. Леков нагнулся и быстро спас орден. Потом он порылся в карманах, булавку нашел. Согрел орден а ладонях и к фуфайке приладил.
     - Молодец, - сказал Вавилов. - Сметлив. Не быть тебе прорабом...
     - А кем быть? - спросил мгновенно вспотевший от ужаса Леков.
     - А ты хочешь быть? Ладно, придумаем, - буркнул заскучавший Вавилов. С места, лихим каваллерийским заскоком на "эмку" прыгнул, ударил ее шпорами, ожег нагайкой и был таков.
     А за "эмкой", просевшей от непомерного груза свалившейся на нее ответственности вся сотня, гремя копытами гнедых откормленных битюгов, ударилась в грохочущий аллюр и растворилась в бензиновой гари улицы Рубинштейна, обернувшись "Марсельезой".
     Прораб Леков вытер пот. Что за жизнь, что за наваждение?
     Ладонью коснулся груди. И перевел взгляд. На ватнике ордена не было. Одна булавка.
     Убиться бы.
     Наталия дома посуду моет под "Talking Heads" из дешевых динамиков, а я тут как мудак траншеи рою для товарища Вавилова. В гробу бы его видеть. Под этими самыми трубами и закопал бы. Сука совдепская.
     Ми-мажор, фа-мажор, ми-мажор... Торжественно так, фламенко, мол... И импровизация, и смена тональности и - вперед, только успевайте следить за нотами моими. Эй, мальчики-девочки, кидайте свои пальчики быстрее, чем пули, вылетающие из ваших воняющих ваксой маузеров. Вы же ваши кобуры сапожным кремом мажете, чтоб блестели, быдло. А кожаные ваши плащи - гуталином умащиваете. Плебеи. О ваших разведчиках, тех, что на "Фарманах" летают, и говорить нечего. Без кокаина внутрь и без ваксы наружу с земли не поднимаются. Принципиально. Вот она, ваша армия, вот они - ваши отморозки.
     И с этими отморозками вы хотите мир завоевать?
     Завоевывайте. А я котлован пойду завтра копать для товарища Вавилова. Дом Народного Творчества строить будем. Со сценой и буфетом. Где все будет не по карточкам. И копченый судачок там будет всегда, и картоха, и спирт сухой в таблетках и плакаты Лекова, и португальское вино портвейн будет. И дрозды маринованные, консервированные, из Америки по лендлизу доставленные - в двух вариантах, в двух окрасах. Дневной - малиновый, ночной - черный. Сециально они так дроздов красят - под "Спитфайеры". Все там будет. Аквариум здоровенный поставим, воды нальем, карасей запустим - пусть живут. А над стойкой буфетной - клетку повесим. С дроздами певчими. А по выходным и по праздникам кино будем показывать. Разное. Про гиперболоид инженера Гарина и про фрау, у которой в спине семь ножей. И про Алису в стране дураков.
     Главное котлован в блюзовый квадрат вписать. Иначе никак, дома вокруг.
     Дальше - дело привычное.
     Прораб Леков скрутил самокрутку, чиркнул спичкой, втянул в себя сладкий дым. Самокрутка зашипела и погасла. Над головой прораба Лекова пролетел дрозд и осквернил его самокрутку.
     Проклятые дрозды! Где Вавилов - там всегда дрозды. От этом все знают. На съездах и пленумах только об этом говорят. Прикармливает он их, что ли? Стране танки нужны, самолеты. Ракетный меч нужен да ядерный щит. А тут - дрозды.
     Над товарищем Вавиловым орлам положено кружиться. Отточенным, мускулистым, со свежим, трезвым взглядом на жизнь мужественным беркутам, подвижным, всегда готовым к подвигу степным орлам, иноземным кондорам даже можно виться над головой товарища Вавилова. А особенно идет товарищу Вавилову эскорт белых орлов - знай наших! Как выйдет, бывало, товарищ Вавилов на Красную площадь, а над ним белый орел кружит в парадном оперении - тут вся очередь возле ГУМа головы задирает. И непонятно, на кого она глядит, очередь - не белого орла, или на товарища Вавилова. Он, ведь, высок ростом был, бывало, что и Спаса на Крови закрывал своей фигурой от любопытных взглядов туристов.
     Сначала-то, до того, как уважаемым человеком стал, просто сторожем в Кремле работал. Удобно было - подойдет сторож Вавилов к Спасской башне, платок вынет носовой, плюнет на него и звезды протрет. Блестят потом целый месяц как новенькие, слюной товарища Вавилова умащенные.
     Орлам можно с таким человеком рядом парить, беркутам, кондорам.
     Но уж никак не этим, зажравшимся, растерявшим ум честь и совесть, обнаглевшим от собственной расторопности, наглым дроздам. И чего он их привечает, уму непостижимо. Расстреляют товарища Вавилова рано или поздно за эту его оппортунистическую орнитологию.

