шипов, и эти  джунгли  салингов  и
такелажа тут же всплыли в моей памяти. Я круто  повернул  руль,  и  машина
прямо-таки полетела по булыжнику. Ибо там, впереди меня,  в  конце  улицы,
волшебный лес мачт вставал прямо на фоне освещенного горизонта.
     Я не остановился. Я прибавил скорость и  повернул,  скрипнув  шинами,
прямо на  саму  верфь.  Надо  мной  нависали  высокие  темные  корпуса,  в
последних  отблесках   теплого   дневного   света   они   казались   менее
устрашающими, менее монолитными, выстроенные рядами  и  выкрашенные  яркой
краской, даже с тонкой позолоченной отделкой. Вдоль лееров сочно  блестела
бронзовая отделка, а вокруг иллюминаторов на некоторых малых судах -  даже
более современные украшения. Но на их борту почти не было видно  признаков
жизни,  за  исключением  нескольких  фигур,  возившихся  с  такелажем  или
облокотившихся на поручни; группа мужчин разгружала одно из судов,  бросая
тюки на берег в сеть, свисавшую с конца гика,  -  такую  картину  я  видел
разве  что  на  фотографиях  девятнадцатого  века.  Подвода,   запряженная
лошадьми, стояла наготове, чтобы принять груз, однако, когда  к  промчался
мимо, и люди, и лошадь  наблюдали  за  мной  с  совершенным  безразличием.
Казалось, верфи  тянутся  непрерывно,  насколько  хватало  глаз,  во  всех
направлениях. Но на  кирпиче  центрального  здания  заглавными  буквами  в
викторианском  стиле,  почти  выцветшая  и  раскрошившаяся  за   сто   лет
пребывания под солнцем  и  соленым  ветром,  виднелась  надпись:  РЫБАЦКАЯ
ВЕРФЬ. А под ней, еще хуже видимые, были стрелки,  показывавшие  вправо  и
влево, а под ними - длинный список названий.
     Стокгольм, Тринити, Мелроз, Гданьская, Тир...
     Я не стал останавливаться, чтобы читать остальные названия. Этот  был
тот путь, по которому я направлялся. Я нажал  на  акселератор  и  умчался,
стуча и ударяя колесами по грубому камню. Еще четыре верфи, мимо  складов,
высоких и старинных и таких же таинственных, как стены замков;  в  воздухе
смешивались причудливые запахи, среди них - запах смолы, шкур  и  затхлого
масла. И наконец, впереди на стене я увидел выведенную готическими буквами
выцветшую надпись: Гданьская верфь. Я резко остановил  машину,  взвизгнули
тормоза. Я выскочил, пробежал несколько шагов... и остановился.
     Там, в этой огромной фаланге кораблей впервые  зияла  брешь.  У  трех
причалов, как у всех остальных, стояли высокие суда, но  четвертый  причал
был пуст, и в разрыве, окрашенные золотом  в  свете  заката,  рябили  воды
гавани. С кабестанов и железных швартовых тумб на набережной, как  мертвые
змеи, свивались или  просто  свисали  короткие  куски  каната.  Я  побежал
вперед, наклонился над одним из них и  обнаружил,  что  конец  чистый,  не
затертый. Я опустился на землю в глубоком отчаянии,  пристально  глядя  на
пустые воды. Я приехал быстро; но Волки каким-то странным образом  прибыли
еще быстрее. Они обрубили канаты и ушли. И Клэр вместе с ними...
     Но как давно? Не может быть, чтобы раньше, чем несколько минут назад,
от силы полчаса. Чтобы заставить двигаться эти огромные парусные  корабли,
требовалось время. Конечно, они должны быть еще видны! Я вскочил на ноги.
     Но затем я снова медленно опустился на  колени  на  грубые  камни.  Я
сделал это почти в каком-то благоговении. Я больше не сомневался  в  своем
рассудке. Я был готов к великим чудесам - так я считал. Но ничто из  того,
что я видел раньше, не могло  подготовить  меня  к  зрелищу,  представшему
перед моими глазами.
     Передо мной стены гавани  открывались  в  бескрайние  просторы  моря,
серого и  недоступного,  как  собиравшаяся  над  ним  мантия  облаков,  за
исключением того места, где еще горел огромной резаной раной последний луч
заката. И в этом разрезе тонкие языки туч,  оттененные  сверкающим  огнем,
создавали видение сияющих освещенных солнцем склонов, окаймленных  золотом
и обрамлявших полосу туманной лазури. Я знал форму этих склонов. Я  помнил
их слишком хорошо, хотя и видел  их  теперь  под  другим  углом.  Это  был
архипелаг среди туч, тот же, что  я  видел  раньше,  открывавшийся  теперь
передо миом над пустым морем. А в сердце лазурной полосы, широкой, голубой
и блестящей, похожей на устье, усеянное островами  и  окруженное  широкими
золотыми песками, я увидел высокую разукрашенную корму огромного  корабля,
с парусами, расправленными, как крылья, уходившего вверх и исчезавшего  из
виду в бездонных глубинах неба.



