неподалеку от нас  материализовался
новый силуэт - высокий неуклюжий трехмачтовый корабль,  больше  даже,  чем
"Сарацин", медленно  покачивавшийся  на  якоре  в  канале.  Казалось,  его
огромный бушприт насмехался над  нашей  истерзанной  оснасткой,  когда  мы
проходили мимо. За  ним  были  пришвартованы  более  мелкие  суденышки,  и
другие, величиной чуть больше каноэ, подтянутые к грязному  берегу.  Затем
снова пошли деревья, но  между  ними  все  больше  появлялось  расчищенных
просек, были там и здания, почти у самой воды, и снова голоса, на сей  раз
хриплые и пронзительные. Я взглянул на другой берег, но тот был погружен в
непроницаемую темноту. Однако на реке лунный свет тускло освещал еще  один
большой корабль, стоявший на якоре, стройное  длинное  судно,  похожее  по
форме на акулу и сидевшее в воде на удивление низко.  Его  плоские  палубы
были увенчаны темными закругленными выпуклостями, а их длинные хоботы были
зачехлены  непромокаемым  брезентом;  широкая  приземистая  дымовая  труба
поднималась  между  ними,  лишь  слегка  превосходя  их  по  высоте.   Это
несомненно был военный корабль, имеющий орудия с  башнями,  гораздо  более
современные, чем наши пушки, заряжаемые с дула. За ним деревья исчезали, и
на фоне неба вырисовывалась фаланга больших уродливых строении, то там, то
здесь увенчанных тонкими фабричными трубами. Широкий мол далеко  выдавался
вдоль берега в реку, так далеко, что в конце его  отмечали  только  слабые
огоньки, а вдоль него располагалось буйство различных мачт, очень  похожих
на те, что я видел над крышами на Дунайской улице. Но среди них, выступая,
как широкие столбовидные стволы дождливого  южного  леса,  пара  за  парой
стояли  трубы.  Украшенные  фантастическими  ренделями,  звездами  и  даже
коринфскими капителями, они венчали высокие корпуса  судов,  словно  здесь
собралось многочисленное  плавучее  потомство  фабрик.  Когда  мы  подошли
ближе, я увидел огромные цилиндры, установленные на их корме. Я оперся  на
поручень и сжал голову руками.
     Джип издал вопросительный звук.
     - Это все смешение времен, - простонал я. - У  меня  от  него  голова
идет кругом. Неужели времена постоянно так перепутываются?
     Джип покачал головой:
     - Тут нет никакой путаницы. Суда с квадратным такелажем,  с  колесами
на корме, даже жестяные мониторы - где-то в 1850-х - 1860-х годах их можно
было увидеть пришвартованными здесь вместе.
     Я кивнул, тщательно изучая Джипа:
     - Ты это помнишь, да? Со времен своей молодости?
     - Я? - Джип улыбнулся. - Нет, черт побери! Я не такой старый. Они все
исчезли к тому времени, когда я родился, не считая,  может  быть,  парочки
судов с колесами на корме. Там, где я рос, я ничего такого не видел,  даже
похожего, и ни капли моря. Только волны зерновых посевов, миля  за  милей.
Говорили, что они похожи на океан, - да что они понимали? Они никогда  его
и в глаза не видели, так же, как и я.  До  тех  пор,  пока  не  сбежал  на
побережье; тогда-то я и  увидел  море  и  с  тех  пор  никогда  с  ним  не
расставался. Даже несмотря на то, что получил  нашивки  капитана  как  раз
вовремя, чтобы идти на войну против подлодок.
     Теперь  я  уже  поразился  другому:  Джип  казался  далеко  не  таким
современным, чтобы сражаться против подлодок. Против тунисских корсаров  -
да, но против немецких подлодок -  нет.  Из-за  этого  его  "вневременная"
личность казалась еще более невероятной, чем у Молл.
     - Похоже, тебе  досталось.  А  где  ты  был?  На  Северном  море?  На
мурманских конвоях?
     - И там, и там. Но я родился задолго до начала века  в  Канзасе.  Мне
было где-то около шестнадцати, когда я сбежал, я  ведь  говорил  о  Первой
мировой войне. - Он вскинул голову. - Я здесь просто застрял, вот и все. В
тенях, в точности как вон те корабли. Как все, что мы видим - эти песни из
старых рабовладельческих загонов, маленькие рыбацкие  деревушки,  вся  эта
чертова река под нами. Все это - часть того, что создает  это  место,  его
характер, его образ. Это тень.  Она  еще  не  исчезла,  пока  -  нет.  Она
продолжает болтаться за пределами Сердцевины, цепляясь за это место. Может
быть, она чувствуется, но  остается  невидимой,  хоть  проживи  здесь  всю
жизнь, разве что в один прекрасный день завернешь за правильный угол.
