оторых   другие   иллюстраторы   и   не
догадывались, сумел продлить свою жизнь на  многие  годы.  Этот  Сарио  убил
Верховного иллюстратора Андрее в угоду своим амбициям  и  пытался  подчинить
своей воле Великого герцога Ренайо.
   Люди начали перешептываться, но нетерпеливым взмахом руки Кабрал  призвал
всех к молчанию.
   - Грихальва честно служили Тайра-Вирте. Поэтому мы выставляем перед  вами
Сарио Грихальву, носящего то же имя, но  за  эти  четыреста  долгих  лет  не
единожды сменившего тело.
   Премиа Санкта с трудом  поднялась  на  ноги  и  медленно  приблизилась  к
картинам.  Ощупала  пальцами  оба  полотна  и  покачала  головой.  Ассамблея
притихла, изредка слышался лишь шорох одежды или скрип обуви.
   Когда Премиа Санкта заговорила, ее голос был слабым и хрупким, как  и  ее
тело.
   - Вы сказали  правду  об  этих  картинах,  мастер  Кабрал.  Однако  какие
доказательства вы можете нам представить? Здесь я вижу Сааведру Грихальва, а
здесь... - Она показала на пустую комнату. Женщина в черной шали сбросила ее
на плечи. Наступила абсолютная тишина. Потом все разом заговорили. Но  когда
Сааведра Грихальва подняла руку, гул стих. Сааведра Грихальва.  Возможно  ли
такое? Как это может быть? Тем не менее комната на картине пуста.  Куда  она
могла подеваться?
   Рохарио смотрел. Да,  это  именно  та  женщина,  которой  он  восторгался
столько лет, и все же сейчас она казалось совсем  другой...  Он  смотрел  на
красивую женщину из плоти и крови, но не знал  ее.  А  потом  Рохарио  нашел
Элейну, ее лицо было во много раз ближе и  желанней,  хотя  он  и  любовался
портретом Сааведры Грихальва всю свою жизнь.
   - Я Сааведра Грихальва, -  сказала  она  глубоким,  красивым  голосом,  с
непривычным для слуха собравшихся произношением; ее слова долетали до  самых
дальних уголков собора. - Я и в самом деле Сааведра.  С  помощью  волшебства
мой кузен Сарио, стоящий перед вами, заточил меня в картину. Он признал свою
вину.
   Сарио Грихальва так и не поднял  головы.  Он  не  шевелился  и  ничем  не
выказывал своего отношения к речи Сааведры. Рохарио не видел его лица.
   - Я пришла сегодня сюда, -  между  тем  рассказывала  Сааведра,  -  чтобы
просить защиты для себя и моих родных у Великого герцога Ренайо и склониться
к ногам Премио Санкто и Премиа Санкты. Если моя семья и согрешила,  то  лишь
из желания принести своей стране наибольшую  пользу.  Мы  почитали  верность
до'Веррада превыше всего. Я знаю  это,  потому  что  видела,  как  Грихальва
старались получить должность Верховного иллюстратора. Я вижу, как изменилась
Тайра-Вирте. Вижу, насколько вы стали  сильнее  и  богаче,  как  увеличилось
население с того дня, когда я была заточена в картину.
   - А как ты сумела освободиться?  -  спросила  Премиа  Санкта.  И  тут  же
раздался еще один голос - конечно же, Руиса.
   - Откуда нам знать, что это правда?
   Сааведра благосклонно улыбнулась, а потом -  как  и  положено  -  сначала
ответила Санкте:
   - После того как выяснилось, что я жива и нахожусь  внутри  портрета,  не
стоило никакого труда нарисовать дверь, другую сторону двери - понимаете?  -
без запирающих знаков, так что я смогла ее открыть и выйти на свободу. А что
до вас, юноша! Выйдите вперед!
   Эйха! Рохарио восхищался ее отвагой.
