света,  и
слышался отдаленный шум уличного движения. Мне стало любопытно, и я  пошел
посмотреть.
     Улица,  на  которую  я  вышел,  была  поразительной.  Никаких  больше
складов;  она  была  широкой  и  хорошо  освещенной,  окаймленной  домами,
террасами высоких величественных зданий из  красноватого  кирпича.  У  них
снова был какой-то ускользающий  европейский  вид,  особенно  по  верхнему
фасаду, где шло что-то вроде длинной галереи, образуя глубокие балконы под
обычной крышей. Там росли домашние растения и  большие  кусты  в  горшках:
лавр, мимоза и другие, которых я совсем не знал: экзотические,  элегантные
и грациозные, буйно разросшиеся на витиеватых  чугунных  перилах.  Но  эти
дома тоже были восстановлены, большинство  из  них  были  теперь  фасадами
магазинов  или  кафе  -  некоторые  из  них  были  открыты.  Я  подошел  к
ближайшему,  и  теплый  ночной  воздух  поднялся  и  ударил  меня  густыми
ароматами кофе, жареного  лука  и  горячей  выпечки,  и  звуками  джазовых
записей. И я неожиданно почувствовал такой  голод,  что  впору  было  хоть
плакать.
     Но это был жажда чего-то большего, чем пища: это был быстрый взгляд в
цивилизацию, разумную жизнь или, по крайней мере, то безумство, которое  я
знал. Но возьмут ли они  здесь  мои  деньги?  Я  пошарил  в  карманах.  Во
внутреннем кармане я нашел несколько маленьких монеток,  очень  тяжелых  -
это было золото, но такого я никогда не видел: на  монетах  были  какие-то
странные надписи и слоны. Должно быть, это были деньги Джипа.  А  все  мои
обычные деньги находились в карманах моей собственной одежды, на борту,  и
я стал ощущать себя очень неспокойно. Мне пора было возвращаться. Но я  не
мог удержаться, чтобы не заглянуть в окно - посмотреть, что за люди  сидят
в кафе. Они были такими же, как я, точно такими же; они могли приехать  из
любой страны мира, ну, почти из любой. Большинство  из  них  были  молоды,
несколько кавказского типа, но хватало и  черных,  и  людей  с  Востока  -
жизнерадостная космополитическая толпа, так оравшая в попытке  перекричать
джаз, что я не мог разобрать, на каком языке. А вывеска на  кафе  гласила:
"Au Baratria". Баратрия - это где же?
     Из кафе вышла молодая пара, и, чувствуя  себя  последним  идиотом,  я
подступил к ним. Лицо девушки, раскрасневшееся и хорошенькое,  исказилось;
лицо юноши потемнело, и он резко оттолкнул ее. Я пожал плечами  и  дал  им
пройти. Ну и манеры у них здесь, нечего сказать. Я пошел по дороге.  Здесь
была все еще освещенная витрина книжного магазина, и, клянусь  Богом,  все
названия были на английском! Только для меня все бестселлеры на одно лицо.
Я покупаю "Тайм" и "Экономист", так что это мне тоже ничего не дало. Затем
шел магазин мужской одежды, набитый черной кожей и называвшийся  -  вы  не
поверите - "Геббельс". Это доказывало только, что дурной  вкус  -  явление
универсальное. После него - видеомагазин, но там виднелись только  две-три
кассеты.  Названия  были   английскими,   но   несколько   специфическими:
"Хорошенькие персики", "Пусси-ток", "Мастерская тела". Ну, да. Где же  это
все находится, черт бы побрал, в Коста Брава? Еда пахла для этого  слишком
аппетитно.
     Мимо проходил еще  один  человек,  которого  можно  было  спросить  -
крепкий чернокожий мужчина, но как только я раскрыл рот, мне его  чуть  не
заткнули кулаком. Прошедшие день-два научили меня не очень-то  подставлять
другую щеку, но я сдержался: наживать сейчас  себе  неприятности  было  бы
неправильно.  В  отдалении  по  тротуару  спешил   более   респектабельный
горожанин, толстый и средних лет. Я подошел к нему, чтобы перехватить,  но
не успел я произнести: "Простите, сэр...", как он сунул что-то мне в  руку
и удалился со  скоростью,  для  которой  его  телосложение  было  явно  не
приспособлено. Я смотрел ему вслед разинув рот,  потом  взглянул  вниз  на
свою ладонь. Несколько серебряных монет; я взял две самые крупные и увидел
на   них   орла,   стершегося   от   долгого   употребления.   Четвертаки,
двадцатипятицентовики - разрази меня гром, я был в Америке.
