ассо Грихальва...
   - .но теперь, когда бабушка умерла, я решил,  что  можно  попросить  отца
восстановить старую традицию - Марриа до'Фантоме. - Он умолк в  ожидании  ее
ответа. И приглашения.
   - Любовница Арриго, Тасия, была моей пратетушкой. - Элейна наклонилась  к
альбому.
   Ее вдруг невероятно заинтересовал дальний  угол  гостиной.  Все  мысли  в
голове перепутались, она решила, что должна изобразить этот самый  угол  как
можно  точнее,   в   мельчайших   подробностях:   простой   стол,   вазу   и
одну-единственную горящую лампу  на  фоне  светлых  обоев  с  едва  заметной
полоской.
   Почувствовала, что Эдоард поднялся, и ей  стало  невыносимо  жарко,  лицо
запылало. Удалось бы только  сосредоточиться  и  прогнать  его  из  комнаты!
Тогда, удалившись из ее мыслей, он исчезнет и из ее жизни.
   Но ведь она не Одаренный иллюстратор.
   Эдоард остановился рядом, едва касаясь, положил ей руку на плечо.
   Агустин.
   Агустина природа наделила Даром.
   - Я думал, вы меня рисуете, - сказал Эдоард.
   - Это для моего брата Агустина, - с некоторым вызовом ответила Элейна.
   Все утверждают, будто она лишена  Дара  -  ведь  она  женщина.  Однако  в
глубине души Элейна знала: ей дан драгоценный дар искусства, и ее долг перед
Матрой эй Фильхо показать  в  своих  картинах  живой  мир.  Она  никогда  не
оказалась бы в таком положении, как  сейчас,  если  бы  подобно  брату  была
иллюстратором.
   - Он еще только учится рисовать, - продолжала она, не имея  ни  малейшего
представления, что скажет в следующий момент, и опасаясь обидеть Эдоарда.  -
Я обещала ему делать зарисовки самых разных мест, чтобы он мог  их  увидеть.
Видите ли, у него слабое здоровье, и он почти не покидает Палассо, и я таким
образом делаю ему подарки... - Она замолчала.
   - Я позову Бернадина и прикажу немедленно  доставить  вашему  брату  этот
великолепный рисунок.
   - Что вы, нет необходимости...
   - Конечно, нет, но, поскольку я  могу  это  сделать,  почему  бы  нам  не
воспользоваться такой возможностью?  Напишите  брату  записку.  А  я  позову
Бернадина. Нет, нет, обязательно напишите. Я не буду  вам  мешать.  Как  его
зовут?
   Элейна взяла листок бумаги, вынула перо из футляра. Она не знала,  о  чем
писать.
   - Агустин. Ему всего пятнадцать.
   -  Понятно,  ровесник  моей  сестры   Тимарры.   Очень   милая   девочка,
тихая-претихая. Отца боится панически. Его совсем это не радует, но  у  него
сильный  характер,  а  у  бедняжки  Тимарры  -  вовсе  никакого.  Она  бы  с
удовольствием сидела целыми днями в саду и что-нибудь шила. Из нее получится
отличная, послушная жена, когда придет время выходить замуж.  Впрочем,  зная
патро, могу с большой долей уверенности предположить, что он  отошлет  ее  в
какую-нибудь  дыру,  вроде  Ветии,  где  она  будет  постоянно  мерзнуть   и
чувствовать себя несчастной. О, простите меня. - Появился Бернадин. - Вы  же
собирались отправить письмо.  Закончили?  Бернадин,  пусть  это  доставят  в
Палассо Грихальва. Прямо сейчас. Посыльный  должен  подождать  ответа,  если
мальчик захочет написать что-нибудь. Агустин Грихальва, верно?
   Когда Бернадин ушел, Элейна пролепетала дрожащим голосом:
   - Спасибо, дон Эдоард.  Вы  очень  добры.  В  этот  момент  на  его  лице
появилось насмешливое выражение, которое исчезло, как только он заговорил:
   - Правда? А мне казалось, что я ужасный эгоист. Элейна покраснела. Эдоард
медленно приблизился к ней. Она боялась отвернуться. Остановившись около  ее
стула, он протянул руку. Элейна послушно подала свою, он потянул ее к  себе,
заставляя встать, и оказался совсем рядом. Другой рукой Эдоард отвел  от  ее
лица выбившийся из прически локон.
   - Неужели все женщины из семейства Грихальва так же  красивы,  как  вы  и
ваша сестра?
   Элейна улыбнулась, но не смогла придумать достойного ответа. Она знала  -
стоит ей произнести хоть слово, и он тут же поймет, как сильно она напугана.
