Майкл Скотт  РОЭН

                            В ПОГОНЕ ЗА УТРОМ




                                    1

     Я резко нажал  на  тормоз  и  остановился;  машина,  шедшая  впереди,
промчалась через перекресток как раз в ту минуту, когда сменился  свет.  Я
сидел, ругая себя, и следил за тем, как  исчезали  в  сгущавшемся  сумраке
задние фары, а за ними устремлялись  вдаль  бесконечные  движущиеся  ряды.
Идиот,  сидевший  сзади  в  шикарной  спортивной  машине  немецкой  марки,
просигналил, но я был слишком раздражен, чтобы обращать на него  внимание.
Перед тем, как сменился свет, у  меня  было  время  -  полсекунды,  я  мог
утопить педаль газа до пола  и  прорваться.  Я  был  достаточно  близко  к
светофору, чтобы проскочить, но эта развязка была сложной, запутанной,  да
и видимость во все четыре стороны была паршивая. Достаточно  было  найтись
кому-нибудь столь же нетерпеливому, как я,  и...  Черт  бы  побрал,  я  же
заботился о безопасности! Но в этом ведь был весь я, не так  ли?  Надежный
водитель,  надежная  машина,  надежная  работа,  жизнь  без  опасностей  и
приключений...
     Тогда почему я так разъярился? На работе у  меня  был  не  тот  день,
чтобы взвыть окончательно, да такие дни вообще выпадали редко. И  вдруг  я
по-глупому пожелал, чтобы так оно и было, чтобы у меня был повод, от  чего
взвыть, с чем побороться, чтобы придать жизни какую-то изюминку. Я  поднял
глаза к небу и вдруг сразу позабыл все свое раздражение. Солнце уже зашло,
оставив землю во мраке, но в сгущавшихся тучах оно все еще освещало  новый
пейзаж - какое-то редкое,  фантастическое  побережье  на  закате:  покатые
холмы, глубокие заливы, полосу прибрежных отмелей, бесконечные  архипелаги
островов в тихих рукавах из расплавленного золота. Из-за пологого  склона,
по которому уходила дорога, этот пейзаж казался еще более  убедительным  -
словно я смотрел вниз с крутого холма на настоящую дельту. Если не считать
того, что настоящая дельта была гораздо менее живописной: плоский, мрачный
промышленный речной берег был  засорен  сначала  во  время  бума  судов  и
кораблестроения, а затем - еще раз, когда начался спад. Товары, с которыми
я имел дело, через эти доки теперь не проходили; доки  казались  настолько
же мертвыми, насколько живым казался небесный пейзаж.
     Дикое разноголосье гудков оторвало меня от грез. Свет опять сменился,
и я задерживал очередь. С некоторой долей злорадства я дал  полный  газ  и
так быстро промчался через перекресток, что  оставил  блестящего  мерзавца
стоять позади меня. Однако здесь круговое движение переходило в двухрядку,
и буквально через несколько секунд он догнал меня  и,  урча,  с  беспечной
легкостью промчался мимо. Меня охватило желание погнаться за ним, бороться
и биться с ним, как на дуэли, просто ради престижа,  но  я  отказался  ему
поддаться. Что со мной происходит? Раньше я всегда испытывал отвращение  к
болванам, выкидывавшим номера  на  переполненных  пригородных  дорогах,  -
такое же отвращение я испытывал и сейчас, раз уж на  то  пошло.  Вопрос  о
трусости здесь не стоял - ведь в определенном  смысле  подвергались  риску
жизни других людей. Да и в  любом  случае  мы  уже  снова  возвращались  в
пределы нормальной скорости. Мимо меня промчался еще один автомобиль - той
же марки, того же производства и года выпуска, что и мой,  даже  цвет  был
одинаковым. Мне пришлось внимательно посмотреть на него, чтобы убедиться в
том, что машина не моя, и я снова обругал себя. Напряжение сказывалось или
что? Как бы там ни было, сидения в той машине были под леопардовую  шкуру,
а на перчаточном ящике кивала собачка. В моей,  по  крайней  мере,  ничего
такого не было; а впрочем, с тем же успехом могло  и  быть  -  таковы,  во
всяком случае, были мои ощущения по отношению к ней и самому  себе  в  тот
момент.  Господи,  мне  тоже  следовало  бы  ездить  на  "порше"!  Или  на
чем-нибудь менее пижонистом - "рейндж ровере" или бешеном МГ,  на  чем-то,
что могло бы разогнать холодную кровь лучше, чем мой  опрятный  спортивный
автомобиль. Если бы я был действительно птицей высокого  полета,  как  все
утверждали - этаким чудо-мальчиком, мне  полагалось  бы  по  меньшей  мере
получать от всего этого  чуть  больше  удовольствия,  вместо  того,  чтобы
откладывать всю свою наличность в позолоченную кубышку, в банк и в чуточку
нелегальное золото.
