вви и пожал плечами.
   - Очень сомневаюсь, что капитанам понравится  предложение  превратить  их
суда в паромы. Давви фыркнул.
   - Ничего, переживут!
   Рохан улыбнулся и хотел было что-то добавить, но вдруг  услышал,  как  за
спиной что-то упало. Он быстро обернулся и увидел пытавшегося встать с  пола
Мааркена. Глаза у мальчика были стеклянными, выражение лица -  ошеломленным.
Рохан и Давви помогли ему подняться.
   - Что случилось? - запинаясь, спросил Мааркен.
   - Ничего. Просто ты упал со стула. Присядь и выпей. - Рохан поднес к  его
губам фляжку с вином.
   Мааркен сделал глоток, закашлялся и помотал  головой,  пытаясь  прийти  в
себя.
   - О Богиня, - вздохнул он. - Не могу дождаться, когда же я наконец  стану
настоящим "Гонцом Солнца"...
   - У тебя и так неплохо получается, - заверил его Давви.
   - Это всегда случается неожиданно, -  пожаловался  оруженосец.  -  Просто
начинается, и я не успеваю приготовиться.  Это...  Я  чувствую  себя  полем,
которое кто-то начинает пахать. - Он потер лицо и отряхнул одежду.
   Рохан прикусил  губу,  стараясь  удержаться  от  вопросов.  Когда  краска
вернулась на щеки Мааркена, а на  губах  появилась  улыбка,  принц  перестал
волноваться. Первые же слова мальчика окончательно успокоили его.
   - Вальвис разбил меридов!
   Давви прошептал благодарственную молитву  Богине.  Тем  временем  Мааркен
продолжил рапорт. Оказалось, что  Кунакса  по  какой-то  непонятной  причине
бросила меридов на произвол судьбы, и когда  у  тех  кончились  припасы,  им
пришлось обратиться к  единственному  доступному  источнику  продовольствия:
самому Тиглату. Битва длилась  два  дня,  но  в  конце  концов  мериды  были
разбиты, а Тиглат остался более или менее нетронутым.
   - Мериды  несколько  ночей  подкапывали  стену  между  воротами  Песка  и
воротами Моря, и однажды она рухнула, -  пояснил  Мааркен.  -  Однако  лорда
Эльтанина это не волнует. Он даже не хочет восстанавливать ее. Как же  Клеве
передал его слова? - нахмурился он. -  Что-то  вроде  того,  что  это  будет
напоминанием или предупреждением и что стены, которые  возведет  его  принц,
будут куда  лучшей  защитой,  чем  любой  камень.  -  Оруженосец  озадаченно
поглядел на Рохана. - Вы знаете, что это означает, милорд?
   - Я знаю, - сказал Давви. - И он совершенно прав. Продолжай, Мааркен.
   - Ну, там еще много чего было. Мериды собрались  вот  круг  Тиглата,  как
бусины на  ожерелье,  сказал  Вальвис,  а  Клеве  говорил,  что  они  скорее
напоминали мух,  попавших  в  паутину  со  стрелами  вместо  нитей...  Стена
рухнула, и они ворвались в город, но Вальвис был к этому готов.  Наши  воины
вышли из ворот и перенесли битву на равнину. А потом...  -  Мааркен  перевел
дыхание. - Вальвис убил предводителя меридов и еще по крайней мере  полсотни
воинов. Клеве и Фейлин считали, но сбились со счета!
   - Вальвис не ранен? - спросил Рохан.
   - Пара царапин. Он слишком хороший воин,  чтобы  позволить  ранить  себя.
Костры, на которых сжигали трупы погибших меридов, горели  три  дня.  Теперь
Вальвис не знает, как быть: то ли отправиться на юг и  защищать  Стронгхолд,
то ли подойти на помощь к нам.
   Давви издал приглушенный возглас.
   - Корабли Ллейна!
   - Точно, - кивнул Рохан.
