жения  самого  себя,  безумств  и  любви,  и
ненависти? Достигнув возраста мужчины, я был отправлен ненадолго в свет  -
и   он   предпочел   отвергнуть   меня.   Он   -   меня!   Эти   надменные
марионетки-мужчины! Эти хорошенькие  женщины,  которым  должно  было  быть
лестно открыть для себя огонь, который они сами же разжигали! А  они  лишь
глупо хихикали, прикрывшись веерами, и проходили мимо. Мне все  наскучило,
я был изнурен - разве вы не  ощущали  того  же,  сеньор?  -  я  с  головой
погрузился в работу, в свои стремления, я страхом и болью заставлял  своих
рабов работать до полного истощения  их  жалких  сил,  я  стал  невероятно
богатым по меркам нашего мира; и все же я ценил мое богатство  только  как
символ успеха - как знамя, которым я мог размахивать перед лицом мира. Ах,
сеньор, я уверен, вы поймете меня.
     Я никогда не был особенно богат, и все же, хотя какая-то  часть  меня
яростно негодовала,  я  обнаружил,  что  автоматически  киваю  головой.  Я
действительно понимал. Каким-то образом эта тревожная нота в  его  голосе,
полупросительная, полуубеждающая, и в  то  же  время  как-то  подавляющая,
заставила меня посмотреть правде в глаза и  признать,  насколько  мы  были
похожи. И тем не менее...
     Я все-таки запротестовал:
     - Но я же ничего не делал такого... такого,  как  вы!  И  никогда  не
хотел ничего такого! Да, у меня были честолюбивые  стремления.  Карьера...
может быть, когда-нибудь в  политике...  Но  только  чувствовать,  что  ты
чего-то достиг, больше я на самом деле  ничего  не  хотел.  Знать,  что  я
преуспеваю... показать это. Успех... имидж преуспевающего человека, печать
одобрения, чтобы доказать, как я много  значу,  какой  я  важный  человек.
Обрести положение в глазах других людей. Защитить меня от вопросов, от  их
сомнений - и от моих собственных. С УСПЕХОМ НЕ СПОРЯТ...
     Он заметил  мои  колебания  и  милостиво  кивнул  -  он  даровал  мне
прощение.
     - О, я мог удовольствоваться этим, сеньор, в свою  очередь.  Ибо  что
еще остается тем, кому мир отказывается воздавать должное? И  если  бы  не
счастливый поворот в моих делах... Хотя должен признать,  одно  время  мне
так не казалось; как, возможно, не кажется вам счастливым поворотом судьбы
ваше нынешнее положение. Произошла  вспышка  vomito  negro,  той,  что  вы
зовете желтой лихорадкой, и я заразился ею. Мне понадобилось  именно  это.
Понадобились недели лихорадки и горячки и  призрачных  видений,  положения
между жизнью и смертью, когда я оплакивал то,  что  смерть  забирает  меня
столь молодым, прежде чем я осознал, что значит жить. Мне понадобилось так
много, чтобы поднять меня из узкой сферы к той, какой  в  действительности
заслуживали мои таланты.
     Он улыбнулся.
     -  Как,  несомненно,  вам  понадобилось  для  этого   ваше   нынешнее
приключение, - продолжал он. - Ибо в горячке я  ходил  странными  тропами,
мне являлись видения, и я впервые понял,  что  за  пределами  нашего  мира
могут быть и другие миры. И я увидел себя.  Правда  явилась  мне  в  самый
момент кризиса этой смертельной болезни и была она в том, что сама  смерть
придает значение жизни. Что человек никогда не живет столь полно  или  так
цепляется за жизнь, как в присутствии  смерти.  Именно  тогда,  сеньор,  я
понял: погонять рабов  -  вот  что  наполняло  смыслом  мою  жизнь,  а  не
результат. И особенно - в положении между жизнью и смертью, медленное  или
внезапное постукивание по чаше весов.