Матра! Чего она боится? Ничего нового с ней не произойдет.
   Эдоард наклонился и поцеловал ее в губы. Элейна изо  всех  сил  старалась
расслабиться, подчиниться, но ее свободная рука невольно сжалась в кулак,  а
все тело напряглось.
   Через мгновение Эдоард чуть отодвинулся и отпустил ее руку. Едва заметная
улыбка скользнула по губам, немного задержалась.., но Элейна не поняла,  что
она означает.
   Эдоард обошел ее, взглянул на эскизник.
   - Не могу понять, как вам удается выводить на бумаге линии таким образом,
что потом получается картина. Будто я смотрю на мир вашими глазами.  Рохарио
не раз говорил мне, что я не "понимаю" живопись, - уж и  не  знаю,  что  это
значит, а отец утверждает... Эйха! Вам совсем не интересно,  что  утверждает
отец. Он не испытывает к своим детям теплых чувств...
   - Не может быть!
   - Мы его разочаровали.
   Элейна с трудом сделала неглубокий вдох. От признаний Эдоарда ей стало не
по себе.
   - Бенетто - идиот, я это говорю вовсе не затем, чтобы обидеть беднягу, он
тут не виноват. Тимарра не может связать и двух слов, к тому же внешность  у
нее самая заурядная, что очень печально, поскольку наша  бабушка  Мечелла  и
дорогая покойная матушка были известными красавицами. Рохарио... Эйха! -  Он
воздел руки, как бы демонстрируя отчаяние. - Рохарио это Рохарио. И вот отец
решил взять себе новую жену, он  рассчитывает,  что  у  него  родятся  более
достойные дети.
   Элейна удивленно вскрикнула, но  Эдоард  снова  поднял  руку.  Наследника
нельзя было назвать умницей, но и, как убедилась Элейна, дураком он не был.
   - Не беспокойтесь за меня, милая. Мои притязания на трон  Гхийаса  вполне
законны, я даже имею на него больше прав, чем король Иво, - так  по  крайней
мере поговаривают. Отец хочет женить меня на дочери  Иво...  Забыл,  как  ее
зовут. Я  видел  портрет  -  отличный  рисунок,  сделанный  одним  из  ваших
кузенов...
   Мне кажется, вы все приходитесь друг другу родней.
   Эдоард улыбнулся. Точно так же он улыбался Маре и Беатрис. И своим гончим
псам.
   Элейна вдруг сделала  неожиданное  открытие:  безостановочно  болтая,  он
пытается заставить других расслабиться, почувствовать себя в его присутствии
спокойно. А может быть, наоборот, хочет успокоиться сам. Она не знала, как в
действительности  обстоит  дело.  Возможно,  его  монологи  помогают   обеим
сторонам.
   - Я не так умен, как вы, милая. Вы умеете создавать такую красоту, а я..,
лишь в состоянии получать радость от своих гончих и восхищаться женщинами.
   Он положил руку ей на плечо, все еще улыбаясь, и Элейна попыталась..,  о,
как сильно она старалась! - но ничего не смогла с  собой  поделать.  Он  был
слишком близко!
   - Слишком быстро, - сказал Эдоард и, отвернувшись,  отпустил  ее.  Однако
Элейна успела заметить, как погасла его улыбка.
   - Дело не в вас. Простите меня.
   - Мне не за что вас прощать. Бернадин покажет вам вашу комнату.
   С пылающим лицом,  сгорая  от  стыда  и  унижения,  Элейна  выскочила  из
гостиной, даже не забрав свои принадлежности для рисования.

Глава 65

   Сарио покинул Палассо Грихальва через месяц после своего приезда -  якобы
для того, чтобы вернуться к службе итинераррио. Он ехал на север до полудня,
остановился в деревенской гостинице,  где  совершенно  сознательно  раздавал
щедрые чаевые месяц назад, чтобы  обеспечить  себе  сердечный  прием,  когда
снова окажется здесь. Оставил в конюшне  лошадь  и  договорился  с  каким-то
крестьянином, что на следующий день тот возьмет его с собой в Мейа-Суэрту  в
простой повозке. Там он нанял другую лошадь и продолжал ехать на север, пока
вечером не оказался  в  Аргуэнье,  городишке,  устроившемся  на  пересечении
дорог.
   В гостинице "Голубая роза" он нашел слуг из  Гхийаса,  отправленных  туда
некоторое время назад: девушку, служившую портнихой у королевы  Айрин  и  ее
кузин, и двух братьев из дворцовой стражи. Ему удалось завоевать их  доверие
во время кровавой бойни во дворце, когда он спас им жизнь.  Кроме  того,  он
щедро осыпал всех троих деньгами и оказывал им всевозможные услуги. Они  его
ждали.