                                    5

     Пока продолжалось  это  великолепное  сияние,  я  стоял  на  коленях,
оглушенный, с помутившимся разумом и зрением, разбитый, дрожа  от  озноба.
Маленькие волны бились о верфь, высокие суда мягко  покачивались  у  своих
причалов с тихим  потрескиванием  и  стоном,  как  деревья,  раскачиваемые
ветром. Я чувствовал себя, как  самый  последний  лист,  сухой  и  легкий,
дрожащий  на  этом  осеннем  ветру.  Только  когда  тучи  сомкнулись   над
горизонтом, как ворота, и изгнали  из  мира  свет,  ветер  утихомирился  и
замер. И  я  пришел  в  себя,  несчастный,  разбитый  и  замерзший,  и  на
негнущихся ногах медленно поднялся.
     Сны. Галлюцинации. Бред. Шизофрения...
     Я снова и снова гонял эти ускользающие словечки в своем мозгу, и  они
все больше казались чистой самонадеянностью, слепым высокомерием. Словно я
думал, что бесконечность можно уместить  в  одном  моем  маленьком  мозгу.
Словно  я  взглянул  на  купол  собора  и  заявил,  что  это  крыша  моего
собственного черепа. Принять то, что я  видел.  Здесь  не  было  сомнений.
Прилив - принимай его или нет, море все равно перекатывается через тебя  и
преподает тебе неоценимый урок: не переоценивать свою значимость  во  всем
порядке вещей. Не верить - это было бы  трудным  делом.  Для  этого  нужно
большое воображение. И это действительно способно свести человека с ума.
     Только вчера вечером мне  позволили  заглянуть  в  бесконечность,  но
теперь я балансировал на грани мира и смотрел в его пропасть. Эти  глубины
терзали меня, притягивали, как пустота за  утесом,  только  в  тысячу  раз
сильнее. Они высосали мои мысли и  унесли  их  в  туманные  дали,  и  даже
сейчас, когда видение уже  исчезло,  было  смертельно  трудно  вернуть  их
назад. На фоне  этой  сцены  я  или  любое  другое  человеческое  существо
казались крошечными, почти неразличимыми, наши тревоги -  незначительными,
преходящими, пузырями в необъятном бесконечном водопаде.
     И тем не менее, мы должны  иметь  значение,  пусть  только  друг  для
друга, пусть только для того, чтобы дать друг другу еще капельку значения,
чуть-чуть дополнительной важности. Что еще могут пузыри, только  прилипать
друг к другу.
     Я должен был помочь Клэр. Я больше не хотел думать, почему. Но в этот
мир за Дунаем, в эту пустыню без конца и края я не мог отправляться  один,
не мог ехать так далеко. Звездный свет  стал  серым,  и  в  тихом  воздухе
холодный туман с моря обволакивал меня. На верфях  продолжали  подмигивать
тусклые желтые огоньки. На мой лоб упала холодная капля  дождя.  Я  устало
забрался в машину, захлопнул дверь, повернул  ключ  в  замке  зажигания  и
повернул назад вдоль верфей, разыскивая  обратный  путь  в  туман  боковых
улочек. Сначала мне надо было кое-что найти, и это могло  оказаться  самым
трудным.