   - Вас я не знаю, но прошу внимательно осмотреть картину. Вы  когда-нибудь
видели, как в нарисованном на картине зеркале отражается нарисованное  лицо?
Видели? Ну так взгляните сюда.
   Руис взглянул. Пораженный, отскочил назад.
   - Там мое лицо!
   - Хорошо. Пусть теперь в зеркало посмотрит Сарио Грихальва. А вы,  юноша,
скажете нам, какое отражение появится в зеркале.
   Сарио, который даже и не пытался сопротивляться, подвели к картине.  Руис
ахнул.
   - Это не его лицо! Там совсем другой человек!
   Эйха! Снова ассамблея погрузилась в дискуссию. Иные вставали на скамейки,
чтобы получше все  разглядеть,  кое-кто  стучал  руками  по  скамье,  требуя
тишины. Наконец под спокойным взглядом Сааведры Грихальва все затихли.
   И все это время Ренайо  сидел  с  непроницаемым  лицом.  Рохарио  перевел
взгляд на семью Грихальва и  увидел,  что  Элейна  разглядывает  толпу.  Она
искала.., искала... Он едва удержался, чтобы не помахать ей  рукой!  Но  вот
Элейна его заметила. И, словно ей этого оказалось вполне  достаточно,  вновь
сосредоточилась на возвышении.
   - Два дня назад я выбралась из темницы, -  продолжала  Сааведра.  -  Пять
дней назад еще жила в своем времени. Пять дней назад  я  говорила...  -  Она
споткнулась на последнем слове. Горе исказило прекрасное лицо. - Я  говорила
с герцогом Алехандро. Но так и не  успела  сказать  ему,  что  у  нас  будет
ребенок.
   Даже мужчины вытирали глаза.
   Голос Сааведры звучал чисто и сильно, как колокол с башни собора.
   - Я признаю, к его и моему стыду, что ребенок будет чи'патро!  Это  слово
часто использовалось против моей  семьи.  Но  ребенок  -  все,  что  у  меня
осталось от Алехандро, и  я  не  буду  его  стыдиться.  Я  прошу  вас,  ваши
святейшества, простить мне этот грех. - И она  опустилась  на  колени  перед
Премио Санкто и Премиа Санктой.
   - Матра Дольча, ниниа. - Премиа Санкта протянула руку Сааведре. - То, что
было, давно прошло. Ты уже достаточно страдала.
   - А что станет с моей семьей? Должны ли они  понести  наказание  за  Дар,
ниспосланный им Матрой эй Фильхо, который они втайне лелеяли все эти годы?
   Оба святейшества склонили головы.
   Наконец поднялся на ноги Великий герцог Ренайо. Он выглядел, как  всегда,
достойно и благородно в своем  превосходно  скроенном  синем  костюме,  хотя
таковые уже десять лет как вышли из моды, - Ренайо отказывался ей следовать.
Матра! Не хотел! Старый стиль ему шел. Впервые в жизни Рохарио по-настоящему
восхитился отцом.
   - Я должен прервать вас, - сказал Ренайо, - потому что  мы  не  закончили
одно дело. Я еще не успел  подписать  этот  документ.  -  И  пока  ассамблея
продолжала переживать драму Сааведры и ее признание, Ренайо взял перо из рук
Веласко и эффектным росчерком подписал конституцию.
   Раздался восторженный вопль,  от  которого  задрожали  стекла  и  золотые
люстры.
   Когда стихли крики, Ренайо подошел к  иллюстраторам  Грихальва.  Их  было
всего девять, причем один едва стоял на ногах из-за болезни, другой был  еще
юношей. Они не казались опасными.