     - Какое место... - попытался я спросить. Но мои слова утонули в  реве
буксирного гудка и неожиданного взрыва активности на палубе.
     Джип выкрикивал приказы и повернул руль. Пирс явился снизу  со  своей
трубой и вызвал обе вахты. Мы подошли к пустому причалу, и на "Непокорной"
приходилось  начинать  работу.  В  результате   я   остался   единственной
бесполезной персоной на борту, не считая,  пожалуй,  зловещего  маленького
трио, спрятавшегося в той каюте на полубаке, но они с трудом  могли  сойти
за людей. Я подумал было занять свою полуразрушенную клетку, но к  ней  не
было свободного доступа с квартердека. С  буксира  были  подтянуты  мокрые
тросы и переброшены смутно видневшимся фигурам на набережной.  Я  как  раз
пытался  проскользнуть  между  ними,  когда  Молл  позвала  меня  голосом,
прозвучавшим не хуже пароходного гудка, и от неожиданности я чуть не повис
в ослабленной петле:
     - Эй, прекрасный Ганимед! Удираешь, как шиллинг в шафлборде? [игра  с
передвижением деревянных кружочков на  размеченной  доске]  Сейчас  мы  ее
замотаем - иди сюда, одолжи нам силу своих рук. К шпилю!
     Я не мог припомнить, кто такой, к черту, был Ганимед, и был не  очень
уверен, что мне  хочется  вспомнить,  но  по  крайней  мере  нашлось  хоть
какое-то дело. Мы подняли длинные перекладины с их опор,  просунули  их  в
прорези и наклонились над ними.
     Молл ногой отшвырнула пал и осторожно вскочила, прочь с нашего  пути,
на израненную верхушку кабестана:
     - Поднимайте, мои чудные силачи! Поднимайте,  мои  румяные  храбрецы!
Поднимайте, это путь к тому,  чтобы  получить  выпивку!  Что  это  вы  так
потеете над ними, они же легче перышка! Сапожники вы все,  вот  что,  даже
лучшие из вас! Вам пушинку и ту не сдвинуть с места!  -  Она  отцепила  от
плеча скрипку и заиграла веселую мелодию, явно самую популярную в  здешних
местах:

                      Была у меня подружка-немка,
                      Да больно толста и ленива,
                      Выбирай, выбирай, Джо!
                      Потом была девушка-янки,
                      Да я от нее чуть спятил.
                      Выбирай, выбирай, Джо!

     Пока мужчины, хором распевавшие песню - и  женщины  тоже,  перебирали
национальные характеристики различных девиц,  о  которых  я  раньше  и  не
подозревал, изувеченная "Непокорная" была подтянута к  причалу.  Я  согнул
спину вместе с остальными, но как только кранцы ударились о  борт,  канаты
были быстро выбраны, сходни поданы, и моей  полезной  деятельности  пришел
конец. Приступ активной деятельности усилился вдвое, все либо  выкрикивали
приказы, либо подчинялись им, либо делали и то, и другое.  Никто  напрямую
не сказал мне, чтобы я убирался, но я все никак не  мог  найти  на  палубе
места, где кто-нибудь не нашел бы срочной и  уважительной  причины,  чтобы
виновато, но твердо оттеснить меня в сторону.
     Возмущаться этим я тоже не мог. Мне повезло, что команда  по-прежнему
рвалась продолжать погоню, даже после полученного нами резкого и кровавого
отпора - не важно, чем  они  при  этом  руководствовались:  местью,  общей
ненавистью к Волкам или предложенными мной деньгами. Мне пришло в  голову,
что у этих полубессмертных может быть  особое  отношение  к  деньгам.  Они
никогда не могли быть уверены, что денег будет достаточно. Они должны были
знать, что почти неизбежно деньги у них кончатся, рано или поздно, а также
что нет смысла болтаться на одном месте слишком  долго,  чтобы  заработать
побольше, поскольку это сократит их жизни, затащит их назад  в  Сердцевину
или как они там это называли. Неудивительно, что они были так  искушены  в
торговле! И проявляли такую готовность заработать сразу большую  сумму  за
короткое время, пусть даже в таком опасном предприятии, как мое.