     Я стоял, беспомощно хихикая про себя. За ночь и день - причем большую
часть последнего мы дрейфовали - я ухитрился пересечь Атлантику. Если бы я
когда-нибудь понял, каким образом,  я  мог  черт  знает  что  натворить  в
экспортном бизнесе, это точно.
     Или... а сколько в действительности это заняло у  меня  времени?  Все
происходит во времени. И вдруг мне вспомнились детские сказки про  короля,
вернувшегося из-под холма. А здесь, в конце концов, была страна  Рипа  ван
Винкля [Рип ван Винкль - герой одноименного рассказа  Вашингтона  Ирвинга,
проспавший 70 лет].
     Неожиданно я перестал хихикать. Несмотря на все тепло  этой  ночи,  я
почувствовал себя измученным и замерзшим, как возвращающееся привидение  -
жалкая тень, в звездном свете заглядывающая в тепло жизни, из которой  его
так давно вырвали. Теперь мне надо было знать, в каком времени я нахожусь,
а не только в каком месте. Я бросил голодный взгляд на  кафе,  но  подавил
эту мысль - на пятьдесят центов нельзя было купить и воды для  кофе,  если
здешний  город   был   вроде   Нью-Йорка.   Плоская   синяя   коробка   на
противоположной  стороне  улицы  была  газетным  автоматом;  вот  что  мне
поможет! Я поспешил назад,  на  ту  сторону  улицы  -  и  остановился  как
вкопанный на середине. Теперь я знал, почему люди сторонились меня.
     Так же, как я сам сторонился бродяг, пьяниц и  отщепенцев.  И  вот  я
стоял, отражаясь в  витрине  магазина  одежды,  -  гротескное  привидение,
парившее над прямыми манекенами внутри. Головорез с разинутым ртом, волосы
всклокочены, весь в саже, небритый, одетый в облегающую  кожу,  обнаженные
руки покрыты ожогами и шрамами, безвкусная цветная повязка, как у бандита,
на лбу и четырехфутовый меч, свисающий вдоль ноги - видит Бог,  сам  я  бы
просто удрал. Может, Джип был  прав,  и,  по  крайней  мере,  меч  они  не
заметят, но то, что было правдой для Него, было не совсем так для меня.  Я
был слишком частью этой жизни.
     Затем  на  меня  с  ревом  помчался   грузовик,   даже   не   пытаясь
притормозить, и я отскочил на тротуар, как электрическая лягушка. Я сделал
жест водителю, потом вспомнил и поднял вверх один палец -  это  они  здесь
все понимали. Не то чтобы я  особо  винил  его,  разве  что  за  обидчивый
характер чернокожего. Я выглядел просто психом  и  опасным,  как  черт.  Я
поспешил к автомату, выудил монеты и сунул их в прорезь. Как раз хватило -
я вытащил газету и уставился на нее. "Нью-Орлеанз  Стэйтс  Айтем",  издано
четвертого...
     На следующий день после того, как я уехал. Новый Орлеан. День и  ночь
- правильно. Вот и все. Я  почувствовал,  как  у  меня  задрожали  колени.
Значит, это правда... Я выпустил из рук газету, повернулся и побежал туда,
откуда пришел, прочь от огней и кафе, ароматов креольской кухни и чугунных
балконов, помчался: как сумасшедший, к реке и причалу.
     Я добежал до площади, уверенный в каждом повороте, и выскочил прямо у
собора, на полной скорости пересек сады,  пугая  запоздалых  прохожих,  и,
задыхаясь, нырнул в улочку, откуда пришел. Здесь  все  было  просто  -  за
каждый поворот, как я и запомнил, и память подвела меня не  больше  одного
раза. Пешком таким образом идти было легче, можно было постоять, отыскивая
приметы, не нужно было принимать быстрые решения, где сворачивать.  И  все
же я вздохнул с облегчением, когда, наконец, вышел на ту дорогу, где  меня
подцепил тот лживый призрак, и увидел широкую реку, поблескивавшую  темной
медью под неясной луной. Миссисипи, не больше, ни меньше. Что ж,  в  любом
случае, мне найдется о чем спросить Ле Стрижа.
     Отсюда я шел уже спокойно, восстанавливая дыхание. Я не слышал  стука
молотков; может быть, они сделали перерыв на ночь. Я  не  мог  их  за  это
винить; две ночи подряд - это было бы слишком для кого угодно.  Я  свернул
за угол к верфи; а потом я остановился как вкопанный и схватился за  стену
здания, словно бег неожиданно схватил меня за ноги и превратил их в воду.
