лить еще  до  того,  как  поднялось  солнце.  И  люди  шептались,  что
встречать его по улицам шли странные фигуры, а те,  кто  попадался  на  их
пути, так и не вернулись.
     - Половина народу все еще притаилась в своих хибарах  и  трясется!  -
мрачно  сказал  Джип,  благодарно  потягивая  холодное  шерри  из  бокала,
поднесенного ему стюардом Пирса. - Или побежали к своим БУНГАНАМ, чтобы те
занялись экзорсизмом и врачеванием. Но бунганы и сами трясутся  точно  так
же - черт, барабаны слышны даже отсюда!
     - Да, и пение, - добавила Молл так же мрачно. - Но прошел  слух,  что
кое-кто из языческих священников - те, что, как они думают, тайные  БОКОРЫ
и, похоже, служат и нашим и вашим, то есть, и светлым, и темным  силам,  -
так они нарочно ходили встречать черный  корабль.  И  что  вся  их  утварь
исчезла из храмов, будто они упаковали ее для какого-то великого праздника
в другом месте...
     И тут даже Молл подскочила: впрочем, подпрыгнули мы все.  Хрустальный
кубок Пирса разлетелся на куски прямо у него в руке. Дверь большой каюты с
грохотом распахнулась, и оттуда во всем своем убожестве вылетел Ле  Стриж,
почти таща за запястье то создание - девушку.
     - Туманы! - рычал старик. - Пар! Думают, могут напустить мне все  это
в глаза, а? Нет, ничего у них не выйдет!
     - Что? - заревел Пирс, слизывая шерри с пальцев. - Нашел их, господин
хороший? Куда направляются?
     - Зюйд-вест - они идут вдоль побережья, и вам  надо  сделать  то  же!
Давайте, следуйте за ними, пока можете! Пелена становится все гуще по мере
того,  как  они  приближаются  к  источнику!  Мне  пришлось  прибегнуть  к
отчаянным мерам, - измученно, задыхаясь, произнес Ле Стриж и опустился  на
шелковые подушки Пирса. - Или будете стоять  и  спорить,  пока  они  будут
обгладывать косточки драгоценной и дорогостоящей Клэр?
     Пирс и Джип уже покинули свои стулья и прошли мимо  спутницы  Стрижа,
не удостоив ее даже взглядом. Зато я с содроганием увидел,  что,  хотя  ее
лицо оставалось  тупым  и  неподвижным,  из-под  ее  левого  глаза  тонкой
струйкой, как слеза, стекала кровь. Наверху медный колокол созвал команду,
прервав их отдых, и пол каюты задрожал, когда  мужчины  стали  выскакивать
внизу из своих гамаков. Ле Стриж обмяк, как поломанная кукла.
     - Ближе к источнику? - резко переспросил я. - К какому источнику?
     - Глупый мальчишка, как я могу сказать? Но я знаю одно:  если  только
Стриж не полный дурак, а он не дурак,  это  точно  -  они  направляются  в
какое-то тайное жилище отшельника. А  теперь  оставь  меня,  я  совершенно
выдохся! Хочешь знать больше, посмотри сам своими телячьими глазами!
     Так я и сделал, пристально разглядывая море и землю  в  те  несколько
коротких минут, которые отвела мне Молл  для  перерыва  в  наших  свирепых
упражнениях. Казалось, она была как никогда полна решимости вбить  в  меня
какую-то науку, и я все чаще и чаще оказывался лицом к лицу  с  острием  и
лезвием ее безжалостного меча. Конечно, вполне возможно,  что  мне  вскоре
предстояло встретиться с мечом в настоящем бою, но я подозревал, что  Молл
проделывала  все  это,  чтобы  чем-то  занять  меня  и  не  дать   слишком
беспокоиться. Я поймал себя на том, что легкомысленно думаю о  том,  каким
партнером по игре в сквош могла быть Молл, кружившая вокруг меня, нападая,
обороняясь и рубя со стремительной грацией,  в  то  время,  как  я  тяжело
ковылял за ней через палубу. Был уже вечер, и мои ноги были словно  налиты
свинцом, причем еще и были готовы расплавиться.
     По лесистому побережью сверху пробежала быстрая рябь. Вокруг нас, как
долгий медленный вздох, заиграл ветерок с земли - не прохладный, а жаркий,
томный, наполненный странными ароматами мускуса, специй, дыма и  зловещего
гомона птичьих криков. Я  отвлекся  -  и  Молл  сделала  выпад.  Отчаянным
усилием мне удалось парировать удар, сделать захват и повернуть оба  меча.