     Но у меня таких стимулов не было.  Мне  нечего  было  делать,  я  был
покрыт коркой, липкий, грязный и подавленный. Если  я  хотел  уединения  и
душевного равновесия, мне надо было либо удалиться в то, что  осталось  от
моей каюты, либо удрать по трапу на причал. Я  выбрал  последнее,  но  как
только моя нога коснулась terra firma, помощник капитана и группа матросов
со стуком спустились вслед  за  мной,  отодвинули  меня  -  с  величайшими
извинениями - в сторону, вскарабкались на какой-то длинный плоский  вагон,
который тащила четверка огромных коней, и потрусили  в  тень  строений  на
верфи. Эти строения были совсем непохожи  на  мрачные  стены  из  камня  и
кирпича, оставшиеся дома. Правда,  они  были  столь  же  обветшалыми  -  в
основном  из  дранки,  окрашенные,  как  подсказал  мне  свет  фонарей,  в
поблекшие пастельные тона, увешанные обрывками неудобочитаемых объявлений.
Окна были почти все разбиты или заколочены, а вокруг ступенек все  заросло
травой. Я как раз собирался сесть на одну из них,  когда  на  берег  сошла
группа матросов с огромными, похожими на колбасу, свернутыми  полотнищами,
по-видимому, теми парусами, которые удалось спасти; и стала расстилать  их
на булыжнике, именно в том месте, где находились мои  ступеньки.  Тут  они
меня и оттеснили - с глубочайшими извинениями - в сторону.  Какое  уж  там
душевное равновесие, мне даже просто отдохнуть и то не удавалось.
     Оставив изготовителей парусов насвистывать и браниться над  пробитыми
снарядами дырами, я побрел прочь по причалу и заглянул за первый же  угол,
который мне встретился. Это была улица,  такая  же,  как  другие  улицы  в
доках, что я видел  раньше,  но  гораздо  менее  освещенная.  Одному  Богу
известно, что там горело в двух фонарях, которые там виднелись; это был не
газ и не электричество - судя по тусклому слабому пламени, это могло  быть
что угодно: от рапсового масла до ворвани. Место ничего не говорило мне  о
том, где мы находились, или  что  это  был  за  город.  Я  раздумывал,  не
рискнуть ли мне пройти немного дальше, когда я  заметил  какой-то  силуэт,
сгорбленный и жалкий, под одним из фонарей. С трудом различимый  в  теплом
воздухе, и все же странно знакомый: кто-то,  кого  я  видел  раньше,  кого
узнал просто по позе, а таких не могло быть много.
     Я сделал шаг вперед. Фигура сильно вздрогнула, словно увидела меня, и
пробежала несколько шагов по дороге, по  направлению  ко  мне.  Затем  она
поколебалась,  полуобернулась,  словно  кто-то  отзывал  ее  прочь,  и   в
нерешительности остановилась посреди темной улицы. Я  тоже  колебался,  не
уверенный в том, кого или что я вижу, но ведь я был  все  еще  в  прадедах
слышимости от доков. Один громкий крик, и сюда прибегут  люди;  обнаженный
меч, похлопывавший меня по икре, также служил мне  примитивным  утешением.
Хроме того, подойдя ближе, я увидел, что он или она, что  бы  оно  там  ни
было, было не очень крупным; не Волк, во всяком  случае.  Скорее  женщина,
судя по контурам ее развевавшегося одеяния; и  впечатление,  что  она  мне
знакома, становилось все сильнее. Может быть, я просто следовал  за  одной
из портовых шлюх, хотя после Катьки я бы не стал спешить принимать хотя бы
одну из них как должное. Однако эта была ростом ниже Катьки, скорее ростом
с... Клэр? Я отбросил эту мысль. Еще пара шагов, и я увижу более отчетливо
- но тут фигура снова сильно вздрогнула. Она дико  оглянулась  вправо,  на
узкую боковую улочку, затем вскинула руки и отчаянно замахала мне, чтобы я
возвращался. Я остановился, стиснул меч и  увидел,  как  фигура  метнулась
сначала в одну сторону, потом - в другую, как животное, загнанное  в  угол
между стенами. Затем круто развернулась, словно в отчаянии, и  ринулась  в
начало  улицы.  Я  позвал.  Она  оглянулась,  задела  ногой  за  бордюр  и
растянулась во всю длину - все это выглядело не так уж  подозрительно  или
угрожающе. Я побежал к ней, когда она с жалким  видом  поднималась,  и  на
секунду успел заметить развевающиеся волосы, длинные волосы. Я  не  видел,
какого они цвета, но, по крайней мере, они были той же длины, что у  Клэр.
