Но и до'Веррада. Что будет с ним?

Глава 89

   Естественно, она к нему вернулась. И униженно попросила прощения.
   Придворные в Палассо отметили Канун Миррафлорес балом, на который  он  не
пошел. Он был в ярости. В ярости! Пусть танцуют и веселятся, в то время  как
за воротами собралась толпа и, словно дикий  зверь,  терпеливо  ждет  своего
часа, зная, что их капкан - конституция -  очень  скоро  захлопнется.  Пусть
танцуют, не подозревая о том, как пылает ненавистью его сердце.
   Она и мальчишка - не наделенная Даром женщина  и  не  прошедший  обучения
юнец... Как им удалось догадаться, что можно  разговаривать  друг  с  другом
через скрепленные кровью картины? Сколько он мог бы совершить, если  бы  эта
мысль пришла в голову ему самому? Неужели он убил  Иль-Адиба  слишком  рано?
Может быть, старик научил его не всему, что знал?
   После того как были погашены лампы и факелы, он просидел всю ночь в своей
комнате, уставясь невидящим взглядом на  картины.  Он  сделал  достаточно  -
впрочем, никогда нельзя говорить: "Я выполнил все, что задумал".
   Он стал Верховным иллюстратором - снова! - однако это изначально  входило
в его намерения.  Великий  герцог  Ренайо  полностью  в  его  власти.  Через
принцессу Аласаис Ренайо будет править Гхийасом или  даже  превратит  его  в
одну из провинций, точно так же Алехандро - при содействии Сарио -  поступил
с Хоаррой. Если либертисты окажутся слишком опасными, он убьет нескольких из
них; расправился же он с единственным наследником Кастейи  и  таким  образом
дал возможность первому Клеменсо из Тайра-Вирте жениться на  младшей  дочери
из  рода  Кастейа  и  присоединить  это  графство.  Титул  герцога  оказался
недостаточно почетным для первого Бенетто, поэтому он - будучи Риобаро - при
помощи пары "Договоров", написанных красками, в которые подмешал свою кровь,
организовал бракосочетание с наследницей делла Марей, чьи политические связи
и колоссальное состояние позволили Бенетто объявить себя  Великим  герцогом.
Если б он - в качестве Сарио - пожелал,  Ренайо  мог  бы  взять  себе  более
солидный титул. Принц. Король.  Все  эти  годы  он  прослужил  до'Веррада  и
Тайра-Вирте. Ведь именно так его учили.
   Но  зачем?  Разве  все  это  имеет   значение?   Зачем   быть   Верховным
иллюстратором?  Какое  ему  дело,  кто  правит  Тайра-Вирте  и  получат   ли
либертисты свою конституцию?
   Эстудо  бросила  его!  Жизнь  бессмысленна,  если  некому  передать  свои
огромные знания. Если никто не признает его величайшим  художником  из  рода
Грихальва, когда-либо жившим на свете.
   До сих пор его веселили идиоты,  считавшие  себя  экспертами  в  вопросах
живописи и не сумевшие понять, что  все  шедевры  созданы  одним  и  тем  же
человеком. Впрочем, его уже перестало это развлекать.  Его  сжигало  желание
отпереть  Галиерру  прямо  сегодня  ночью  и  сменить  фальшивые  имена  под
картинами, поставить "Сарио Грихальва", на этой и на той, "Сарио  Грихальва"
на всех самых лучших произведениях, выставленных там на всеобщее обозрение.
   Он вполне мог так поступить. Мог незаметно проникнуть внутрь  и  написать
правду под каждым из своих шедевров. И тогда наконец истина восторжествует.
   Он объявит всему миру, что они принадлежат его кисти, посмотрит  в  глаза
до'Веррада в тот момент, когда они поймут, сколь многим обязаны ему  -  лишь
ему одному. Где бы они были сейчас, если б не его искусство?  Сколько  тысяч
юношей погибло бы в боях, защищая  Тайра-Вирте,  если  б  не  его  хитрость,
благодаря которой войну удалось предотвратить? Какой из  великих  купеческих
домов сражался бы за влияние в некой  захудалой  деревушке,  если  б  он  не
превратил их страну  в  экономически  сильную  державу?  Кто  из  надушенных
красавчиков, выставляющих напоказ свои титулы и богатство, обливаясь  потом,
трудился бы на пшеничном поле не хуже самого бедного  крестьянина,  если  бы
Сарио Грихальва не сделал то, что он сделал?
   Только  все  равно  никто  ничего  не  поймет.  Они  не  оценят  красоту,
достижения, благородство его долгой, долгой жизни...