   Хозяин гостиницы послал Сарио в конюшню, где братья  работали  за  еду  и
жилье в гостинице.
   - У вас есть какие-нибудь новости? - взволнованно спросил старший брат.
   - Вполне возможно, - с важным видом ответил Сарио. - Я должен ехать один.
Люди,  с  которыми  я  разговаривал,  опасаются  за  свою   жизнь.   Им   не
поздоровится, если станет известно, что они приложили руку к спасению  члена
королевской семьи.
   - А почему так долго? - спросил младший брат. - Они не испытывают никаких
чувств к нашему королю. - Он сплюнул в солому. -  Им  только  и  нужно,  что
получить хороший выкуп.
   - Посмотрим. А пока ждите меня здесь. Через десять дней вы услышите  звон
колоколов и поймете, что пришло время  праздника  Имаго,  наступило  Видение
Жизни. После него я вернусь. Отдайте часть денег  своей  кузине.  Пусть  она
купит хорошие ткани и сошьет несколько платьев. Не сомневаюсь, если  госпожа
и в самом деле жива, у нее ничего не осталось. Кроме  того,  я  уверен,  что
после такого тяжелого испытания она сильно изменилась.
   Оба солдата тотчас преклонили  колени,  приложив  руку  к  сердцу,  потом
поднялись и взяли деньги.
   Утром, отправляясь на север, Сарио был ужасно доволен собой. Однако через
несколько миль он сделал большой круг, повернул на юг и, благополучно  минуя
Аргуэнью, снова подъехал к деревенскому постоялому двору, где вернул лошадь,
и опять в  повозке  с  каким-то  крестьянином  добрался  до  Мейа-Суэрты.  В
сумерках он вошел в  свое  ателиерро  над  винной  лавкой,  но  был  слишком
возбужден, чтобы заснуть, поэтому зажег лампы,  часть  из  них  поставил  на
стол, другие подвесил на балки и  работал  до  поздней  ночи,  размельчая  и
перемешивая  краски,  подготавливая  кисти.  Он  устал,  и   кровь,   словно
упрятанный где-то далеко барабан, начала стучать в висках. Ему  было  жарко,
он остался в одной рубашке; через некоторое  время  снял  и  сапоги.  Теперь
голые ступни ног  касались  пола,  и  потому  биение  его  сердца  и  тихий,
размеренный скрип дома смешивались, превращаясь в единый звук.  Он  тихонько
бормотал слова, взятые из рисунков, украшавших его собственное Фолио, книгу,
которую он так много лет назад забрал у Иль-Адиба..
   Сарио перемешал красители с маслом мака, добавил пчелиный воск и  янтарь,
расплавленный в горячем масле. В белые  краски  положил  размолотые  в  пыль
косточки и высушенную кожу; в желтые - сияние золотых волос. Ногти с  ног  и
рук измельчил, и они вошли в состав ультрамарина и лазури. Остатки  сорочки,
истертой до такого состояния, что она стала  похожа  на  тончайшие  крупинки
песка, использовал для приготовления  голубовато-зеленой  и  густой  зеленой
красок. Волосы, взятые  им  с  тела  принцессы,  добавил  в  охру  и  умбру,
темно-желтую и коричневую; в ярко-алую -  кровь;  розовая  получилась  после
того, как он смешал кровь с лавандовым маслом. А  в  черную  краску  высыпал
все, что осталось, этого  оказалось  достаточно,  чтобы  придать  ей  нужный
оттенок.
   Он подготовил доску, дубовую, в человеческий рост, и нанес на  нее  серую
грунтовку с экстрактом мирта, обозначающего Смерть, и ириса - для Магической
энергии.
   Вполне возможно, что за окнами встало солнце.  А  может  быть,  наоборот,
село. Ставни в его  каморке  оставались  закрытыми,  и  течение  времени  он
замечал лишь по тому, что хозяин лавки два раза в день приносил еду и  пиво,
ставил поднос под дверь и забирал то, что Сарио выставлял наружу.
   И вот ему стало уже так жарко,  что  пришлось  снять  и  рубашку.  Теплый
воздух коснулся кожи, пробудил ее, точно любовное прикосновение, хотя  он  и
не знал ни одной женщины с тех самых пор, как взял себе тело юного Сарио. Он
не хотел осквернить свою любовь к Сааведре.