     Но то  ли  мне  раз  в  жизни  сопутствовала  удача,  то  ли  я  стал
ориентироваться в этом месте.  Дождь  становился  все  сильнее,  и  я  уже
проехал мимо двух улочек, казавшихся слишком темными и малообещающими  под
этой завесой дождя.  Третья  выглядела  точно  так  же,  однако,  когда  я
проезжал мимо нее, я успел увидеть отдаленный  блеск,  крошечное  пятнышко
цвета, пробившее на мгновение дождевую  пелену.  Я  затормозил,  развернул
машину, стуча колесами по  грубой  поверхности  верфи,  и  въехал  на  эту
улочку. Свет все еще горел, далекий, крошечный, рубиновое  пятнышко  среди
серого бархата. Мои ощущения мне ровным  счетом  ничего  не  говорили,  но
никакого другого знака, куда я мог бы следовать, не было. Он  привел  меня
вниз по улице, совсем недалеко, и я остановился под окнами мрачного на вид
здания.  Когда-то,  наверное,  это  было  здание  офисов  какой-то  фирмы,
коммерческая крепость, правившая судьбами людей  отсюда  до  Норвегии  или
Владивостока. Теперь же на перемычке двери болталась современная  вывеска,
облезлая и неудобочитаемая, а большинство окон были  забиты  чем-то  вроде
просмоленной бумаги за стеклами.  Это  превращало  их  темные  зеркала,  и
отражение,  видневшееся  в  одном  из  этих  зеркал,  было  начало  улицы,
находившейся напротив, и света, сиявшего в ее конце. Я выскочил  и  стоял,
моргая, всматриваясь  сквозь  дождь,  колотивший  и  плескавший  по  крыше
машины, затем  захлопнул  за  собой  дверь  и  побежал.  То  была  вывеска
"Иллирийской таверны".
     В конце улочки я угодил  по  лодыжки  в  грязную  канаву  и  побежал,
расплескивая  грязь,  к  незаасфальтированному  краю  другой   улочки.   Я
перепрыгнул канаву в  три  прыжка,  чуть  не  сбив  какого-то  беднягу  на
велосипеде в канаву, четвертый прыжок  привел  меня  к  выцветшей  красной
двери. Замок  был  странным,  и  я  все  еще  возился  с  ним,  как  вдруг
почувствовал, что он повернулся, и дверь открылась. Из  мрака  выглядывало
лицо Катьки, похожее на лисичку и очень удивленное:
     - СТЕФАН! Входи! Входи же! Тут сейчас никого - агнец Божий! Ты промок
насквозь! Иди посушись у огня.
     Я схватил ее за руки, и она игриво  скользнула  ими  мне  подмышки  и
легонько пробежала пальцами по моим ребрам:
     - Что-то опять очень ср-рочное, а?
     Катька втащила меня в теплый полумрак и  захлопнула  дверь  движением
бедра. Я сообразил, что на ней нет ничего, кроме какой-то белой полотняной
сорочки.
     - Джип! - торопливо сказал я. - Он здесь? Или где...
     - Ах, да в любую минуту, - весело сказала Катька. - Он  всегда  здесь
бывает по вечерам...
     - Разве он иногда не ходит в другие места? В "Русалку"?
     Она пожала плечами и скорчила гримаску:
     - Ну, иногда... но он всегда заходит, рано или поздно. Просто сказать
здрасьте. А ты не можешь подождать, а? М-м-м?
     - КАТЬКА! Черт побери,  это  серьезно...  -  Только  это  я  и  успел
сказать. На ее губах был вкус специй, они были нежными и горячими, и  тело
ее пылало сквозь накрахмаленную рубашку, когда она  прижалась  ко  мне.  В
моем неуверенном состоянии  духа  этого  было  достаточно.  Я  сжал  ее  в
объятиях, почувствовал, как она изогнулась, и  погрузился  в  ее  поцелуй,
словно хотел вынырнуть из мира, оказавшегося вдруг слишком огромным. Потом
могло произойти много чего, если бы дверной засов больно не врезался мне в
копчик и дверь не открылась.  Мы  отчаянно  завертелись  и  ухватились  за
перила, чтобы не покатиться вниз по лестнице.
     - Ну, привет, юные любовнички! - жизнерадостно заорал Джип. -  Что-то
новенькое, я еще о таком не слышал, а, Кэт? На лестнице, а? Допускаю,  что
это занятно, только малость слишком спортивно для меня...
     Катька гордо отмахнулась  от  него,  но  испортила  все  впечатление,
показав язык:
     - Ах, ты, забулдыга ленивый!  А  бедный  Стефан  так  спешит  и  тебя
разыскивает! - пожаловалась она.
     - Что ж, там, куда он собирался, он бы меня  не  нашел!  -  Протяжный
говор Джипа не мог быть более лаконичным,  однако  я  заметил  неожиданную
настороженность в его взгляде. - Но я рад, что ты пришел. Я надеялся,  что
придешь. Хотел вроде как попросить  прощения  за  то,  как  я  тогда  себя
держал. Ну, вот я, старый дружище, что за спешка? - Я собрался с духом, но
прежде, чем я успел что-либо сказать. Джип схватил меня за  локоть.  -  Ну
хоть не опять беда с этими шелудивыми Волками? Я тут как раз слыхал -  они
отплыли, будто им сам дьявол наступал на пятки...
     - То-то и оно! - сказал я. - И прихватили... моего друга с собой! Они
охотились за мной, но... Джип! Мне нужна помощь! И побыстрее!