   - Это правда, что до'Веррада получали помощь от иллюстраторов  Грихальва,
- спокойно подтвердил герцог Ренайо. - И все  же  тайны  противоречат  идеям
екклезии. Поэтому  в  духе  конституции,  которую  я  только  что  подписал,
заявляю: все иллюстраторы и все художники любого происхождения отныне  могут
соревноваться  за  честь  написания  официальных  документов  для  двора.  Я
упраздняю должность Верховного иллюстратора, вместо нее  мы  создадим  Совет
для составления документов, который будет поручать работу разным  художникам
по мере необходимости.
   Снова восторженные крики.  Рохарио  вдруг  легко  представил,  что  после
восстановления Парламента популярность его  отца  среди  народа  значительно
возрастет.  Несомненно,  это  чудо,  дарованное  Матрой  эй  Фильхо   народу
Тайра-Вирте,  -  ведь  здесь  без  всякого  кровопролития  произошли   такие
удивительные перемены. Совсем не как в Гхийасе и Таглисе.
   - Что касается Грихальва, стоящих сейчас перед нами, то меня связывает  с
ними охранная грамота, дарованная им Алессио Первым и возобновленная Бенетто
Первым. Пришло время передать судьбу этой грамоты в руки екклезии.
   Ренайо смиренно опустил голову. Многие из собравшихся поступили  так  же,
прижимая шляпы к груди. Грихальва медленно и с некоторой неохотой встали  на
колени перед Премио Санкто и Премиа Санктой. Все они склонили  головы,  даже
гордые иллюстраторы, о чьей дерзости ходили легенды. Все  -  за  исключением
обвиняемого. Рохарио нашел темную голову Элейны  и  опущенную  седую  голову
Кабрала - его деда! - стоящего на коленях, но не потерявшего достоинства.
   Наконец Сааведра  Грихальва  подняла  глаза  и  посмотрела  прямо  на  их
святейшества. Она была горда  и  одновременно  преисполнена  смирения  после
столь трагических переживаний. Сааведра больше походила на королеву в  своем
элегантном платье, вышедшем из моды триста лет назад - и одновременно  таком
новом, словно портные только что сделали последний стежок.
   - Матра Дольча, ниниа, мы не можем отвергнуть тех, кто  пришел  к  нам  с
просьбой о прощении, - сказала  Премиа  Санкта,  беря  Сааведру  за  руку  и
поднимая с колен. - Встань. Ты действительно грешила,  но  милосердие  Матры
дарует нам жизнь и надежду. Так что приди в ее нежные руки и будешь прощена.
   "В ее нежные руки", - подумал  Рохарио,  глядя  на  запрестольный  образ,
написанный Сарио Грихальвой своей собственной кровью.  Запрестольный  образ,
для которого Сааведра послужила моделью. Как могли они не простить ее?
   Ренайо выступил вперед и взял Сааведру за руку.
   - То, что вам пришлось пережить, неописуемо.  Я  не  позволю  вам  больше
страдать. - Он повернулся к ассамблее. Голос Великого  герцога  разнесся  по
всему собору. - Разве  сын  герцога  Алехандро  заслужил  позор,  разве  это
справедливо?
   - Нет! - взревели в ответ тысячи голосов. Все, кроме Асемы, чья  одинокая
фигура пыталась противостоять могучим силам прилива.
   - Можешь ли ты, Сааведра Грихальва, поклясться на Книге Священных Стихов,
что носишь ребенка Алехандро до'Веррада? - Премио  Санкто  протянул  древний
том в кожаном переплете, украшенном золотом.
   Сааведра положила ладони на книгу, а потом прижалась к  ней  лбом.  Копна
прекрасных  черных  волос  скрыла  книгу,  но  видеть  ее  было  совсем   не
обязательно.
   - Я клянусь. - Сааведра подняла голову, чтобы все услышали  ее  слова.  -
Отец ребенка в моем лоне - Алехандро  Бальтран  Эдоард  Алессио  до'Веррада,
человек, с которым  меня  связывала  любовь.  Я  клянусь  в  этом  на  Книге
Священных Стихов, и пусть благословение Матры эй Фильхо не оставит меня.