     Это было не то здание. Это была не дранка, ее здесь вообще  не  было,
ни в одном, ни в другом конце широких бетонных причалов, тянувшихся по обе
стороны реки. Это была современная стена из гофрированного  железа,  точно
такая же, как другие стены, которые я видел по  всей  верфи.  У  некоторых
причалов стояли и корабли - большие грузовые суда, и ни  одной  мачты,  ни
одной трубы между ними, зато  с  современными  контейнерными  кранами  или
бункерами для зерна и минералов, и огни их  прожекторов  прорезали  тонкие
клинья в ночи. От "Непокорной", от всего того, что привело меня  сюда,  не
было и следа.
     Я мог бегать по этим верфям взад-вперед, разыскивая  их;  я  не  стал
этого делать. Я слишком хорошо знал, что случилось. Я боялся этого  с  той
минуты, как увидел газету, эту дату, хотя к тому времени  могло  быть  уже
поздно. Может быть, это произошло, когда взошла луна.  Мои  предположения,
мои воспитанные Сердцевиной основные инстинкты переплелись с  реальностью,
которая  привела  меня  сюда.  Но  я  слишком  спешил,  вернулся  назад  в
Сердцевину, увидел слишком много из того, что не  хотело  меня  отпускать.
Валет, несомненно, считал, что так и случится. И та глубинная часть  меня,
отчаянно рвавшаяся выполнить свою цель, что завела меня так далеко  и  так
быстро, отступила туда, где ей было лучше, и вычеркнула все остальное. Она
выбросила меня на берег в чужой стране, без документов, паспорта, денег  и
даже разумного объяснения, почему я  здесь  оказался.  Она  оставила  меня
совершенно голым на безлюдном берегу. Отрезала меня  от  "Непокорной",  от
Молл и Джипа, от всякой надежды на помощь.
     Рассвета так и не было. И,  может  быть,  больше  не  будет  никогда.
Передо мной не было  ничего,  кроме  улиц,  целого  города  поворотов,  за
которые можно  завернуть,  в  надежде  на  то,  что  за  каким-нибудь,  за
следующим...  надеясь  вопреки  надежде.  Сколько  времени   это   займет?
Опустошенный и больной, я вцепился в дверь склада, глядя вверх  на  пустые
маленькие окна далеко вверху, на глаза такие же слепые, как и мои, к тому,
что хотели бы увидеть больше всего. Оно было где-то за этими  окнами,  под
всей этой современной мишурой, прошлое, заключенное  в  оболочку  листовой
стали, как в футляр, а, может, как в гроб?
     - Эй! - заорал сердитый хриплый голос. - Эй, ты! Ты че здесь делаешь?
Кончай давай! - Я чуть не бросился на него, но  вовремя  вспомнил,  что  в
таких местах даже ночные сторожа должны носить оружие, да и  вообще  лучше
не привлекать внимание к мечу. Свет прожектора проследил  за  мной  пятном
света, пока я удалялся. Я завернул за первый  угол,  в  тень  неосвещенных
улиц. Темнота огромным кулаком сомкнулась  надо  мной,  и  тени  заполнили
голову. Потерянный, одинокий, я слепо брел, спотыкаясь, по вонючим  лужам,
глубже и глубже погружаясь в ночь.
     Сначала я все еще пытался запомнить, куда иду, поворачивая в  ту  или
иную сторону, разыскивая другой путь назад по  затемненным  проходам  -  к
реке и докам. Но скоро мой усталый ум  потерял  след,  а  вскоре  после  я
позабыл вообще,  в  какой  стороне  находятся  доки,  но  продолжал  идти,
поскольку остановиться было негде. Время от времени я лихорадочно  пытался
думать. Что бы сделал любой потерявшийся турист?  Пошел  бы  в  британское
консульство, придумав для удобства случай  амнезии?  Тогда  меня  отправят
домой. Правда, придется многое  объяснять  -  насчет  того,  как  я  здесь
оказался, насчет  золота,  насчет  того,  что...  случилось  с  Клэр.  Мне
повезет, если не попаду в психушку. А с  таким  грузом  на  совести  из-за
Клэр, может, я предпочел бы туда попасть...