     Валет слабо улыбнулся:
     - Разумеется, я к тому времени уже  ознакомился  с  разнообразными  и
любопытными религиозными верованиями, завезенными из родной  Африки  моими
приобретениями. Многие из них, естественно, были мягкими и  пресными  либо
просто  грубыми  и  примитивными  обрядами.  Однако  другие   были   более
многообещающими. И среди мондангов,  из  того  района,  что  вы  называете
варварским  именем  КАНГАУ,  я  обнаружил  верования  и  обряды,  хотя   и
неотшлифованные, зато представлявшие для меня особый интерес. Я  освободил
и изучил нескольких избранных,  владевших  этими  обрядами,  -  о,  сперва
просто развлечения ради, уверяю вас! До тех пор, пока  не  стал  понимать,
что в этих проклятых варварских играх участвуют настоящие силы, и  с  ними
можно достигнуть гораздо большего, чем  простое  развлечение.  И  принялся
изучать их. Я сел у ног моих узников, даже  заключал  их  в  объятия,  как
братьев по крови - я, испанский гранд!  -  Он  дважды  постучал  по  земле
тростью, и холод  этого  прикосновения  поднялся  во  мне,  и  мое  сердце
онемело. - Однако только путем таких унижений возможно просвещение.  Прошу
вас, рассматривайте те неудобства, что вы  сейчас  испытываете,  именно  в
этом свете; ибо, поверьте мне, я намереваюсь сделать так, что  от  них  вы
только выиграете!  Ровно  столько  же,  сколько  выиграл  я.  И  это  было
великолепно.
     Его голос упал, но я ловил каждое слово.
     - Ибо я стал священником-БУНГАНОМ, поддерживающим связь с Невидимыми.
Однако это был только первый шаг, маленький шажок. Истинные глубины темны,
и я обратился именно к темноте, к самому злому и  нечистому,  что  есть  в
расе рабов. Я обучился у них искусству зла  и  принуждения,  колдовства  и
некромантии; я стал БОКОРОМ, адептом тьмы. И за короткое время - сказалось
мое врожденное умение властвовать - я стал самым великим  среди  тех,  кто
обучал меня, и поверг их вниз - страдать и дрожать со всеми прочими людьми
их сорта.
     Передо мной пронесся внезапный образ, как точка на  воде.  Я  сам,  в
белых одеждах людей, окружавших нас, испещренных нарисованными знаками...
     - И это вы предлагаете мне? -  Я  не  мог  сдержать  нового  приступа
идиотского смеха. - Вы хотите сделать из меня проклятого ведьмака?
     Казалось, его это скорее позабавило, чем оскорбило.
     - О, нет, сеньор, нисколько! Вы неправильно судите обо мне. Я избавлю
вас от этого скучного и бесполезного  времяпрепровождения.  Слишком  много
ложных поворотов, глупых исканий  после  свершения  -  так  много  ужасных
сожалений! Я тогда не осознавал, что они были всего лишь  одним  шагом  на
пути более долгом; чем я когда-либо помышлял -  разве  что  в  бреду.  Это
убожество,  примитивная  дикость  -  то  были  начала,  которые  я   давно
превзошел. - Он посмотрел на меня сверху вниз взглядом, полным восторга  и
удивления, почти детского - так ограниченный ученый смотрит  на  редкий  и
драгоценный экземпляр. - Так будет и с вами, сеньор, в свою очередь.
     Я уставился на него. Это было все, что я мог сделать.
     - Не понимаю, - запинаясь, произнес я. - О чем вы? Что именно вы  мне
предлагаете?
     Он рассмеялся:
     - Вещи, которых вы пока даже представить не можете! Власть, какая вам
и не снилась! А пока, только для начала - власть,  как  вы  ее  понимаете,
доминирующее влияние в вашем мире. За вами пойдут мужчины, да, и женщины -
сначала несколько человек, потом партия, город, регион - нация! Вы  будете
поступать с ними, как вам заблагорассудится,  по  вашему  капризу,  и  чем
более, тем больше их будет толпиться вокруг вас! И вы будете  получать  от
них средства к существованию, как это делал я,  и  продолжать  жить  после
того, как они умрут, неподвластный годам! Что я предлагаю  вам?  Вот  что,
сеньор! Но только для начала!
     Я продолжал смотреть на него. От его тирады я буквально онемел, а мои
мысли крутились вихрем,  как  фейерверк.  Я  видел,  как  обнажалась  душа
человека - или более чем человека, а, может, менее. И почему?  Потому  что
этот Дон Педро думал, что я еще один человек его сорта. Что самое меньшее,
что я стану делать, - ухвачусь за его предложение, если только удастся мне
что-нибудь втолковать. Не ученый, не ребенок - одинокий монстр,  возможно,
рассчитывающий, что встретил друга?