     Я остановился у входа - все тот же обычный вход, самый короткий  путь
домой. Домой к чему? В моей памяти возникла моя квартира - моя чистенькая,
пустая, тщательно спроектированная дорогостоящая маленькая  мансарда,  где
становилось все теплее, когда включалось отопление. Мне  неожиданно  стало
тошно при мысли  о  том,  что  надо  готовить  обед,  а  перспектива  есть
что-нибудь подогретое из морозильника прельщала меня еще меньше.  Я  резко
переключил  передачу,  как  раз  вовремя  просигналив  о  перестроении.  Я
намеревался пообедать вне дома, причем не там, где  ел  обычно.  Возможно,
утром я об этом пожалею, но сейчас я собирался  найти  какое-нибудь  более
экзотическое место, пусть даже оно окажется  не  слишком  чистым.  На  эту
мысль меня навели доки; я  припомнил,  что  там  было  множество  странных
местечек, когда я проезжал там в последний раз - Господи, как же давно это
было! Я тогда был подростком, так что могло быть и  десять  лет  назад.  И
ехал я просто на автобусе, выглядывая в окно, по  пути  куда-то  в  другое
место. Я был ребенком, когда ступал по этому асфальту в последний  раз,  в
те времена, когда отец водил меня смотреть, как разгружают суда.  Я  любил
корабли, но доки иногда казались мне довольно печальными  -  с  сорняками,
прорезавшимися между старыми флагштоками  и  ржавеющими  рельсами  кранов.
Даже в ту пору они уже умирали. Я смутно припомнил, что в последнее  время
предпринимались попытки восстановить часть доков для  обозрения  туристов,
как достопримечательность,  но  как  и  с  каким  успехом  -  это  мне  не
запомнилось.
     Почему я никогда не возвращался  сюда?  Не  было  времени:  при  моей
работе,  светской  жизни  и  занятиях  спортом,  других   развлечениях   и
честолюбивых планах. Дела всегда отвлекали меня. Я вовсе  не  ставил  себе
целью отказываться от своего пристрастия к бесцельным блужданиям, но,  так
уж получилось, что оно прошло. Впрочем, как и многое другое. На самом деле
у меня не было выбора, если я хотел оставаться на гребне и идти вперед.  И
все же эти походы в доки, вид всех этих ящиков и контейнеров с загадочными
иностранными ярлыками - они когда-то будили во мне что-то, верно?
     Я не могу  сказать,  что  именно  они  побудили  меня  заняться  моим
ремеслом; свой выбор я продумал очень тщательно, еще в  колледже.  Но  они
добавили  что-то,  внесли  искру   жизни,   которой   недоставало   другим
профессиям. Это, конечно, продолжалось недолго. Нельзя было  ожидать,  что
эта искра выживет в неумолимой рутине, сухом круговороте бланков, счетов и
векселей. Я, правда, не особенно скучал по  ней.  Взамен  появились  новые
источники удовлетворения, более реальные. Но сейчас, когда  у  меня  вдруг
появился намек на настрой искать  приключений,  восставая  против  рутины,
мысль о доках пробудила во  мне  ноющее  чувство  сожаления.  Может  быть,
именно оно породило это внезапное упорное желание пойти туда  пообедать  -
стремление  снова  открыть  для  себя  прежние  острые   ощущения,   былое
вдохновение во всех моих начинаниях. Без него я чувствовал  себя  довольно
поникшим - почти опустошенным.
     Я  нахмурился.  Нахлынули  менее  приятные  воспоминания   -   слова,
брошенные мне Джеки много лет назад, во время  одной  из  наших  последних
угрюмых ссор. Это было типичным  для  Джеки:  один  из  безумных  образов,
всегда возникавших в ее мозгу, что-то насчет изящных раскрашенных  яиц  из
Сингапура, красовавшихся на ее каминной полке. О том, что для того,  чтобы
приготовить краску, из них  высасывали  желток.  "У  тебя  бы  это  хорошо
получилось! Вот чем тебе следовало  бы  заняться!  Высасывать  сердцевину,
чтобы раскрашивать шелуху! Красиво  и  нарядно  снаружи,  и  плевать,  что
внутри все пусто! Не будет цыплят - какая разница! Внешний вид -  вот  что
так дорого твоему сердцу..."