   Никто не сможет понять. Кроме ученицы, прошедшей специальную  подготовку.
Она должна оставаться ему верной, какой всегда была Сааведра.
   Ничто другое не имеет значения. Ничто.
   Ночь тянулась мучительно долго.
   Но под конец, утром, когда  колокола  сообщили  о  наступлении  дня,  она
вернулась. Конечно же, она вернулась.
   - Мастер Сарио, - сказала она, скромно потупив голову. - Прошу  прощения.
Я пришла обратно.
   - Я не сомневался, что так будет. Насколько я понимаю, ты закончила копию
портрета Сааведры? Мы немедленно отправляемся  в  Галиерру,  чтобы  на  него
посмотреть, а там решим, чем ты займешься дальше.
   - Да. - Она поколебалась немного, а потом протянула ему сложенный  листок
бумаги.
   - Что это? Оно не может подождать?
   Она осмелилась посмотреть ему в глаза. Эта женщина и в самом деле осенена
Луса до'Орро! Она обнаружила новое заклинание и при этом не обладает Даром.
   - Вы должны прочитать письмо сейчас.
   Сарио закатил глаза. Эйха! Можно и пойти на небольшую уступку.  Во  время
Миррафлорес женщинам в голову приходят разные  причудливые  мысли.  Он  взял
листок и торопливо развернул его, потому что спешил продолжить работу.
   И едва удержался на ногах.

   Это единственный путь, Сарио.

   Ее почерк. Ее голос донесся до него сквозь  прошедшие  столетия:  "Сожги.
Сожги все. Все в кречетте".
   Здесь, на листке  бумаги,  свежими  чернилами  написано  всего  несколько
простых слов, связавших их неразрывными узами.

   Это единственный путь, Сарио.

   Ее почерк.
   У него задрожали руки, он поднял глаза, увидел лицо Элейны, лицо ребенка,
открывшего запретную дверь и обнаружившего чудовище. Но это выражение быстро
исчезло. Все проходит рано или поздно, одна жизнь перетекает в другую.
   - Где ты это взяла? - потребовал он  ответа,  размахивая  запиской  прямо
перед ее носом.
   - В Палаесо Грихальва.
   Он скомкал листок, превратив его в шарик.
   - Ты меня предала, предала им! Как ты могла? Ты же моя эстудо!
   Она лишь молча и смотрела на него.
   Почерк Сааведры. Он знал его так же хорошо, как свой собственный.
   Знал в ней все, потому что она была частью  его  самого,  словно  это  он
сотворил ее. Он промчался мимо Элейны, выскочил в  дверь,  миновал  комнаты,
гостиную, где, вышивая с равнодушным видом, сидела  принцесса  Аласаис.  Она
чуть шевельнулась, чтобы посмотреть на него, -  так  подсолнух  поворачивает
головку вслед  за  солнцем,  но  у  него  не  было  времени  выслушивать  ее
замечания. Она ничто, пустяк, не имеющий никакого значения.
   Не обращая внимания на удивленные взгляды, Сарио размашистым шагом прошел
по Палаесо в сторону Галиерры. Невозможно! Распахнул  двери  и  почти  бегом
бросился в дальний конец длинного зала.
   Остановился. Вот она, на  своем  месте.  Моронно!  Подумать  только,  что
Сааведра смогла освободиться без его помощи! Никому ведь ничего не известно.
Откуда они могли узнать?
   Разве в состоянии  хоть  кто-нибудь  справиться  с  могучим  заклинанием,
которое он наложил на портрет?
   И все же.., в записке ее почерк. Он подошел поближе. Еще ближе.  К  самой
раме - так, что казалось, он вот-вот войдет внутрь комнаты, изображенной  на
холсте.
   И почувствовал запах высыхающей краски. Копия Элейны!
   Что они сделали с Сааведрой?
   Все еще сжимая в руках записку, Сарио помчался к конюшням.
   - Мне нужна повозка, лошадь, что-нибудь! Быстрее!
   - Верховный иллюстратор Сарио, выезжать за пределы Палаесо небезопасно...
   - Немедленно! Моронно! Если мне придется залезть в телегу мясника,  я  не
побоюсь это сделать!
   В  конце  концов  для  него  нашли  какого-то  зеленщика.  Возможно,   он
представлял собой странное зрелище - хорошо одетый  человек  сидит  рядом  с
грязным стариком возницей, но разве это имело значение?
   Люди глазели на него и показывали пальцами, но их пропустили, потому  что
мятежники разошлись по  домам  вот  уже  несколько  дней  назад,  а  сегодня
Миррафлорес, день, когда девушки отмечают свой праздник.