     И НАСКОЛЬКО ЖЕ ОН ОШИБАЛСЯ? Когда-то он искал нечто...  назовите  это
любовью; по меньшей мере, человеческой теплотой. В этом ему было отказано,
и он направил свой гнев на честолюбивые стремления, садизм. Бог знает  что
еще. Но я - у меня была любовь, так ведь? А я отбросил ее. Я выбрал то  же
самое честолюбие и возвел его на алтарь, намеренно  принес  ему  в  жертву
любовь. Если разобраться, так это еще хуже. Боже всевышний, может быть, он
был прав! Может, мне  действительно  понравилось  бы  его  предложение.  И
возможно, именно к нему я все равно пришел бы в конце концов.
     Снова  возник  образ.  Я  в  роли...  как  это  называлось?   БОКОРА,
священнодействующего  над  сполохами  угасающего  костра,  рисуя  пальцами
ВЕВЕРОВ.
     Нет! Это было слишком глупо,  черт  побери.  Я  снова  чуть  было  не
разразился смехом, как вдруг почувствовал, как похожая на песок кукурузная
мука превращается под моими пальцами в клавиши компьютера. Это воскресило,
резко, как привкус специй, знакомое острое ощущение от вызова  информации,
жонглирования ею, манипулирования.  То,  что  я  ощущал,  когда  схватывал
по-настоящему трудную сделку, увязывал узловатый контракт в  четкий  пакет
соглашений, провизо, штрафов...
     Только здесь я почему-то знал, что имел дело с  величинами  на  целый
порядок выше.  Потоки  международной  торговли,  чеки  и  балансы  высокой
коммерции, экономики целых наций - всех сил, что определяют жизнь  каждого
человека,  начиная  с  индейцев  Амазонки  в  травяных  хижинах  и  кончая
Председателем Верховного Совета.  И  все  они  станут  подчиняться  одному
человеку. Они будут слушаться этих бегающих пальцев,  лица,  отражающегося
на  экране.  В  своем  роде  красивого  лица,  сурового,  но   обладающего
магнетизмом, с сильными чертами, седовласого, но  исполненного  юношеского
пыла - и в то же время, бесспорно, моего собственного.
     Я заморгал, чтобы отогнать от себя это видение. В нем  была  яростная
прямота,  проникавшая  прямо  мимо  сознания  и  здравого  смысла,   чтобы
вцепиться в мои инстинкты, как календарь Пирелли - или  религиозный  опыт.
Слова застревали у меня на языке:
     - Почему?
     - ПОЧЕМУ? - Снова эта  властная,  злорадная  усмешка.  -  Да  потому,
сеньор, что я нуждаюсь в вас! Поскольку, чтобы достигнуть своих  целей,  я
был вынужден пожертвовать  тем,  что  накопил.  В  своих  исканиях  я  был
принужден покинуть пределы Внутреннего Мира, чтобы сбросить  с  себя  все,
что было во мне мне мирского. Стало быть, теперь мне  необходимо  иметь  в
нем агента -  умного  исполнителя  моих  замыслов,  разделяющего  со  мной
получаемые награды, человека, которому я мог бы доверять. А в вас я нахожу
ткань, тучную почву, готовую для плуга, прекрасную глину для  ваяния  -  и
обжига. - Он потер руки от искреннего удовольствия. - И скоро, быстро! Без
долгих лет, которые я выбросил на удовлетворение  детских  фантазий  -  на
мелкие, робкие потуги моей воли. Все, что имею, я разделю с вами! Я сделаю
из вас все, что есть я сам!  И  все,  до  чего  вы  сможете  дотянуться  и
схватить, будет вашим!
     Я был зачарован, я не мог протестовать - и не хотел. Через мои  руки,
через мой повелевающий разум сияющей рекой потекла вся  мировая  торговля,
которую я мог поворачивать и так и этак, отбрасывая  брызги  золотой  пыли
туда, куда я диктовал. И все же что-то  сюда  не  вписывалось,  в  потоках
моего разума все время  всплывал  какой-то  фактор  и  упорно  отказывался
исчезать...
     - А остальные! - задохнулся я. - О'кей, я здесь! Тогда зачем вам они,
теперь? Клэр - вам она больше не нужна! Отпустите ее! Отпустите их всех!
     Не знаю, какой реакции я ожидал. Чего угодно, пожалуй,  кроме  жуткой
ярости,  промелькнувшей  на   бледном   лице,   яркой,   как   молния,   в
зеленовато-желтом небе. Ноздри резко втянулись, темные глаза  сузились  до
щелочек, синеватые губы перекосились; кровь прилила к выступающим  скулам,
затем стремительно отхлынула от пергаментной кожи. Кожа втянулась  внутрь,
словно ее засосали, плоско прилипла к костям, жесткая и морщинистая,  зубы
оскалились в жуткой усмешке, мышцы ослабли, а  сухожилия  проступили,  как
канаты. Остались лишь глаза под пергаментными веками, но их  блеск  погас,
как высыхающие чернила.