***

     Митя, на самом деле, про товарища Вавилова знал очень мало. Только то знал, что в институте ему говорили о Вавилове на уроках диалектической орнитологии и сопромата. Мол, такой, Вавилов, известный дрессировщик птиц и сопроматщик знатный. И все. Но что-то слышал и про трубы, которые тянулись вдоль стен подвала Дома Народного Творчества - якобы, известный дрессировщик имел к ним какое-то отношение. Трубы-то теплые были, анализировал невнятные слухи в минуты похмелья Митя. Под ними, вероятно, он инкубатор устроил. И белых орлов разводил.

***

     Трубы, наконец, закончились. Митя и Сулим поднялись по витой лесенке и, миновав три плана кулис, очутились в узком коридорчике, ведущем к гримерным комнатам.
     - Вон он, там, - показал Митя на одну из приоткрытых дверей. Уверенно прошагал по коридору, встал на пороге и окликнул: - Васька!
     Помещение гримерки было забито до отказа. Какие-то незнакомые, не рок-клубовского вида личности. "Сайгоновские" девочки в длинных, до земли, грязноватых юбках, с "фенечками", с характерным, обреченно-многозначительным взглядом - все они загораживали от взгляда Сули Василия Лекова.
     Митя кашлянул, пытаясь обратить на себя внимание. Бесполезно.
     - Леков, - он попытался придать своему голосу значимость. Что ни говори, а сзади сам Сулим в затылок дышит.
     Две или три девушки обернулись и враждебно посмотрели на Митю.
     Суля скучающе смотрел по сторонам.
     - Леков! - Митя начал терять терпение.
     - Ну чего еще? - Леков бесцеремонно отодвинул одну из девиц. Лицо его было красным и потным.
     - Слышь, Василий, - Митя запнулся. - Короче, вот, знакомься. Это Андрей.
     Леков, не вставая, из-за спин вытянул руку.
     Чтобы пожать.ее Суле пришлось пересечь гримерку. Пересек. Пожал потную ладонь артиста.
     - Андрей? - спросил Леков заговорщицки.
     - Андрей, - подтвердил Суля.
     - Андрей, - Леков понизил голос. И вдруг громко и радостно: - Держи нос бодрей.
     И первый, не дожидаясь реакции окружающих, заржал, донельзя довольны собой.
     - Ладно, не куксись. - Леков ухватился за кого-то и грузно поднялся со стула. Качнулся. Утвердил равновесие.
     - Вы это, - он обвел взглядом почитателей. И грозно повторил: - Вы это!
     - Василий.
     Митя попытался перехватить инициативу. Вот ведь козел. Подонок полный. И какого хрена Стадникова в нем нашла. Дура!
     Не слушая его, Леков подошел к Суле. Все стояли и чего-то ждали. Похоже, какого-нибудь аттракциона. который вот-вот отмочит их кумир.
     Леков медленно повернул голову.
     - Пидоры гнойные, - рявкнул он на барышень, явно путая их с кем-то. - Мудозвоны.
     Он показал трясущейся рукой на Сулю.
     - Вот... Вот человек! А вы - кал чистой воды.
     Он помолчал, собираясь с мыслями.
     - Слушайте, козлы.
     Одна из барышень хихикнула. Подружка ткнула ее локтем, но поздно.
     - Чего ржешь, мудак! - заревел Леков. - Пойдем выйдем.
     Внезапно он утерял интерес к девчушке.
     - Слушайте, уроды, - голос его сделался торжественным. - Сидим мы с ним в этой, обсер... обсер... Ну там, где люди ночью сидят. С телескопами. Я ему: на хрен же ты у меня фотопластинки помыл? Это я ему так. А он молчит. Потому что не такое говно, как вы. У него этих фотопластинок... - Леков ухватился за пиждак Сули. - Преданно посмотрел ему в лицо. Потом снова уставился на слушательниц. - Много ему их надо. Потому что... Потому что это, эврибади, гений. Он... он звезду новую открыть хотел. - Точно?
     Леков уткнулся лицом в Суле в грудь. Отпрянул.
     - Гений он. Он звезду открывал. Ему фотопластинки во как были нужны. Когда звезду новую открываешь, до черта фотоматериалов изводить приходтся. А теперь открыл и сюда пришел. А вы, козлы, не врубаетесь. - Он звезду открыл. В созвездии имени XX съезда КПСС. Скажи им! Скажи, астроном ты мой любимый!
     Суля брезгливо отцепил пальца Лекова.
     - Давай-ка по коньячку.
     Суля мотнул головой Мите.
     Тот прикрыл глаза.
     - По-конь-яч-ку, - пропел вдруг Леков. - Дер-нем-мы-по-конь-яч-ку.
     Леков полез к Суле целоваться.
     - Родной ты мой. Звездооткрыватель. Star Discoverer.
     - Star Maker, - насмешливо уточнил Суля.
     - Поняли вы, - заорал Леков удивленной аудитории. - Лав мейкер он. Звезду открыл, козлы вы просто, козлы... И мне ее принес.
     - Я принес целых пять звезд, - сказал Суля и достал бутылку.
     Леков шумно упал на колени.
     - Благодетель! Батюшка. Ваше преосвященоство. Благословите. Исцелите золотушного.
     Он пополз к Суле. Тот, не обращая внимание на прихипованный сброд, присел перед этим юродивым на корточки.
     - Ладно, проехали. Сейчас поедем.
     - Куда? - Леков поднял к Суле опухшее лицо. Взгляд его производил неприятное впечатление. Казалось, Леков смотрит куда-то сквозь Сулю, вдаль. И по фигу ему и Суля, и прихипованный сброд, и гримерка - все, все ему по барабану.
     - Звезды открывать. - Суля хлопнул его по плечу. - Так что, едем?
     - Летим!
     Леков тяжело поднялся с колен.