Я хотел повернуть меч Молл на нее же, как она учила. Но  каким-то  образом
мечи продолжали вращаться в вертикальном положении. И это мой меч оказался
отведенным назад. Мы встретились, свирепо шипя, лоб в лоб. По нашим  лицам
струился пот. Это был мой пот, ибо Молл даже не разогрелась  как  следует.
По крайней мере, я хоть удержал ее...
     А потом каким-то образом  ее  клинок  лениво  перевернулся,  и  сталь
злобно зашипела, соскользнув прямо по моему клинку. Что-то лизнуло мою шею
с холодной кошачьей нежностью. И оставило легчайшее ледяное прикосновение,
напоминающее щекотку. А потом горячая кипящая влага принесла более  резкую
боль - прямо над яремной веной.
     Я взвизгнул и отшатнулся, как лошадь, укушенная  оводом.  Разумеется,
она проделала все движения с  точностью  скальпеля,  черт  бы  ее  побрал.
Корабль мягко поднялся под порывом знойного  ветра.  Захват  рухнул,  наши
мечи со звоном полетели на палубу, и я,  потеряв  равновесие,  полетел  на
Молл. Мы схватились друг за друга, чтобы не упасть...
     Один укол за  другим.  Я  вдруг  остро  ощутил  ее  обнаженные  руки,
переплетенные с моими, прикосновение гладкой  загорелой  кожи,  прохладный
шелковистый поток ее волос на моей шее - такой необыкновенно  женственный,
и так близко. Молл попыталась резко отодвинуться, но не смогла, и ее бедра
только крепче прижались к моим. Острота моей собственной реакции  поразила
меня; я резко притянул ее к себе и поцеловал. И - чудо  из  чудес!  -  она
ответила на мой поцелуй. Ее бедра  скользнули  по  моим.  Ее  губы  крепко
прижимались  к  моим  губам.  На  одно  прекрасное   мгновение   ее   зубы
раздвинулись, и я ощутил солоноватое тепло ее рта, жаркий изгиб языка.
     На одно мгновение. До тех пор, пока на нас не обрушилось  молчание  и
острое сознание того, что каждая пара глаз на  этом  распроклятом  корабле
глазеет  на  нас.  Светлые  глаза  Молл  широко  распахнулись.  Она  змеей
вывернулась из моих объятий - я не смог ее удержать - и бешено  отскочила,
тяжело дыша, отплевываясь и  вытирая  рукой  губы.  Корабль  закачался  от
прокатившейся  по  нему  волны  хохота,  и  у  меня  появилось  неприятное
ощущение, что я не смогу так быстро загладить это происшествие.  Это  если
предположить, что я его вообще переживу. Молл стояла, глядя вниз  на  свой
меч. Я поспешно нагнулся и подхватил свой. Меня трясло как в лихорадке  и,
клянусь Богом, ее тоже. Можно было подумать, что дело зашло гораздо дальше
одного короткого объятия.
     Предложить мир? Это казалось наиболее естественным до тех пор, пока я
не увидел, как сжимаются и разжимаются ее кулаки.  Последняя  естественная
вещь, которую я попытался сделать, получилась у меня не очень-то хорошо. Я
быстро огляделся. На  квартердеке  сардонически  ухмылялся  Джип,  а  Пирс
тактично согнулся пополам, причем его физиономия была такой  же  багровой,
как его  заляпанный  портером  жилет.  Искать  убежища  в  респектабельной
компании было бесполезно - таковой просто не существовало. На  меня  упала
тень вант фок-мачты, и мне пришло в голову, что я никогда еще не лазил  на
мачту, и, в конце концов, сейчас мне представлялся самый лучший случай.
     Непринужденно, без  ненужной  поспешности  я  заткнул  меч  за  пояс,
потянулся вверх -  я  видел,  как  это  делают  моряки,  и  подтянулся  на
поручень. Я теперь уже почти освоился на борту, во всяком  случае,  так  я
себе говорил. А что до риска, так тот, на который я пошел только что,  был
гораздо сильнее. Я посмотрел вниз на Молл, она ответила мне  взглядом.  Ее
лицо было бесстрастным, но все пылало. Я поставил ноги на выбленку и  стал
взбираться наверх.