     Я услышал, как Катька резко вдохнула воздух. Джип медленно кивнул:
     - Пожалуй, что так, - согласился он. - Но раз уж они  отплыли,  часом
меньше, часом больше - невелика важность. - Он отмел мои протесты,  подняв
руки. - Погоди, погоди. Давай-ка ты лучше  сядь  и  расскажи  мне  все  по
порядку, а ты, девочка, сообрази-ка нам что-нибудь  пожрать,  а?  А  потом
приходи сюда и тоже слушай, поняла? - Катька  кивнула  и,  шлепая  ногами,
пошла впереди нас, исчезнув в темноте и почти тут же  появившись  снова  с
бутылкой и тремя маленькими  фляжками.  Джип  взял  их  с  таким  вежливым
кивком, что это больше походило на поклон, и предложил мне сесть в кабинку
с высокими сидениями у камина: - Всегда знает, чего  человеку  нужно,  эта
девочка. Вот, глотни-ка этого: один глоток, потом другой.  Я  был  бы  рад
послушать, что она насчет этого скажет. Катька  здесь  давно,  много  чему
обучилась. У нее чутье на такие вещи.
     Он налил мне вторую фляжку этого свирепого спирта, потом налил себе и
вздохнул, садясь напротив меня и возя по полу своими ножнами:
     - Неправедный человек не найдет где голову приклонить, как  говаривал
мой старик. По правде говоря, раз уж тут так все складывается в  последние
дни, я уже подумывал, не поступить ли на службу да не  отплыть  отсюда  на
время.  На  случай,  что  в  этих  местах  для  меня   станет   жарковато,
улавливаешь? А потом услыхал, что эти ублюдки отчалили, и шел сюда,  чтобы
отметить это дело. А тут вон... ладно, Стив, валяй рассказывай.
     Я все и рассказал, тем более, что  мое  шоковое  состояние  несколько
притупилось из-за водки, - всю историю про налет на офис и мою  погоню  за
ними сюда. Спустя минуту появилась Катька, со  стуком  поставила  на  стол
высокие глиняные кружки с пивом и протиснулась в кабинку  рядом  со  мной,
опершись подбородком на худую руку и пристально глядя  на  меня.  По  мере
того, как я рассказывал свою историю, я видел, как посуровели тонкие  лица
моих слушателей. Свет камина рождал отблески в  серых  глазах  девушки,  и
морщины вокруг ее  полных  губ  стали  глубже.  Глаза  Джипа  сузились,  и
казалось, что он смотрит сквозь меня, куда-то в  даль  без  горизонта.  От
этой мысли у меня по спине пробежал холодок, я дрожал, рассказывая о своем
последнем видении, и чувствовал  руку  Катьки,  обнявшую  меня  сзади,  ее
бедро, прижатое к  моему  бедру,  и  радовался  этому  прикосновению.  Она
действительно знала, что нужно человеку и, главное, быстро давала ему это.
Что же она пыталась мне дать в  эти  безумные  мгновения  перед  тем,  как
пришел Джип? Что мне было нужно?
     - Вот и все, - произнес я и отпил большой глоток пива.
     Джип резко выдохнул и искоса посмотрел на меня:
     - Ну и на что ты рассчитывал, черт бы тебя  побрал,  если  бы  нагнал
этих ублюдков? Один справиться с полным кораблем Волков?
     Я надеялся, что он об этом не спросит.
     - Ведь это же за мной охотились  Волки.  Я  собирался  предложить  им
себя, если они отпустят ее.
     Джип пощадил меня и не стал смеяться, просто бесстрастно посмотрел на
меня:
     - Они бы с радостью прихватили тебя, и ее оставили. Или  что  похуже.
Они не шибко славный народ, эти Волки. -  Катька  фыркнула.  -  Вообще-то,
если уж говорить точно, они и не люди вовсе.
     Катька медленно заговорила:
     - Она твоя, эта девушка?
     - Нет, - поспешно ответил я, -  ничего  подобного.  Она  работает  со
мной, вот и все... я чувствую, что  я  в  ответе  за  нее...  из-за  всего
этого...
     - Ну? - резко спросил Джип, однако  он  обращался  не  ко  мне,  а  к
Катьке.