   - Ребенок, который родится, будет герцогом Тайра-Вирте, если он  окажется
мальчиком. - Ренайо протянул руку Великой герцогине.
   Нет,  неожиданно  понял  Рохарио,  Ренайо  протянул   руку   несчастному,
удивленному Эдоарду, который уставился на  Сааведру  так,  словно  она  была
предвестником его неудавшейся судьбы.
   - Поэтому в духе новой  конституции,  которую  вы  представили  мне,  как
вашему Великому герцогу, я считаю себя вправе объявить о предстоящей свадьбе
Сааведры Грихальва и моего сына Эдоарда. Тем самым ребенок  Алехандро  будет
законнорожденным. И если он окажется мальчиком, то станет наследником  вслед
за моим сыном Эдоардом.
   К  этому  моменту   ассамблея   была   слишком   утомлена   удивительными
откровениями, а потому ответила  Ренайо  лишь  сдержанным  ропотом,  который
вскоре стих. Ренайо вложил руку Сааведры в ладонь Эдоарда. И Рохарио  понял,
что весь план от начала до конца был продуман, как и всегда, герцогом и  его
союзниками Грихальва. "Мы пришли к выводу, что другого пути нет".
   Великий герцог Ренайо никогда и никому не  позволил  бы  управлять  своей
жизнью. А Грихальва сделали все необходимое, чтобы выжить.
   Ренайо окинул взглядом ассамблею и встал: пусть помнят - на случай,  если
они забыли, - что он остается их герцогом.
   - Что же касается других обвинений, - презрительно бросил он, - то  я  не
стану оскорблять память моей матери, отвечая на них, но я  клянусь...  -  Он
опустился на колени перед Премио Санкто и  Премиа  Санктой  и  поцеловал  их
кольца. - Я клянусь на этих кольцах, - продолжал он, поднимаясь  с  колен  и
показывая в сторону своего сына и Сааведры, - что в жилах  моего  наследника
течет истинная кровь до'Веррада.

Глава 91

   Когда умирал Агустин. - Элейна держала его  забинтованную  руку  в  своих
ладонях. Он лишь дважды пришел в  себя  за  последние  дни:  один  раз  боль
терзала его тело, а во второй он был так слаб, что уже ничего не чувствовал.
И вот наконец свершилось  милосердие,  и  он  сделал  свой  последний  вздох
вечером того дня, когда завершилась встреча в соборе.
   - Осколок Зеркала возвращается к Великой Душе. - Санкта, не отходившая от
Агустина, закрыла его обожженные веки.
   Диониса рыдала и не могла остановиться, несмотря на все  попытки  Беатрис
ее успокоить. Его похоронили  в  семейной  гробнице  на  следующее  утро.  К
полудню Беатрис  собрала  свои  вещи,  включающие  две  толстые  тетради,  и
распрощалась с родными.
   - Я уезжаю, - сказала она Элейне. - Если Грихальва отдаст  себя  санктии,
то екклезия сочтет нас достойными защиты и прощения.
   - А как же твой особняк, балы и прекрасные платья, Беатрис? Что  будет  с
ними?
   Беатрис печально улыбнулась.
   - Я стану изучать растения, Элейна,  и  постараюсь  найти  способ  лечить
ожоги, чтобы спасать людей от страданий, подобных тем, что испытал  Агустин.
Члены санктии имеют право на сад. Я буду выращивать горох, изучать  записки,
оставленные бабушкой. Наступит день, когда я сумею понять Дар Грихальва.
   - Понять Дар?
   - Надеюсь, ты не думаешь, что это и в самом деле благословение,  сошедшее
с небес?
   - Что ты хочешь этим сказать?