     Сначала я даже получал от этого удовольствие.  Скалолазание  подавило
во мне страх высоты, и потом мне же не было нужды лезть до  самого  верха,
хватит просто до верхней платформы. Лезть по туго натянутым вантам было не
труднее,  чем  по  лестнице,  но  похожие  на  ступеньки  выбленки  слегка
прогибались под моими ногами  при  каждом  движении  корабля,  казавшегося
странно живым. Я никогда раньше так остро  не  ощущал  "Непокорную"  живым
существом в том смысле, как это понимают моряки - это было все  равно  что
лезть по гриве какого-то огромного морского зверя.  Причем  почти  так  же
страшно. Это было совсем не похоже на  скалу;  судно  качалось,  небрежно,
непредсказуемо, так,  словно  у  него  был  свой  разум.  И  чем  выше  ты
поднимался, тем сильнее была качка. В первый раз, когда я глянул вниз, мне
показалось, палуба находится в уже в нескольких  милях,  а  смотревшая  на
меня снизу Молл была не более пятнышка с  развевающимся  белокурым  пухом.
Она ведь не подумывала о том, чтобы лезть вслед за мной, нет? Я обнаружил,
что спешу добраться наверх; но когда я туда залез, сидеть  на  этой  голой
платформе на свистящем ветру без поручней  или  чего-то  другого,  за  что
можно было бы держаться, оказалось куда страшнее. Только матрос на толе  в
своем вороньем гнезде, где он нес вахту, казался надежным  пристанищем.  У
меня не было желания так быстро спускаться вниз, даже  если  Молл  за  это
время немного поостыла. Я ступил на ванты топ-мачты и снова полез наверх.
     В этот раз я старательно не смотрел вниз, и это, похоже,  помогло.  Я
довольно быстро добрался до фор-марса, хотя от канатов у меня образовались
мозоли, а пот разъедал порезы. Воронье гнездо было ничуть не похоже на  те
симпатичные надежные ванночки, что показывают нам в фильмах -  просто  еще
одна голая платформа, но с железными петлями, приделанными на уровне пояса
по обе стороны мачты и поручнем, под который можно было  просунуть  пальцы
ног. Часовая, пиратка с просоленным лицом  и  сложением,  как  у  капитана
русского траулера, показала мне, как привязать ремень к петлям.  При  этом
она все время посмеивалась.
     - Вы и мистрис Молл, хе-хе! Видала я вас отсюдова, сверху! Экий у вас
коронный обезоруживающий ударчик! Вам бы его  опробовать  на  каком-нибудь
Волке! Только вот берегитесь ответного удара, хе-хе-хе! - Занятый поисками
опоры для ног, я не обращал на нее внимания, пока она не  приблизила  свое
дубленое лицо к моему вплотную; сейчас она было более серьезна: - Скверное
вы выбрали время - баловаться такими штучками  в  этих  краях,  юный  сэр!
Лучше не делать такого, когда дует ВЕТЕР ЭРЗУЛИИ! А  то  ведь  никогда  не
знаешь, чем дело кончится!
     - Что дует?
     - Ветер с земли - да вы, никак, не почуяли? Да, так его  прозывают  в
этой стороне: знак Эрзулии - теплый ветер, что дует с земли, когда  штиль.
А она - Эрзулия - ох, и  распаленная  злобная  девка,  верно  вам  говорю!
Зажигает огонь в крови без разбору - а  как  он  там  будет  гореть,  кого
сожжет - ей все едино!
     Я ухмыльнулся:
     - Звучит не так уж плохо. Немного огня в крови мне  бы,  наверно,  не
помешало.
     - Есть ведь огонь, что греет, а есть - что сжигает, а? А  когда  дует
Эрзулия Кровь-в-Глазах, Ge-Rogue, тогда уж  берегись  все,  что  молодо  и
открыто - она гонит безумие в  жилы!  Вы  вот  могли  меч  себе  в  сердце
заработать, и все из-за нее, распутницы! Ибо семь  не  есть  знак  ее,  а?
Недаром у него есть и другое прозвание - там, на Ямайке -  Гробовщик,  вот
как его там величают. Он уносит последнее дыхание умирающего!
     - И, хмыкнув в последний раз, она нырнула через край платформы.
     Я  издал  протестующее  восклицание  "ЭЙ!"  или   что-то   столь   же
невразумительное - и глянул вниз ей вслед.
     Вот это действительно было ошибкой.
     Пустота рванулась мне в лицо. Это было все равно что смотреть вниз  с
утеса - и чувствовать, как он уходит у тебя из-под ног.  Прямо  подо  мной
ничего не было. Ни палубы, ни корабля - ничего,  кроме  пенящегося  океана
где-то  внизу,  в  невероятной  дали,  и  волн,  жадно  поднимавшихся  мне
навстречу и с тошнотворной внезапностью падавших вниз. Мои пальцы намертво
вцепились в петли, но из-за пота они стали скользить. Пальцы уперлись  под
поручень, но ноги дрожали. Мне пришлось повернуть  голову,  чтобы  увидеть
"Непокорную",  почти  скрытую  раздувавшимися   парусами;   она   казалась
игрушечной лодочкой на конце палки, она билась и качалась то в одну, то  в
другую сторону на море, по которому плыла. А на такой высоте каждое слабое
движение  кренившейся  палубы  превращалось  в  рывок,  в  бешеную  резкую
качку...