   Отыскал пальцами ланцет. Подержал его в пламени  свечи,  пока  металл  не
окружил едва заметный нимб.  Подняв  ланцет  вертикально,  несколько  секунд
наблюдал за тем, как  жар  исчезает  с  краев  раскаленного  металла.  Начал
медленно подносить к предплечью.
   Лезвие было горячим и острым. Ощущение  от  его  прикосновения  оказалось
очень возбуждающим. Сарио сделал надрез.
   По руке потекла кровь, и тело его затрепетало. Давным-давно он чувствовал
то же самое, когда любил женщин, осыпал их ласками, проникал в  них.  Теперь
же - только искусство, только живопись, восторг, который он испытывал, творя
колдовские чары, знание того, что  должно  произойти,  в  то  время  как  он
готовил свое тело, краски, сам  воздух,  напоенный  благовониями...  У  него
перехватило дыхание, и он едва успел собрать  в  стеклянный  флакончик  свое
семя. На пол упало несколько капель крови, но Сарио это не огорчило -  крови
у него вполне достаточно; он взял столько, сколько  нужно,  а  потом  прижал
ладонью разрез. Жжение исчезло, впрочем, так бывало всегда. Что такое  боль,
если ты получаешь могущество?
   Сарио рассмеялся, в следующее мгновение по щекам у  него  потекли  слезы.
Ароматы трав заставили его вспомнить о еде - кровь, семя, слезы и  слюну  он
смешал с красками, вложив в них свое существо.
   Пора приступать к колдовству. Сарио поставил на стол свечи  и  курильницу
для фимиама -  в  честь  Матры  эй  Фильхо.  По  обеим  сторонам  расположил
множество эскизов. Потом достал Фолио из  сундучка  и  выбрал  ему  место  в
центре стола. Медленно, осторожно касаясь каждой страницы  пальцами,  ощущая
прикосновение чуть выпуклых,  бархатистых  букв,  ласкающих  и  одновременно
приятно покалывающих кожу, открыл в том месте, где  описывалось  нужное  ему
заклинание.
   Когда  Сарио  находился  в  теле  Арриано,   он   стал   излишне   ленив,
путешествовал из страны в страну, от одного королевского  двора  к  другому,
позволив бездумной болтовне богатых купцов и льстивым речам бледных северных
красавиц  убаюкать  себя.  Арриано  погрузился  в  сонное   ничегонеделание,
продолжавшееся многие годы. Возможно, ему  было  необходимо  прийти  в  себя
после катастрофы с Рафейо. А может быть, просто немного отдохнуть.
   Нет! Это невозможно! Пришла пора проснуться. Он уже так давно не создавал
ничего выдающегося. Это произведение будет самым настоящим шедевром,  потому
что он воспользуется заклинанием, о котором думал многие годы, но которое ни
разу не решился применить.
   "Не смей, ибо сие есть мерзость".
   Так написано в Фолио сверкающими буквами на белом фоне.  Но  что  ему  за
дело до заповедей бога, которого он не чтит? Он Мастер. Единственный в своем
роде. Таких, как он, больше нет и никогда не будет.  Разве  он  не  является
Избранником?
   Сарио зажег свечи и курильницу.  Очень  тихо  произнес  слова,  выученные
многие годы, века назад.
   - Чиева до'Орро, открой мне твои секреты. Кровь и руки  наделены  властью
над  переменами,  -  заговорил  он  чуть  громче,  резче,  его  голос   стал
пронзительным, разорвал тишину комнаты,  окутанной  ароматами  благовоний  и
душистых трав. - Матра эй Фильхо, дай мне могущество, чтобы победить  смерть
и возродить жизнь.
   Он  открыл  краски  и  обмакнул  палец  в  фиолетовый  колдовской   цвет,
прикоснулся к языку, ощутил вкус, потом к обнаженной груди, животу,  бедрам.
Графитовым карандашом набросал очертания фигуры, с особым тщанием  изобразив
ладони, губы и глаза. Пальцами нанес тонкий слой грунтовки поверх рисунка.
   Стал нараспев произносить слова, записанные в  Фолио.  Они  легко,  будто
сами собой, срывались с губ, и постепенно Сарио начал  погружаться  в  себя,
меняться, лишаться  индивидуальности...  И  вот  уже  больше  нет  человека,
осталось только сознание художника, который, казалось, старается при  помощи
рук и кисти слиться со своим  произведением,  отдаться  ему  целиком  и  без
остатка.
   Он приступил к священнодействию.
   Очертания фигуры стали четче, заслонили первый набросок. Картина  оживала
- сначала светлые тона, за ними более яркие, глубокие,  блистающие  оттенки.