     Через некоторое время я обнаружил, что снова выбрался из темной дымки
на более широкие улицы с огнями и освещенными окнами; однако что это  были
за улицы и где они находились, меня уже не интересовало. Некоторые были  с
кирпичными элегантными домами, какие я видел раньше, другие были нарядными
и  новыми,  обрамленными  сверкающими  витринами  магазинов  и   неоновыми
вывесками - но все они были пустыми, голыми, мертвыми. Я налетал - не знаю
на что: фонарные столбы, мусорные баки, уличный мусор, Я слышал  голоса  -
сердитые голоса, но не знал, откуда  они  доносились.  Возможно,  на  этих
тротуарах все-таки были люди, но если и были, я их не видел. Только машины
с шипением проносились мимо, сгустки света и шума  без  водителей.  Иногда
они внезапно шли прямо на меня, бешено  сигналя,  казалось,  шли  со  всех
направлений, и мне приходилось уворачиваться и проталкиваться  сквозь  них
и, шатаясь, уходить прочь, пока они снова не подъехали.
     Мое зрение было затуманено. Ощущение изоляции  усилилось.  Окружавшие
меня краски и шум, все, о чем сообщали мне мои  чувства,  казалось,  имели
все меньше и меньше смысла, ничего не прибавляя ни  к  чему,  ни  к  какой
вразумительной картине. Я  чувствовал,  что  должен  продолжать  двигаться
любой ценой, чтобы этот хаотичный мир не мог сомкнуться надо мной и навеки
меня отрезать. Но я уже очень устал, и время от времени под  моими  ногами
земля неожиданно приподнималась, и я спотыкался. Сверху раздался  знакомый
мне звук - вой кружащего реактивного самолета, но я видел  только  рисунок
бьющих в глаза огней,  скользящих  над  пустотой  и  прикрыл  глаза.  Меня
притягивали тени и тишина, и каким-то  образом  после  часов  блужданий  я
обнаружил, что бреду по маленьким улицам, пригородным аллеям,  обрамленным
домами более уютными и менее враждебными. Но освещенные  окна  по-прежнему
злобно смотрели на меня, и мимо с шипением пролетали машины.
     До тех  пор,  пока  одна  из  них  с  поразительной  внезапностью  не
остановилась позади меня, скрипнув тормозами. Она встала прямо на  бордюр.
Я круто развернулся, перепугавшись от неожиданности, и схватился за меч, а
потом замер, полусогнувшись, когда бело-голубой свет мигнул  мне  прямо  в
глаза. Я никого не увидел, зато услышал голоса, твердые и резкие.
     - ЭТО ОН! МЫ ЕГО ПОЙМАЛИ!
     - УЧАСТОК? СВЯЖИТЕСЬ... ДА, МЫ КАК РАЗ СЛЕДУЕМ ЗА НИМ...
     - СМОТРИ, СМОТРИ, ЗДОРОВЫЙ ПАРЕНЬ... ДАВАЙ С  НИМ  ПОЛАСКОВЕЙ...  Эй,
паренек!
     Я вздрогнул и отскочил, когда хлопнули двери пустой машины.
     - Господи Иисусе, что это? Мачете? - я посмотрел вниз. Инстинктивно я
наполовину вытащил меч, и он выплевывал назад голубой  свет,  как  ледяной
огонь.
     - АЛЛО! ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ ВООРУЖЕН, ПОВТОРЯЮ - ВООРУЖЕН...
     - Эй, парень! Мы хотим просто перекинуться парой слов,  никому  вреда
не будет! Так что убери свою палку, слышишь?
     Я попятился и продолжал пятиться. Неожиданно в моей голове все ужасно
прояснилось. Я никак не попаду в доки  из  полицейской  камеры  -  или  из
психушки. Теперь я видел полицейского -  дородного  негра  средних  лет  с
огромными седеющими усами: он старался, чтобы его голос звучал  ободряюще,
но его толстая рука находилась рядом с расстегнутой кобурой.  Второй,  без
сомнения, будет прикрывать его из машины. Я в отчаянии огляделся, и  опять
мое внимание привлекла темнота и тень: через  дорогу  между  двумя  домами
открывался разрыв, там над обвисшей проволокой разрастались деревья. Я еще
немного отступил, затем немного расслабился, наклонил голову, услышал, как
толстяк облегченно вздохнул, - и выхватил меч из ножен, описав им  шипящую
дугу. Я не так хорошо управлялся с ним, как предполагал: меч, должно быть,
почти раздвинул его усы. Полицейский отскочил назад с изумленным взвизгом,
зацепился за гидрант и повалился навзничь. Это открыло мне путь, я  сделал
огромный прыжок, прямо над ним, затем на крышу полицейской машины и дальше
- на дорогу, которая, к счастью, была пуста. Едва прыжка я  достиг  травы,
едва успел остановиться, чтобы не попасть под разукрашенный фургон,  затем
помчался прочь, потому что только что  рядом  со  мной  просвистела  пуля.