     Я фыркнул. Мне не следовало ждать от Джеки,  что  она  сможет  видеть
вещи такими, как они есть. И все  же...  Поворот  был  где-то  неподалеку,
прямо у подножия холма - как же она называлась? Поворот я знал, и название
улицы мне было не нужно, но я увидел его на  стене,  свернув  с  кругового
движения. Дунайская улица.
     Насколько я помнил, здесь, в округе все названия  улиц  были  такими.
Дунайская улица, Балтийская, Норвежская - они носили  названия  отдаленных
мест,  казавшихся  когда-то  знакомыми,  как  родной  дом,  для  живших  и
работавших здесь людей, даже если они никогда их в глаза не видели. Именно
оттуда шло  их  процветание,  деньги,  которыми  оплачивались  эти  мрачно
возвышавшиеся каменные стены, когда-то производившие  впечатление  -  пока
песчаник был светлым, а ныне -  почерневшие  от  сажи.  Сельдь,  специи  и
древесина, янтарь, меха и шелка - самыми разными и экзотическими  товарами
оплачивались булыжники, барабанившие сейчас под моими  шинами,  еще  в  те
времена, когда главной улицей города была ухабистая колея, полная грязи  и
конского навоза. Названия некоторых маленьких боковых улочек  были  совсем
загадочными - Серет-стрит, аллея Пенобскот; улица, на которой я,  в  конце
концов, остановился, называлась улицей Тампере.
     Я понадеялся, что название  улицы  не  отражает  дурных  привычек  ее
обитателей [игра слов: Тампере - город в Финляндии, tamper -  по-английски
"портить, иметь злой умысел"] и что  с  машиной  ничего  не  случится;  но
сидеть в ней дальше я был уже не  в  состоянии.  Я  хотел  вести  разведку
пешком,  вдыхая  запах  моря,  который  доносил  ветер.  Вместо  этого   я
почувствовал на лице холодные капли дождя, на  минуту  повернул  назад,  а
потом посмотрел в небо, и у меня перехватило дыхание. Напротив, над крышей
склада сияли последние лучи великолепного заката, а на  фоне  этих  лучей,
прямые и черные, как деревья зимой, сетью выделялись головки мачт. Но  это
были не обычные мачты современных яхт и не  гордые  радары  более  крупных
судов; это были мачты корабля с прямым такелажем, причем  огромным,  какой
можно было встретить у "Победы"  или  "Катти  Сарк"  [знаменитые  корабли,
отличавшиеся большой парусностью]. В последний раз я видел нечто подобное,
когда проходило ралли Высоких Кораблей, и то по телевизору. Неужели  такую
штуку  пришвартовали  здесь  хулиганы-туристы,   или   это   было   что-то
действительно древнее? Это надо было увидеть. Я  поплотнее  запахнул  свою
легкую куртку и отправился в путь в густые тени, пролегавшие между  далеко
отстоявшими друг от друга уличными фонарями. К черту погоду, к черту  все!
Я слегка удивлялся самому  себе.  Вне  всякого  сомнения  меня  обуял  дух
восстания.
     Часа  через  полтора  я,  естественно,  горько  раскаивался  в  своем
решении. Мои  волосы  прилипли  к  застывшей  от  ветра  голове,  насквозь
промокший воротник тер мне шею, и я  отчаянно  хотел  есть.  Все  странные
местечки, которые мне запомнились, были теперь просто заколоченными дырами
в  стенах  или  убогими  маленькими  кафе  с  затертыми  щитами  рекламных
объявлений и пластиковыми столиками, едва различимыми  сквозь  закопченное
стекло, - все они были закрыты и, должно быть, закрыты  уже  годами.  Море
было слышно, но я его так и не увидел, не было и следов  мачт  или  других
признаков, которых можно было бы ожидать от места,  стремящегося  привлечь
внимание  туристов.  Теперь  я  был  бы  счастлив,  съев   что-нибудь   из
приготовленного в микроволновой печи у  себя  дома,  если  бы  только  мне
удалось  добраться  до  своей  машины,  но,  в  довершение  ко  всему,   я
заблудился, неправильно повернув где-то среди  безликих  стен  складов,  и
сейчас мне уже все казалось чужим. Или просто невидимым - некоторые  улицы
либо совсем не освещались, либо освещение на них отказало. И нигде не было
ни души, не раздавалось ни звука, кроме стука моих  собственных  шагов  по
булыжникам и дыхания океана вдали.  Я  чувствовал  себя  как  потерявшийся
ребенок.