***

     Первое, что увидел Леков, проснувшись, были сосны в окне. Черные ветви сосен на фоне серебристого неба. Белые ночи.
     Сосны Лекову были незнакомы. И окно тоже. Непривычное оно было. Дома окно было другое. И форточка расположена иначе.
     Леков попытался приподнять голову. Ох, ох, ох... Мать твою! Надо поосторожнее.
     Интересно, где он оказался на этот раз?
     Несмотря на неприятные аспекты подобных пробуждений, Василий всегда умел находить в них положительные стороны. Никогда нельзя было угадать заранее, где ты очутишься.
     Лекову приходилось порой просыпаться в очень странных местах. На веранде дома, где пахло сиренью, а по улицам ездили экипажи и ходили чинные люди в котелках. Среди кирпичного крошева, на полу того, что когда-то было спортивным залом школы. Там во дворе, помнится, ревел, надсаживаясь немецкий танк. На теплых трубах, под свинцовым небом, в сантиметре от хорошо смазанных сапог какого-то мудака в шинели. Мудак размахивал маузером и что-то пытался объяснить ему, Лекову. В захламленной донельзя квартире знакомой по прозвищу Маркиза, где пахло красками и скипидаром. Однажды, так вообще - в фарватере канала Герцена на траверзе Института имени Экономики и Финансов, имея в одной руке невиданного размера копченого судачка, а в другой отчего-то спиртовку. Спиртовку пришлось бросить - на дно тянула. А вдвоем с судачком выплыли. Точнее, судачок вынес, как дельфин Нереиду. Леков, правда, в тот раз не удержался, и отплатил черной неблагодарностью: сожрал его во дворе института, под брезгливыми взглядами студентов.
     И иные пробуждения были. На спине несущейся во весь опор гнедой кобыле, навстречу каким-то говнюкам. В руке меч, во рту капустная кочерыжка. Почему-то в том пробуждении так принято было - перед боем по капустной кочерыжке вручать.
     Вершиной же было пробуждение в шкуре белого носорога. В носороге было хорошо. И на блев не тянуло. Только недолго лафа длилась, появился кто-то с могучей берданкой и носорога завалил. Ох и жутко было после. Мрак, скорбь, многорукие боги похмелья, от которых никуда не спрячешься - ни в метро, ни в катакомбы римские, ни под одеяло - всюду дотянуться своими руками липкими и холодными.
     Так где же он на этот раз оказался?
     Леков полежал, размышляя и старясь больше головой не шевелить. Затем пришла иная мысль - вспыхнула молнией, высветив главный вопрос: отчего он проснулся?
     В комнате темно,
     Белая ночь в окно,
     Комары звенят...
     Что каждый раз служит причиной пробуждения? Одна это причина или же некий уникальный элемент множества причин?
     А если исследовать это множество?
     Лекову никогда не удавалось исследовать это множество. Даже, пребывая в белом носороге, когда, пощипывая сухую траву саванны он пришел к неожиданному выводу: данное множество является, в свою очередь подмножеством другого множества. Но тогда заявился этот козел на джипе, выстрелил и с мыслей сбил.
     Но здесь-то ладно. Никаких джипов, никакой стрельбы. Никаких копченых судачков.
     Однако, что-то ведь заставило проснуться?
     - Мы-ы, - промычал Леков, вопрошая сосны и белую ночь. - Мы-ы-ы.
     Он осторожно выпростал из-под себя затекшую руку. Зашарил вокруг. Нащупал книгу. Поднес к лицу. Ишь ты! Евгений Замятин. Называется "Мы".
     Леков открыл книгу и начал читать. Когда он дошел до шестьдесят четвертой страницы, истинная причина его пробуждения обозначилась со всей очевидностью: телефон же звонит где-то. Где-то неподалеку. И давно, гад звонит. Он, Леков, успел и про сосны подумать, и про белую ночь. И шестьдесят четыре страницы "Мы" прочитать, а он все звонит. Во настырный какой.