   - Какие корабли? - спросил Мааркен.
   - Позже, - ответил Рохан.  -  Давви,  ты  не  отведешь  его  отдохнуть  в
палатку? Я буду с Чейном.
   Он сел на Пашту и шагом поехал вдоль берега реки, размышляя  над  словами
Эльтанина. Рохан выстроит стены, которые будут крепче камня...  Безграничная
вера атри в  своего  принца  беспокоила  его.  Если  мечтам  Рохана  суждено
осуществиться, то придется брать крепости более грозные, чем замок Крэг.  Мы
прикрываемся собственной дикостью, - горько подумал он. - Все мы.  И  прежде
чем строить новые стены, мне придется разрушить старые. И первым  делом,  не
мифические, а вполне реальные и прочные стены Феруче. Приближалась  середина
зимы. Он должен поскорее покончить с Ролстрой, сыграв роль принца  варваров,
прежде чем проделать то же самое  в  Феруче.  Но  потом...  Клянусь,  больше
никогда, - сказал он сам себе. Может, он и останется  варваром,  но  наконец
опустит меч. Должен. Иначе ему не выжить...
   Рохан был абсолютно прав: капитаны  не  высказали  восторга,  когда  Чейн
предложил им перевезти на другой берег Фаолейна войска, лошадей и  провизию.
Однако все было закончено в два дня. Армия Рохана оказалась в  Сире  намного
южнее того места, где ее ждал Ролстра.
   У верховного принца не было  возможности  развернуть  войска  и  провести
решающее сражение, а в мелких стычках лучники Пустыни  несли  незначительные
потери. Был разбит новый лагерь, но тут  с  севера  пришел  шторм,  и  вновь
войска разошлись в разные стороны, точа мечи и следя за  тем,  чтобы  тетивы
луков оставались сухими.
   Корабли Ллейна были вынуждены без дела стоять в устье  Фаолейна  и  ждать
погоды. Настал долгий перерыв. Лишь  через  десять  дней  командующий  отдал
своей эскадре приказ выйти в море.
   Рохан и Чейн смотрели  вслед  удалявшимся  белым  парусам,  зная,  что  с
кораблями уплывает всякая надежда вновь вернуться на свой берег. Как  бы  то
ни было, они находились в Сире. Теперь битва была неизбежна.  Независимо  от
ее исхода, у Рохана полегчало на душе. Чем ограниченнее  выбор,  тем  меньше
колебаний...
   Он, Чейн и Давви разрабатывали бесконечные планы,  разыгрывали  битвы  на
карте,  чтобы  выработать  тактику,  обсуждали  место  и  время  битвы.   До
возвращения разведчиков ничего другого им не оставалось.  А  когда  разведка
вернулась, то принесла дурные вести. За те два дня, когда проглянуло солнце,
позволившее кораблям выйти в море, армия Ролстры не  только  отошла,  но  и,
казалось, увеличилась вдвое.
   Утро выдалось сырым и туманным. Рохан, Чейн и Давви вместе с оруженосцами
и командирами отрядов выехали  на  место  предстоявшей  битвы,  чтобы  самим
разобраться в  происшедшем.  Рохан  дрожал  под  плотным  плащом,  проклиная
нависшие на севере тяжелые тучи. Картина,  увиденная  им  с  вершины  холма,
только усилила эту дрожь.
   Огромное пастбище,  еще  недавно  служившее  лагерем  войскам  верховного
принца, было покрыто слоем воды глубиной по пояс. От притоков Фаолейна  были
прорыты рвы. Земля и  так  размокла  от  влаги,  а  речная  вода  превратила
пастбище  в  озеро.  Перебраться  через  него  было  невозможно:  дно   было
скользким, а берега состояли из липкой глины. Лишь мощные дренажи и  знойное
лето могли бы высушить это болото. Однако  только  хитрому  и  злобному  уму
Ролстры мог принадлежать план, как навсегда загубить эту богатую землю.