Но тут с новым жестом отчаянной  паники  этот  кто-то  прыгнул  куда-то  в
затененную улицу, и, завернув за угол,  я  услышал  топот  ног,  убегавших
прочь по асфальту.
     Я все-таки не был полным идиотом и не  пустился  вдогонку.  Осторожно
вынул меч и остановился, чтобы  глаза  привыкли  к  темноте.  Когда  глаза
привыкли,  никто  ниоткуда  не  выглядывал,  там  было   просто   неоткуда
выглядывать среди высоких бетонных стен, безликих,  как  тюремные.  Дорога
была неровной, в лужах поблескивавшей воды, на длинных тротуарах  не  было
ничего, кроме мусора - вот его-то как раз было  довольно  много  -  а  тот
отчаянный звук шагов продолжался,  сопровождаемый  чем-то  вроде  тяжелого
дыхания.  Я  побежал,  перепрыгивая  через  лужи,  уворачиваясь  от  мягко
раздувавшихся обрывков бумаги и пластика, и в свете более яркого фонаря  в
конце улицы снова краем глаза заметил ту же  фигуру  -  стройную,  легкую,
отчаянно  прыгавшую  впереди,  прижав  руки  к  бокам,  с   развевающимися
волосами. Это  была  не  Клэр;  та  была  менее  хрупкой,  более  крепкого
сложения. Но все же оставался в ней  тот  же  намек  на  что-то  знакомое,
бесивший меня, подавлявший все мои инстинкты  самосохранения  в  отчаянном
желании увидеть, кто это. Куда делось солнце? Мы плыли по реке всю ночь  -
оно явно должно скоро взойти.
     Мой призрачный заяц, хромая, поскакал налево, еще раз налево,  налево
и опять направо. Я помчался за ним, оборачиваясь вокруг  уличных  фонарей,
как ребенок, для скорости. А потом  новая  улица  открылась  в  неожиданно
яркий свет, показавшийся  мне  ослепительным;  сначала  все,  что  я  смог
разглядеть, -  были  ряды  белых  огней,  казалось,  висевших  в  туманном
воздухе,  как  звезды,  без  всякой  опоры,  а  среди  них,  над  огромным
количеством  поблескивавших  отражений  -   высокие   стволы   сверкающего
движения. Мои ослепленные глаза отказывались воспринимать  эти  танцующие,
стеклянистые колонны, и только звук подсказал мне, что это фонтан. За ним,
под затененным рядом арок, плясали его отражения - и сквозь них  мелькнула
еще одна тень, скользившая от арки к арке. Это было  что-то  вроде  пьяццы
[piazza - площадь (ит.)], обрамленной витринами магазинов, которые  теперь
были темными и пустыми; я не стал останавливаться и разглядывать, что  это
были за магазины. Звук моих бегущих шагов эхом отдавался от крыш. Мы  были
на городской площади, заяц и я; ярко освещенной белыми шарами, сверкавшими
с элегантных  подставок  из  кованого  железа,  установленных  на  высоких
каменных стенах, и вычурно украшенных стояков, кольцом  окружавших  ограду
сада в самом ее центре. А по  его  дорожкам,  подстриженным  и  ухоженным,
скользила темная  фигура,  под  копытами  статуи,  изображавшей  пятящуюся
лошадь, и дальше - по направлению к белой стене,  возвышавшейся  на  всеми
остальными стенами в дальнем конце площади. Три острые башни выступали  из
ночи, средняя - самая высокая. Три шпиля. Это  было  что-то  вроде  церкви
или,  вернее,  собора,  но  странного,  диковинного  со  своими   толстыми
колоннами и узкими окнами в форме арок и с часами в центре. Похоже на  то,
что я видел в Испании или Италии, тот тип, что они  называют  романеск,  и
если подумать, то вся площадь тоже была выполнена в том же стиле. Мы могли
быть где-нибудь в Испании - правда, не совсем. Так у какого  же  черта  на
куличках я оказался? Уточню - просто где? У черта не могло быть церкви.
     Флагштоки стояли голыми и пустыми. Вывески были слишком далеко, чтобы
можно было прочесть их, не сворачивая в сторону. А там, в  темноте,  около
огромной  загороженной  двери  промелькнул  объект  моего   преследования,
колебавшийся, убегавший, стоявший в такой позе, словно  собирался  нырнуть
внутрь - почему? Искать спасения в священном месте - от меня?