   Он разгладил смятую записку, в то время как в  голове  у  него  зазвучали
голоса из далекого прошлого.
   "У меня будет ребенок!" - крикнула она ему, когда он сделал надрез у  нее
на руке, когда доказал, что она наделена Даром. Ребенок Алехандро рос у  нее
под сердцем в тот самый момент, когда Сарио писал ее портрет. Семя Алехандро
дало плоды. Он никогда с этим не смирится. Сааведра принадлежит ему!  Только
ему одному!
   А может быть, существовали и другие причины?  Все  произошло  так  давно.
Сарио не помнил...
   - Мы приехали, маэссо, - сказал старик. - Прошу прощения, господин, но мы
уже давно тут стоим, а вы за все время даже ни разу не пошевелились.  Я  был
бы вам признателен, если бы вы слезли  с  тележки,  У  моей  внучки  сегодня
праздник, и я не хочу к ней  опоздать  только  потому,  что  вам  вздумалось
посидеть и поглазеть на пустоту. Матра Дольча! Ох, уж эти мне  иллюстраторы!
Я слышал, что они все не совсем нормальные, но до сих пор не верил.
   Сарио вздрогнул, огляделся по сторонам. Они и в самом деле уже  добрались
до Палаесо Грихальва, темного, окутанного тишиной,  словно  обитатели  давно
его покинули, отдав на растерзание проходящим годам. Его била мелкая  дрожь,
он соскочил с телеги и бросился к проходу, ведущему во двор.
   Открыл дверь  в  ателиерро  и  помчался  вверх,  перепрыгивая  через  две
ступени. Распахнул сразу несколько дверей.
   Матра эй Фильхо! Вот они стоят в ярком свете, заливающем комнату,  девять
болванов и старый Кабрал, с таким видом, словно кот поймал мышь, забравшуюся
в горшок со сливками. И, конечно же, среди них нет  Сааведры.  Они  заманили
его в ловушку.
   А у них за спинами он разглядел огромную доску. Он  мгновенно  ее  узнал,
хотя и не видел, что там  нарисовано.  Он  почувствовал  свою  работу,  свои
заклинания, свою кровь, и слезы,  и  семя,  и  слюну,  которые  смешались  с
красками, проникли в дубовую панель,  навсегда  наложили  печать  на  тайное
тза'абское колдовство, Аль-Фансихирро.
   Он прошел вперед по деревянному полу. И замер на месте.
   Ноги больше его не слушались.
   В следующее мгновение он сообразил, что  на  полу  начертано  заклинание.
Какой же он идиот - сам, добровольно, попался в их западню, вошел в  тайный,
заколдованный круг, очерченный волшебными значками, которые уже сковали  ему
ноги, не давали  пошевелиться.  Он  и  представить  себе  не  мог,  что  они
настолько хитры. А может быть, и это тоже придумала Элейна?
   Ослепленный яростью, он помахал в воздухе запиской и проревел:
   - Кто это сделал? Который из вас? Зачем вы украли мою картину?
   - Это сделала я. - Она выступила из-за их спин:  копна  волнистых  волос,
ясные серые глаза. - Я поступлю так, как они мне скажут,  -  произнесла  она
слова, которые он уже давно забыл, слова, обвинявшие его в преступлении.  Ее
голос.
   Пресвятая Матра! Ее так долго не звучавший голос.
   Она снова его процитировала:
   - "Я отдам им Пейнтраддо Чиеву, только он не будет настоящим.  А  этот  я
сохраню у себя. Запру ненадежнее. И только ты и я будем знать правду". -  Ее
лицо не изменилось, но сама она стала жестче, злее. - Я тебя знаю, Сарио.  Я
знаю, что это ты.
   - Ведра. - Ее имя у него на губах. Словно первые мазки, сделанные  рукой,
насильно лишенной кисти на многие годы. Как тяжело! Но это и  в  самом  деле
она. Прекрасная Сааведра. -  Я  лишь  ждал,  когда  придет  время.  А  потом
собирался отпустить  тебя.  -  Он  не  сделал  ни  единого  движения,  чтобы
прикоснуться к ней. Еще не сделал. -  Слишком  рано.  Кто  сотворил  это?  Я
должен был выпустить тебя на свободу!
   - Нет, слишком поздно, Сарио. - Он не понимал ее гнева. Сааведра  никогда
не сердилась на него. - По какому праву ты отнял у меня Алехандро? По какому
праву посадил в тюрьму, двери которой не собирался открывать?
   - Не правда!
   - Я потеряла свою жизнь! - выкрикнула она.
