаю! А мажор потоптался еще с минутку и прочь пошел. Он умирать пошел, Лео, я теперь это знаю! Я ему на прощание десять копеек дала.
     Кому-то жизнь - карамелька, думал Царев, размашистым уверенным шагом двигаясь от "Сайгона" к Московскому вокзалу.
     Он не грустил. Грусть - это обычное человеческое чувство, это нормальное состояние, которое приходит, уходит, снова возвращается и, в конце концов, к нему привыкаешь. Грусть можно залить водкой - совсем немного, бывает, нужно - грамм сто, если в хорошей компании. А в плохой - допустим, триста. И уходит грусть, исчезает, как и не было.
     Можно ее, матушку, работой заглушить. Загрузить себя под завязку, сидеть в офисе до ночи и сверять цифры, или, ежели не в офисе, то на стройплощадке какой во вторую смену вписаться, или двор мести вместо двух раз в сутки четыре, да лестницы помыть - это уж кто на что горазд. С грустью справиться, короче говоря - русскому человеку проще пареной репы. Тут не грусть, тут другое.
     Он не думал даже о том, за что его так подставил Грек. В том, что операцию по уничтожению неугодного сотрудника провел именно он, Царев не сомневался ни секунды. Не был бы он Греком, если бы поступил по-другому.
     Сначала Царев не понимал, для чего было нужно Георгию Георгиевичу затевать всю эту историю - он ведь, Царев, отвалил от его бизнеса еще больше года назад. По-хорошему отвалил, хвостов, так называемых, за собой не оставил. Долгов - и подавно. Это нужно идиотом быть, чтобы таких людей как Грек в кредиторах у себя держать.
     Грек даже посоветовал ему тогда недвижимостью заняться, и людей нужных показал, и бухгалтера присоветовал. Женщина вполне с виду приличная, Надежда Петровна, полненькая, пожилая, скромненький такой хомячок в пуховом платочке который она даже летом не снимала с покатых своих плеч.
     Дело пошло, ух, как пошло. Дело-то новое было, неосвоенное. Конкурентов не было, практически. Коммуналок как грязи - расселяй - не хочу.
     "Хочу", - говорил Царев.
     Расселяли.
     Квартир столько в городе пустующих - люди за кордон валят - покупай - не хочу.
     "Хочу", - говорил Царев.
     Покупали.
     Потом, натурально, продавали. Новым, этим, как они о себе говорили, русским.
     Дочерние предприятия стали образовываться. Ремонтные конторы. Новые, эти самые, русские, они же ни в качестве квартир, ни в качестве ремонта ни черта не понимали. Грек - он гением был. Настоящим. На пяти языках говорил. Хотя и инженер по специальности.
     Именно он и выдумал этот неологизм - "евроремонт". И всех сразу одним этим словом купил.
     "Euro-repair". Ремонт Европы. Если с английского. Почти план Маршалла. А если с французского "Euro-remonte" - восстановление Европы из руин.
     Хотя, может быть, и есть в этом сермяжная правда. И восстановление прогнивших коммунальных квартир, и наведение порядка в городском хозяйстве и даже смутные прогнозы на введение единой европейской валюты с ее неизбежными спадами и подъемами в борьбе с юрким, словно ящерица и таким же зеленым долларом.
     Но Грек-то сообразил. Выдумал новое слово. И как покупались на него - сказка просто. Белые стены, черная мебель. Качество никого не волновало. Стояки не меняли, красили, замазывали, панелями закрывали. Потолки подвесные - это отдельная песня. Пенопласт в дело шел, облагороженный, правда, подкрашенный, подрубленный... Но - случись пожар - даже думать не хочется.
     Не хотелось.
     Никто об этом тогда не думал. О количестве ядовитой заразы, которую пенопласт этот вкачает в квартиру, случись что - кому до этого дело было. Белые стены, черная мебель. Денег срубили на этом за год - каждый вечер Царев со старым другом Ихтиандром либо в "Астории", либо в "Прибалтийской", либо просто дома у Царева - тоже неплохо квартирку отделал, благодаря дочерним предприятиям. Сходили бы и в "Европу", да, как на грех, ремонт там случился. Хоть и не очень хорошо сделали, но шведы с финнами про "евроремонт" ведать не ведали, и сделали по старинке - "ремонт пятизвездочного отеля". Как деды-прадеды завещали, ja. Чтобы, допустим, герр Шаляпин приехал - и доволен остался.
     Новые-то эти приходили в свои евроквартиры, проверяли стены. Тест у них специальный для "евроремонта" был. Три выстрела из волыны - либо вся штукатурка сразу на головы падает, либо три аккуратных дырочки остаются после обстрела. Если вся - каюк продавцу. Штукатуры никого не интересовали. Если три дырочки - вот тебе, братан, денег на шпатлевку, вот тебе за моральный ущерб, а квартиру берем, какой базар. Просто просится такая квартирка...