   - Чувствуешь запах? - тихо спросил Рохан. - Соль. - Он услышал  отчаянное
проклятие Давви и тихий вздох Чейна. Ветер пах  морем.  -  Наверно,  деревья
были слишком мокрыми, а то  бы  он  сжег  их...  -  Принц  развернул  Пашту,
поскакал обратно, забрался в палатку и не захотел никого видеть.
   Когда наконец Чейну доложили, что его вызывает принц Рохан,  он  вошел  в
шатер, уже зная, что там увидит. Рохан, ссутулясь, сидел на кровати; на полу
валялась пустая бутылка; вторая, наполовину опорожненная,  стояла  у  принца
между ног. В руках у Рохана была чаша, и перед каждым глотком он по пять раз
вращал ее то в одну, то в другую сторону. Этот ритуал Чейну был  неизвестен.
Должно быть, его только что придумал сам Рохан. Некоторое время Чейналь стоя
любовался этой картиной, гадая, удалось ли вину притупить боль душевных  ран
шурина. Но когда голубые  глаза  Рохана  поднялись,  Чейн  понял,  что  боль
терзает принца как прежде.
   - Сядь, - приказал Рохан. - Я буду долго  говорить,  а  ты  слушай  и  не
перебивай.
   Чейн сел. Ему не предложили чашу, да он бы и не взял ее. Рохан смотрел на
него столько времени, сколько потребовалось, чтобы покрутить кубок еще  пять
раз и сделать глоток. Его голос и глаза были абсолютно трезвыми.
   - Я считал себя умным и цивилизованным человеком. Я говорил, что моя цель
- править  силой  закона,  а  не  силой  меча.  И  посмотри,  что  из  этого
получилось. Я стал принцем, чтобы  защищать  свой  народ  и  свои  земли.  -
Длинные пальцы еще раз покрутили чашу,  и  последовал  еще  один  глоток.  -
Оказалось, что я ничем не лучше любого другого из живших до меня. Я  пытался
утешить себя, говоря, что у меня нет  иного  выхода.  Но  оказалось,  что  я
талантливый варвар, Чейн. Я профессионал в варварских  искусствах  -  войне,
насилии...
   Рохан выпил и снова наполнил чашу. Рука его была пугающе тверда.
   - Ажей. Они никогда никого не называли так.  Даже  моего  отца.  Эльтанин
собирался оставить стену невосстановленной - а знаешь,  почему?  Он  думает,
что стены, которыми я  огражу  Пустыню,  будут  лучше  любого  камня.  Я  не
заслуживаю такой веры. Не заслуживаю ничего лучшего, чем сдохнуть с мечом  в
кишках, как те, кого я убил собственной рукой. И еще убью.
   Не склонный к отвлеченным размышлениям,  Чейн  тем  не  менее  чувствовал
огромную разницу  между  нынешним  вялым,  почти  бесчувственным  состоянием
Рохана и тем бешенством, которое горело в принце летом, когда  он  прибыл  в
лагерь. Тогда он тоже испытывал чувство  гнева  и  вины,  искал  возможности
выговориться, а потом умолял Чейна забыть о его словах, это означало, что он
простил  себя.  Но  теперь  Рохан  выглядел  человеком,  который   смирился,
посмотрел на себя изнутри, понял, что ему нет прощения,  и  перестал  искать
его.
   - Мне нравилось уничтожать армию Ястри. Мне нравилось насиловать Янте.  Я
с наслаждением убью Ролстру. Как по-твоему, кем я становлюсь?
   - Человеком. Таким же, как все мы, -  тихо  сказал  Чейн.  Легкая  улыбка
появилась на губах Рохана.
   - А ты знаешь, насколько для меня нестерпима эта мысль?