     Она  пожала  плечами,  извлекла  откуда-то  нечто,   смахивавшее   на
продолговатую книжицу, и положила ее на  стол,  затем  взяла  мою  руку  и
положила ее ладонью вниз сверху.  Предмет  был  теплым,  словно  находился
где-то рядом с ее кожей, и я понял, что это колода карт. Спустя минуту она
отпустила  мою  руку,  перетасовала  карты  и   ловкими   пальцами   стала
раскладывать их между нами на столе. Карты жестко падали  ровными  рядами,
одна на другую, и, закончив, Катька подала мне  знак  перевернуть  сначала
одну, затем - вторую. С легким нетерпением я перевернул две карты  наугад;
одна моя знакомая девушка когда-то предсказывала судьбу по Тароту - весьма
назойливая была особа - и я ожидал и здесь увидеть то же самое. Однако это
были обычные игральные карты, вернее, нет, ибо я раньше никогда  таких  не
видел. Первым я открыл валета бубен, и двойная фигура зловеще  усмехнулась
мне - смуглая и усатая,  как  разбойник  елизаветинских  времен,  с  такой
злобой в блестящих  глазах,  что  они  сияли  и  сверкали  холодным  огнем
настоящих алмазов [игра слов: по-английски diamonds -  алмазы  и  бубновая
масть]. Я поспешно снова перевернул карту и взглянул на другую, но это был
туз червей и в трепещущем свете  он,  казалось,  разбухал  и  пульсировал,
яркий, жидко-красный.
     Катька снова перевернула карту.
     - Еще одну, - сказала она. Я неохотно перевернул - не знаю  почему  -
последнюю выпавшую карту. Это была двойка пик, и на ней  не  было  никаких
знаков, кроме двух черных семечек. Однако внезапно показалось, что чернота
сгустилась и стала пустой и бездонной, словно семечки  в  действительности
были окнами в пустоту, находившуюся под ними. От этого зрелища мое  зрение
затуманилось, стало нечетким,  черные  семечки  поплыли,  замерцали  и  на
мгновение слились в одно - получился мерцающий,  похожий  на  пещеру  туз.
Катька выхватила карту из моих рук и яростным жестом сложила колоду.
     - Ничего? - резко спросил Джип.
     - Да! - отрезала Катька. - Над всем этим делом висит  какая-то  тень.
Были слабые знаки, но... ничего, что я могла бы понять.  Господи  помилуй!
Ничего...
     Молчание было прервано звуком шагов, раздавшимся  из  смахивавшей  на
подвал комнаты, и ароматом чего-то сдобренного специями, источавшего запах
помидоров, перца и жареного, более аппетитный, чем я когда-либо  мог  себе
представить. В полумраке появилось лицо, круглое, красное  и  морщинистое,
как  высохшее  зимнее  яблоко,  но  с  величественным  орлиным   носом   и
ослепительной  улыбкой.   Лицо   было   обрамлено   цветастым   шарфом   и
выбивающимися из-под него кудрями цвета воронова крыла. Женщине, вразвалку
вошедшей  в  комнату,  неся  огромный  тяжеленный  поднос,  могло  быть  и
пятьдесят  лет,  и  семьдесят,  она  была  полной,  но  здоровой.  Женщина
поставила поднос руками более загорелыми, чем мои.
     - Благодарствуем, Малинче! - сказала Катька.
     По-видимому, женщина была женой Мирко, она поклонилась мне, и  из  ее
рта полился целый  поток  слов,  которых  я  не  мог  понять.  Я  встал  и
постарался имитировать поклон Джипа, а старуха схватила  меня  за  руки  и
снова заговорила, потом крепко расцеловала меня в обе  щеки  и  удалилась,
все еще что-то говоря.
     - Она желает тебе удачи в твоих  испытаниях,  -  медленно  произнесла
Катька. - И говорит, что ты должен есть. Это  хороший  совет;  сила  может
тебе понадобиться. Я хотела бы помочь тебе, но не могу, так что...
     Джип, уже принявшийся за  еду,  поднял  голову  и  встретился  с  ней
взглядом:
     - Ле Стриж? - спросил он.
     - Стригойко, - отозвалась она.
     - Проклятие! - пробурчал Джип и снова принялся за еду.
     Сначала я  только  поклевывал  пищу,  я  был  в  панике  и  с  трудом
проталкивал еду в горло. Я прямо ощущал, как проходит вечер, как  странный
корабль и все, кто находился на его борту, удаляются все дальше и  дальше,
вне нашей досягаемости. Но от специй мой рот увлажнился, внутри все  стало
гореть, и начал есть так же жадно, как Джип. Но при этом я был рад, что он
не медлил; как только опустела его тарелка, Джип поднялся, выпил последний
глоток пива и бросил грубую полотняную салфетку на стол. Он поднял бровь и
посмотрел на Катьку:
     - Что ж, - вздохнул он, - по-моему, время заглянуть к старику Стрижу.
     - Ты что-то не