     Евгений Замятин очень хороший писатель. После шестидесяти четыре страниц "Мы" похорошело настолько, что левая рука обрела некую степень свободы. И на нее стало возможны опереться, дабы чуть-чуть приподняться и, тем самым, несколько расширить свой горизонт. Увидеть, наконец, этот чертов телефон.
     Похмельные боги были в этот раз милостивы. Левая рука как раз и оперлась на телефонный аппарат, который паскудно трезвонил все это время. Вот ведь людям делать нечего, набрать номер и слушать долгими часами долгие гудки. Можно подумать, он, Леков сейчас все бросит и будет по телефону кудахтать, как Стадникова поутру.
     Стадникова появлялась в некоторых пробуждениях. А в других не появлялась.
     Но даже когда появлялась, радости не приносила. Да и возникала в разных обличиях - Медузы Горгоны, Той-Кто-Трясет-За-Плечо, Шарлоттой Корде, Жанной д'Арк обугленной приходила. Однажды только красавицей явилась. Леков даже ее захотел было. "Как тебя звать-то, красавица?" - спросил тогда Леков. - "Пенелопа я" - потупив взор, ответила Стадникова.
     Надо же было такое говенное имя для себя придумать! Стадникова - она Стадникова и есть. Вечно все опошлит.
     Под кого бы она не маскировалась, всегда выявляла свою зловредную суть. Выявит, изведет, всю душу вынет, а потом давай как ни в чем не бывало по телефону кудахтать. Похвалялась, гордилась собой, одновременно наводила вечерний макияж. Благо, раньше семи вечера Стадникова обычно не просыпалась.
     Надо, кстати, узнать, который час.
     Леков - спасибо Замятину - неверной рукой снял телефонную трубку.
     - К-который час? - спросил Леков у трубки.
     - Три утра, - сказала трубка мужским голосом. - Как ты себя чувствуешь?
     Только сейчас Леков понял НАСКОЛЬКО плохо он себя чувствует. Так и ответил трубке.
     - Ты помнишь, - спросила трубка, - что с сегодняшнего дня мы договорились начать с тобой новую жизнь.
     - Да, - лицемерно ответил Леков. Не иначе, Стадникова под мужика косит.
     - Но для этого мне нужна твоя помощь, - гнула свое трубка.
     - Это мне твоя помощь нужна, - сказал Леков таящейся Стадниковой. - Пивка бы.
     - Никакого пивка, - зажлобилась трубка.
     - Помру же, - привычно соврал Леков.
     - Слушай меня, - голос в трубке посуровел. - Подними правую руку.
     - Не могу, - жалобно отозвался Леков.
     - Водки хочешь? - спросила трубка.
     Леков встрепенулся. Ты бы еще спросил пилота самолета, у которого не выходят шасси, хочет ли он благополучно приземлиться.
     - Ты должен встать, - продолжала трубка.
     Леков почувствовал себя коброй, перед которой сидит человек с дудочкой. Черт бы побрал тебя, Стадникова, с твоими издевательствами! Это каждый дурак знает, что кобра ничего не слышит. А реагирует на движения дудочки лишь потому, что этой самой дудочкой ее каждый божий день лупят по треугольной башке.
     Извиваясь, расплетая кольца, Леков начал подниматься, раскачиваясь и тихо шипя.
     - Молодец, - сказала трубка. - Теперь аккуратненько правой рукой назад. Осторожно, водки мало. Там полочка такая, на ней стопка. В стопке - водка.
     Человеческий взгляд не успевает уследить за стремительным броском кобры. Трубка еще договаривала: "...одка", как кобра нанесла удар. Пораженная стопка выпала из вялых пальцев.
     Леков облегченно выдохнул. Откинулся назад. Снова нащупал трубку.
     - Еще есть?
     Трубка ответила короткими гудками.