   - Ты не понимаешь, - сказал Чейн, отчаянно пытаясь подобрать слова.  Было
чрезвычайно важно, чтобы они оказались верными. - Ты такой же, как мы, но не
похож на нас. Рохан, ты предпринял попытку изменить мир, а это уже ценно. Ты
умеешь мечтать, в то время как большинство из нас даже  не  знает,  что  это
такое. Ты знаешь, что нельзя жить, все время наступая кому-то  на  горло.  И
люди верят тебе именно  потому,  что  понимают:  меч  претит  твоей  натуре.
Гораздо больше мужества требуется...
   - Чтобы вести жизнь, которая тебе не нравится? Но все  дело  в  том,  что
именно такая жизнь мне по нутру. Понимаешь, мне  нравится  жить  с  мечом  в
руках.
   - Но когда война кончится, ты заживешь по-другому... И все мы тоже.
   - Да, конечно. Я смогу заставить всех жить по-моему...  и  это  превратит
меня в нового Ролстру. Ничем не  лучше  старого,  если  не  считать  больших
претензий. Я сделаю все, чтобы  уничтожить  его  и  его  армию.  Все,  чтобы
обезопасить будущее моего сына. Но чем я отличаюсь от него? Только одним:  у
меня есть та вещь, которую он хотел получить,  но  не  сумел.  У  меня  есть
собственный "Гонец Солнца", и мне не нужно привязывать его к себе  дранатом.
Она целиком моя, Чейн, как и задумала Андраде. - Он вновь наполнил чашу,  но
на сей раз пить не стал. - Что дает мне это право?
   Чейналь  услышал,  что  сквозь  бесстрастность  Рохана  готовы  пробиться
чувства,  и  принялся  беззвучно  читать  благодарственную  молитву.  Рохан,
отрешившийся от себя самого, не был бы Роханом.
   - Тебя пугает власть, - прошептал Чейн. - Ты пользуешься ею,  но  она  не
разъедает тебя, как Ролстру.
   - Ты хочешь сказать, что право на власть имеет только трус?
   - Ты не слушаешь меня. - Чейн подался  вперед  и  принялся  говорить  как
можно быстрее, чтобы не дать Рохану снова замкнуться в своей скорлупе.  -  С
тобой у нас есть шанс выжить. Ты наша  единственная  надежда.  Думаешь,  мне
нравится видеть своего сына солдатом? Богиня, да ведь ему только  двенадцать
лет! Если ты ищешь отличия от  других,  то  оно  лежит  на  поверхности:  ты
ненавидишь войну! Твоя боязнь  власти  происходит  от  боязни  не  правильно
распорядиться ею. И силой, данной Сьонед, тоже. А Сьонед точно такая же, как
и ты! И именно это делает вас такими принцем  и  принцессой,  которые  нужны
нам! Ты думаешь, она не боится собственной силы?
   Рохан вздрогнул.
   - Я видел в ее Огне своего сына. Я не могу отречься от него,  и  неважно,
кто его мать.
   - Если у Сьонед хватит мужества забрать ребенка, ты сможешь относиться  к
нему как к вашему собственному сыну, а не как к сыну Янте?
   - И поверить, что он не был плодом  насилия?  -  Рохан  горестно  покачал
головой; его золотистые прямые волосы в свете  лампы  казались  матовыми.  -
Дело не только в Янте. Я буду воспитывать внука верховного принца.
   - Рохан, это же ребенок! Какая вина может быть у невинного младенца?
   - Само его рождение - уже вина! - Рохан швырнул чашу в стенку шатра; вино
красным пятном растеклось по ткани и закапало на ковер.  -  Ему  нужно  было
родиться от Сьонед!
   - А что мешает тебе думать, будто так и есть? Мааркен теперь  принадлежит
Ллейну не меньше, чем мне  и  Тобин.  Рохан,  за  то,  кем  станет  ребенок,
отвечают не только его родители. Янте может выносить младенца, но станет  он
таким, каким его воспитаете вы со Сьонед.