     Казалось, я смотрел целую вечность - или почти вечность, а потом  мне
удалось отвести глаза в сторону - к этим загадочным холмам. На фоне слегка
покачивавшихся  верхушек  деревьев  качка  была  менее  заметна,  и   стал
двигаться ей в такт. Через некоторое время я уже был в состоянии  обратить
мои мысли к работе, на которой  я,  похоже,  теперь  застрял,  и  рискнуть
осторожно оглядеть темнеющий горизонт. Я увидел все то же, что мы видели с
тех пор, как покинули Миссисипи: солнце, рассерженно-яркое в закате, а под
ним - ничего нового. Никаких других  кораблей;  никаких  перемен  в  нашем
везении.
     Я беспокойно заерзал на своем продуваемом ветром  насесте.  "Посмотри
своими проклятыми телячьими глазами",  -  сказал  Ле  Стриж,  и,  в  конце
концов, я этим и занялся. Конечно, это просто  совпадение.  Лучше  бы  это
было совпадением, черт возьми. Но здесь нельзя было быть  уверенным  НИ  В
ЧЕМ.
     Например, в том, что именно я должен был выискивать. Нечто, способное
переплюнуть малоприятные способы Ле Стрижа видеть разные вещи, должно быть
также в состоянии сыграть злую шутку с моей обычной парой глаз. Разве  что
оно имеет силу только над колдовством, а не над реальностью. Однако, чтобы
спрятать  что-либо  среди  этих  заросших   холмов,   большой   магии   не
потребуется. В течение долгих часов мы не видели никаких признаков  жизни,
кроме птиц и гигантских бабочек - вспышек яркого цвета на зеленом фоне, да
время от времени - белой струйки дыма, поднимавшейся с дальней просеки или
группы крытых листьями крыш. Мы причаливали у нескольких таких  прибрежных
поселений. Подплывали  ближе  и  спрашивали  рыбаков,  плывших  в  лодках,
посылали людей на берег спросить у деревенских жителей - всегда одно и  то
же: "Un grand navire noir aux trois mats, orne  aux  lanternes  comme  des
cranes grotesques, on l'a vu, hein? Ils viennent d'enlever une filette..."
[Большой  черный  корабль  с  тремя  мачтами,  украшен  фонарями  в   виде
причудливых черепов - вы такого не видали? Они недавно похитили девушку...
- (франц.)]
     И всегда между нами падала пелена. Большей частью  это  были  обычные
крестьяне, очень просто одетые, больше походившие на  африканцев,  чем  на
выходцев из Вест-Индии, с какими мне приходилось встречаться. Но  у  всех,
кроме самых юных, был особый вид преждевременно повзрослевших людей, какой
бывает при тяжелой работе и плохом питании. Их  лица,  молодые  и  старые,
были с выступающими скулами, сильно изрезанные морщинами, к  таким  хорошо
пристает непроницаемое выражение; а их опущенные глаза ничего не выдавали.
Даже дети, которые должны  бы,  казалось,  быть  веселыми  и  счастливыми,
впадали в молчание и только чертили пальцами ног в пыли, когда мы  с  ними
заговаривали; никакие уговоры и посулы в мире не могли их тронуть.  Нельзя
было упрекать их за это: прошел слух, что где-то что-то  затевается,  а  у
них не было оснований  доверять  нам  больше,  чем  Волкам.  В  одном-двух
местах, увидев, что мы высаживаемся на берег,  местные  жители  с  криками
бросились в джунгли. Еще в одном месте кто-то выстрелил в  нас  и  зацепил
одного из  матросов.  Правда,  слегка:  это  был  грубый  выстрел  наугад,
сделанный больше со страху, чем по злобе. В этом тенистом сплетении ветвей
не было даже смысла искать стрелявшего. Мы оставили их  в  покое  и  снова
стали полагаться только на собственные глаза.
     Теперь это были мои глаза,  скользившие  из  стороны  в  сторону  над
землей, морем и небом - бледными и пустыми.