Фургон, скрипнув тормозами и отчаянно сигналя, описал дугу, от  которой  у
него, по-моему, сразу облысела резина, и  встал  на  траве  между  иной  и
полицейской машиной. Я добрался  до  изгороди,  перепрыгнул  через  нее  и
приземлился по самые лодыжки в замусоренной траве прежде,  чем  сообразил,
что, фигурально выражаясь, я здесь не один.
     Если бы я лучше знал этот город, я бы не так удивился,  приземлившись
на могиле, увидев впереди обширные ряды огромных  внушительных  надгробий,
разграбленных, заброшенных и заросших. Но сейчас  это  меня  нисколько  не
волновало. Разрушенный город мертвецов казался самым безопасным  укрытием,
какое я только мог себе представить. Я побежал между могил,  как  человек,
отчаянно старающийся добраться назад, в свою собственную. Где-то позади  я
услышал, как  кто-то  пытался  перепрыгнуть  через  изгородь,  но  позорно
оскандалился. И опять во мне заговорила совесть: я  совершенно  ничего  не
имел против этих полицейских. Мне ни  капельки  не  нравилось  то,  что  я
делал, - зато теперь им было меня не остановить.
     Я петлял и нырял среди рядов мертвых, прыгая от  дорожки  к  дорожке,
поворачивая и поворачивая, пока не потерял  счет  времени  и  направления.
Иногда я проскальзывал в полуобрушившиеся слепки  с  греческих  и  римских
усыпальниц, с трудом переводя дыхание в тяжелом воздухе  и  прислушиваясь,
не идет ли погоня, пока не убеждался, что погони нет. Не было ни малейшего
движения, ни дуновения ветерка. Я не мог упрекать полицейских за  то,  что
они оставили погоню: в этом месте можно было играть в прятки всю  ночь,  а
заросшие сорняком гравийные дорожки не оставляли следов. Если разобраться,
то я и сам не был уверен в том,  с  какой  стороны  пришел.  Я  огляделся.
Насколько хватало глаз, тянулись памятники,  памятники,  памятники,  целый
горизонт могильных крестов,  венков,  изваяний  ангелов  и  других,  более
невероятных вещей. И никакого движения, даже дуновения ветерка не  было  в
этом свинцовом воздухе; никаких признаков  того,  что  где-то  рядом  есть
город живых. Это придавало кладбищу какой-то вневременной налет, создавало
ощущение, что оно висит в воздухе. Должно быть, я был в самом его  центре.
Зато, по крайней мере, поверхность земли здесь была достаточно  ровной.  Я
пошел  дальше,  ориентировочно  в  сторону,  противоположную  той,  откуда
пришел. Мне ничего не оставалось  -  только  идти,  пока  не  наткнусь  на
какую-нибудь стену...
     Неожиданно меня пробрала дрожь, хотя  ночь  была  теплой.  Пробравший
меня холод был  резким  настолько,  что  напоминал  электрический  шок.  Я
зацепил какой-то предмет - не траву, не камень...
     И тут я чуть не  расхохотался.  Это  было  просто  маленькое  пугало,
высотой едва мне по грудь  -  на  двух  скрещенных  палках  висела  старая
потрепанная шляпа и выцветший от времени и погоды фрак.  Оно  все  заросло
сорняком. Я хотел рассмеяться,  но  от  пробравшего  меня  холода  у  меня
слишком перехватило дыхание, и сердце бешено колотилось. Я дико  огляделся
по сторонам, но  больше  здесь  ничего  не  было,  ничего,  кроме  теплого
ветерка, шевелившего  ветви  деревьев;  эта  группа  памятников  ничем  не
отличалась от остальных. Поваленные, разбитые, исписанные рисунками, как и
все прочие - правда, завитки, спирали и нацарапанные круги показались  мне
необычными. Такими, словно их нанесли светящейся краской, или  они  как-то
странно разлагались. Мне где-то раньше приходилось видеть нечто  подобное,
но не так отчетливо.  Здесь,  в  непроглядной  темноте  казалось,  что  их
окружает слабое зеленое сияние, и даже не такое  уж  слабое.  Когда  глаза
привыкали, рядом с ним почти можно было разглядеть...
     Раздалось  легкое  скребущее  царапанье,  и  я  вздрогнул.  Я   круто
развернулся, воображая себе какого-нибудь  пылающего  местью  и  жаждущего
нажать на курок полицейского, однако для него звук был слишком слабым. Под
одним  из  обезличенных  памятников  шевелилась  трава;  стало   быть,   я
потр