   Рохан лег на кровать, уставился в потолок и надолго замолчал. Наконец  он
тихо вздохнул и произнес:
   - Ты прав насчет власти. Она приводит меня в ужас. Я  говорю  не  про  ту
власть, которая есть у каждого принца и которой он пользуется  каждый  день,
решая, у кого больше прав на тот или  иной  участок  земли,  кому  соорудить
новую крепость, а кому перестроить старую. Я вот про что, Чейн: принц  стоит
во главе армии и решает, кто из его врагов должен  умереть.  Я  принимаю  на
себя ответственность, но не знаю, что дает мне право решать это. Если  бы  я
был мудр или хотя бы умен... - Он положил руку на лоб. - А я просто трус.
   И тут Чейн наконец перестал сравнивать отца и сына и отдавать  неизменное
предпочтение Зехаве. Да, старый принц выбрал бы дорогу и шагал  по  ней  без
страха и сомнений. Но сын отличался от  отца  тем,  что  постоянно  проверял
себя. Рохан спрашивал и сомневался, всюду  искал  вечные  истины  и  скрытые
мотивы. И то же будет, когда смерть верховного принца откроет ему  дорогу  к
еще большей власти. Рохан никогда не будет гнуть свое, глухой  и  слепой  ко
всему и вся, никогда не перестанет сомневаться в своем праве делать то,  что
доставляет ему удовольствие. Он всегда будет спрашивать, и это  сделает  его
мудрым. В этот миг Чейн перестал жалеть о том, что сын не похож на отца.  Он
последовал бы за любым, кто. оказался бы у власти, но знал, что  лишь  Рохан
поведет его по правильному пути.

Глава 29

   На этот раз Сьонед отправилась в Феруче не одна.
   Сроки Янте приближались, и  Тобин  с  Маэтой  в  тиши  составляли  планы,
которые довели до сведения Оствеля только тогда, когда его вмешательство уже
ничего не могло изменить. Если он надеялся на другой исход,  то  теперь  эта
надежда рухнула. Рохан и  Чейн  увязли  на  юге,  а  воины  Тиглата  хотя  и
освободились и могли бы  начать  штурм  Феруче,  Сьонед  приказала  Вальвису
оставаться в городе. Если она собиралась выдать сына  Янте  за  своего,  все
нужно было проделать в строжайшей тайне.
   То, что Янте должна умереть, подразумевалось само собой. Однажды ночью  в
начале зимы Тобин и Маэта предложили Сьонед план проникновения  в  крепость.
Она согласилась. Имя Янте не упоминалось.
   В ясные осенние дни Янте часто прогуливалась по крепостной стене,  словно
зная, что Сьонед наблюдает за ней. С ней обычно были  сыновья,  и  Сьонед  с
горечью думала  о  несправедливости  Богини,  наградившей  эту  тварь  таким
здоровьем. С продвижением  беременности  Янте  зависть  Сьонед  перешла  все
границы. Но теперь бремя дочери Ролстры стало  слишком  тяжелым  для  долгих
прогулок. Она тревожно спала в широкой кровати со шторами, на  которых  были
вышиты драконы, и сын Рохана беспокойно ворочался в ее чреве.  Когда  Сьонед
заметила  огромный  изумруд,  сверкавший  на   пальце   Янте,   ее   зависть
превратилась в ненависть.  Янте  присвоила  не  принадлежавшую  ей  вещь,  и
стремление Сьонед  вернуть  свое  добро  стало  таким  навязчивым,  что  это
угрожало нарушить ее с трудом сохраняемое равновесие.
   Через несколько дней после того,  как  был  окончательно  утвержден  план
проникновения в  Феруче,  Сьонед  погрузилась  в  странное  молчание.  Тобин
поняла,  что  это  значит:  когда  приближалось  время  рожать,   она   сама
становилась отчужденной; все ее мысли и чувства словно устремлялись  внутрь.
Чрево Сьонед было пустым, но она переживала беременность так же, как Янте.