     Мы обогнули какой-то мыс и пересекли еще одну пустую бухту; здесь  не
было ни деревень, ни дыма, ничего, кроме  деревьев,  подходивших  к  самой
воде. Впереди же, за  дальним  мысом  солнце  казалось  сверкающим  медным
куполом, тонущим в море, а облака - плюмажем взрывающейся пены. Мне пришла
в голову мысль об Атлантиде: может, она тоже была  где-то  здесь?  Похоже,
здесь, в тенях было  все.  Сам  корабль  был  частью  тени,  бродившей  за
пределами Сердцевины, - а я? Я приплыл на нем к востоку от восхода солнца;
к добру или к худу, но я был его частью. Я стал смотреть на  вещи  другими
глазами. Так где же  теперь  было  мое  место?  Пылающий  закат  отчетливо
выделил очертания мыса впереди, бахрома его деревьев сгибалась и  качалась
в этом насмешливом душном бризе.
     Только вот некоторые из них не сгибались и не  раскачивались.  Только
чуть покачивались, жесткие, безлиственные. Один... два...
     Мы были совсем недалеко от места. Я собрался с духом, набрал побольше
воздуху в легкие, наклонился вниз и закричал, но все  было  бесполезно.  У
меня не было выучки, как надо орать: ветер унес мои слова. К тому же, если
кричать еще  громче,  могут  услышать  где-нибудь  еще,  и  кое-кто  может
получить дополнительную минуту для  того,  чтобы  выкатить  свои  огромные
пушки. Быстро, стараясь делать пальцами четкие движения, я отстегнул  пояс
и проскользнул вниз через открытый люк -  у  него  было  очень  подходящее
название: "ловушка для салаги"; затем - снова на ванты.  Это  было  совсем
как в скалолазании: самое трудное - это  спуск.  Во  всяком  случае,  так,
чтобы при этом остаться целым. У меня тряслись ноги; я  спускался  слишком
медленно. В отчаянии я оглянулся и прямо под собой увидел одну  из  задних
опор, крепивших мачту - толстый трос, натянутый, как фортепьянная струна и
круто спускавшийся к поручням. Иметь бы еще оборудование для спуска...  но
у меня его не было. Плохо дело.
     Заправив меч получше назад, я протянул руку и обхватил канат  сначала
рукой, потом ногой, по-обезьяньи. Затем перебросил свое тело  через  него.
Скользить вниз нужно  было,  перебирая  руками,  но  я  не  успел.  Я  уже
спускался вниз, и даже слишком быстро - трос стал скользким в моих  потных
ладонях. Я цеплялся, как настоящая обезьяна за палку,  подвывая  и  вонзая
подошвы башмаков в трос  вместо  тормозов.  Они  так  сильно  врезались  в
шероховатые завитки,  что  чуть  не  сбросили  меня  совсем;  но  все-таки
задерживали мой полет. Я прибыл на палубу позеленевший, ловя ртом  воздух,
вся рука у меня была в алых следах от троса  -  тем  не  менее,  я  явился
вовремя, чтобы, задыхаясь, отдать рапорт.
     Мое сообщение  немедленно  вызвало  приступ  бурной  деятельности  на
корабле, однако  совершенно  бесшумной.  Одного  произнесенного  свистящим
шепотом приказа Пирса (причем эффект был тот же,  как  и  от  крика)  было
достаточно, чтобы вся команда помчалась брасопить реи. Шлепанье их ног  по
палубе было чуть ли  не  самым  громким  звуком,  производимым  людьми  на
палубе. Рукой в расшитой перчатке, которые он упорно продолжал носить даже
в эту жару. Пирс  прочертил  резкую  линию  в  воздухе  -  справа  налево.
Помощник поднял в ответ трость; раздался громкий скрип и грохот: открылись
порты левого борта  и  выкатились  пушки,  вот  и  все.  Мы  были  готовы,
насколько это было возможно. В молчании, затаив дыхание, мы подпрыгивали и
ныряли в бурном море, приближаясь к нужному месту.
     Постепенно показался  наветренный  берег  мыса,  такой  же  крутой  и
заросший деревьями,  как  все  остальные,  окутанный  еще  более  глубоким
звездным светом. Отсюда солнца  не  было  видно,  свет  исходил  только  с
закатного неба, отражаясь в  водах  уединенной  бухты.  А  там,  в  бухте,
повернутый в  сторону  берега,  лениво  паря  в  облаках,  отражавшихся  в
спокойной, как стекло, воде, без сомнения, виднелся силуэт "Сарацина".
     Пальники перестали вращаться. Канониры держали  их  над  отверстиями,
готовые еще раз обстрелять корабль Волков ужасающим продольным огнем. Если
Клэр удалось пережить наш прошлый бортовой залп, сможет ли она пережить  и
этот?