   - Должно существовать объяснение, Элейна! Почему Дар  переходит  к  одним
мужчинам и не дается другим. Почему им обладает только одна женщина.  Почему
иллюстраторы не  могут  иметь  детей,  а  Сааведра  сумела  забеременеть?  Я
собираюсь  найти  ответы  на  все  эти  вопросы!   Мы,   Грихальва,   только
пользовались Даром. Мы никогда не пытались его понять. И почему  именно  мы,
потомки разбойников из Тза'аба, стали обладателями Дара.
   В конце концов Элейна рассмеялась.
   - Ты  всегда  поступаешь  по-своему,  Беатрис.  И  как  только  тебе  это
удается?
   Беатрис поцеловала сестру и уехала  вместе  с  санктас.  Элейна  осталась
стоять во дворе под лучами теплого солнца. Дохди кончились, наступили долгие
весенние дни. Через  несколько  месяцев  начнется  жара,  но  сейчас  стояла
прекрасная погода. Воздух был прозрачен и чист. При таком  освещении  хорошо
рисовать.
   В Палаесо Грихальва царило подавленное настроение. Во  время  Астравенты,
через тридцать дней, Сааведра выйдет замуж  за  Эдоарда  до'Веррада.  Ренайо
настоял на том, чтобы  свадьба  была  грандиозная,  со  всеми  полагающимися
почестями. Он считал, что не имеет  права  проявлять  неуважение  к  невесте
Эдоарда, а еще в большей степени к ее будущему ребенку. Сааведра  находилась
преимущественно в Палаесо. Она и Ренайо отлично понимали друг друга  -  так,
во всяком случае, говорили все. Они оба были прагматиками.
   - Иди сюда, ниниа, посиди на солнце. - Гиаберто вышел  из-под  затененной
аркады, ведя за собой Аласаис. Девушка в оцепенении опустилась на  скамейку,
продолжая сжимать незаконченную вышивку. На ней было простое белое платье  с
высокой талией. Она явно забыла надеть  туфли.  Сидела  и  смутно  улыбалась
Гиаберто.
   - Где Сарио? - спросила она своим тихим голосом. - Я  принцесса  Аласаис.
Мои отец и мать были.., убиты толпой. - Она слегка задрожала,  а  Элейна,  в
свою очередь, содрогнулась, глядя на это существо.
   Потому что  Аласаис  не  была  человеком.  В  этом  Сарио  признался.  Он
нарисовал ее и оживил посредством магии.
   Тем не менее она в некотором смысле оставалась женщиной, жила,  дышала  и
разговаривала. То и дело спрашивала о своем создателе. Никто не мог  понять,
как Сарио удалось сотворить такое сильное заклинание.
   - Это чудовищно, - заявила Сааведра, и все с ней согласились.
   Его нужно хорошенько проучить, чтобы он больше никогда не  смог  угрожать
хрупкому миру, установившемуся между Грихальва, до'Веррада и екклезией.
   Однако Элейну не допустили на Совет Вьехос Фратос. Ее снова исключили  из
их сообщества.
   Из  далекого  коридора  до   Элейны   доносились   рыдания   матери.   Ее
всхлипывания, казалось, не прекращаются ни на минуту.
   Агустин.
   Элейна вытерла залитые слезами щеки  и  пошла  на  встречу  с  человеком,
который своей кистью дал жизнь женщине и убил невинного юношу.  Они  держали
Сарио в комнатке, затерянной в глубинах Палаесо. Внутри стояла  кровать,  на
дверях висел тяжелый железный замок.
   - Маэстра, - сказал стражник, охранявший пленника.
   Он поклонился Элейне. Теперь, когда стала известна ее роль в освобождении
Ренайо и создании превосходной копии "Первой Любовницы",  все  относились  к
ней с уважением.
   "Маэстра". Мастер-женщина. Ей нравилось, как звучит это слово.
   - Я должна увидеть Сарио, - сказала она, и стражник сразу же ее впустил.
   Дверь закрылась у нее за спиной.
   Сарио Грихальва стоял посреди комнаты, глядя на голую  стену.  Она  долго
ждала, пока он обернется. Увидев ее, он сделал шаг вперед.