Нельзя останавливаться, он может позволить себе прерваться лишь на несколько
минут - сделать пару глотков пива и съесть немного хлеба, выпить чашку  кофе
и прикоснуться губами к тому или иному ароматическому маслу,  чтобы  придать
себе сил. И еще - чтобы зажечь новые свечи. Потому что  стоит  ему  оставить
картину без внимания хоть ненадолго, краски застынут, и он приговорит  ее  к
смерти. Он должен закончить свое произведение, доведя его до совершенства.
   Сейчас еще рано об этом думать. Сарио рисовал,  а  с  его  губ  срывались
слова иноземных колдовских заклинаний, Аль-Фанси-хирро.  Он  представлял  ее
себе - юное тело под легким, модным одеянием, которое она так любила.  Образ
перетекал из сознания к рукам, она расцветала, приобретала форму.
   На теле он начертал переплетающиеся  символы,  они  превратят  картину  в
реальность. Ее руки мягко  касались  бедер,  ладонями  вперед;  ноги  твердо
стояли на  дубовом  полу.  Кожа  приобрела  розовый  оттенок,  а  губы  чуть
приоткрылись, словно она пыталась сделать вдох. Глаза  девушки  были  такими
голубыми, какими он их запомнил, - может быть,  даже  лучше,  чем  в  жизни,
лучше, чем на самом деле, - но разве художник не  должен  передать  в  своем
произведении  душу  того,  кого  он  изобразил,  а  не  всего  лишь  внешнюю
оболочку?
   Где-то далеко зазвонили колокола. Сарио заметил, что сквозь  щели  ставен
пробивается луч света, - восход или закат? Когда-то он  знал,  куда  выходит
его окно. Теперь это не имело никакого значения.
   Те места на ее теле, где жили  тени,  он  связал  крошечными  колдовскими
рунами, кистью из грубого волоса нанес их на ладони, вплел в  изящные  линии
губ, обвел зрачки голубых глаз.
   В ушах звучало  эхо  колоколов.  Сарио  отступил,  покачнулся,  с  трудом
удержался на ногах. Его окатила волна усталости, изнеможения, как и всегда в
подобных случаях; он отдал своему творению так много крови и  сил.  Обмакнув
палец в миртовое масло, нарисовал у нее  на  груди  знак  сердца,  невидимый
простому глазу. Из неожиданно ослабевших пальцев на пол выскользнула  кисть,
комната завертелась, но он успел схватиться за край стола, нащупал там  чашу
с  чесноком,  пожевал  один  зубок,  сделал   несколько   глубоких   вдохов,
прикоснулся к Фолио, хотя знал последние слова заклинания наизусть.
   Подошел к картине, встал перед ней.  И  хотя  он  постепенно  выходил  из
транса и теперь видел все точно в тумане, он понял, что  она  совершенна,  -
юная, невинная, обнаженная девушка стоит в его ателиерро и ждет...
   Он подошел ближе, еще ближе и вдохнул в нее, свое создание, жизнь.
   Изображение задрожало, будто краски  сами  собой  зашевелились,  стараясь
покинуть полотно,  начали  разбухать,  так  цветок  раскрывает  лепестки  на
рассвете. От неожиданности Сарио сделал шаг назад.
   Она последовала за ним.
   Тени превратились в очертания тела, линии стали плотью.
   Принцесса Аласаис де Гхийас шагнула в комнату, на холодный  дубовый  пол,
прямо из картины, созданной Сарио Грихальва.
   Она стояла и смотрела на него с  каким-то  отрешенным  любопытством.  Она
дышала. Кожа сияла жизнью, словно ее покрывали капельки пота.
   На полотне остались лишь серый фон и пустая комната.
   - Ты принцесса Аласаис, - тихо,  пораженный  происшедшим  и  одновременно
восхищенный собственной гениальностью, произнес Сарио.
   - Я принцесса Аласаис, - повторила девушка с такой же  точно  интонацией,
хотя голосок у нее был нежный и мелодичный. Выражение ее лица не изменилось.
   - Садись, - приказал он и махнул рукой на стул.
   Она села.
   Сарио вдруг увидел свою кровать.  Из  последних  сил,  с  трудом  до  нее
добрался. Столько всего еще нужно сделать! Научить ее,  объяснить...  А  как
насчет еды? Умеет ли она есть? Вдруг она возьмет и просто выйдет из комнаты?
И что она понимает? Из чего на самом деле  состоит  его  принцесса  Аласаис?
Мак, мирт, ирисы, его кровь и ее, то, что осталось от  ее  прежнего  тела...
Столько еще