     А потом я услышал голоса. Казалось, они раздавались прямо по улице за
углом, и я уже настолько отчаялся, что бросился туда,  не  сообразив,  что
звучали они отнюдь не дружески - скорее это походило на уличную драку. Это
и оказалась уличная драка. В конце улицы находилось море  -  от  неба  его
отличало только тусклое поблескивание, но я его почти  не  заметил.  Улицу
освещал единственный фонарь, висевший над полукруглой дверью  в  помещение
большого склада: дверь была наполовину открыта. А перед дверью на заросшем
сорняком дворе отчаянно боролась кучка людей.  Один  из  них  вырвался  и,
шатаясь, бросился бежать, и  тут  я  увидел,  что  остальные  трое  -  все
огромного роста - преследуют его. Один  из  великанов  замахнулся,  беглец
увернулся, спотыкаясь среди сорняков и мусора, и я с ужасом  увидел  блеск
металла в замахнувшемся кулаке и такой же блеск в руках  остальных,  когда
они стали делать выпады. У всех  были  ножи,  причем  длинные:  один  удар
такого ножа, случись ему попасть в цель, перерезал бы горло жертвы от  уха
до уха. Они пришли сюда, чтобы убивать.
     Я стоял в ужасе, колеблясь, не  в  состоянии  связать  то,  чему  был
свидетелем, с реальностью, с необходимостью действовать. У меня  появилось
безумное желание убежать, зовя полицию; в конце концов, это было их  дело,
а вовсе не моя драка. Если  бы  я  не  замешкался  на  том  светофоре,  я,
наверное, так бы и поступил и, возможно, страдал бы из-за этого. Но что-то
внутри меня - тот дух восстания, пробудившийся  во  мне,  знал  правду:  я
собирался  мчаться  не  за  помощью,  это  был  просто  повод  удрать,  не
ввязываться, обойти по другой стороне улицы. А ведь здесь  на  карту  была
поставлена жизнь, и это было важнее глупых штучек вроде  проскакивания  на
красный свет - важнее даже, чем вопрос трусости или отваги. Я  должен  был
помочь... но как?
     Я сделал нерешительный шаг вперед.  Может,  если  побежать  к  ним  с
криками, это испугает их; но что, если нет? Я ни разу никого не  ударил  с
тех пор, как окончил школу, а тут их было трое. Затем в неярком свете  мой
взгляд упал на кучу металлических труб, валявшихся  на  обочине,  рядом  с
вывеской строителей - остатки разобранных лесов. Они  были  скользкими  от
грязи и дождя, однако рывком, от которого у меня затрещали плечи, я поднял
трубу длиной около семи  футов,  вскинул  ее  над  головой  и  побежал  по
скользким булыжникам.
     Сначала никто из них меня не увидел: жертва поскользнулась и упала, и
все накинулись на него. Я собирался закричать, но сначала из  моей  глотки
вырвалось дурацкое сдавленное "эй!", потом на середине  звук  прервался  и
превратился в вопль баньши. Вот тогда уж они меня  заметили.  И,  к  моему
ужасу, не удрали, но стали окружать меня все втроем. Повернуть назад  было
уже поздно - я замахнулся трубой на одного из них, но промазал чуть не  на
милю. Он прыгнул на меня, и в панике я просто схватил его вытянутую руку и
перекинул его через себя. Он с воем повалился на землю, и я увидел, как  в
воздух, сверкая, взлетел нож. Другой сделал выпад, отскочил назад, когда я
замахнулся трубой, затем, когда труба прошла мимо, прыгнул  снова.  Однако
труба была достаточно скользкой, чтобы выскочить у меня из рук; ее  кончик
ударил мужчину в живот и повалил навзничь на булыжник. Сам не веря  в  то,
что творю, я замахнулся на третьего - и моя нога соскользнула  на  гладких
мокрых булыжниках. Я, совершенно потрясенный, сел  на  землю.  Он  зловеще
поднялся на ноги - огромная тень в ореоле света; я  заметил  оскаленные  в
рычании белые зубы и нож, поднявшийся и готовый опуститься вниз.