   - Потеряла жизнь? Я спас тебя от смерти! Благодаря мне ты не стала  белым
черепом с пустыми глазницами, не превратилась в пыль, как все остальные. Как
Алехандро!
   - Ты не спас меня, - возмутилась она.  -  Ты  меня  ограбил.  Отнял  годы
жизни, тех, кого я знала и любила, отнял все, что у меня было - в мое время,
- все, чем я дорожила. У меня остался лишь ты.., и ребенок.
   Сарио вздрогнул. Ребенок. Единственное, чего он не мог ей дать, -  он  не
был мужчиной в глазах всего остального  мира,  вечно  оставался  талантливым
мальчиком, художником, создающим великолепные полотна.  Может  быть,  именно
поэтому она и ушла к Алехандро?
   - Ведра, - взмолился он. - Ты не понимаешь...
   - Я понимаю одно, Сарио: ты заплатишь за содеянное. Я молилась, я просила
Матру простить меня, просила прощения у Алехандро за то, что должна сделать.
Но я дам моему ребенку - ребенку Алехандро - все, что ему причитается,  даже
если мне придется пожертвовать тобой. Меня ничто не остановит.
   Что случилось с его  верной,  покорной  Сааведрой?  Она  всегда  знала  и
принимала его Дар как судьбу. Всегда любила его больше всех на  свете.  Если
не считать того, что она посмела полюбить  Алехандро,  у  которого  не  было
ничего, кроме красивого лица, и кривого зуба, и беспокойной, почти  животной
энергии, притягивавшей к нему всех. Алехандро - ничтожество. Как  только  он
ей объяснит...
   - Свяжи ему руки за спиной, - приказала Сааведра Кабралу. Обвела взглядом
собравшихся иллюстраторов, всех, кроме Сарио. - Вы, Вьехос Фратос, были  так
уверены в собственном могуществе, что забыли - и забываете! - насколько  оно
непрочно.
   - Мы никогда этого не забывали! - запротестовал Гиаберто.
   Никогда не забывали. Его слова повисли в воздухе.  Никогда  не  забывали.
Имена первого Сарио, а потом Риобаро, Оакино, Гуильбарро да и  всех  других,
остались в памяти людей благодаря их гениальным произведениям.
   Пресвятая Матра! Они собираются его связать.
   К нему подошел Кабрал с веревкой в руках. Сарио был силен,  но  Кабрал  и
молодой Дамиано оказались сильнее. Верх над ним одержала не физическая сила;
он смотрел на Сааведру, живую, не сводящую с него  глаз,  а  ее  лицо  сияло
такой ослепительной красотой, над которой не  властны  столетия.  Только  ее
красота повернулась против него, серые глаза стали жесткими как гранит, губы
сжаты - она его не простила.
   Именно Сааведра связала ему руки, хотя не прикоснулась к нему и  пальцем.
Именно она заключила его в темницу, хотя не сделала ни шагу  с  того  места,
где стояла в окружении Вьехос Фратос. Нет, Сааведра стояла не среди них, она
их возглавляла - любому было ясно, что они ей подчинились.
   Первой Любовнице! Как смеялся бы Риобаро! Возможно,  это  развеселило  бы
всех любовниц: милую Бениссию, бедняжку  Саалендру,  великолепную  Корассон,
Рафейю, несравненную Диегу, Лину, такую уверенную в себе Таситу,  практичную
Лиссину, эту волчицу Тасию. Они знали, что любовница может владеть  тайнами,
которых не дано узнать ни одному Верховному иллюстратору.
   Как Грихальва добились своего положения? Благодаря  иллюстраторам  или  с
помощью их сестер и кузин?
   И вот  он,  величайший  из  всех  Верховных  иллюстраторов,  стоит  перед
Сааведрой, первой и самой знаменитой любовницей из  рода  Грихальва.  Почему
так случилось, что они стали врагами?
   - Ведра, - начал он. Ему удастся ее отговорить, как  только  она  поймет,
каких высот они могут достигнуть вместе...
   - Уберите его с моих глаз, - холодно приказала она. - Мой Сарио для  меня
умер. Умер. Как Алехандро, и Раймон,  и  Игнаддио,  и  все,  с  кем  я  была
знакома. А здесь стоит лишь то, что осталось от Сарио.
   Умер. Только не это. Только не лишенные духа мясо и кости.
   - Я - Сарио, - выкрикнул он. - Ты же знаешь,  что  это  я,  Сааведра.  Ты
знаешь, что я здесь, хотя и нахожусь в чужом теле. Тело - ничто, всего  лишь
плоть, чтобы я смог прожить еще одну жизнь, довести до совершенства... -  Он
замолчал.