     Я замедлил бег и ровной, легкой походкой стал приближаться к  фигуре.
До того, как смогу броситься вперед и схватить  ее.  Но  я  остановился  в
сомнении, и как только она это увидела, снова  сделала  отчаянный  жест  и
попятилась в затененную узкую улочку за ее спиной.  Я  подошел  достаточно
близко, чтобы заметить блеск темных глаз, кусочек щеки пергаментного цвета
и больше ничего. Кого я знал с таким цветом лица и глаз? Разве что...
     Фигура круто развернулась и нырнула за угол. Я прыгнул за ней и нашел
ее там: она стояла ко мне спиной, словно глядя в небо. Небо уже заливалось
светом, и верхушки крыш выступали резкими силуэтами, но свет был белым,  и
он не затмевал звезды. У меня  волосы  встали  дыбом.  Когда  вместо  луны
встает солнце, это уже достаточно неприятно. Но луна вместо солнца,  новая
ночь вместо рассвета и исчезновения глубоких  теней  -  это  было  гораздо
хуже. Я сделал  два  коротких  шага  вперед,  поймал  фигуру  за  плечо  и
почувствовал, как свободная легкая накидка, почти шаль, упала с ее головы.
Она резко обернулась.
     - Простите, -  по-идиотски  заикаясь,  пробормотал  я,  как  человек,
остановивший не то лицо, поспешно озираясь в поисках той самой тени.  Лицо
под  длинными  волосами  было  лицом  мужчины,  морщинистым,  костлявым  и
тошнотворно бледным, яркие губы - тонкими и плотно сжатыми. - Я думал...
     И тут его глаза встретились с моими.  Их  злобный  блеск  вонзился  в
меня, острый, как алмаз, и обдал меня  холодом  -  это  был  торжествующий
взгляд карточного валета. И я  видел  это  лицо  раньше!  Но  где?  Только
мельком - красная машина, бешено несущаяся... Тонкие губы  раздвинулись  в
беззвучном хриплом смехе, издевательском, жутком. Инстинктивно я  выхватил
меч и поднял его, словно пытаясь отразить  удар,  но  человек-тень  только
отпрыгнул назад и бросился бежать. Я помчался за ним, теперь уже в  ярости
-  ярости,  питаемой  страхом.  На  сей  раз  ни  от  чего  не  надо  было
уворачиваться, не надо было хромать; улица была прямой, и он побежал очень
быстро, промчался один квартал и - через дорогу, против света, еще квартал
- а я бежал на расстоянии не более длины моего меча от  его  ног.  До  тех
пор, пока в середине третьего квартала я обнаружил, что его нет.  Я  резко
остановился, споткнувшись, стал дико озираться, рубанул воздух -  пустоту.
Потом подавился от быстрого потока какого-то гнусного запаха, похожего  на
рвоту. И все; он исчез.
     Что  он  затевал,  кто  бы  он  там  ни  был:  хотел  заставить  меня
заблудиться? Подумал бы хорошенько, черт бы его  побрал.  Я  был  готов  к
этому. Я запоминал каждый поворот. Я знал, откуда мы прибыли, и где должна
быть река. Где бы я сейчас ни находился...
     Я снова  сунул  меч  за  пояс  и  оглянулся.  Высокие  старые  стены,
некоторые из них - каменные,  маленькие  зарешеченные  окошки  -  все  это
выглядело как-то  странно  знакомым.  Да,  это  были  склады,  в  основном
викторианской эпохи, судя по виду, и довольно обшарпанные. Но там и тут по
стенам тянулись вычурные вывески, более новые, чем остальные, оконные рамы
были свежевыкрашены; где-то даже блеснул отсвет розового неонового  света.
Еще один диско-клуб? Опять такое же место: претенциозный  шик  вторгается,
как голый рак-отшельник, в раковину старой солидной коммерции. Но где?  На
неоновой вывеске было написано "Praline", это  звучало  по-французски,  но
это еще ровным счетом ничего  не  значило:  в  Москве  тоже  есть  кафе  с
французскими названиями. Правда, Францией здесь не пахло  -  равно  как  и
Москвой; это был кислый запах большого города в теплом и влажном  воздухе;
кощунственная смесь транспортного дыма и жареной пищи, а  также  ароматных
растений, мне совершенно незнакомых. Это были окраинные улицы, и на них не
было никого, чтобы  спросить.  Но  прямо  впереди  было  больше