     Проведите факелом около сухого склепа  или  катакомб,  и  такое  лицо
выпрыгнет на вас из темноты, или,  как  это  было  со  мной,  в  одном  из
неаполитанских музеев с гробами, обрамленными стеклянными панелями я видел
руки с ногтями, которые когда-то продолжали расти, пожелтели, сморщились и
скрутились: и хотя его руки не коснулись меня,  я  почувствовал,  как  они
вцепились в мое лицо и провели по нему - от уха до уха. Все еще  кипя,  он
снова поклонился - натянуто, очень натянуто.
     - Я в отчаянии, что мне приходится противоречить сеньору,  но  ни  за
что на свете я не позволил бы этим вашим друзьям упустить такое событие. В
действительности, их отсутствие серьезно нарушило бы всю процедуру!
     Стриж разразился жутким, злорадным каркающим смехом,  и  его  дыхание
обдало меня как вонью из клоаки:
     - И ты именуешь себя тем, кто  сгибает  Бессмертных,  да?  А  сам  не
можешь даже выбросить из этого пустого разума  его  друзей!  Ты  -  ха!  Я
встречал таких, как ты, раньше - пауков на потолке!  Кто  из  людей  смеет
держать Их род в рабстве?
     Дон Педро еще раз отвесил низкий поклон, и когда выпрямился, его лицо
было ясным и собранным, как прежде.
     - Я склоняюсь перед коллегой редких выдающихся качеств; мне жаль, что
он должен разделить судьбу тех, кто стоит ниже его. Это  правда,  ни  один
человек не мог бы подвергнуть Их такому унижению. Однако прошло много лет,
как я перестал быть всего лишь человеком.
     Стриж издал булькающий звук и сплюнул:
     - Это весьма распространенная ошибка - а лекарство от  нее  быстро  и
фатально! Кто ты, как не мелкий Калигула, обучившийся чуть-чуть самым азам
колдовства? Наслаждайся своими маниакальными идеями, пока можешь, человек;
они просто насмехаются над тобой, ожидая времени, когда Они освободят тебя
от твоей мании! Да, и от всего прочего тоже!
     - Калигула? - Казалось, темного человека это позабавило. -  Едва  ли,
ибо он был лишь смертным, что вообразил себя богом. В то время, как я... -
Он снова взглянул на меня. - Сначала, уверяю вас, у  меня  не  было  таких
мыслей.  Я  стремился  лишь  украсить  существование,  ставшее  для   меня
обременительным, найти... удовлетворение, выходящее за рамки  условностей.
- Он издал негромкий смешок, как  человек,  вспоминающий  наивные  детские
мечты.  -  С  благосостоянием,  составленным  мне  моими   существами,   я
приобретал  все  больше  и  больше  и  изобретал  изощренные  развлечения.
Некоторых я умертвил смертью быстрой и болезненной. Других оставил в живых
- идти по узкой тропе, понемногу ослабляя их связи с жизнью, наблюдая, как
они цепляются все крепче за шаткие, обманчивые обрывки, оставшиеся от нее.
Из той смерти при жизни, что я им устраивал, я  научился  извлекать  новую
жизнь, освежавшую меня, и это было много; однако и это приелось. Один  раз
в жизни я держал племя рабов на своей ладони и, как хозяин и БОКОР, держал
в руках не только их жалкие тела, но их мысли, мечты,  сердца  -  а  потом
сила, которую я извлекал из их мук, стала слабеть. Но  даже  тогда  я  уже
стал зависеть от нее, чтобы  поддерживать  само  мое  существование.  Даже
тогда кровь была вином, что я пил, муки - воздухом, которым я  дышал.  Мне
необходимо было найти какой-то новый источник. Но  тогда  у  меня  еще  не
хватало смелости и предвидения, чтобы искать Абсолюта. Итак, хотя мои силы
были еще тогда ограничены, я обратился - как и положено человеку,  не  так
ли? - к людям моего собственного...
     Валет улыбнулся.