***

     Суля положил трубку. Так, процесс пошел.
     Из рок-клуба они с Митькой повезли пьяного Лекова прямо на дачу. Еще в машине, прежде чем тронуться с места, Сулим влил в Лекова полбутылки коньяка, после чего выдающийся рок-музыкант еще минут пять поматерился, а потом вырубился окончательно.
     По дороге пришлось сделать лишь одну остановку: спешно вытаскивать Лекова, чтобы не заблевал салон машины. После чего, Сулим велел Митьке влить в певца оставшиеся полбутылки, чтобы угомонить. Остаток пути преодолели без приключений.

***

     План действия у Сулима сложился еще по дороге.
     Дача находится в сторону от шоссе и от железной дороги. Оказавшись там впервые, да еще с жуткого похмелья, просто так дорогу к городу не найдешь. Да и не до города будет Лекову после пробуждения. Он лишь об опохмелке думать будет.
     На даче они уложили Лекова на диван. Еще два часа ушло на "минирование местности" - на расстановку стопок с водкой, которые предстояло обнаружить Ваське.
     Леков спал беспробудным сном. Сулим оглядел напоследок помещение. Должно сработать. Метод проверенный - постепенный выход из запоя: каждые три часа - по пятьдесят грамм. К вечеру похмелье сойдет на нет, клиент уснет, а еще через сутки с ним можно будет разговаривать.

***

     Все плыло и кружилось. С утра наползли облака. Сделалось пасмурно. Временами снаружи начинал накрапывать мелкий дождь.
     Леков уже не верил трубке. Все она врет. Он сам, сам найдет следующую стопку. А Стадниковой не жить. Что за издевательство, в самом деле. Позвонить в три утра и предложить пятьдесят грамм. Потом позвонить снова, в шесть и опять заставлять разгадывать идиотские ребусы. Мол, по лестнице вниз - на этой лестнице Леков чуть шею себе не свернул - и там мол, под нижней ступенькой очередная порция. Порция-то положим нашлась, а вот как себя чувствовал Леков с трех до шести, то есть, между первой и второй - о том лучше не вспоминать.
     И снова из-под лестницы нужно было спешить назад, в страхе, что не услышит телефонного звонка. А потом ждать, ждать.
     Леков перерыл все комнату, заглянул даже под древний комод, пошарил рукой в хлопьях пыли. Стопки там не было. Не было ее и на кухне. И на веранде - там в полу подозрительная доска была, вроде выступала; Леков ее отодрал, срывая ногти - пусто.
     Телефон зазвонил в девять. Нужно было подняться на второй этаж, подойти к книжному шкафу, где стояла пыльная "Малая советская энциклопедия", вытащить том на "Д" и найти заветную стопку.
     Леков, не доверяя трубке, вытащил все, что было в шкафу. Больше стопок с водкой за книгами не хранилось.
     С одиннадцати до полудня Леков сидел и неотрывно смотрел, как медленно-медленно ползет часовая стрелка.
     Телефонный звонок раздался в три минуты первого. Вот ведь сволочь!
     На этот раз нужно было идти на улицу, обойти дом, найти беседку, отсчитать направо второй куст шиповника и, обдираясь об колючки, вытащить заветную стопку, нещадно разведенную дождевой водой. Последнее особенно обидело Лекова. Могли бы и прикрыть чем-нибудь.
     Леков уже не был уверен, что звонит именно Стадникова. Слишком хитроумно для нее. Стадниковой до такого никогда не додуматься. И вообще, в мужчину он могла обратиться только ранним утром.
     Нет, это очевидно кто-то похитрее. Тот, кто стоит за Стадниковой. Но Стадниковой не жить все равно.
     В девять вечера Леков, который уже и не представлял себе, как смог прожить этот страшный и бесконечный день (правда, выпил в три - у колодца и в шесть - на чердаке), приняв в сараюшке