   - Они не дают мне даже мела или карандаша. Я не могу ничего нарисовать  -
это ужасно!
   Убийца  Агустина.  Величайший  иллюстратор  из  рода  Грихальва.   Элейну
ужаснуло, что такой человек вынужден просить.
   - Вы знаете, я не  могу  вам  это  принести.  Даже  мел  на  стене  можно
использовать...
   - Эйха! - Он отпрянул от нее и сел на кровать.  -  Я  не  живу,  если  не
рисую.
   Матра Дольча!  Это  совсем  не  тот  человек,  которого  она  помнила,  -
высокомерный муалим. С того самого момента, как появилась Сааведра, он  стал
таким унылым и жалким. Что-то в нем надломилось. Элейна стояла, не зная, что
сказать. Она должна ненавидеть его за  убийство  Агустина,  но  -  да  будет
свидетелем благословенная Матра! - не могла. Ненавидеть то, что он сделал, -
да; ненавидеть его гордость и жестокость - да; но она была  не  в  состоянии
ненавидеть его самого.
   Неожиданно он остановил на ней взгляд. У него было скорбное  лицо.  Сарио
Грихальва показался Элейне невероятно старым, в его глазах  таились  горькие
воспоминания.
   - Только ты навещаешь меня. Ведра когда-нибудь говорит обо мне?
   - Мы редко встречаемся. Она выходит замуж за дона Эдоарда.
   - Никто мне не сказал. - Он погрузился в свои страдания.  Его  руки,  все
еще  связанные  за  спиной,  начали  извиваться,  словно  были  (Существами,
живущими собственной жизнью. - Я никого не вижу. Никого! Все обо мне забыли.
   - Я не забыла. - Эти слова сорвались с ее языка прежде, чем  она  поняла,
что собирается их произнести.
   Сарио вскочил на ноги и подошел к Элейне. Казалось,  он  вдруг  обезумел,
словно в нем что-то проснулось.
   - Да.  Да,  ты  не  забыла,  потому  что  ты  такая  же,  как  я.  Элейна
отшатнулась.
   - Освободи меня, эстудо, -  пробормотал  он,  глядя  в  сторону  запертой
двери. - Мы уедем, ты и я, и будем рисовать. Рисовать - и больше ничего.
   Слезы обожгли Элейне глаза, но только потому, что ей стало стыдно, - даже
сейчас слова Сарио нарушали ее покой, влекли, вызывали сомнения.  Ничего  не
делать  -  только  рисовать.  Думать  только  об  искусстве.  Быть  ученицей
величайшего живописца Грихальва, стать, в конце концов, ему равной.
   - Ты такая же, как я. Ты знаешь, что это правда.
   - Я знаю, что это правда. - Она заплакала не только от стыда, она  знала:
то, что он просит, - невозможно. - И не могу сделать то, о чем вы говорите.
   Наступило долгое и жуткое молчание, Сарио пристально смотрел на  нее,  но
Элейна, не дрогнув, выдержала его взгляд. Она знала, кто  он  такой.  Потом,
передернув плечами, Сарио опустился на кровать. Все  чувства  покинули  его.
Сарио понимал, что проиграл и что она не будет ему помогать, хотя  часть  ее
души и мечтает получить обещанное им.
   Не поднимая глаз, он снова заговорил:
   - Ты единственная, кому я теперь доверяю. Эстудо мейа, ты должна  сделать
так, как я скажу. Могу я на тебя рассчитывать?
   - Что вам от меня нужно?  -  осторожно  спросила  Элейна,  но  Сарио  уже
продолжал, уверенный в ее согласии, а возможно, ему было все равно.
   - В городе есть  одна  маленькая  лавочка,  там  продают  вино;  над  ней
находится мансарда. Хозяина зовут Оливиано. Документ  спрятан  за  фальшивой