   Однажды ночью в начале зимы, в новолуние, когда облака затянули  северный
горизонт, шум, которого давно ожидала Сьонед, всполошил слуг  замка  Феруче.
Помедлив на лунном свете и убедившись, что  это  не  было  ложной  тревогой,
Сьонед странно улыбнулась - завистливо и в то же время удовлетворенно:  тело
Янте корчилось в родовых  муках.  Потом  Сьонед  вернулась  в  Стронгхолд  и
послала за Тобин и Оствелем.
   - Янте поторопилась на  сорок  дней,  -  сказала  принцесса,  когда  они,
заспанные и плохо соображающие, пришли в ее покои. -  Я  знала,  что  так  и
случится. Пора в путь.
   Вскоре после этого трое всадников на лучших лошадях Чейна  во  весь  опор
мчались на север. Светлые фигуры  на  светлых  лошадях,  они  молча  скакали
сквозь ночь, а над их головами ослепительно сверкали три луны.  Одна  Сьонед
не испытывала и тени страха. Тобин, которую Сьонед все лето и осень  обучала
технике фарадимов, судорожно вспоминала, чему ее учили, но  не  могла  унять
сотрясавшую тело дрожь. Оствель сжимал и разжимал пальцы на рукояти меча, не
в состоянии протестовать, но и не желая оставаться позади. Ни один из них не
осмеливался заговорить с женщиной, скакавшей в середине. Сьонед  всем  телом
подалась вперед: в ее зеленых глазах светилось страшное возбуждение.
   Принцесса первой въехала в холмы,  где  этим  летом  грелись,  дрались  и
спаривались драконы. Тем же путем она ехала и прежде, но  на  сей  раз  была
абсолютно уверена в успехе: весной она тут заблудилась. Мрачный кошмар  того
одинокого путешествия смешался с ужасом пребывания в Феруче и возвращения  в
Стронгхолд. Но в этой  поездке  было  что-то  романтическое:  казалось,  все
вокруг залил сверкающий Огонь; яркие, контрастные цвета пели  в  мозгу  так,
что у нее кружилась голова.
   Они остановились  в  десяти  мерах  от  Феруче,  как  раз  перед  первыми
часовыми, чтобы немного передохнуть после целого дня быстрой езды. Расседлав
и спрятав лошадей, они  прошли  пешком  последний  участок  пути;  казалось,
вокруг них  сгустилась  тьма.  Между  скалистыми  утесами  показался  замок,
купавшийся в последних лучах закатного зимнего  солнца;  башни  его  венчало
золотое зарево,  стекавшее  вниз  по  стенам,  словно  мед.  Сьонед  немного
помедлила, любуясь этой красотой и припоминая, как Рохан сказал, что однажды
этот замок будет принадлежать ей. И будет, поклялась себе Сьонед. Сегодня.
   Изнутри доносились звуки пьяной  пирушки-люди  праздновали  благополучное
разрешение от бремени владелицы замка. Сьонед прислушалась; время от времени
тонкая усмешка мелькала на ее губах. Она понимала, что стоявшие позади Тобин
и Оствель напряженно ждут, но еще раз  припоминала  все  наставления  Маэты,
слыша ее голос так ясно, словно женщина-воин стояла рядом:
   - Нет замка в Пустыне, которого я  не  знала  бы  изнутри  и  снаружи,  а
особенно  как  пробраться  снаружи  внутрь.  В  Стронгхолде  гораздо  больше
секретов, чем этот проход в  гроте,  о  котором  ты  знаешь,  но  о  них  мы
поговорим в другой раз. Теперь речь о Феруче.
   Сьонед прикрыла глаза, еще раз представляя себе потайной ход,  высеченные
в скале коридоры, повороты и изгибы, которые она помнила, но так и не успела
ими воспользоваться. В конце хода был верхний  коридор,  ведущий  в  комнату
Янте. Ее охватила дрожь, но не от страха. Она ни