     А потом надо мной что-то блеснуло, по  булыжнику  застучали  ноги,  и
тень отступила. Это  был  человек,  на  которого  они  напали,  -  сутулая
подтянутая фигура с копной рыжевато-каштановых волос,  наносившая  бешеные
удары вперед, отражая направленные  на  него  неловкие  атаки  высокого  с
легкостью, казалось, без всяких усилий. Неожиданно его руки сделали выпад,
блеснул металл, и раздался жуткий рвущийся звук. На минуту  они  оказались
на свету, и я увидел длинные разрезы в куртке высокого мужчины и  льющуюся
из них кровь. Я с трудом поднялся на ноги, а потом в страхе отпрянул - мне
показалось, что сама темнота набросилась на меня. Я выбросил руку вперед и
почувствовал жгучую боль в предплечье. Я вскрикнул от неожиданной боли,  а
потом громче - от гнева, ракетой  засвистевшего  в  моем  мозгу.  Внезапно
передо мной возникла зловеще ухмылявшаяся, слюнявая физиономия, увенчанная
гребнем из зеленых перьев австралийского попугая, со звякающими массивными
кольцами в ушах. Я с силой врезал по ней здоровой рукой, почувствовал, что
попал, и восторжествовал - но тут взорвалась  ракета  (во  всяком  случае,
ощущение было именно такое), и мои зубы  щелкнули  -  с  такой  силой  был
нанесен ответный удар.  Я  согнулся  пополам,  держась  за  голову,  не  в
состоянии видеть и даже здраво мыслить - от  удара  мои  мозги,  казалось,
треснули, как зеркало. Услышал рядом с собой  вопль,  взрыв  шума  и  стал
ожидать худшего - резкой  боли  от  удара  ножом  или  тупой  -  от  удара
ботинком. Но спина моя ударилась о стену, я выпрямился, радуясь поддержке,
и заставил себя открыть глаза, как раз вовремя,  чтобы  увидеть,  как  три
тени, спасая свою жизнь, удирают вниз по улице по направлению к морю: один
из них сильно хромал, другой держался за  грудь,  а  третьего  они  тащили
между собой, его ноги беспомощно волочились  по  закругленным  булыжникам.
Там, где он двигался, появлялся черный след - как след змеи.
     Человек, которого они преследовали,  сидел  скорчившись  у  стены  по
правую руку от меня, у порога.  Он  держался  за  ребра  и  тяжело  дышал.
Сначала я подумал, что он ранен, но он поднял голову,  и  на  его  тонком,
подвижном лице как ни в чем не бывало появилась улыбка:
     - Вот это я называю прийти вовремя! - сказал он и коротко рассмеялся.
     - Кто они? - удалось мне прохрипеть.
     - Они? Да просто Волки, как всегда. Вылезают, чтобы стащить все,  что
не прибито гвоздями, а тут такого добра полным-полно - сам  знаешь!  -  Он
неожиданно поднял глаза. - Эй! Да ты не знаешь, так ведь? Ты  не  из  этой
части города, верно?
     Я покачал головой, забыв о полученном мной ударе, и мир растворился в
уколах обжигающей боли. Я  зашатался,  оглушенный  и  одурманенный,  а  он
вскочил и подхватил меня.
     - В чем дело? Одного не остановил, да? А-ах... не здешний. -  Вопрос,
прозвучавший в его голосе, сменился уверенностью, хотя я даже не  ответил.
- Не здешний. Я мог бы и сам догадаться, по тому, как ты вот так ворвался.
- Он прислонил меня к  порогу  и  прощупал  мою  голову  тупыми  кончиками
пальцев, вызвав у меня очередной приступ  агонии.  -  Ну,  это  ничего!  -
заключил он с быстротой, которая привела меня в ярость.
     - Сами попробуйте, а потом говорите! - прокаркал я, и он снова широко
улыбнулся.
     - Без обиды, друг. Просто я рад, что у тебя купол не проломлен, вот и
все. Шишка и немного крови, ничего страшного. А вот твоя рука - это другое
дело.
     - Она не так сильно болит...
     - А, может быть; но клинок попал в мышцу. Может, он грязный, если  не
что похуже. Обожди-ка минутку... - В его руке блеснул клинок,  которым  он
так успешно пользовался, и я с изумлением увидел, что это не нож, но самый
настоящий меч - какая-то разновидность сабли: он воткнул  клинок  прямо  в
ножны, висевшие у него на поясе, отстегнул от  пояса  кольцо  с  огромными
старомодными ключами и одним из  них  запер  за  собой  дверь  склада,  не
переставая бормотать про себя: - Ладно, не о чем