   Его удивило, что взгляды, обращенные на него, исполнены ужаса,  будто  он
сказал нечто такое, что вызвало у них омерзение. Так же  точно  смотрела  на
него Элейна там, в Палассо, словно он чудовище.
   А в глазах Сааведры блестели слезы. Значит, она понимает.
   - Здесь есть надежная комната, куда мы могли бы его поместить? - спросила
она. - Нам нужно  очень  многое  сделать,  если  мы  хотим  подготовиться  к
ассамблее, которая соберется через два дня.
   - Ведра, не оставляй меня. Ты мне нужна.
   - Это уж точно, - съязвила она. - Ты всегда  во  мне  нуждался.  И  вдруг
Сарио почувствовал жжение на коже, в глазах и на языке.  Он  прожил  слишком
много лет и досконально изучил реакции  своего  тела,  он  точно  знал,  что
каждая из них означает.
   - Мои картины! - в ужасе воскликнул он. - Кто-то уничтожает мои  картины.
Их положили в воду, они гибнут! Ты должна это остановить. Ведра!
   Она вышла вперед, наклонилась и обрызгала  водой  знаки,  начертанные  на
полу у его  ног,  чтобы  снять  заклинание.  Ее  заклинание  -  это  сделала
Одаренная женщина! Значит, она все-таки признала свой Дар, согласилась с ним
- и использовала против него!
   Сааведра постояла немного,  окинула  его  изучающим  взглядом,  Сарио  не
понимал, что она рассчитывала увидеть.  Лишь  она  одна,  одна  из  всех,  в
состоянии его понять. И простить. Ведь так было всегда.
   - Ведра, - прошептал он.
   Она повернулась к нему спиной.
   И его увели из комнаты. Их было слишком много,  а  он  не  считал  нужным
учиться приемам физического боя. Ни  в  одной  из  своих  жизней.  Его  руки
слишком много для него значили.
   Теперь все это уже не важно. Важно то, что  Сааведра  к  нему  вернулась.
Вернулась лишь затем, чтобы бросить раз и навсегда.
   Когда его втолкнули в маленькую комнатенку с побеленными стенами, где  не
было ни мебели, ни каких бы то ни было украшений, а потом заперли дверь,  он
остановился посередине и горько заплакал.

Глава 90

   Рохарио вошел в Катедраль Имагос  Брийантос  через  боковую  дверь  -  ту
самую, сквозь которую он покинул его в безумной спешке шесть месяцев  назад.
День, когда санкто Лео умер у него на руках, навсегда изменил его жизнь.  Он
вышел на новую дорогу, с которой теперь уже не  свернуть,  -  как,  впрочем,
взяла другой курс и вся Тайра-Вирте.
   Он нашел своего отца в помещении за часовней. Ренайо сидел в позолоченном
кресле. На его лице лежала печать усталости. Портрет Премио Санкто Грегоррио
IV кисти Иль Коффорро благосклонно  смотрел  на  Ренайо  со  стены.  Рохарио
взглянул на портрет с  некоторым  недоверием.  Он  столько  всего  узнал  от
Кабрала Грихальвы. Своего деда.
   Интересно, использовал ли Оакино Грихальва  свою  кровь  и  слюну,  чтобы
написать картину? Наложил ли особые  заклинания,  и  теперь  Рохарио  только
кажется, что лицо санкто излучает трепетную заботу обо всем мире и понимание
его проблем, а  на  самом  деле  облик  этого  человека,  не  имея  никакого
отношения к его истинной сущности, всего  лишь  волшебство,  явленное  рукой
художника?
   Ему совсем не хотелось смотреть на запрестольный  образ,  на  безмятежный
лик Матры, сотворенный, как теперь знал Рохарио, вовсе не с благоговением  и
верой, а заклинаниями и окровавленными руками смертного художника.
   И все же если этот образ  несет  мир  и  спокойствие  тем,  кто  на  него
смотрит, то в чем тут грех.
   - Дон Рохарио. - Голос Ренайо  прозвучал  несколько  неожиданно.  Рохарио
повернулся к нему, поклонился и подошел. - Я согласился на встречу с  тобой,
как ты и просил.
   - У вас усталый вид, ваша светлость.
   - Твоя заботливость просто умиляет. Чего ты хочешь? Великий герцог Ренайо
действительно выглядел уставшим, даже изможденным - впрочем,  последние  два
месяца, проведенные в Палассо Веррада под  постоянной  угрозой  вооруженного
бунта, могли сломить и очень сильного человека.
   - Благодарю  вас  за  то,  что