     - Не скажу, чтобы это вовсе не приносило мне  удовлетворения.  Бедные
глупцы! Их жестокость была почти такой же, как  моя,  однако  они  творили
зверства просто так, без всякой цели. Остров кипел под ними, и однако  они
беззаботно  кружились  в  вихре  своих  маскарадов,  завтраков  и   пустых
празднеств. На них я наслал чуму, оспу, бесчисленные раздоры и заполнил их
кладбища. А потом я пробуждал некоторых из их числа - тех,  кто  оскорблял
меня больше всех, и самых красивых женщин. И им я устроил множество раутов
моего собственного изобретения. - Он  покачал  головой  с  ностальгической
снисходительностью. - Говорят, память о некоторых из них все еще  хранится
в стенах моего старого дома - возможно, вы видели их? Так оно и есть. Это,
разумеется, приносило удовлетворение. Однако мне казалось,  что  необходим
некий артистический  мазок,  чтобы  шутка  приобрела  завершенность.  И  я
завладел рабами и сделал эту власть гораздо более сильным хлыстом, чем  их
хозяева. Культ крови и мести - с ритуалами столь  чудовищными,  что  у  их
участников не оставалось после них ни сдерживающих центров, ни страха, ибо
они уже проделали все самое худшее. Я стал как бы богом среди них,  почти,
одним из Невидимых; и я  толкал  их  к  дикости  и  безжалостному  мятежу.
Тройная ирония!
     Он негромко хихикнул.
     - Чтобы  я,  их  мучитель,  помогал  им  получить  свободу!  Хотя  я,
разумеется, следил за тем, чтобы последствия  были  достаточно  кровавыми,
чтобы они годами не знали покоя. И в том еще большая ирония, что они своим
поклонением помогли моим спотыкающимся ногам встать на тропу власти.
     За это время никто не произнес ни слова; нетрудно догадаться, почему.
Однако при его последних словах резко поднялась  чья-то  голова,  и  голос
хрипло произнес:
     - Твоим? Самого зверского из своих мучителей они почитали как  своего
освободителя? Ритуалы Петро, живой дух мести рабов - культ гнева, кровавых
жертвоприношений - это все ТВОЕ?
     К моему изумлению - и, судя по виду этого человека, к его тоже -  это
была Молл, она нашла в себе силы  заговорить.  Измученная,  окровавленная,
бледная, но живая и в полном сознании. Мое  сердце  буквально  подпрыгнуло
при  виде  ее.  Человек,  которого  она  назвала  Доном  Педро,  казалось,
испытывал по этому  поводу  совершенно  иные  чувства.  Его  темные  глаза
метнули в нее взгляд, похожий на язык змеи, и он поклонился,  в  этот  раз
напряженно, почти осторожно.
     - Сеньорита права, - сказал он. - Мое, все мое. Толпа обнимает  того,
кто проливает перед нею кровь, не замечая, что  кровь  -  ее  собственная.
Разве не так всегда бывало с освободителями?
     Молл больше ничего не прибавила,  лишь  изо  всех  сил  старалась  не
отводить от него взгляда. Он отвернулся от нее так резко, что его  накидка
взметнулась, и снова встал лицом ко мне:
     - Я Дон Педро, кого они зовут Петро, и коль скоро я сам стал одним из
Невидимых, все их могущество отдано мне в руки. - Он сжал  руки  медленно,
сурово. - Я прожил много веков, прежде чем, наконец, сделал великий шаг. Я
привел к расцвету мою внутреннюю цель, вошел в свою настоящую силу. И  все
же рядом с Невидимыми я был все равно что никто. Когда тебя боятся,  когда
тебе повинуются - это много; однако те, кто повиновались, были всего  лишь
бедными людьми с несчастного острова, их легко было приручить, легко  было
погонять. И хотя они считали меня богом, я  был  всего  лишь  посредником,
способным тонкими путями призывать к власти  Невидимых,  однако  мало  чем
владел сам. Власть Невидимых! Она всего лишь напоминала мне еще сильнее  о
моей собственной пустоте.  Потребность  власти  бурлила  во  мне,  в  прах
развеивала мои самые утонченные радости. Агония целой  расы  казалась  мне
слишком малоценным даром, чтобы утешить меня, служить  компенсацией  того,
чего я не имел! И я постоянно  экспериментировал,  вызывал,  расспрашивал,
торговался - до тех пор, пока, наконец, не  понял,  что  для  того,  чтобы
достигнуть большего величия, мне сначала надо потерять все, что имел. И  я
сделал последний шаг, самый великий.  Я  сбросил  свои  оковы.  Я  оставил
Внутренний Мир и пустился вплавь по течению Времени, в  постоянном  поиске
некоего более тесного, глубокого, более полного союза со Смертью. Я  искал
- и  нашел!  Среди  самих  Невидимых  я