     Нервная работа, конечно, но Царев воспитан был на фарцовочной беготне, нервы у Царева были крепкие, он понимал, что вышел на другой уровень - "жувачки - пурукумми-йе", джинсы, видаки, потом - машины битые, подновленные, теперь, вот, квартирки... Ничего, выдержим. Прорвемся.
     Впереди маячили совсем уже головокружительные перспективы - "цветмет". Знакомые, которые этим делом занимались давно говорили Цареву - бери "цветмет", золотое дно. Действительно, золотое дно.
     По всей России необъятной этот "цветмет" висел, лежал, стоял, в проводах отрубленных от электростанций линий электропередач, таился в земле в виде кабельных месторождений, прыщами вскакивал в виде бюстов, бюстиков, головогрудей унесенных ветром перемен вождей, лидеров, секретарей, пионеров, пионерок, решеток, собачек, доярок, девушек с веслами, с косами, с флагами. Мужчин дорогостоящих также было немало - с пионерками, с решетками, с собачками, с веслами, с косами, с флагами - и без.
     Про то, что на заводах творилось - даже думать не хотелось. Сразу слюни течь начинали. Заводы - особая статья. Царев с детства любил читать книжки братьев Стругацких. Особенно любил "Пикник на обочине". Понимал, что при каждом заводе свой Сталкер имеется. Соваться туда не стоит. Каждый завод - это Зона, через которую только местный Сталкер можето провести. На самом деле хватит и девушек с веслами, головогрудей, бюстов и прочих металлических кунштюков.
     Времени не хватало. Квартиры, ремонты, вечеринки с Ихтиандром не позволяли Цареву заняться конфискацией головогрудей с их последующей переплавкой их в твердо конвертируемую валюту.
     Грек уже исчез с горзонта, дело шло, Царев иногда вспоминал Георгия Георгиевич добрым словом - вообще, он стал добрым, еще бы - с такими деньгами и злиться - странно даже как-то было бы.
     Ихтиандр, хотя и продолжал с Греком работать, завидовал Цареву. Говорил - "Таких бабок, брателло, я даже во сне не нюхал. Ну ты и раскрутился...".
     А Надежда Петровна вдруг взяла, да и исчезла в одночасье.
     Растворилась. Да,ладно бы, она одна. А то - с печатью предприятия, с документами, с тройной бухгалтерией. Со столами письменными, с компьютерами-факсами-принтерами, с сейфом, со всем штатом девочек-секретарш, с мальчиками-менеджерами. Сгинули все.
     Царев пришел в родной офис и не увидел офиса. Сначала подумал, что это похмельные штучки. Ну, ладно...
     Закрыл глаза, снова открыл.
     Вчера еще здесь был офис. Была железная дверь, глазок в ней - маленький, сверкающий, подозрительно смотрящий на каждого, кто к двери приблизится.
     А теперь - зияющая дыра вместо двери, за ней - пустые комнаты, на полу - клочки оберточной бумаги, веревочки какие-то, оборванные телефонные повода - и, как насмешка,табличка на одно йиз дверей - "Генеральный директор А.А.Царев".
     Вот тогда-то он все и понял. Понял, что грустить не стоит. Чего грустить, если лично на нем, на этой самой "черной", мать ее, бухгалтерии, которая, во всех случаях через его подпись проходила, на всех его личных обязательствах перед новыми, теми, которые из пушек по стенам стреляют, чтобы качество штукатурки проверить - на нем висит (он быстро прикинул) - не меньше, чем пол-лимона зеленых.
     Все ясно. Никто ему ночью не позвонил, никто даже не подмигнул вчера, когда он с работы пораньше ушел. Выпить уж очень хотелось. И дело шло... Само катилось, как по рельсам.
     Вот и уехало. Вместе с охранниками - Гришей, Васей и Борисом, вместе с девочками-секретаршами, которых он любил иногда у себя в кабинете, как ему по званию положено, вместе с бухгалтером - серой мышкой, Греком к нему приставленной - все уехало - ту-ту!..
     Убьют теперь. Ну, ясно, убьют. Так чего горевать? Все равно - от этих ребят не убежишь.
     Сайгон.
     Старые времена. Васька Леков - сколько вместе портвейна выпито,сколько раз он на его концертах квартирных, подпольных сидел. Правда, Васька - сука, его на Грека и вывел, сам того не желая... Да что теперь? Какая разница.
     На дачу нужно ехать. Воздухом подышать. Посидеть на приступочке, не думая ни о чем, выкурить беломорорину-другую... Соседке - Верке подмигнуть, покалякать с ней...
     Прошел по Рубинштейна, вышел на Невский.
     Пересек Владимирский - как реку переплыл.
     Вошел в знакомую дверь - сразу, не колеблясь.
     И тотчас